Read the book: «Мифы асфальта. Сборник рассказов»

Font:

– Знаете, – сказал он, – есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит, те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять здесь. Мое дело – искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей пока не Бостон – пока он ничто, потому что у него не было времени накопить воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне нужны человеческие привидения – привидения высших существ, которые заглянули в ад и поняли смысл того, что увидели.
Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели непонятно, что такие места не сделаны, что они выросли? Поколение за поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди еще не боялись жить, мучиться и умирать.
Говард Филипс Лавкрафт, «Фотография с натуры»

ISBN 978-5-4493-0429-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Информационный спонсор издания – портал GBX.RU

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗВНЕ

Читать рассказы мне было очень интересно. Главным образом потому, что никогда не читаю рассказы подобных жанров, и мне это все было в новинку. Иначе бы я задалась вопросом, чем, например, эта «оккультятина» с осиновыми колами отличается от всей прочей мистической романтики с подобными сюжетами. Наверное, языком с большим количеством вводных фраз. Я бы вслух такое не смогла прочитать. Или, в чем новизна антиутопии на базе метро? Не знаю, но забавно. И язык такой натужно-примитивный очень соответствует персонажу. Хорошо, что рассказы такие короткие и разнообразные. Последний, так и вовсе притча. Первый рассказ рискует распугать часть читательской аудитории, для этой распугиваемой части, возможно, имело бы смысл его переименовать в «Исследование», но автору, разумеется, виднее.

Уже из аннотации к сборнику следует, что читателю предстоит сразу усвоить широту диапазона: от идиллической сказки в духе Биссета и пионерлагерных страшилок про кладбище до уже помянутых выше притч и антиутопий.

Особое очарование рассказам придают ненавязчивый юмор и множество мелких узнаваемых деталей Москвы и Подмосковья. Чувствуется, что автору, как и одному из персонажей, идеи интереснее вещей. И эта, пусть и спорная, истина – пожалуй, то важное, что может преподать читателю данная книга.

Кандидат физико-математических наук, доцент кафедры общей физики и волновых процессов физического факультета МГУ Чичигина О. А.

РЕЛЬСЫ

Нет, ну надо же, в конце концов, что-то написать.

С другой стороны, нельзя же, чтобы литературное произведение было похоже на пост в блоге… Нет, это никак нельзя. А с другой стороны, что есть литературное произведение? Чёрт, какие слова: литературное… произведение… Да что ж это такое! Кто б знал, что такое литература… Ладно. В конце концов, пост в блоге – это пост в блоге, а литература должна быть всё-таки отдельно… или не должна… Ладно.

Самое интересное вот что: очень забавно ходить по железнодорожным путям. Столько всего там есть. Сумел я внедрить эту мысль нашей компании, когда мы, несколько бухие, вывалились из очередного заведения. И причём неподалёку так. Вывалились неподалёку от рельс, вот что я имею в виду. Интересная вещь. Внедрил ведь мысль, а?! Значит, надо пойти и посмотреть. Нет. Не просто так. Миша сказал:

– Бухло кончилось. Надо купить бухла.

Здравая мысль. Просто-таки великая. Полностью я был с Мишей согласен, всегда я за такие вещи, поддержал я его. Ну и пошли мы за бухлом.

Но товарищи! Какие странные времена настали! Купить среди ночи бухла – это вам не просто здесь. То есть вообще не просто. То есть совсем нельзя. Пиво разве что. Но знаете ли. Пиво – это вообще не напиток для тех, кто собрался исследовать железнодорожные пути. Ну это как-то даже смешно. Рельсы – стальные. Шпалы – промазученные. Люди ведь работали, клали железнодорожное полотно, а мы тут с пивом. Неуважительно, вот что.

Ну так мы сунулись в палатку, мол, водочки там, коньячку…

Ах, как же нас послали. Как же наловчились гости столицы посылать. Ну, может, конечно, продавщица в палаточке не гостья была, кто ж там знает… Однако, хозяева так не посылают… Ладно. Что там. На одной палаточке свет клином не сошёлся, в другую заглянули. Сумели договориться. Оказывается, надо было просто Мишу вперёд не пускать, без него всё проще выходит как-то.

