Обнимались наши души,
а мы обняться не смогли.
Мы не будем уже лучше,
улетучились те дни.
Состояние Олимпа
и шаги, шаги, шаги,
как порхающее чудо,
но не мы… они, они.
Эти судьбы, как прощанье,
как прощенье на крови.
Мы не будем уже лучше,
улетучились те дни,
только скрип, подтёки, шорох
и шаги… они, они.
Легло легко -
серебряный снег.
Не открывай век,
ты спишь мило.
Скулили скулы –
хотелось ветра.
Одна мечта –
восстать из пепла…
Легло легко –
потерянный век.
Не открывай век,
ты спишь мило.
А что любовь?
Ударила в бровь!
Хочу. Проснись.
Скажи мне: «Милый…»
Но ты все спишь,
как прежде мило…
«Моё застрелилось сердце…»
В. В. Маяковскому
Моё застрелилось сердце,
в 30-том где-то году.
С ним долго возились эксперты,
искали мою беду,
вскрывали мои конверты,
искали червей и причины,
болезни и чертовщины.
А я весь лежал умытый,
красивый казалось им,
и всем я был нужен убитый,
а мне-то казалось живым!
Тоска и при жизни съедала,
при смерти осталась печаль,
но всё начинать с начала
не лучшее из начал.
Уйду я от вас в книжный пепел,
а вы мне поставьте музей,
и тот, кто здесь ещё не был -
смотри на меня и глазей!
И помни отличный метод,
что метода вовсе нет,
а если запутался в этот -
купи себе пистолет!
А.А. Вознесенскому
Ни вдохновения,
ни строчки,
пропахли потом все сорочки.
А мир прощаясь с капитаном,
несет душУ подъемным краном,
где оторвавшись от крюка,
летит наверх жизнь моряка.
Мы наспех смерть положим в гроб,
платком для слез мы вытрем лоб.
И между небом и землей,
мы как меж Вас идем зарей.
Вы где-то здесь и где-то там,
являя танец нам там-там.
Короткой памяти стишок,
отчокались на посошок.
И так устроилось теперь,
что смерть для жизни словно дверь,
но только глупый обещаясь,
Вас будет вспоминать прощаясь.
Ведь если пристальней вглядеться,
кто кроме Вас так мог одеться:
платком как радугой-дугой.
Ваш стих уже идет со мной.
И вознесение души,
как вдохновение – пиши.
И строчки
выкривились вкось,
как-будто смерть
и жизнь не врозь…