Read the book: «Спасти настоящее», page 2

Мелькнула мысль, что они могли бы попасть друг в друга если бы я смог уклониться в сторону, но снизу по лестнице поднимался третий.

– Обложили, как Плейшнера, – сказал я.

– Яду дать? – Спросил поднимающийся.

– Свой имеется, но не дождётесь, – буркнул я. – У нас мало времени. Мне в управление к восьми тридцати.

– Ну, тогда заходи, Михал Васильевич. Не стой в дверях. Нам тоже на работу надо.

– А это, что у вас? Хобби? – Спросил я, зашагивая в прихожую и проходя в зал не разуваясь.

В зале в кресле сидел четвёртый. И его я узнал. Мы сталкивались с ним в фонде Иваныча в начале девяностых, и он меня должен был помнить. Тогда. Но не сейчас. Сейчас помнил его я, но не он.

– Проходи, садись

– Спасибо, Евгений Петрович.

– Ты меня знаешь, – не спросил, а констатировал он. – Откуда?

– Я тоже учился в школе.

– Не ври старшим. В школе не принято поминать имена прошлых руководителей. Настоящего-то не все знают, а тем более видели. Значит так, да? Значит ты у нас Ванга, да?

Из своей прошлой жизни я знал, что этот человек посвятил всю свою жизнь созданию своей собственной агентуры и этому научил некоторых своих учеников, введя их в свой ближний круг.

Путём собственных изысканий я несколько расширил своё понимание значимости его участия в подготовки перестройки, но не собирался об этом ему говорить. Из всего прочитанного, услышанного про него, я понял, что это человек по своей сути беспринципный, и мог перешагнуть через любые принципы, если они мешали его идее перестроить СССР.

Моё положение в СССР было критичным. Про перестройку и её основателей я знал всё, но сообщить об этом не мог даже Дроздову. Это убило бы Юрия Ивановича и морально, и, скорее всего, физически. Конечно, я оставил свои записки в «надёжном месте», но гарантировать их доставку адресатам после моей гибели было невозможно.

– Дроздов упоминал? Скажи честно.

– Я свои источники не сдаю, – нагло ухмыльнулся я. – И вы можете отрезать мне даже руку.

Собеседник смотрел на меня ровно и пристально, почти не моргая. Его крупное, несколько вытянутое лицо с «хорошим» подбородком было спокойным.

– Времени, действительно, немного и, ты, в принципе мне уже всё сообщил, чтобы понять, что ты опасен. А я тебя увидел и запомнил. Жить ты будешь, но жить в ежеминутном ожидании гибели. А я пока решу, что с тобой делать. Может быть ты и пригодишься. Где меня искать, ты, надеюсь, знаешь?

– В Торгово-промышленной палате.

– Ещё раз удивил.

Он поднялся из кресла. По костюму, великолепно сидевшему на человеке, сказать, что ему пришлось прождать меня всю ночь, было невозможно. Да и не ждал он меня всю ночь, я так думаю. Перейти из квартиры в квартиру через лестничную клетку – пара минут. Умыться, одеться – минут десять. Я же шёл не особо торопясь, имея в запасе кучу времени.

– Не провожай, – остановил меня гость, сопроводив свои слова останавливающим жестом ладони. – Подумай над своим поведением. Не всё, что ты знаешь, полезно для страны.

– А что полезно, а что нет, – определяете вы?

– Определяем мы. И поверь мне, нас очень много и механизм перестройки СССР уже запущен. Тебе, или кому-то ещё, его не остановить. Тебе надо определиться, перемелет этот механизм тебя, или ты станешь его частью и принесёшь пользу нашей Родине.

– Не будет СССР, – сказал я чётко.

Он остановился.

– Почему не будет? СССР будет всегда. Партии, в том бюрократическом виде, в котором она есть, не будет, а СССР никто трогать не собирается.

– СССР «разлетится» и останется только Россия в нынешних границах. Даже Крым останется в Украине. А потом Украина вступит в НАТО. И по всем границам России НАТО приблизиться вплотную. Подлёта одной крылатой ракеты хватит, чтобы долететь до Москвы.

Тут я немного приврал, но лишь немного. До вступления Украины в НАТО в моём времени оставался один шаг.

Человек смотрел на меня сверху и не мигая, а я на него снизу-вверх и откинувшись затылком на спинку кресла.

