Read the book: «Речки»

Font::

Зима

Утром вставать не хотелось, на нагретой ещё с вечера печи сладко и хорошо спалось. Его ночной сон был прерывистый, из-за того, что отелилась корова Ласка, живущая в сенцах, где у неё было отдельно отгороженное место. Родители много суетились, боясь прозевать момент отёла и заморозить новорождённую жизнь маленького животного.

Проснувшись, Стёпка первым делом свесил голову и посмотрел в чулан, куда поместили родившегося ночью телёнка. Тот стоял, смешно раскорячившись, на тонких и мелко дрожащих ножках. Похож он был на свою мать, имея густую шёрстку серого цвета с большими коричневыми вкраплениями и белое пятно во весь лоб.

– Назовём его Яшкой – обратился Кочубей к старшей сестре, заметив, что та проснулась и тоже рассматривает телёнка, тихо смеясь над его попытками передвигаться на неуверенных, слабых ещё ножках.

– Почему Яшкой, а вдруг это девочка? – резонно засомневалась сестра.

– Ну, если девочка, тогда ты будешь имя придумывать, – миролюбиво согласился брат.

Телёнок вдруг замер и уставился на детей большущими широко раскрытыми тёмными глазами, чем-то похожими на маленькие чайные блюдца, будто что-то хотел им сказать. Посмотрев неотрывно на детей некоторое время, он, смешно боднув несколько раз воздух, чуточку попытался подпрыгнуть вверх, а затем, видимо, передумав, начал естественный процесс опорожнения наполненного своего пузыря. «Ароматный» запах мочи поплыл по всему дому.

– Гляди, как писает, – изрёк разумный вывод Кочубей, обращаясь к сестре, – это Яшка, бесспорно, так девочки не делают. Сестра, сожалея, что не ей будет принадлежать первенство в присвоении имени родившемуся телёнку, была вынуждена молча уступить разумному доводу.

– А я тоже буду звать его Яшкой, – явно подлизываясь, внёс своё предложение их самый младший брат, разбуженный разговором.

Село, в котором родился и жил Стёпка по прозвищу Кочубей, расположилось на двух длинных холмах протяженностью около трёх километров. Причем один холм, назовем его левым, если держать ориентир по текущей внизу небольшой речушке, впадающей в Красивую мечу, что течет в Тульской области, был выше другого. Оба холма разрезались перпендикулярно реке большими оврагами, в которых в летнее время собирали ягоды, пасли домашнюю скотину и косили траву. В верховьях же своих эти овраги заросли не только кустарником, но и большими деревьями. Весенней распутицей овраги вскрывались и на радость детей становились временными границами, разъединяя поселение на отдельные острова со своими играми и забавами, куда остальным жителям было просто невозможно добраться.

Местное население именовало место своего прожития по-разному: кто селом, кто посёлком, а кто пренебрежительно деревней, мотивируя тем, что когда-о здесь находилось большое количество домов, а теперь их по пальцам можно пересчитать, разве что около сотни с натугой наберётся.

– Ты ещё городом нашу глухомань назови, – резонно возражали соседу, когда слышали в беседе престарелых людей слово «селянин».

Кочубей, получивший своё прозвище за живой и непоседливый характер, а также подражание известному историческому герою, о котором услышал от старших, обсуждающих фильм «Кочубей», жил на правом, более низком холме, если смотреть по течению реки от её начала. Это слово ему так понравилось, что на вопрос взрослых: «Ты кто?» – гордо отвечал: «Я Кочубей!»

Родился Стёпка зимой, и, видимо, она ему нравилась более всего из всех времен года. Белый снег лежал повсюду пушистым покрывалом с большущими сугробами, в которых дети делали пещеры и различного рода затейливые извилистые ходы, воображая себя великими воинами-первопроходцами или древними людьми.

– Вставайте, лежебоки, – ласково позвала мама, приподняв занавеску на печи, – посмотрите на улицу, там зима к нам в гости пожаловала.

