Read the book: «Воспоминания Фронтовика»

Благодарности:

Елена Геннадиевна Леонкина

Михаил Андреевич Леонкин

© Михаил Максимович Каплин, 2020

ISBN 978-5-0051-3807-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МИХАИЛ МАКСИМОВИЧ КАПЛИН
ВОСПОМИНАНИЯ ФРОНТОВИКА

Старший сын Алексей попросил меня написать

свои воспоминания о Великой Отечественной

войне. Трудно было начинать, ведь прошло почти

60 лет, но я решился. Память когда-то была

хорошая. Кто будет читать, – читайте и судите сами.

Написана правда.

Село Бессоновка в моей памяти

Родился я в селе Бессоновка Пензенской области в 1919 году. Дня рождения долго не знал. Мать говорила, что Ильин день. Он бывает 2 августа

Помню, малышом играл в «шаруль» – это был деревенский хоккей. Игра проходила так: играющие стоят одной ногой в «селе» (ямке), кто вадит, тот должен дубинкой подогнать «шаруль» и стараться попасть им в ногу, которая стоит в «селе». Стоящие в «селе» отбивают. Помню, что я больше всех вадил, плакал, но играл. Я думал, что виноват не я как игрок, а плохая дубинка.

Мужики зимой уходили в лес запасать дрова. Работали всю неделю, в субботу приходили домой париться в бане. Я попросил у отца, чтобы он мне вырубил хорошую дубинку. Он обещал, и я всю неделю ждал, когда дроворубы придут. Подходит суббота, дед говорит: «Пойдем отца встречать». Вышли, стоим у мазанки. Из переулка показались дроворубы, смотрю, отец несет на плече палку. Я говорю:

– Она плохая!

– Я тебе ее обтешу.

Дед говорит отцу:

– Максим, говорят, что Ленин умер – Я поднимаю мордашку вверх и спрашиваю деда:

– А кто такой Ленин?

Он мне говорит:

– Царь.

Вот это я запомнил, мне шел пятый год.

Бессоновка – очень большое село. От центра Пензы до центра Бессоновки 12 километров. В селе было три церкви, три школы, четвертую построили в 1930 году. В 1936 году построили кирпичную школу 10-летку, в которой я учился один год (1936 —1937)

В Бессоновке бывал Емельян Пугачев. На северной окраине была улица, которая называлась Берег. На этой улице проживало с десяток мелкопоместных помещиков, от трех до двенадцати душ крепостных. Они нещадно эксплуатировали своих крепостных. Когда появился Пугачев, крепостные пожаловались ему, что помещики их сильно обижают. Он приказал собрать помещиков у церкви и всех повесить. После сыновья повешенных отлили чугунную плиту, сделали постамент и эту плиту на него положили. Я видел эту плиту. На ней было написано, что на этом месте злодеем Емелькой Пугачевым были казнены дворяне (перечислены фамилии, имена, отчества). Плита эта долежала до 1932 года. В этом году начали принимать металлолом по 2 копейки за килограмм. Чугунную плиту разбили, на салазках отвезли и сдали.

Главная церковь в Бессоновке пятиглавая, очень красивая (За войну я много прошел, отступая и наступая, видел много городов и сел, но такой красивой церкви не видел). Вокруг церкви была красивая металлическая ограда. На каменных столбах были красивые шары. Половина территории церковной ограды было отведено под кладбище, где были похоронены помещики и попы.

Приходилось мне бывать на звоннице и звонить в большой колокол. Бывало, выпросишь у матери пару яичек (или просто украдешь), отдашь их Митеньке – звонарю, и он за это берет тебя на колокольню.

Село большое, похороны были часто. (По топографической карте съемки 1919 года в Бессоновке было 2100 дворов.) Похороны проводились торжественно, хоронили с попами. С колокольни было видно все село. Та часть села, которая скрывалась главным куполом, звонарь ходил по крыше и смотрел. С колокольни хорошо видно, как из ворот выносят гроб с покойником. Я начинаю бить в главный колокол (весил он 120 пудов, звук был слышен на 15 километров). Звонарь подыгрывает маленькими колоколами руками и ногой. Звоним, пока пронесут метров 200, потом просто смотрим. Как до церкви остается метров 200, опять звоним, пока не занесут в церковь. Выносят из церкви, опять звон, пока не перенесут за мост через реку Шелдоис. Когда подносят к кладбищу, начинаем звонить за 200 метров, и заканчиваем, когда закопают.