– Этого не может быть. Мы всё продумали.

– Это вы продумали, но ведь помимо вас есть и другие игроки, играющие чуть-чуть в другую игру.

Человек резко повернулся к двери и вышел.

Глава 4.

Старый конверт притягивал внимание всегда, когда Юрий Иванович открывал сейф. Он даже прятал его в самый низ под «долгие папки», но всегда помнил о нём. Поэтому Дроздов через пару месяцев вернул конверт на прежнее место и время от времени его открывал, гадая, кто бы это мог написать? Стихи всё-таки…

«Ты! Вновь сюда входящий!

Имей ввиду, что ты не одинок.

Едва сюда вступил ты за порог

Не волен ты решать, кто зряч, а кто не зрящий»

Первая строчка звучала, как почти, как фраза из «Божественной комедии» Данте. Но кто тот смельчак, сравнивший «комитет» с адом. И кого имеет ввиду автор четверостишия? Кто волен решать?

Юрий Владимирович Андропов писал стихи, но лист бумаги выглядел древнее шестидесятых годов. Увлекался стихами и Питовранов Евгений Петрович, учитель и советник Андропова, но пользовался ли он этим сейфом?

Юрий Иванович отложил конверт в угол сейфа и взял лежавшую наверху папку с названием «Фирма». И снова Питовранов… Понятно, почему эта папка здесь. Больше ей и быть, то негде, кроме как в сейфе у председателя КГБ. «Фирма» – сверхсекретнейшее подразделение КГБ, состоящее из экономически подкованных сотрудников комитета и привлечённых специалистов из внешнеэкономических правительственных структур. Сюда же входили сотрудники зарубежных банков СССР и совместных предприятий, открытых за рубежом.

Папка была толстой. Под ней лежало ещё с десяток папок со справками на сотрудников и агентов. И Юрий Иванович понимал, что это лишь видимая часть айсберга.

Даже он, бывший руководитель нелегальной разведки, ранее не знал о существовании этого отдела, обозначенного литерой «П». Вероятно, по имени его руководителя, официально занимающего пост председателя Торгово-промышленной палаты СССР.

Юрий Иванович знал, что финансирование некоторых агентов, специальных разведывательных и, чего греха таить, диверсионных групп, иностранных коммунистических партий, осуществляется через советские банки, имеющие зарубежную «прописку». Но такого размаха зарубежной агентурной сети он не ожидал.

Так главное то, что, поступающие от этой сети сведения, не направлялись в комитет, а обрабатывались в «Фирме» и даже председатель КГБ не знал, где именно?

Когда Дроздов, после назначения на пост главы комитета, увидел папку и вызвав для беседы Питовранова, попросил разъяснений, Евгений Петрович улыбнулся и спросил:

– Оно тебе надо, Юра? Это настолько огромная сеть, что ты просто не представляешь. Мы купили всех. Ты же, наверное, обратил внимание, что все наши экспортные конторы продают товары гораздо ниже «рыночной» цены. Потом и наш металл, и наш уголь перепродаются два-три раза. И конечная цена становится раза в полтора или два выше. Зачем, думаешь? А затем, что перекупщики, – это или наши фирмы, зарабатывающие валюту для расходования её «там», для наших секретных операций. Или те иностранные, которые мы прикармливаем, а через них американских, британских, или иных политиков и бизнесменов. Ты бы знал, кто у нас уже на крючке, Юра!? Если я скажу, у тебя закружится голова.

От «Фирмы» регулярно поступали справки. Дроздов их прочитывал, кое-что выписывал в спецблокнот, скорее напоминавший том Большой Советской Энциклопедии, и возвращал курьеру во время следующей еженедельной доставки.

Сведения, поступающие от агентуры Питовранова, действительно были уникальны и главное, что они естественным образом перекликались с оперативной информацией, приходящей по «обычным» каналам: агентуры КГБ и из отделов ЦК, сильно дополняя её подробностями.

После вчерашнего разговора с «Хулиганом» его с утра тревожила мысль о том, что процесс «перестройки», или, вернее, «катастройки», который тот описывал, очень похож на спланированную операцию. И спланированную кем-то изнутри. И этот «кто-то» должен иметь широчайшие возможности.