Детей не надо было просить дважды, они кубарем свалились с печи и, разобрав приготовленные мамой сухие и тёпленькие валенки, накинув зимнюю одежду, заторопились из избы на свежий воздух. Кругом лежал белый-белый, будто сахар в мешке, хранившийся в чулане, нежный и мягкий снег. Замерев от восторга, дети некоторое время зачарованно смотрели на снежное покрывало и на то, как лёгкие снежинки, тихо кружась, осторожно падали на землю.

– Ну, теперь в войнушку наиграемся! – восторженно засмеялся их младший брат Илья и, быстро слепив снежок, лихо запустил его в пробегавшую мимо по своим неотложным делам соседскую собаку.

Радостно воодушевлённые дети начали лепить снежки, бросая их в воображаемые мишени, недостатка в которых не наблюдалось, поскольку несколько старых кастрюль висело на заборе.

– Снежную бабу давайте лепить, – предложила сестра.

– С красным носом из морковки, – подхватил младший.

– И обязательно в котелке, – добавил Кочубей, – на голову старый горшок наденем, вот будет потеха.

С удвоенным усердием дети начали катать большие снежные скатки и, обливаясь потом, соорудили из них бабу с котелком, красным носом и старой метлой, ветки веника которой торчали, растопырившись в разные стороны.

– Надо метлу убрать, – заявила сестра, критически осмотрев завершённое ваяние.

– Чем не хороша метла? – живо заинтересовался Илья.

– Нет, надо лопату, – объяснила сестра, – поскольку мести ничего не нужно, а вот много снега убирать придётся, и она будет постоянно напоминать нам об этом.

– Тогда давайте поставим метлу с одной стороны, а лопату прикрепим с другой, будет баба, убирающая и подметающая, – внёс свою лепту в живое обсуждение Кочубей.

Придя к общему согласию, добавили снежной бабе лопату и вставили ещё глаза из чёрных угольков.

– Ух ты, прямо как настоящая! – похвалила детей вышедшая из сенцев мать. – А теперь, рукодельные, – завтракать!

На завтрак была горячая картошка, сваренная в чугунке, и распаренная свёкла, поджаренная на сковородке.

Стёпке очень хотелось молока. Будто угадав его желание, мама успокоила:

– Сейчас молоко ещё горькое, и оно годно только для маленького телёночка, но через некоторое времястанет нормальным.

Чуть сожалея, Кочубей нехотя согласился:

– Ладно, ради Яшки, судя по всему, придётся потерпеть. – Затем великодушно одобрил, будто давая своё разрешение: – Главное – пусть быстрее растёт, мы с ним вскорости играть будем.

– Кочубей, – орали с улицы соседские мальчишки, – выходи, пойдём на палках кататься.

Он быстренько надел ещё не совсем просохшую одежду и выскочил на улицу, прихватив тут же увязавшегося за ним младшего брата, украдкой, боясь недовольства матери, которой надо помочь с обедом, сестра тоже увязалась с ними. Дети, взяв старенький топор, отправились в ближайший осинник для вырубки не очень толстых, ровно растущих палок.

– Выбирайте строго под свой рост, – посоветовал самый старший из них, Лёшка по кличке Донец, делающий любую вещь основательно и вдумчиво, как и его отец, плотник дядя Митя, на сельский лад Донец, или среди уважительных мужиков, желающих ему угодить или польстить, – Митряй, но более отвлечённо – Митрий.

Кличка Донец перешла к его отцу от деда, а тот получил её от своего прадеда, а тот, ещё раньше по генеалогическому древу, от прибывшего на поселение и первым осевшего на приглянувшемся ему и супруге приветливом месте. Приехали они с Дона, имея на руках семилетнего сынишку, который, оглядев окружающие места с многочисленными оврагами, наполненными талой водой, воскликнул:

– Мама, папа, смотрите, здесь одни речки повсюду текут.

С тех пор так и повелось – Речки да Речки.

