А.Н. Конечно, ты прав, Виталий. М‹ожет› б‹ыть› и мне было противно, особенно, когда я нашла в шкапу связку их писем… Потом привыкла. Что ты хочешь?
В.Н. Ты сама не замечаешь, как делаешься коммунисткой.
А.Н. Какое! мы на примете, нас не сегодня, завтра посадят.
Конькова закрывает окна, опускает шторы и говорит о другом.
А.Н. Знаешь, кто на время уезжает за границу и трется среди эмигрантов, все «советизируются» – а у нас наоборот. Я думаю, самые злостные контрреволюционеры те, которые вначале сочувствовали революции. Это происходит от идеализма… не очень умного, по-моему, как всякий идеализм.
В.Н. А ты не идеалистка?
А.Н. Не знаю. У меня нет времени. Живу изо дня в день.
В.Н. Политика страуса?
А.Н. Не знаю. Иначе нельзя.
В.Н. А дети? «Мы с тобою уже старики».
А.Н. Вероятно, так же. М‹ожет› б‹ыть›, у них есть личные интересы.
В.Н. «А годы проходят, все лучшие годы».
А.Н. Для нас-то с тобой уже не лучшие.
В.Н. Это как сказать. «Лучшие годы» не для всех совпадают с одним и тем же возрастом.
А.Н. Да. В детстве я думала всегда, что лучший год это будущий.
Гость долго ходит по ковру не двигая головой, и ужасно белый, как фаянс. На лбу светит отражение люстры.
В.Н. А ты чем занимаешься?
А.Н. Я – доктор в лечебнице.
В.Н. Ты же никогда им не была и не имела наклонности к этому!
А.Н. Ну что же делать! Соня заведует хозяйством в детском доме. Павел в пролеткульте.
В.Н. Павлуша-то не забросил писанья.
А.Н. (неохотно) Нет, для себя пишет.
В.Н. Вы все занимаетесь не своим делом. Ты не сердись, но это так.
А.Н. А какое же наше дело?
Телефон. Хозяйка уходит, возвращается нахмуренная.
В.Н. Что-нибудь неприятное?
А.Н. Павлу звонил его товарищ.
В.Н. Ну, а в этом-то отношении он хоть занимается своим делом?
Анна Николаевна подняла брови.
§ 3. Не относящееся к случаю
На тетрадке красными чернилами разведено: «Неприкосновенные мальчики», но это не список целомудренных молодых людей, а далеко не целомудренная повесть. Да и как понимать целомудрие? Рука автора рядом с рукой соседа. Рукавчики от совершенно одинаковых (белые с синими полосками) рубашек отличаются только запонками. У одного голубые с серым, у другого желтые с черным. Только потому, что руки лежат ужасно близко, их нельзя принять за руки одного итого же человечка – до того они похожи. Музыкант вертит скрипкой, задом, головой, глазами, всем, что у него есть круглого, так что кажется, что мотивы «Сильвы» – результат морской болезни на карусели. Народу мало. От чужой коленки идет тепло и это приятно, так как преднамеренность очевидна и обоюдна. Потертые костюмчики скрадываются молодостью и не плохой фигурой обоих. Вино, хотя и русское, имитирует название и форму немецких бутылок. Серая кошка тоскливо бродила между столов и терлась беременным боком обо все встречаемые предметы.
– Что ты на меня так смотришь?
Собеседник не отвечал, только улыбнулся, а автор «Непр‹икосновенных› маль‹чиков›» вспо[тел] так, что покраснел даже коротковатый нос. Чтобы переменить тему, он же: Все таки похоронно как-то в этом зале. На Крыше лучше. – Лучше пить Рислинг здесь, чем пиво на Крыше. Ты же знаешь, сколько у меня денег. Да и потом, хотя там публика и сволочная, неловко как-то появляться такими обтрепанными… В конце концов, конечно, это глупости…
Павел Антоныч чокнулся и замечтался. Краска, залившая его лицо, так и не сходила.
– Погоди, Витя, скоро мы будем пить настоящий Рейн… Только надежны ли эти Клотцы.
Другой пожал плечами. Музыкант закутавшись поверх пиджака в огромный лиловый шарф, проходя стрельнул глазами на плохое мороженное. Коленкам стало еще теплее.