Перестройка в том, ещё не наступившем будущем, имела два этапа: лёгкий и тяжёлый. В смысле последствий для СССР. До 1990 года не происходило ничего кардинального, кроме хуления Сталина, воспоминаний о «его» репрессиях, борьбы с виноградниками и дефицита, вызванного, по словам «Хулигана», разрешением государственным предприятиям и кооперативам прямой внешнеэкономической деятельности.

Этого сейчас удалось избежать, хотя большинство видных экономистов настаивало на том, что будет лучше.

– Лучшее враг, хорошего, – сам себе сказал Дроздов, хлебнул из кружки остывший кофе и, поперхнувшись, закашлялся.

Звякнул прямой телефон

– Слушаю, Виктор Васильевич. Доброго дня.

– Какой, нахрен, доброго, Юрий Иванович?! Нет сейчас «добрых дней». Можешь зайти? Срочно.

– Выезжаю.

Машина с мигалкой донесла до Кремля минут за пятнадцать. Столько же времени потребовалось, подняться по лестнице. Дроздов и в свои почти семьдесят пять был бодр и не любил ходить медленно.

Гришин сидел в сумраке кабинета, спрятавшись от полуденного солнца за плотными шторами.

– Что-то у меня голова раскалывается от солнца, – ответил Гришин на немой вопрос Дроздова.

– Я тоже в последнее время перестал его любить.

– У нас ЧП в Прибалтике. Только что передали по линии ЦК. «Жители Литвы, Латвии и Эстонии выстроили живую цепь длиной около 670 км (до двух миллионов человек, то есть примерно 25 % населения трёх прибалтийских республик), таким образом соединив Таллин, Ригу и Вильнюс. Акция приурочена к 50-летию со дня подписания пакта Молотова-Риббентропа. Цель акции – привлечь внимание мирового сообщества к историческим событиям, которые изменили статус стран Прибалтики». Как тебе? В Латвии во всех крупных городах на центральных площадях появились одиночные пикеты с транспарантами. Написано чёрными буквами «ГЭС» и перечёркнуто красным крестом.

– Плохо, Виктор Васильевич. Мы не успели.

– Плохо то, что в Литве заявил себя «Саюдис» – литовское движение за перестройку. Инициативная группа в количестве пятисот человек собралась в большом зале Литовской Академии наук и объявила об учреждении партии. Назначили на октябрь учредительский съезд. Своими целями провозгласил культурное возрождение, демократизацию, экономическую самостоятельность республики, заботу об охране окружающей среды.

– Понятно. Съезд допускать нельзя.

Раздался зуммер интеркома. Гришин нажал кнопку.

– Говори.

– Разрешите зайти, Виктор Васильевич? Срочная из Вильнюса.

– Заходи.

Референт зашёл тут же и передал Гришину открытую папку с телеграммой. Пробежав её глазами Генеральный Секретарь побелел лицом и сел в кресло.

– Пиз*ец, – сказал он и передал папку Дроздову. – Катастрофа.

Юрий Иванович дотянулся до папки и глянул в телеграмму.

«20 июля 1989 года в 11.00-11.15 на Ионавском производственном объединении «Азот» в Литовской ССР произошло разрушение изотермического хранилища аммиака, в котором находилось 7 тыс. тонн жидкого аммиака при температуре минус 340С. Во время взрыва емкость приподняло и отбросило в сторону примерно на 25 метров. При падении были разрушены ограждающая железобетонная стенка, часть эстакады с трубопроводами, в числе которых был и трубопровод с природным газом. Аммиак разлился по территории завода, образовав озеро ядовитой жидкости с поверхностью около 10 тысяч квадратных метров, глубиной (местами) 0,5 метра».

– Да уж, – произнёс озадачено Дроздов, – лучше не скажешь.

– Ты почитай, а. Не дочитал я.

– «Около хранилища аммиака стояла компрессорная установка с автоматическим факелом дожигания. Жидкий аммиак загорелся. В зоне огня находилось изотермическое хранилище аммиака, частично эстакада наливки аммиака, цех производства минеральных удобрений (нитрофоски), склад готовой продукции, где находилось 24 тысячи тонн минеральных удобрений, и другие объекты. От горения минеральных удобрений в большом количестве стали выделяться токсические ядовитые вещества. Образовалось аммиачное облако высотой до 80 метров. Глубина распространения зараженного воздуха достигала 30 километров. Через несколько минут после возгорания бойцы противопожарной службы предприятия приступили к тушению. погибли пять работников предприятия и 57 человек пострадали, из них 42 человека были госпитализированы в больницы города.»