Обустроившись, прапрадед в очередной раз поехал в город закупиться товаром для разрастающегося хозяйства, где встретил бывших станичников с Дона и на вопрос «где ты теперь живёшь?» ответил, что в деревне Речки.

С годами к нему подселились другие, ищущие свободную и сытую жизнь, да ещё кое-кто из родственников; маленькая деревушка постепенно превратилась в село, которое и было зарегистрировано в учётных книгах районного начальства.

Лешка Донец помог каждому согнуть на длину стопы выбранные палки, встав на которые и держась согнутыми в локтях руками можно было лихо спускаться с относительно пологого склона оврага, оставляя за собой две борозды.

– Главное – в спуске удержаться на, – вразумил он каждого на правах старшего, уже посещающего школу и имеющего богатый опыт, накопленный от общения со старшим своим братом в подобном развлечении.

Катались чрезвычайно увлечённо, придумывая разные варианты спуска для того, чтобы в соревновании непременно стать первым. Надо было съехать сначала прямо, потом наискосок, а затем зигзагообразно или извилисто, не убирая палки из-под ног. Вышеназванные варианты спусков постепенно усложняли, подыскивая более крутой склон.

– А слабо скатиться между размеченными палками, воткнутыми по прямой линии? – подал вопросительно голос Колька Сопля. Он получил кличку за вечно исходящий соплями красноватый от неоднократной простуды нос, одногодок Лёшки Донца и тоже посещающий школу. Это дельное предложение было с воодушевлением встречено катающимися с незамедлительным опробованием и усовершенствованием.

Домой разошлись только с наступлением сумерек. Одежда почти у всех была мокрой и изрядно тяжёлой.

– Мама, есть хотим, – заявили братья, как только переступили порог своего дома.

– Да это и понятно, – поддержала мать и сочувственно, с небольшой иронией в голосе добавила: – С пашни небось приехали, весь день усиленно за сохой ходили, поди, хорошо, с усердием пахали.

Дети, радостные и довольные, только широко улыбались в ответ, принимая её шутку.

– Мойте руки и садитесь за стол, сейчас щами кормить буду, они, поди, в печи хорошо притомились, – сказала довольная счастливыми, в весёлом настроении отпрысками мать.

Она достала из тёплой печи чугунок с горячими щами, разлила детям в глубокие миски и раздала по большому куску мягкого домашней выпечки хлеба. Вначале дети весело галдели, наперебой рассказывая матери о своих успехах на горке, не забывая при этом усиленно работать деревянными, расписанными под хохлому ложками, но насытившись и осоловев от еды, начали клевать носом, постепенно умолкая.

– Дети, вы, я вижу, так ухайдакались на своих горках, что уже засыпаете, – с сочувствующим пониманием заметила мать, живо вспоминая своё навсегда ушедшее детство, порой радостное, а порой не очень.

Затем, переодев каждого в сухую и лёгкую, из дешёвенького ситца одежду, отправила на тёплую печь, радуясь тому, что они не только накормлены, но, что не менее важно, здоровы, веселы и с завидным аппетитом.

Вначале зимы, когда снега еще было мало, а морозы сковали речку крепким, прозрачным и скользким льдом, Кочубей с младшим братом и соседскими ребятами стали увлечённо играть в хоккей. Качество замерзающего льда они старались добросовестно проверять каждый день. Приходили на речку и пытались, осторожно скользя, продвигаться к её середине. Лёд подозрительно скрипел и шумно трескался, издавая неподражаемый летящий звук, чем-то похожий на затухающий ружейный выстрел, оставляя на гладкой поверхности белёсые полосы, будто небесная молния зигзагообразно чертила свой быстрый, едва уловимый след.

– Давайте вон тот пень, валяющийся на берегу, обвяжем верёвкой и протащим на другой берег, – предложил Кочубей, – и тогда поймём, можно ходить по всему льду речки, а не только по краю, или нет.