В Бессоновке рождалось очень много детей. Слова «аборт» никто не знал. Но много детей умирало еще в грудном возрасте. Частенько приходилось видеть похороны младенцев. Маленький гробик с плоской крышкой отец несет на полотенце. Иногда идут вместе с матерью. Сдают гробик кладбищенскому сторожу, дают ему немного денег, он гробик закрывает в часовню. Хоронят взрослого, сторож подносит пару детских гробиков и просит положить их в ноги покойному. Никто не отказывал.

В 1929 году с церкви сняли колокола. В 1930 году закрыли церковь и вскоре начали переделывать ее под клуб. Против церкви был большой красиво отделанный, двухэтажный барский дом. В советское время это была школа – семилетка. В 70-е годы здание школы сломали – пришла в ветхость.

В селе через реку Суру каждую весну делали два деревянных моста и один пешеходный мост, по которому переходили пастухи. Река Сура – приток Волги. В Суру заходила стерлядь метать икру. Так называлась сурская мерная.

В 1930 году в Бессоновке было организовано 6 колхозов и машинотракторная станция (МТС).

Помню времена НЭПа. На каждой улице была одна, а то и две лавочки. В них торговали всем, начиная от сладостей и кончая керосином, сбруей, дегтем для смазки колес. На Суре было три крахмальных завода, в северной части села – сушильный завод. Сушили картошку и лук, отправляли в северные районы страны. В Бессоновке выведен особый сорт лука «Бессоновский», который даже экспортировали за границу. Лук грузили в вагоны, в каждом товарном вагоне ехал проводник, он отапливал вагон, чтобы не заморозить лук. Доезжали до Владивостока, лук перегружали на пароходы и везли в Японию.

На закрытом кладбище у Рамзайки и на новом кладбище были большие часовни. В часовне на старом кладбище хранились вытесанные из бревен 12 апостолов, которые носили мужики на поле на молебен, прося у бога дождя. Апостолы были тяжелые, каждый несли 4 человека на слегах (смех и грех). Была ужасная неграмотность. Великая заслуга коммунистов в том, что они учили людей. Народ на глазах менялся и уже не таскал 12 апостолов в поле.

В церквах попы вели строгий учет рождения детей мужского пола. Это делалось для того, чтобы учитывать мобилизационные возможности государства.

Раньше не было сторожей в сельсовете. Эту роль поочередно выполняли комсомольцы. Помню такой случай, один из комсомольцев, которому надо было дежурить в сельсовете, увидев меня, пригласил ночь побыть с ним, я дома отпросился, мне разрешили. Что я узнал! Когда закрывали церковь, всю документацию вместе со шкафами перевезли в сельсовет. Шкафы даже не были закрыты. Я начал копаться в книгах. Нашел книгу за 1919 год, начал листать. Нашел свою запись, что я родился 10 августа. Некоторых товарищей одногодков нашёл, записал и сказал, в каком месяце и какого числа они родились.

Помню, молодежь (ребята) вечерами ходили по улицам и пели похабные песни. Если завел невесту на чужой улице, угощай ребят, а то не придешь. В праздники молодежь встречалась на валу (участок железной дороги от разъезда до церкви примерно с километр). Там знакомились, порой из-за девок дрались.

Учиться начал в 1928 году. Первым учителем у меня был Константин Павлович Рождественский. В 1933 году голодовали по вине отца (не пошел в колхоз), учиться бросил. В 1934 году пошел снова в 5 класс.

Отец мой Каплин Максим Петрович, был участником Первой Империалистической войны. Я часто лёжа с ним на печи, просил его рассказать про войну, часто он отказывался, говорил, что спать хочет. Я был надоедлив, и, в конце концов, отец разговорился. И вот что он мне поведал.