– Всего пять? Ничего не понимаю. Как-то при мне на молочном комбинате произошла утечка аммиака. Погибло трое и человек тридцать попали в больницу.

– Да… Странновато… Полметра аммиака! Это же кто-то измерил! Это же по колено в… Похоже – диверсия.

– Точно диверсия. Высылай свою «альфу» и согласно закону о ЧП, берите всё под контроль и проводите расследование и обязательно… Слышишь, обязательно найдите чей-нибудь след. Хоть той же «Саюдис».

– Полагаю, что это кто-нибудь из их радикального крыла. Его не может не быть. Сам вылечу.

– Действуй, Юрий Иванович.

* * *

Председателя комитета в кабинете не оказалось, но помощник сказал ждите, и отправил меня в «зал ожидания» – маленькую комнатку с электрочайником, «заварником» и растворимым кофе.

Через сорок минут в дверь зашёл Дроздов, окинул меня мрачным взглядом и сказал:

– Сейчас вылетаем в Вильнюс. Там ЧП и бунт. Жди здесь.

Я подождал семнадцать минут. В Волге, с форсированным мотором и с явно не волговской подвеской, до «Шереметьево два» доехали за тридцать минут. Сели в ИЛ-76 и взлетели.

Всю дорогу мы молчали, а усевшись в самолётные кресла, расположенные в отдельном салоне, рассчитанном на десять человек, Юрий Иванович сказал.

– Ты оказался прав. На почитай.

Прочитав я глубоко вздохнул и мысленно выматерился.

– Если будешь рядом со мной, тебе это как? Не в тягость?

– Мне по барабану. Лишь бы прок был.

– Прок будет. К нам доходят сигналы, что большая часть Литовского ЦК поддерживает СССР, меньшая вместе с первым секретарём Бразаускасом, встали на националистические рельсы и на раскол партии Литвы. Поговаривают даже об отделении от СССР. Но пока тихо. Задача такая: встретиться с Бурокявичюсом. Это, который за нас… Всё записать на магнитофон.

– Разрешите предложение?

– Говори.

– Мне не стоит ехать с вами в КГБ Литвы.

– Почему? – Удивился Дроздов.

– Здание КГБ может находиться под наблюдением оппозиции. Если ими руководит Эндрю Эйва, то так оно и есть.

– Эндрю Эйва2? Кто это?

– Американский военный литовского происхождения, капитан Сил специальных операций Армии США.

– Постой! Это не тот, что убедил конгресс США начать поставки крупнокалиберного оружия моджахедам и научил их сбивать наши вертолёты, целясь в винт управления?

– Тот.

– Вот же ж, сукин сын!

– Хуже того. Если здесь началось по серьёзному, то началось на год раньше, а это плохо. Значит они уже организовали Министерство обороны Литвы и готовят переворот на эту осень. Учредят «Саюдис», тут же проведут выборы в Верховный совет Литвы и провозгласят независимость.

– Ничего себе, ты разрисовал!

– Вызывайте Бразаускаса в Москву в ЦК, пусть пишет по собственному по состоянию здоровья и отправить его на лечение. Где воздух сух и пахнет елями, мороз трескуч лет пять сидели мы. – Навеяло мне вдруг двустишие.

– Ты стихи пишешь? Не знал, – удивился Иваныч.

– Сам в шоке!

– Мысль твою понял, но не слишком уж ты преувеличиваешь? И даже боюсь спрашивать, откуда знания?

– Оттуда, – сказал я, чуть сиплым с похмелья, голосом Никулина в «Брильянтокой руке».

Получилось так натурально, что Дроздов рассмеялся.

– Ох, хулиган.

– Обменяли хулигана на Луиса Корвалана, – продолжил я дурачиться.

Дроздов погрозил мне пальцем.

– Ты Вильнюс знаешь?

Я покачал головой.

– Ну вот. Никто не даст гарантию, что они не пасут наш рейс. Из нас течёт, Миша, как из стечной суки.

Иваныч тоже мог задвинуть такой образ, что мороз по коже продирал.

– И возьмут они тебя, красивого и молодого и потеряю я такого ценного консультанта. Ты, кстати, кем хочешь значиться: охранником или ординарцем?