Сказано – сделано, его сосед, живущий по левую руку от дома, если стать к нему спиной, с обидным прозвищем Пискун (получил кличку от своей матери, ласково и любовно зовущей своё чадо в раннем возрасте «Пискля»), быстро обернулся, сбегав домой, и уже держал в руках необходимый для их задумки подсобный материал.

– Держи, – с гордостью за возможность отличиться перед друзьями отдал Кочубею старые вожжи – похвастал, что у отца слямзил, благо их редко используют, разве что когда в лес по дрова ездят, так что не скоро хватятся.

Хотя был Пискун трусоват и жаден, но Стёпка ему завидовал, потому как он был из «богатой семьи» лесника, носил одежду и обувь всегда чистую и добротную, купленную в городских магазинах, почти не штопаную, а значит, без разноцветных заплаток, соответствующую нужному размеру.

Тяжёлый, набухший за многие годы лежания на берегу старый пень не проваливался, но лёд под его тяжестью прогибался, опасно скрипел и трескался, издавая стреляющие звуки, грозя лопнуть в любую минуту. Выходить на него было опасно, и желающих оказаться в тёмной ледяной воде не находилось. Ближе к праздничной дате седьмого ноября мороз наконец-то сжалился над детьми и крепко сковал речку прозрачным толстым льдом.

– Кочубей, вставай, – тряс его, пытаясь разбудить, младший брат, и когда тот открыл глаза, радостно выдохнул: – Лёд заморозился.

– Да врёшь ты всё, мы его вчера поздно вечером испытывали, тонкий он ещё, – сонным голосом высказал своё неудовольствие Стёпка и, не желая далее вести никчемный, по его глубокому разумению, диалог, отвернулся к стене, готовый снова продолжить так неожиданно прерванный утренний, самый сладкий сон.

– Да я сам видел, как сосед сегодня с вёдрами, полными колодезной воды, по нему шёл, идём в хоккей биться.

Собрались одним духом, наспех проглотив завтрак и даже толком не разобрав его вкуса, выскочили на морозную улицу, прихватив в сенях давно приготовленные самодельные клюшки, уже не раз испытанные в игре на подмороженной и скользкой, неоднократно политой осенним дождём земле.

Соседские пацаны уже были на речке, опробуя лёд и лениво переговариваясь, перекидывали шайбу друг другу, отрабатывая точность удара.

– Делимся на две команды по считалке, – с ходу взял на себя инициативу Стёпка и, оглядев ребят, начал необходимую в таких случаях считалку: – Раз, два, три, четыре, пять – выходи, иди играть.

Для сражающихся игроков, справедливо поделённых на две команды, время перестало существовать с первой же минуты, когда произошёл вброс шайбы (ею служила измятая до неузнаваемости консервная банка). Разгоревшимся страстям на речном хоккейном поле мог бы позавидовать любой спортивный клуб большущего мирового пространства.

В азарте игры дрались часто, но без злопамятства, после нескольких обоюдных в горячке ударов в голову или в другие незащищенные части тела (применять клюшки при этом считалось большой подлостью) быстро остывали и снова становились страстными противоборствующими игроками.

– Ты зачем шайбу рукой схватил? – подскочил к высокому и крепкому Пузырьку (получил кличку за крупные габариты, несмотря на свой возраст, и всегда носил объёмистую одежду, будь то ватная фуфайка или перешитые под него отцовские штаны) разгорячённый в игре Кочубей.

– А затем, что ваша команда нарушает правила и забивает шайбу ногой.

– Ну и что, ногой тоже можно.

– Нет, нельзя, это вам не футбол, – и, недолго думая, ударил Стёпку кулаком в лицо.

Задохнувшись от возмущения, Кочубей ринулся, будто увиденный совсем недавно в кино разъярённый гладиатор, на обидчика, изрядно его поколотив.

После неоднократных, подобных этой, драчливых стычек Кочубей пришел к самостоятельному выводу – битыми могут быть не только ровесники, но и те, кто постарше, главное – не показывать, что боишься, смело идти в наступление.