Мне шел двадцатый год (родился он в 1894 году). Ребята – женихи, хочется одеться, обуться, а не на что. И вот они узнали, что на озеро Эльтон приглашаются рабочие на погрузку соли в вагоны. Собралась артель молодежи, человек 20, поехали на Эльтон. Недели две поработали. Нагрузить вагон соли стоило 1 рубль, а хромовые сапоги в то время – 16 рублей. Отец за рабочий день набрасывал два вагона. Прошло около двух недель. Их всех вызывают в контору, дают полный расчет и срочно отправляют домой.

Когда отец после смерти матери переехал жить ко мне в Саратов, на зимней рыбалке в районе железнодорожного моста, он показал, как их перевозили через Волгу, когда ехали на Эльтон и обратно.

Началась первая империалистическая война. Когда приехали в Бессоновку, воинский начальник направляет их в Пензу. Начинается срочная подготовка новобранцев. Учили ходить строем и стрелять. За всю учебу он израсходовал патронов десять. Учили недолго. Потом посадка в вагоны, и эшелон пошел на фронт. На каждой большой станции ходили по вагонам и спрашивали, кто грамотный. Если находились один, два человека, их немедленно ссаживали. Им завидовали, будут сидеть и писать, а ты иди, воюй. Везли: Пенза, Ртищево, Балашов, Купянск, Харьков, не помню, какие дальше станции были, но привезли на Румынский фронт – самый тихий фронт в войну. Отец был вторым номером у пулемета «Максим», первым номером был Нижегородский. Он был грамотный, научил отца читать, писать, считать мужики и без науки умели. А писал отец, как писали сельские писари, с закорючками.

За всю войну отец был раз ранен шрапнельной пулей в руку у локтя. Десять дней лежал в околотке.

Военное училище (Казань, Пенза)

В годы, предшествующие Великой Отечественной Войне, в нашей стране проводилась большая работа по патриотическому воспитанию молодежи. Была выпущена книга «Военная техника». Я одну купил. Больше всех мне понравилась артиллерия. Печатались объявления о приеме в военные училища. Молодежь загоралась.

Я, окончив восемь классов, тоже подал заявление в артучилище. Все эти дела проводил городской военкомат на Тамбовской улице. В августе 1937 года меня вызвали с вещами. Отец мне говорит:

– Тебе еще рано. Я ему отвечаю:

– Я добровольно в военное училище

.Он говорит:

– Что обмотки носить хочешь? Надоест еще.

Прибыли в горвоенкомат с вещами (мать мне сунула 30 рублей на всякий случай до дома доехать). В артучилище мест не было. Нас семь человек: я и шесть пензяков. Всех нас направляют в Казанское пехотное училище.

Прибыли в Казань, училище находилось в лагере у озера Кабан. Сдали экзамены. Я сдружился с Николаем Харитоновым, ходили с ним вместе, он меня отучал от бессоновского разговора.

Вот однажды стоим у магазина «Военторг», пошел сильный дождь. Идет строй курсантов, на плечах несут пулеметы «Максим», кто станок, а кто тело. С них течет, а они поют. Харитонов говорит мне:

– Вот, Миша, и мы так будем шлепать. Лучше бы в пензенское кавучилище поступали, там хоть на коне, не пешком.

Я говорю:

– Коля, а разве есть в Пензе кавучилище?

– Есть, только в прошлом году организовалось

.У меня и загорелось, чем в пехоте, лучше в кавалерии. Я ему говорю (Харитонову):

– Я возьму документы и уеду.

– Сейчас поздно

.Я говорю:

– Еще год поучусь в 9 классе, а потом буду стараться попасть в артучилище.

– Ну, как хочешь.

На другой день захожу в штаб училища к тому начальнику, которому сдавали документы, говорю ему:

– Дайте документы, я в пехоте учиться не буду.

– Как не будешь?

– Не буду, вот и все.

Он говорит:

– Подожди, – и ушел. Вскоре подходит и показывает, – Зайди вон в ту дверь.

Я подхожу, надпись «Начальник училища». Постоял, ну будь, что будет, зайду. Начальника училища я уже видел, он с нами проводил беседу, ругал только что расстрелянных врагов народа: Тухачевского и других. Это был комбриг Кирпонос:

– Чего не хочешь учиться?