Я почесал затылок и открыв холодильник, увидел бутылку «пепси» в пластиковой упаковке.

– Ух ты! Круто! – Сказал я и лапнул холодную ёмкость. Там же в холодильнике стояли и широкие стаканы. – Будете?

– Не люблю я эту дрянь. Ты мне лучше боржому плесни.

Разлив жидкости по бокалам и отхлебнув пахнущий лекарством напиток, я спросил:

– Других вариантов нет?

– Молод ты ещё для консультанта или референта. Капитан у генерала сапоги должен чистить. – Дроздов улыбался, а мне вспомнилось, что когда-то давно на границе, мы пацанами слушали его истории про войну. А я на утро, встав пораньше начистил ему сапоги до зеркального блеска. И так до сих пор в этом не сознался.

– Можно и сапоги, – вы же знаете, мы могём, сами учили

Так до Вильнюса мы и проболтали ни о чём, а в Вильнюсе завертелось.

Глава 5.

– Товарищи офицеры! Ситуация у вас в республике критическая, – начал Дроздов совещание. – По имеющейся у нас информации взрыв на Ионавском производственном объединении «Азот» – это террористический акт. Наши оперативники и следователи уже начали свою работу сразу по прибытии. Я буду краток. Что здесь у нас твориться вы знаете, хоть и не лучше меня, но в достаточной мере, чтобы сделать вывод, что в случае переворота может повториться Венгерский сценарий. Я не про наши танки, а про повешенных на столбах сотрудниках Венгерского КГБ. Пусть никто из нас не строит иллюзий, что кого-то минует чаша сия, если мы допустим подобное.

Я стоял у выхода из конференц-зала в небольшой группе московских коллег и слушал председателя КГБ в пол уха. Он накачивал коллектив грамотно. Даже у меня сначала засосало под ложечкой, а потом стало подташнивать.

Иваныч и сам мог очень образно передать настроение. Я, например, очень чётко представил висящим себя, и шея моя зачесалась. А что? На меня не распространялся иммунитет неприкосновенности как во сне. Это не был сон. Это была жестокая реальность, в которой мне не раз доставалось. И, как сказал «человек из Торгово-промышленной палаты», надо было определяться, сгинуть в пучине Перестройки, или выплыть. Честно говоря, я ничего не рассказал Дроздову об утренних событиях, именно потому, что не хотел первого и не строил иллюзий о своей исключительности. В конце концов мне хотелось просто жить. И у меня снова появилась личная цель выжить.

– Так, товарищи! Свои задачи вы знаете. Конверты вскрыты. Действуйте. Чижов! Выезд сейчас. Тремя машинами, – сказал он мне. – Здешние коллеги сообщили, что Управление фактически в осаде. Да и мы с тобой видели те машины на тротуарах.

– Мы здешним коллегам верим?

– Не всем.

– Понятно.

– Надень бронежилет и возьмите автоматы. Старший группы – майор Петров.

– Есть!

Мы укомплектовались, вооружились, расселись по машинам и выехали из внутреннего колодца Управления Литовского КГБ через арку с двойными железными воротами «заднего выезда».

Три чёрные «Волги» с одинаковыми госномерами повернули на право и «рванули» на юг. Шторки на заднем и боковых стёклах, матовая панель между салоном и водителем не позволяли нам с Петровым ориентироваться. Мы молчали. Я пристроился дремать. Почему-то сегодня я не выспался. Всегда вырубался по команде, а сегодня, после разговора с Иванычем, уснуть не мог долго.

Зато сейчас отключиться получилось легко и минут тридцать я вздремнул.

– Горазд ты, капитан, дрыхнуть. Выходить пора. Приехали.

Мы вышли. Вокруг редко стояли высокие сосны, отсвечивающие почти красными закатными стволами. Жёлтая хвоя пружинила под ногами. Впереди нашей «Волги» тихо урчал жигулёнок, возле которого нерешительно топтался лысоватый человек в больших «роговых» очках. По виду ему можно было дать лет семьдесят, но ему было пока шестьдесят один.

– Здравствуйте, Николай Мартинович, поздоровался Майор. – Я Петров Пётр, это Чижов Михаил. Мы готовы к разговору?