Был он небольшого роста, но крепко сложен, чем-то напоминающий гриб-боровичок с коричневыми веснушками вокруг носа и задорно торчащими во все стороны, не знающими расчёски вихрами.

– Главное в драке – не терять головы, а постараться, чтобы ответные удары всегда достигали цели, – учил его старый дед Архип, с которым малец сдружился, часто пропадая в кузнице, где тот работал, он взял за правило делать наставления смелому мальчишке, которому старался по мере возможности помогать.

Поэтому хоть и часто ходил Стёпка с расквашенным носом, связываться с ним лишний раз опасались, боясь получить целенаправленно сдачу без предварительных перепалок и ненужных выяснений обстоятельств.

Коньки мало у кого были, гоняли шайбу в валенках с калошами. Кое у кого и находились старенькие «снегурки», подвязываемые к большой, не по размеру обуви, доставшейся от старших братьев, ремёнными петлями, но для игры совершенно бесполезные, ибо слабо держались на ногах. Зато на них было удобно скользить не спеша по всей длине значительно обмелевшей речушки из конца в конец деревни или села, как кому взбредёт в голову её называть.

Своих коньков в семье Кочубея отродясь не было, их приходилось заимствовать за определённую мзду в виде обещания таскать скатившиеся с гор чужие санки в необозримом будущем, когда ляжет твёрдый снежный покров.

– Петька, дай прокатиться, – часто просил он Пискуна, но тот за просто так ничего давать не хотел.

– А будешь за меня с Пузырьком драться, если обидит?

Желание обладать скользкими коньками было так велико, что приходилось соглашаться и держать обещание при случае, если Пискуна обижали.

– Ты, Пузырёк, Пискуна больше не трогай, – заранее предупредил он драчливого одногодка в тот же день, не желая откладывать в долгий ящик данное обещание, – он мне коньки обещал дать покататься.

– Ну, если коньки, тогда конечно, – дал добродушное согласие не желающий в дальнейшем иметь неприятные стычки с бесшабашным Кочубеем Пузырь.

Было приятно мчаться на конках по скользкому льду, внимательно смотря вперёд, лихо объезжая опасные места, дабы не угодить в полынью.

На реке, ближе к вечеру, собиралось много не только мальчишек, но и девчонок, особенно тех, у кого были коньки, да ещё, на зависть подругам, на специальных ботинках, как правило, белого цвета, купленных в городском спортивном магазине.

Под зеркально-прозрачным льдом можно было видеть рыб, безбоязненно проплывающих на небольшой глубине.

– Смотри, смотри – голавль, – подозвал Стёпку Пискун на правах маленького хозяина, делающего неоднократные уступки за очередную мзду и явно перед ним заискивая.

Кочубей прилёг к нему на лёд и увидел, как никуда не спеша большущий голавль стоял неподвижно на глубине, лишь изредка шевеля красивыми плавниками и хвостом.

– Надо придумать, как его изловить, – громко помечтал Кочубей, – знатный обед бы получился.

– Так можно пешнёй с крюком, – подсказал Пискун.

– Больно шустрый ты, – не одобрил его совет Кочубей, – у кого из нас хватит сил лёд пробить, да и пешню где сможем взять?

– Я у отца позаимствую, – тут же заверил Пискун.

– Не стоит, – остудил его пыл Кочубей, – ещё утопим крюк, надерёт тебе отец задницу так, что неделю из дома не выйдешь, да и мне обязательно перепадёт.

Окончанием хоккейной баталии служил сигнал от керосиновых ламп, зажигаемых в домах для освещения, да и шайбу уже невозможно было разглядеть, как ни старались. Домой приходили в сумерках, уставшие, счастливые и охрипшие от постоянных споров и выяснения отношений непременно на повышенных тонах.

– Ну, наконец-то соизволили домой прийти, – для видимого порядку ворчливо встречала мама, усаживая за стол ужинать, обязательно говоря при этом: «Чем Бог послал». А Бог посылал им картошку, пшённую или гречневую кашу, заправленную подсолнечным маслом, а ещё макароны. Не очень-то, конечно, большая роскошь, но на жизнь хватало, мяса вот только редко когда перепадало.