– Хочу в артучилище.

– А зачем сюда ехал?

Я молчу. Он чего- то еще сказал, говорил он с украинским акцентом. Я первый раз в жизни слышал такой разговор:

– Ну, будешь учиться?

Я опять:

– Буду поступать в артучилище.

Он чего-то еще сказал, не помню, звонит по телефону и кому-то говорит:

– Выпроводить его из лагеря с караульным.

Мне дали документы, почему-то не все. Появился и караульный курсант, пошли. Я караульному говорю:

– Зайдем за вещами, и я попрощаюсь со старшиной, он очень хороший человек.

Забрал вещи, старшина говорит:

– Подожди немного, – и ушел. Вскоре пришел и принес мне буханку белого хлеба на дорогу.

– Спасибо, – и пошли.

На проходной караульный курсант говорит:

– Ну давай, шагай, – пожал мне руку.

Приезжаю домой, ребята спрашивают:

– Что не приняли?

Говорю:

– Сам не захотел

Кто-то пустил слух – не приняли, как единоличника. Побыл дня три дома – скука. Еду опять в Пензу в горвоенкомат что меня отправлял. Начали меня спрашивать, как и что. Я рассказал, писари меня чудаком назвали. Я начальнику говорю:

– Позвоните в Кавучилище, может быть там надо.

Он говорит:

– Ждут тебя там, 9 человек на одно место было.

Я не отступаю:

– Что Вам трудно позвонить? Не надо – пойду домой, буду учиться в 9 классе.

Он позвонил, на мое счастье ему говорят: «Присылайте». Оформили мне недостающие документы, направление, говорят: «Шагай», – я пошел. Оказывается, правильно, было 9 человек на место. Но из Москвы пришла бумага, набор увеличили. Некоторых стали вызывать, и я пришел в это время. Быстро сдал экзамены на «хорошо» и «отлично». Мандатная комиссия через день. Я отпросился съездить домой, мне разрешили. Собрал манатки, приехал на Мандатную Комиссию, вопросов задавали мало, вскоре сообщили, что принят. В казарму, на казенные харчи.

Через день, всех кто не поехал домой, посадили на машины и – на поля в район Арбекова собирать скошенный овес для корма коней. Надо было вязать в снопы. Нас было человек 50 – 60. Привезли много снопов ржаной соломы, начали вязать, а вязать мало кто умел. Старшим над нами был старшина, такой грозный, ходит, смотрит. Подходит ко мне, посмотрел на мою работу, командует: «Всем ко мне бегом». Построил всех буквой «П», говорит мне: «Покажите им как надо вязать». Ну, тут я все свое умение выложил, навязал снопов 30. Старшина говорит: «Посмотрите, какой у него тугой сноп, всем так вязать». Меня взял с собой как инструктора. Я некоторым показывал еще раз. Почти все стали вязать тугие снопы.

Занятия начинались 1 октября. К этому времени съехались все, которые были в отпуске. Построили всех и в баню на реке. Там всех остригли. Хорошо выкупались, одели в новое обмундирование, яловые сапоги.

1 октября 1937 год. Началась учеба. Мне вручили коня кобылу по кличке «Олега», карабин и клинок, учебную винтовку. Распорядок дня: 6.00 – подъем, один час чистка коней. Завтрак 6 часов занятий, обед, мертвый час, 3 часа самоподготовки, ужин, свободное время, вечерняя перекличка, отбой. Первое время было трудно, а потом привыкли. Каждый день 2—3 часа конная подготовка.

Моя Олега служила уже лет 7 или 8. Послушная, команды знала все лучше меня. За это я ей каждое утро приносил пару кусочков сахара или пару кусочков хлеба, немного посыпанного солью. Хлеб приносить в казарму было строго запрещено, чтобы не разводить тараканов. Но все равно приносили и так прятали, что и старшина не находил. Бывали случаи, когда не принесешь, так Олега все карманы обмусолит.