Есть поллитра коньяку, газировка есть – отлично! Самое время исследовать железнодорожные пути, а стало быть – исследовать жизнь города, ведь в конце концов, что вы найдёте в сердцевине города, что бы это ни значило? Переулки? Старо. Широкие проспекты, залитые светом реклам, сияющих витрин, светом фар проносящихся мимо автомобилей? Неплохо, конечно. Но сейчас нам хотелось не этого. Глубины хотелось. Некоей потаённости, что ли. И вместо того, чтобы, проходя по тротуару, рассматривать жизнь людей в светящихся окнах первых этажей, мы вышли на железнодорожные пути Электрозавода, ведущие к Окружной. Постояли. Хлебнули коньячку из горла, потому что стаканчики мы купить забыли. Запили газировкой. И пошли по шпалам. И поверите ли, стоило нам пройти всего полсотни шагов, ну вот, буквально за поворот, и внезапно изменилось всё. Ещё минуту назад мы были несколько пьяными фланёрами, эдакими модерновыми бульвардье, беспечными, бессмысленными и пьяными. Но тут это не имело никакого значения. Высокая, мокрая и зелёная трава. Тускло блестящие рельсы. Пропадающие во тьме шпалы. Тишина, и абсолютное безразличие вокруг. Когда мы шлялись по тротуарам, по дворам и проезжей части, мы всегда прекрасно знали, что вокруг люди. Город. Если заорать – а мы орали, – если запеть песню – глупую, или умную, «Сплин» или «Гражданку», неважно – мы знали – город откликнется. Можно было пристать к прохожим, можно было… да в конце концов можно было просто помолчать и послушать город. Можно было слушать его, можно было реагировать на него или заставить город реагировать на нас, но теперь… Здесь это было невозможно. На секунду у меня зашевелилось смутное предчувствие, или страх, или просто боязнь тишины… Ведь на самом деле, какие бы мы ни были возмутители спокойствия, в итоге мы же ждали реакции, реакции города, мы хотели её, и без неё весь наш бунт (если он был) он же был не нужен, он был бессмысленен, как глас вопиющего в пустыне… И вот она пустыня. В сердце города. Ори, не ори, пой, не пой – кому здесь это нужно? Ведь здесь же нет никого. Только тускло блестящие рельсы и промазученные шпалы. И вы, конечно, спросите – а на кой мы туда вообще попёрлись? Зачем нам это нужно? И главное – почему мы, пьяные да разудалые фланёры – не повернулись, да не ушли обратно, к огням большого города, к тротуарам и площадям, к сверкающим фарам, сияющим окнам трамваев да быстрому метро?

Трудно ответить. Может, у меня и нет ответа. Да ведь, как-то я слыхал, что фланировать по улицам и прожигать жизнь алкоголем или чем там Бог пошлёт – это ещё не всё… Впрочем, скажу честно: тогда я об этом не думал. Но чем-то манила тёмная даль с двумя блестящими линиями рельс, и хоть тресни! – что-то есть в нас, людях, такое… первооткрывательское; слыхал я, что от животных нас отделяет любопытство… так оно, или нет, не знаю… в общем, мы пошли дальше.

И вот – всё изменилось. Не было больше города с его огнями, его шумом, его автомобилями и площадями, он пропал, растворился во мгле позади нас, а впереди стояла темнота, просто темнота, темень, мрак, и только две нитки рельс тускло отражали свет звёзд, или Луны, или в конце концов, что им ещё было отражать? Иного света здесь не водилось. Впрочем, постепенно наши глаза – или чувства? – привыкли к этой темноте, и мы увидели, что можно ступать по шпалам, или по маслянисто поблёскивающему гравию, или просто по мокрой от росы траве вдоль путей. Ну а раз мы видели, как можно идти, значит, мы шли, как же иначе? Ступил на путь, так иди, взялся за гуж, не говори, что в лес смотрит… Не поворачивать же вспять. Не по-человечески как-то было бы увильнуть от внезапных, возможно странных, а чем чёрт не шутит, может быть, и страшных открытий, которые нам сулила эта дорога.