– Петров Пётр… Чижов Михаил… – Как-то странно протяжно, чуть ли не пропевая, произнёс он наши имена. – Хорошо хоть не Чижов Чиж… Можно ваши удостоверения?

– Можно.

Мы предъявили.

– Самое дрянное, товарищи, что уже поздно разговаривать, – резко сказал он, передавая мне мою «корочку». – Они перешли от слов к делу.

– Вы имеете ввиду вчерашнюю утечку на «Азоте»?

– Ха! Утечку! Взрыв! Подрыв!

– Вы так считаете? – Спросил Петров.

– Я уверен! Они ни перед чем не остановятся. Им нужен повод для создания своей экологической партии.

– «Они», «им», – это кто?

– Ландсбергис3, Прунскене4и ваш Яковлев5.

– Яковлев? – Переспросил я. – А что, его не убрали? И не посадили?

– Откуда? Куда? – Спросил удивлённо Бурокявичус. – Из ЦК? Да кто ж его уберёт и посадит. Он же памятник.

– И кто он сейчас?

– Ну ты даёшь! – Пробормотал Петров. – Зав. отделом пропаганды ЦК КПСС.

Я схватился руками за голову.

– Ой, бля-я-я…

– Ты что, капитан? – Испугался Петров.

Я молча отвернулся и едва не заплакал. Яковлева в члены ЦК не продвинули. Но зав. отделом он стал. Всё, всё надо контролировать. А ты думал, что прокукарекал и завались всё за железный ящик?

Петров с Бурокявичусом ещё разговаривали, а я стоял, тупо уставившись в ржавую хвою.

– У тебя вопросы есть? – Тихо спросил майор. – Пассивный ты какой-то.

– Вопросы есть, – кивнул головой я и спросил Бурокявичуса. – Власть брать будете?

– Как-к-кую власть?

– Простую. Если не возьмёте сейчас, потом будет поздно.

– Ты что несёшь? – Зашипел мне в ухо Петров. – Тебя кто уполномочил?

– Отвяжись. О полномочиях запроси «Папу».

– Ну ты сейчас у меня…

Он нырнул за пазуху.

– Дурак, что ли? – Удивился я, и ударил носком ботинка левой ноги ему в локтевой нерв.

Петров вскрикнул, и мне повезло успеть перехватить его «раненую» руку и провести обратный бросок. Ноги мелькнули. Хвоя смягчила падение майора. Проведя первый контроль, я крикнул вильнюсским комитетчикам:

– Бурокявичуса задержите!

Будущий секретарь КПЛ уже садился в свою машину, и они бы не успели, если бы «Волга» не рванулась с места и не ткнула экспортную «пятерку» в левое заднее колесо. Жигуль вильнул и уткнулся бампером в ствол.

– Ты что, майор? – Спросил я, усаживаясь перед Петровым на колени и переводя его руку на второй контроль.

– Отпусти!

– Какого куя?! Чтобы ты меня грохнул? Нет, мой хороший, поедешь домой в наручниках. Браслеты есть?! – Крикнул я литовцам.

Один нырнул в машину и вынырнул, радостно помахивая железками.

– Давай сюда.

Петрова со скованными, сзади руками, усадили в «Волгу».

– Не позорь ты меня! – Проскулил тот, но мне было не до него.

Бурокявичуса трясло. Он вцепился руками в руль и смотрел на меня, садящегося на пассажирское сидение с ужасом.

– У коллеги просто не выдержали нервы. Мы все на взводе. Он скоро успокоится… Не переживайте. Хотите?

Я протянул ему пол-литровую флягу, но он не реагировал. Пришлось взболтнуть, открутить крышку и провести горлышком у него под носом. Аромат «Коктебеля» выплеснулся наружу и его лицо ожило.

– Пейте, Николай Мартинович! – Приказал я. – Вы нам очень нужны, и инфаркт нам сейчас ни к чему.

Он обречённо сделал два глотка. После него хорошенько отхлебнул я. Он явно удивился и потянулся к фляжке. Отжав пальцы его правой руки от руля, передал ему флягу, но пришлось пальцы на фляге сомкнуть и помочь донести до губ.

Так, по очереди, мы фляжку и отполовинили. Клиент постепенно оживал. Он с любопытством поглядывал на меня, а я, изредка усмехаясь, на него.