Накормив детей, засыпающих на ходу, мать раздела каждого и отправила спать, развесив мокрую одежду для просушки поперёк горячей дымовой трубы, расположенной почти под самым потолком.

Несмотря на большую занятость по хозяйству, многие мужчины, имея на руках огнестрельные ружья, не могли отказать себе в удовольствии поохотиться на зайца по первой пороше. Условившись заранее, ранним утром собрались на окраине деревни неподалёку от мельницы Донца.

– Ну, Митряй, ты будешь у нас сегодня за главного, – как можно торжественнее сказал Авдей, муж бригадирши, выразив почтение от собравшихся соседей, подошедшему с гончей Донцу.

– Почему я? – озадачился Донец, стараясь не показать довольного виду от такого обращения.

– Видишь ли, – Авдей, подыскивая нужные слова, сначала полез пятернёй туда, где обычно у мужика сосредоточены все мысли, – ты регулярно на охоту ходишь, повадки зверя знаешь, и вон собака охотничья у тебя есть.

– Ну что же, – поломавшись для виду, не сразу согласился Донец, – раз общество просит, вынужден подчиниться.

Он быстро и по делу рассказал о заячьих повадках, на которых они сегодня приготовились идти.

– Поскольку зайцы кормятся ночью, охотиться на них следует утром, когда они, наевшись, отправляются отдыхать. Сначала стараются запутать свой след, а затем лечь в укромном месте, оборудовав себе лежбище. Если собака поднимет беляка, то, убегая от неё, он идёт по кругу. Поэтому охотник должен идти навстречу гону, стараясь по голосу гончей точно определить нужное направление. Нам следует идти широкой цепью на значительном расстоянии друг от друга по озимому полю в сторону колхозного сада. Поскольку зайцы в это время питаются корой плодовых деревьев и молодыми побегами озимых, только чуть-чуть присыпанных снегом, большая вероятность их обнаружения.

Внимательно выслушав доходчивую информацию Митрия, охотники отправились за добычей, приготовив заряженные мелкой дробью патроны для ружья. Гладкоствольные охотничьи двустволки или одностволки полагалось держать на предохранителе на всякий непредсказуемый случай, твёрдо веря в расхожее у охотников мнение о том, что ружье иногда само по себе два раза в год стреляет.

Где-то через час молчаливого созерцания охотничьих угодий многие, услышав собачий лай, приободрились, тщательно прислушиваясь и стараясь угадать, на кого погонят зайца. Через минут двадцать тревожного ожидания раз за разом прозвучало два выстрела, и истошно радостный крик довольного охотника огласил окрестности.

– Я это, я, я убил, я прямо с одного выстрела, – не в силах сдержать восторга, хвастал Николай, впервые вышедший сегодня на охоту. – В армии призы не раз брал, здорово стрелял, командир всегда благодарил, пожимая руку.

Он, держа подстреленного зайца на вытянутой руке, показывал его подходившим охотникам и почти каждому неудержимо хвастал, придумывая всякий раз новые сведения о своих огнестрельных талантах.

– Командирскую руку-то поди до сих пор помнишь? – поинтересовался вездесущий Григорий, из-за отсутствия ружья не принимавший участия в сегодняшней охоте, но подошедший порадоваться их успехам, в глубине души надеясь на халявную выпивку, может быть, даже, если повезёт, конечно, то и с закуской.

– А как же иначе, – удивляясь вопросу и не подозревая издевательского подвоха, ответил Николай, – часто, часто пожимал, поскольку стрелял я дай Бог каждому, с одного разу, бывало, наповал.

– То-то я наблюдаю, что правая рука твоя уж больно грязная, видимо, давненько не мыл, для большой памяти о своём командире, – заключил Гришка, почёсывая затылок.

Прислушиваясь к разговору, мужики, понимающе улыбаясь, отворачивались, тихонько посмеивались, стесняясь обидеть хвастливого охотника.