И мы шли и шли по шпалам, то есть некоторые из нас, в том числе и я, пытались идти по шпалам, и всё ругались, потому что никак, ну никак расстояние между шпалами не входило в фазу с нашими шагами, один шаг ты делаешь короткий, а на следующем приходится скакать через шпалу, и очень это нас бесило. А остальные, и девушки тоже, шли сбоку, по гравию и по траве, и тоже ругались, потому что гравий был скользкий, и трава скользкая, но трава была ещё и мокрая, и вскоре лёгкие туфельки девушек промокли, и они, как это обычно бывает, стали недовольны, и, конечно, во всём винили нас. И в этот момент я совершил ошибку. Я как раз говорил с Димой, мы вели обычный нетрезвый трёп за жизнь, да про политику, да про философию, да за все дела, и ошибка моя состояла в том, что я позволил себе высказаться слишком вольно относительно позиции девушек о нашем теперешнем положении. Моя-то мысль была в том, что всё это ерунда, и, мол, бабам лишь бы комфорт, а вот истинное исследование жизни города… Я надеюсь, вы поймёте мою мысль, как там поётся «если вы ещё мужчины…» А впрочем, это ерунда. Поймут те мужчины и женщины, для которых мокрые ноги – это не конец света, вот что.

Потому что товарищи! Ведь было же что исследовать и наблюдать, в конце концов! Две тускло отблёскивающие нитки рельс, звёздное небо над головой, тишина, не нарушаемая ничем, кроме нашего трёпа и ругани споткнувшихся о шпалу… Впереди темнота, позади только слегка светящееся место под фонарём, где мы зашли на пути, справа бетонный забор, слева травяной откос и над ним кирпичная стена некоего склада… Где же ещё найти такое уединение, и, главное, отъединение от обычного, скучного и навязшего в зубах города? Однако, конечно же, девушкам моя позиция, а, главное, то, как я её высказал, пришлась не по нраву. И Дима не замедлил их поддержать, но увы, уже с наездом. Мол, типа, ты чё?

И вот это мне уже было совсем не понятно. Особенно было непонятно тогда. Потому что, как бы то ни было, а я проводил исследование, и больше того, в сущности, я думал, что не только я, а мы все вместе проводим исследование. И не люблю я, когда кто-то вмешивается в исследование. И портит его (исследования) результаты. А ещё я был пьян. И я Диму послал. И вы, наверно, подумаете, что тут произошла банальная драка. Нет. Не произошла. Не знаю я, конечно, в зеркало на себя я не смотрю в таких случаях (разумеется), но есть у меня подозрение, что когда я считаю себя дико правым, появляется у меня в глазах что-то эдакое… И сдаётся мне, Дима это эдакое усмотрел. И просто тоже меня послал, да и ушёл вперед. От того места, где мы остановились для выяснения наших несчастных отношений. Да и чёрт с тобой, подумал я. Один ты мне друг, как будто. И потихоньку пошёл вперёд догонять остальных, ибо был уверен, что далеко не все поддерживают точку зрения Димы и девушек. Особенно девушек. Уж знал я нашу компанию. Обычно мы как-то поплёвывали на женское мнение, это Дима, человек новый, решил, видимо, понтануться. Ладно.

И ведь я видел их уже, они все вышли на некое освещённое пересечение метрах в пятидесяти впереди, железнодорожная линия там пересекала какую-то улицу, и на переезде горел фонарь, и стояли светофоры, шлагбаумов, вот разве что не было, а так-то панорама, самая, что ни на есть, была шикарная, нерегулируемый переезд почти что в центре города, и выглядел он очень пасторально, потому что вокруг росли деревья, и их густые кроны тихо и мирно нависали над переездом… И вдруг задребезжал звонок и замигали красные огни светофора. Поезд!