– Позвольте мне повторить вопрос: «Какую власть?», – наконец спросил он меня и я, очередной раз отпив, закрутил крышку и ответил:

– Всю власть! Надо брать сейчас. Отбирать у – Ландсбергиса и Прунскене. Потом, когда её возьмут они, будет поздно.

– Но власть у Бразаускаса. Он первый секретарь компартии. И у Прунскине.

– Их уже вызвали в ЦК и оттуда они не вернутся. Временно первым станет Берёзов, вы вторым. Буквально на пару месяцев. Потом станете первым. Берёзова мы тоже уберём не надёжен. Назначите своих людей.

– С Берёзовым будет тяжело.

– Его мы оставим в Москве сразу после назначения. Рулить останетесь вы. Дадим вам нескольких надёжных инструкторов.

– Вы такой молодой. Вы, извиняюсь, точно уполномочены?

– Уполномочен-уполномочен. Вы скажите лучше, имя Андрюс Линас Казимерас Эйтавичюс… Э-э-э… Вам ничего не говорит?

– Эндрю, что ли? Конечно говорит! Тот ещё прохвост! Ваши три раза его брали и отпускали, а они в ДОСААФе нашем готовят повстанцев.

– Это где?

– Басанавичуса, 15. Рядом с вашей «конторой». Ой, простите. С управлением. Они там постоянно с утра до вечера тренируются.

– Что делают?

– Не знаю.

Бурокявичуса снова затрясло.

– Да не переживайте вы так, Николай Мартинович. Вам далеко ехать? Сами доедете?

– Я тут пока, – проклацал зубами Бурокявичус, – посижу, подумаю.

– Мы в контору и пришлём за вами автомобиль…

– Н-н-не-на-до! Ещё выследят. У мен-ня тут н-н-недалеко д-д-д-рузья. Кы-кы-коньяк остави-ви-вьте, п-пожалуйста.

Я молча протянул ему фляжку.

– Это подарок. Я потом заберу. При случае.

– Кы-кы-конечно.

И мы уехали.

Петрова я обыскал. Он хмуро прятал глаза и молчал.

– Ты пойми, – сказал я. – Не могу я тебя отпустить. Я на тебя не злюсь. Хрен знает, что на тебя нашло. Но рисковать не могу. Мы не станем тебя тащить в управление. Вызовем командира, а ты сам ему объясняйся. Ребята, вы с ним сзади, а я с водителем. Не упустите его, пожалуйста.

Я забрал свой АКСУ и сел спереди.

– Едем в управление, но на Басанавичуса, 15 притормозишь, – сказал я ему.

Водитель посмотрел на меня с подозрением и потянулся к трубке автомобильного радиотелефона.

– Не семафорь, хорошо?

Мы встретились с ним взглядами. Он посмотрел вперёд и сощурился, словно вглядываясь вдаль.

– Нарушаем.

– Сообщи, что выезжаем обратно. Это же по пути?

Водитель кивнул.

– Ну и вот. Номера смени.

Мы ехали дозволенной правилами скоростью. Я обратил внимание, что на панели за моей спиной нарисован пустой задний салон. Причём в «три-д» формате. Удивило.

Мы выехали из лесистого пригорода Вильнюса и вскоре «Волга» притормозила возле пятиэтажного здания с рестораном на первом этаже.

– Вам сюда? – Спросил водила с сарказмом.

– Что-нибудь перекусить надо взять.

– Скорее всего, по-русски вас не обслужат. Может с вами пойти.

– Ačiū, aš pats6, – сказал я, скинул специальную лёгкую куртку с «броником» и остался в лёгких свободных брюках и белой рубашке с коротким рукавом. Хоть и не очень свежей, но ещё белой. Через шею и руку я перекинул кожаную новомодную сумку, сшитую Выходцевым. В неё влазил не только ПСС, но и ПМ и она пристёгивалась скобой к ремню, чтобы не отвисала и не болталась. По своей сути это была закрытая на клапан кобура скрытого ношения, но со стороны хрен догадаешься.

Небрежные десять фунтов в руке и невидящий преград взгляд английского аристократа сделали своё дело, и я прошёл в полупустой зал.

– У меня встреча с мистером Эйва. За каким столиком он обычно ужинает? – Спросил я по-английски пожилого администратора. Моя английская обувь, сумка и мятая льняная рубашка, похоже, убили администратора на повал, а очередная десятка, волшебным образом растворившаяся в его ладони, отворила его рот.