– Приглашаю сегодня всех на обед с зайчатиной, – окончательно расщедрился Николай, передавая зайца своей зардевшейся от общего внимания дородной хозяйке.

Зима с каждым днём всё больше вступала в свои права. В декабре снегу навалило под самые окна, и любимым занятием детей стало, лёжа на тёплой печи, наблюдать, как обильно он сыплется, будто из большого ведра или лохани, похожей на ту огромную и деревянную, стоявшую в хлеву, служившую кормушкой для коровы. Он образовывал замечательные горки, наметая высочайшие сугробы, в которых днём, теперь уже в реальности, рыли глубокие пещеры и оборудовали извилистые траншеи для игры в прятки или очень популярную у детей, азартную войнушку.

Утром, когда ещё не совсем рассветало, малые дети, ещё свободные от учёбы в школе, собирались на большой горе у колхозных деревянных амбаров, чтобы покататься на обледенелой дорожке, уходящей на мост, перекинутый через реку. С собой приносили деревянные корыта или небольшие старые тазы, которые, не имея направляющих полозьев, летели с горы, вращаясь вокруг себя, к немалому удовольствию их владельцев. Редко у кого в руках были купленные в магазине санки, но они особой популярностью у детворы не пользовались, поскольку скользили только по прямой линии.

– Эге-эге-эге-гей, поберегись! – кричал всякий раз Кочубей, несясь в набирающем скорость, вращающемся деревянном корыте, не имеющем направляющих полозьев, украдкой позаимствованном у поросёнка. – Кто не успел отскочить в сторону или зазевался, широко разинув рот, я не виноват.

– Давайте поезд запустим, – предложил Донец (накануне он простыл, и ему запретила учительница посещать школу целых три дня, чтобы ненароком не заразить других).

Дети с удовольствием начали примыкать к поезду, формируя вагончики. Вначале запускался «паровоз» (санки объёмистые и длинные на три человека), его потихоньку на небольшое расстояние спускали с верхнего уклона горы, не давая уехать, держали. Затем цеплялись «вагончики» от трёх и более человек, лежащих в своих посудинах лицом вниз или сидящих торчком, будто деревянные, осторожно вырезанные из дерева кругляши, только в лохматых шапках.

– Пошёл, – загудел Лёшка, подражая паровозу, отдав команду, затем с силой сделал несколько отталкивающих шагов и уже на полном ходу запрыгнул в набирающие скорость санки.

К вагончикам с двух сторон, бросались другие опоздавшие дети со своим транспортом или без такового, имея цель прицепиться к уже набравшему приличную скорость поезду. Он, будто гигантская змея, извиваясь на склоне, визжа и заливаясь от переполняющихся через край восторгом детских сердец, несся на мост. Задача «машиниста» заключалась в том, чтобы непременно направить хохочущий поезд в нужное русло. Как правило, паровозом всегда управлял более крепкий паренёк, имеющий хорошие санки с металлическим полозом. Поскольку такие имелись только у Донца, то он и был бессменным машинистом, гордясь и красуясь иногда перед девочками, особенно в праздничные или воскресные дни, когда их собиралось на горке «великое множество», по глубокому утверждению вездесущих пацанов.

Особо увлекательным был момент, когда взрослая баба, идя на работу, вдруг вспомнив свои молодые годы, решалась прокатиться с обледенелой горки на своих двоих. Надеясь на добротные валенки, засунутые в новенькие блестящие галоши, твёрдо веря, что скатится не падая, она, чуть присев для устойчивости, смело отправлялась в путь.

– Расступись, мелюзга, – криком предупреждая об опасности, что движется хорошенькая, добротно откормленная тушка, она, не удержавшись всё-таки падала где-то на середине горы, продолжая движение с воем в снежном вихре, с задравшейся выше головы цветастой юбке с воланами и приятными на вид оборочками, обнажив исподние шаровары, неслась далее до самого моста на красных окороках, вызывая неподдельный интерес и восторг окружающих.