Ну никак, никак я такого не ожидал. Да ведь по такой ветке поезд ходит дай Бог раз в сутки, и то, если повезёт! Но он был, он ехал, я слышал пыхтение локомотива, и рельсы застучали, запели у меня под ногами. А ведь я не дошёл до пересечения, ё-моё! Не успел, и не успевал! Для меня впереди была всё та же темнота, и освещённый круг переезда уже пропадал, уходил куда-то вправо, а в темноте вдруг возникло что-то шумящее и плотное, с двумя перекошенными глазами (один наверху, второй справа), и оно, это железное, пахнущее горячим металлом и мазутом чудище надвигалось на меня, оно двигалось неумолимо и размеренно, как наказание за моё несдержанное поведение только что, и от него было не уйти… Да нет! Можно же уйти! И я полез влево по травяному откосу.

Пьяные ноги подкашивались, я попытался уцепиться руками за траву, мокрые стебли оборвались, и я съехал на локтях и коленках вниз, к рельсам, по которым быстро и неудержимо надвигалось пыхтящее и чёрное, с двумя глазами наперекосяк… Уже, как мне показалось, буквально из-под его горячего и плотного дыхания я опять полез наверх, судорожно цепляясь за стебли мокрой травы… У меня не было испуга, было просто непонимание, ну как же так, почему я, вот Дима, он же чудила, негодяй, не понимает исследования… И опять я оскользнулся, и съехал вниз уже на пузе, но как таракан, упорно на четвереньках полез вверх, из под давящего локомотива, и Боже мой, я долез до стены, не понимая, как мне это удалось, видно пьяным и в самом деле Бог помогает, и я вцепился пальцами в трещины неровной кирпичной кладки, и тут вдруг выплывшая из-за облаков Луна осветила эту дикую картину: мелкую выемку на железнодорожном пути от Окружной к Электрозаводу, пыхтящий движущийся локомотив, бело-синее лицо машиниста, высунувшегося из кабины и неслышно орущего бешеные угрозы мне, несчастному, вцепившемуся до побеления фаланг в стену над маленьким травяным откосом, ведущим в рельсовую бездну… Сердце моё зашлось как в крике…

И всё прошло. Локомотив, разумеется, даже не приостановившись – а вы когда-нибудь видали, чтобы они приостанавливались? – уехал, развеялся тёплый и плотный запах горячего металла и мазутной гари, я опять увидел за собою звёзды, и Боже, как же я им обрадовался! Кое-как отцепив от стены чуть ли не сведённые судорогой пальцы, я заковылял на негнущихся ногах по откосу в сторону переезда.

И немного дико, а в то же время и радостно (не бросили!) было видеть мне лица наших, и Дима шагнул ко мне, и сказал: «Блин, ты чего там?!», и я, конечно, подумал: «А с другой стороны, мерзавцы, ведь ничем и не помогли», но об этом я ни слова не сказал, а сказал я: «Дайте сигарету кто-нибудь», и Дима с готовностью протянул мне штучку Marlboro Lights, я прикурил, сильно затянулся, выдохнул дым, ухмыльнулся и провозгласил: «Ну, что застряли? Вперёд, по шпалам! Идём дальше, в звёздную тень – и там щёлкнем по коньячку!»

И откуда это у меня про звёздную тень взялось? Не пойму, хоть ты тресни.

19.03.2012.

СКАЗКА ПРО КОШКУ
которая очень любила путаться под ногами, и которую из-за этого расплющило в лепёшку.

Жила-была кошка, которая очень любила путаться под ногами. И конечно, в один прекрасный день по ней так прошлись тапками, что её расплющило. В лепёшку. Она стала совсем плоская, и глаза у неё теперь были с одной стороны, как у камбалы. Кошка испугалась и залезла под коврик в прихожей. И было даже не заметно, что она там, такая она стала плоская. И хозяева не могли её найти, а она долго там сидела – или лежала, пока не захотела кушать. Тогда она вылезла, бумажным листочком прошелестела по полу на кухню и попросила кушать тоненьким плоским мяуканьем. Хозяева, конечно, удивились, какая у них теперь стала кошка, плоская, как лепёшка, но дали ей покушать, потому что любили свою кошку и жалели её, хотя она и путалась вечно под ногами.