Был такой случай. Отпустили меня в увольнение. Ходили мы в городской отпуск с клинками. Местные ребята говорили: «Вон идет с селедкой», – а девчонок, которые дружили с курсантами звали «селедочницами». Только что прошел проходную, смотрю, человек шесть красноармейцев, которые обслуживали училище, ловят мою Олегу арканами. Олега пробегает от меня метрах в пятидесяти. Я крикнул: «Олега, Олега», – она повернулась, ко мне подбежала и встала как вкопанная. Я легонько взял ее за гриву и привел на конюшню. Красноармейцы удивленно говорят мне: «Два часа ловили».

Шел 1937 год, начали искать врагов народа. Начальник училища полковник Емельянов и многие из управления училища были арестованы. Даже из курсантов было арестовано трое.

Комиссаром училища был полковой комиссар Рекстен (немец по национальности). Говорили, это он пересажал всех. Потом и его арестовали. Полковник Емельянов вскоре пришел. Курсанты его окружили и спрашивали. Что мог, он отвечал. Спросили его, будет ли он начальником училища. Он ответил, что нет. Он назначен командиром казачьей дивизии.

Вскоре начальником училища стал полковник Зверев, комиссаром – полковой комиссар Шумилин.

В декабре поступил приказ из НКО. Коней сдали, погрузили эшелон и в Тамбов. Второй курс курсантов (артиллеристы) Тамбовского Объединенного училища (артиллеристы и кавалеристы) прибыл в Пензу. Кавалеристы (2 курс) из Пензы убыли в Тамбов. В Пензе стало артиллеристское училище. Нас, первокурсников – кавалеристов оставили в училище и стали учить как артиллеристов. Мне повезло, мечта моя – стать артиллеристом, сбылась.

Примерно в феврале 38 года сижу я на уроке артстрельбы, преподавал полковник Федоров, еще офицер царской армии. Преподавал так, что можно заслушаться. Вдруг открывается дверь, и караульный курсант с карабином говорит полковнику: «Курсанта Каплина к комиссару». Полковник преподаватель говорит мне: «Идите». Я за собой никаких грехов не чувствовал, поэтому не испугался, а ребята за меня испугались. Я собрал свои учебные принадлежности, и говорю Ване Меньших, чтоб он всё взял в казарму и пошел. Дошли до управления училища, мой вызывающий пошел в караульное помещение, а я пошёл к комиссару. Зашел в приемную, никого нет. Открываю дверь, прошу разрешения войти, говорят: «Обождите». Вскоре выходит оттуда офицер и говорит: «Идите», – показывая мне на дверь. Зашел, руку к козырьку, докладываю:

– Товарищ полковой комиссар, курсант 27 классного отделения Каплин по вашему приказанию явился.

Он встал, пожал мне руку и указал на стул против его. На столе лежала открытая пачка папирос «Казбек» – самых дорогих в то время. Он спрашивает меня:

– Курите?

Я говорю:

– Курю.

Он говорит, указывая на пачку:

– Закуривайте

– Спасибо, я курю махорку.

Он начал меня расспрашивать, как учусь, какие оценки. Я ему сказал:

– В основном, «хорошо» и «отлично». Вот по связи только «тройка».

– Чего же по связи отстаешь?

Я говорю:

– Пересдам.

Дальше начал спрашивать какое у меня семейное положение. Я сказал:

– Отец, мать, я, брат и сестра.

Перед ним лежала какая-то бумажка. Он говорит:

– Вот что, курсант Каплин, ваш зять оказался злейшим врагом народа, и арестован органами НКВД.

Я говорю:

– У нас зятя нет, сестре всего семь лет, так что рано зятя иметь.

Он повел плечами, спрашивает меня:

– А у нас в училище еще Каплиных нет?

Я говорю:

– Не знаю. Но однажды получаю письмо, на конверте написано «Каплину Михаилу», открываю его, читаю, какая- то особа укоряет меня в каких- то грехах, которых я не делал. Я его отнес на почту и сказал, что это не мне.

Комиссар меня отпустил.

Проходит месяца два или больше, меня находит курсант второго курса из тамбовских, к нему попало мое письмо. Он тоже Каплин Михаил, только Федорович. О том, вызывал ли его комиссар, я спрашивать не стал.