Кульминацией катания и самым увлекательным был момент спуска с обледенелой горы одновременно нескольких длинных поездов. Поднимающиеся в гору для очередного спуска, завидев идущий навстречу поезд, бросались в его гущу, прямо на сидящих или лежащих пассажиров. Побросав свои подручные средства, которые, став неуправляемыми, тоже неслись вниз в снежном завихрении, сбивая с ног зазевавшихся. Задорный детский смех и радостный гомон стояли на горе с утра до позднего вечера.

– Здорово сегодня! – подвалил к Кочубею сосед Пискун, ожидая одобрения.

– Хорошо будет, когда взрослые придут, – не особо приветливо разделил его восторг Стёпка, всякий раз ожидая от него какой-нибудь пакости, за что и был неоднократно бит.

С приходом из школы более взрослых парней и девушек, а также освободившихся от работы, весёлая гора получала дополнительную энергию и стимул. Их с необыкновенным воодушевлением встречала детвора, от души радуясь своим старшим братьям и сестрам.

Иногда взрослые брали украдкой настоящие взрослые санки, которые стояли на конюшне и использовались исключительно для торжественных выездов, на Масленицу или свадьбы. Красиво изогнутые полозы с большим загибом спереди ласкали взгляд, были большой гордостью местного плотника Митрия – Донца (его правильно величать надо было бы Дмитрий, но об этом как-то людьми напрочь забылось), смастерившего их с любовью и большим усердием.

У Донца были золотые руки, он сам сработал себе ветряную мельницу, которая на зависть всей деревне молола муку грубого помола, годную для аппетитной подсыпки в корм домашним животным, и вырабатывала электричество. В колхозе он не работал, а занимался наймом, подряжаясь к соседям для ремонта прохудившейся крыши, перестилкой или укладкой нового деревянного дощатого пола, поправкой обветшалого и значительно развалившегося крыльца. В зимнее время занимался изготовлением мебели, ловко украшая её занимательной резьбой.

– Всех малышей в середину, – как всегда, распорядилась, будучи в хорошем настроении, раскрасневшаяся на морозе соседская Маня, одна из самых лучших и верных друзей Кочубея. В летнее время она часто брала его с собой на залежи за ягодами, в лес по грибы или купаться в реке, где старательно и ненавязчиво научила его плавать.

Дважды детей просить не надо было, они будто горох посыпались вместительные сани, расталкивая друг друга, заранее предвкушая замирание своего маленького сердечка и ни с чем несравнимое улётное наслаждение. Двое рослых парней, став одной ногой на полоз, держа другую в воздухе, крепко ухватившись за передние полукруги, направляли движение. Вовремя спуска к ним старались по мере своей изворотливости, гибкости и удали прицепиться поднимающиеся для очередного спуска и уже получившие удовольствие случайные пассажиры.

– И-и-и… пошли-пошли-пошли, залётные! – закричала Маня. – Рули, парни!

С непередаваемым, замирающим на самой высокой ноте восторженным визгом детворы санки понеслись вниз, набирая скорость. Странно, но почти никогда не было случая, чтобы они изменили траекторию спуска, перевернулись или попали в речку. Прогрохотав по посту, сделав небольшой прыжок не менее пяти метров, от которого довольные удачным спуском детские сердца на едва уловимые секунды замерли и упали куда-то, они плавно продолжили свой путь по гладко накатанной дороге, постепенно замедляя ход. После останова все дружной толпой тащили сани снова в гору с небывалым воодушевлением. Увлекшись после очередного спуска, дети не сразу заметили спешащую к ним большущую и разъярённую, будто сорвавшийся с цепи колхозный бык Тимофей, угрозу.

Изрыгая матерные слова и обильно брызгая слюной, к ним устремился подручный главного конюха дядька Ляксей по прозвищу Рычажок (это была его негласная кличка, которую он получил за часто применяемую в разговоре присказку в возмущенном состоянии и непременно заикаясь при этом, – ры-ры-ры-рычажком прибью).