– Господин Эйва не приходит так рано и обычно звонит.

– Я освободился раньше назначенного времени. Откуда можно позвонить?

– У нас звонки платные, мистер…

– Сэр Джон Смит, Великобритания.

– Мы можем сами набрать Мистера Эйва.

– Если вас не затруднит, – сказал я, и ещё одна десятка испарилась в воздухе.

Мои сбережения таяли, и вряд ли кто мне их компенсирует, подумал я.

– Пройдите за мной…

Мы прошли куда-то в левый край зала и нырнули за тяжёлую бордовую портьеру, за которой оказалась массивная дверь кабинета с диваном, двумя креслами, сервированным столом и шестью стульями с высокими спинками.

Об этом кабинете я в своё время прочитал столько оперативных сообщений, что знал даже любимое меню Эндрю. Контора писала исправно и информировала Центр, Центр информировал ЦК, но там информация ложилась под сукно в кабинете Яковлева. В моём времени Эндрю даже заезжал в запрещенные зоны и его ловили там раза три и наконец-то запретили въезд в СССР. Однако в 90-том году он приехал в Вильнюс и организовал раздачу стрелкового оружия, гранат и «коктейлей молотова».

Паролей Эндрю не использовал. Зарубежные эмиссары приезжали часто, контролируя расходование запрошенных денег, но Эндрю их, не церемонясь, выпроваживал быстро, представляя штаб специальной группы «действия». Так инициаторы переводили название Саюдис, а не «движение».

Пока я листал меню, заглянул официант.

– Воды минеральной, пожалуйста, – попросил я.

– У нас есть «Боржом» и «Кишинёвская».

Я улыбнулся.

– Холодные?

Официант кивнул.

– Несите обе, я всё равно ничего в их не понимаю. У вас же нет простой бутилированной воды?

– Нет. А разве такая бывает? – Удивился официант. – Мы пьём из-под крана, или кипячёную.

– Горячую?

– Охлаждённую. Можно добавить лёд.

– А лёд вы из чего морозите?

– Из кипячёной.

– Несите всё.

Официант вполне сносно говорил по-английски, а я, наконец-то, «развязал» свой язык.

«Боржом» был, как «боржом», но я лишь коснулся стакана, пригубив «незнакомый» напиток. Зато Кишинёвская вода, и вправду мне не знакомая, была настолько солёной, что я сразу отставил стакан в сторону, а официанта спросил:

– Это морская?

На что тот заулыбался.

– Нет, что вы. Вода лечебная. Очень полезна для пищеварения, – сказал официант и показал пальцем на свой зад.

– Да? – Усмехнулся я. – Тогда я, пожалуй, захвачу пару бутылок с собой. Что с Эндрю?

– Позвонили. Он идёт. Просил подождать.

– Хорошо, – сказал я, отпивая «Боржом».

Проникнуть в их штаб восстания было практически не возможно. Ак сообщали агенты и оперативники, пикеты стояли через каждые пять метров. Вход в ДОСААФ находился со двора этого же здания, и из него через несколько квартир шёл тайный переход в подсобку ресторана.

О нём комитетчики узнали только в девяностом году, когда штурмом взяли помещения ДОСААФа. К тому времени уже опустевшее. Зато в ресторане вдруг появились человек двадцать гостей, отмечающих какое-то событие. Поэтому мне и пришла в голову мысль разыграть роль очередного контролёра и вызвав Эндрю сюда. А потом с его помощью попасть в штаб. Ну, или, если он меня никуда не поведёт, просто убрать его.

Я не комплексовал. Убрать Эндрю Эйва для меня по значимости было, как убить Гитлера, или, скорее, Отто Скорцени. Эйва был инструктором многих антикоммунистических движений не только в Афганистане, но и помогал диссидентам на Украине и Кубе, в Польше, и в Тибете, Курдистане, Лаосе, Анголе и на индонезийском острове Суматра. То есть – везде, где поднимал голову коммунизм. И сколько погибло уже и погибнет ещё, – вряд ли кто сосчитает. Но по моим прикидкам выходило что-то около ста тысяч человек минимум.

Минут через двадцать зашёл администратор.

– Мистер Эйва сообщил, что задерживается, и просит за это прощения, господин Смит.

Я обдумал его слова и поднялся из кресла.