Из трех арестованных курсантов, один вернулся. Дал подписку никому ничего не говорить, был месяц в санатории, наверное, всыпали горячих. Про двоих других ничего не было слышно.

Был такой случай. Стою часовым на первом посту. Пост самый опасный – рядом лес. Скоро смена. Время, часов около четырех утра. Я привалился к стойке вышки и стою, забыл, что на стойке сигнальная кнопка. Противогазом нажал на кнопку, в караульном помещении тревога, бежит сам начальник караула. Чего это они бегут? Кричу: «Стой! Кто идет?» Ответ: «Начальник караула со сменой». «Начальник караула – ко мне, остальные «Стой». Начальник караула – наш помкомвзвода Мельник спрашивает:

– Что у тебя?

Я говорю:

– Ничего.

– А чего же сигналил?

Тут я понял, что противогазовой сумкой надавил на сигнальную кнопку. Сменился, приходим в казарму, весит новая стенгазета. Рисунок: я сижу на сигнальной кнопке, из под меня искры, и надпись: «Так Каплин сигналит с поста»

Второй случай. Лето 1938 года. Мы находились в Селиксинском лагере, что неподалеку от Пензы. Курсанты второго курса сдавали боевые стрельбы, каждый расходовал 12—14 снарядов, я был заряжающим. Стреляли 122-милиметроые гаубицы с лагерного стрельбища по редколесью километров на 5 – 6. Работа исключительно тяжелая, каждый снаряд весит 24кг. Их надо поднести, толкнуть в казенник, вставить гильзу и пучки с порохом. Дня три постреляли, выбились из сил. После каждой стрельбы увозили гаубицы в парк, банили, пробивали пыжи пробойником. На сон оставалось мало времени. Был у нас один курсант – наводчик Андрющенко. Стреляли, взрыватель фугасный. Он говорит:

– Ребята, давайте один пустим осколочным, свернем колпачок и закопаем, что бы не нашли в случае чего.

За взрыватель я – заряжающий – отвечал. Сказано – сделано. Выстрел. С наблюдательного пункта кричат: «Взрыватель фугасный». Ответ с ОП: «Взрыватель фугасный». Разрывы снаряда фугасного и осколочного сильно отличались друг от друга. Фугасный снаряд углубляется, и при взрыве свечой все летит вверх. При осколочном снаряде – дым в разные стороны. Команда «Стой». На мачте подняли белый флаг. В районе разрывов загорелась сухая трава. Все с наблюдательного пункта побежали с лопатами тушить огонь. Но а мы – в кусты и спать. На мачте красный флаг. Поступают с наблюдательного пункта команды. Командир огневого взвода лейтенант Чибизов (осетин по национальности) нашел человек двух, навели, зарядили и выстрелили. Потом и остальных собрали и меня спящего нашел лейтенант, говорит:

– Каплин скажи, неужто ты не слышал выстрела?

Я говорю:

– Нет.

А ведь при выстреле из 122- мм гаубицы колени дрожат. Вот так можно устать.

В 1939 году в лагерь не выезжали, учились в школе, сдали экзамены. Нам выдали офицерское обмундирование, только «кубари» не прикрепляли. Потом весь выпускной курс построили и зачитали выпускной приказ наркома обороны Ворошилова №00654 о присвоении звания «лейтенант» и куда назначить. Из нашего классного отделения 5 лейтенантов были назначены в 213 дивизион ПТО г. Славгорода. В этот же дивизион с курсов младших лейтенантов, что были при училище, назначили 9 человек младших лейтенантов.

Начальство решило устроить выпускной вечер в только что отстроенной школьной столовой. Разрешили пригласить своих знакомых девушек. Хмельного ничего не было, только ситро. Но ребята прикупили, так, что и водочки попробовали Музыка, танцы, я танцевать не умел. Побыл немного и ушел в казарму.

На клубе был громкоговоритель. Иду и слышу, передают, что столько – то часов назад немецкие танки вошли в Варшаву. Поляки за 17 дней были разбиты. 1 сентября 1939 года началась Вторая Мировая война.