Но оказалось, что теперь кошку, ставшую плоской, как лепёшка, нельзя было кормить обычным сухим кормом. Потому что от него она быстро надувалась посередине, и становилась похожей на мягкую игрушку с тряпичными лапками, набитую маленькими пластмассовыми шариками. И её тонкие тряпичные лапки её не держали, и она не могла ходить. Приходилось носить её с места на место, а в определённый момент срочно нести в туалет, где из неё узенькими стружками выходила набивка.

Тогда ей стали покупать корм, который мог принять форму сосуда, в который его помещают – мягкий мясной корм в консервных банках, и с ним стало лучше – покушав, кошка не так сильно надувалась, и могла самостоятельно ползать на своих тряпичных лапках.

Вот только теперь кошку, плоскую, как лепёшка, было неудобно гладить: во-первых, она большую часть времени проводила, свернувшись в рулончик, как плакат или чертёж, а во-вторых, даже когда она была в распрямлённом положении, гладить её было всё равно, что гладить маленький меховой половичок – очень плоско. И непонятно было, как гладить так, чтобы кошке нравилось, ведь это была такая кошка, что если ей не нравилось, как её гладят, она этого не терпела, кусалась и царапалась. А ведь когти у неё никуда не делись, стали только ещё острее! К тому же, кошка наловчилась очень здорово прятаться от наказаний за царапучесть – она попросту заползала под ковёр в большой комнате, и вот оттуда уже попробуй-ка её достань! Разве что, пройдясь туда-сюда, по мяуканью из-под ног можно было найти, где именно она спряталась, но не поднимать же из-за неё весь огромный ковёр, на котором ещё и мебель стоит. Жрать захочет, вылезет, думали хозяева, и оставляли в покое кошку, плоскую, как лепёшка.

Потом кошка приучилась летать, как бумажный самолётик. Просто один раз от входной двери подул сильный сквозняк, и кошка, свернувшаяся в рулончик на подлокотнике дивана, вдруг взмыла в воздух под действием создавшейся от ветра подъёмной силы. Слегка обалдевшая кошка, плоская, как лепёшка, которая никогда раньше не слыхала о таких вещах, как подъёмная сила, авионика, и прочее, с мяуканьем пролетела по комнате и вцепилась в занавеску на окне почти под самым потолком. Она немного ещё помяукала, но хозяева, встречавшие гостей, не услышали, и не пришли её снимать. Тогда она решила спрыгнуть на пол, отцепилась от занавески, растопырила в воздухе лапы, и тут начала планировать, как белка-летяга. Без всякой авионики. Она спланировала на шкаф и пришла в большой восторг от такого нового способа передвижения, открывшего для неё верхушки шкафов, на которых она никогда не была. Так она и проводила дни, планируя со шкафа на шкаф и изредка только приземляясь на пол, чтобы покушать или сделать другие дела.

Эта неожиданно проявившаяся страсть к полётам её и погубила. Однажды весной кошка, плоская, как лепёшка, сидела, по обыкновению свернувшись в рулончик, на подоконнике, у открытого настежь по случаю весенней уборки окна. Хозяева были в другой комнате, когда внезапно позвонили в дверь – соседи сверху зашли за солью. Хозяйка открыла входную дверь, и сильный порыв сквозняка вдруг сдул свернувшуюся в рулончик кошку, и вынес её в открытое окно! Восходящие потоки тёплого весеннего воздуха, наполненного запахами раскрывающихся листьев, юной зелёной травы, нагретого асфальта и солнца, понесли кошку ввысь, и вот она уже над крышей собственного дома, в котором прожила десять лет, ни разу не выйдя на улицу, вот она уже выше крыши соседней девятиэтажки, вот под ней уже и весь город виден, и парк в молодой весенней листве, и так летит она над лесами, над полями и лугами, над реками и водохранилищами, летит над нашей ограбленной широкой страной и тихонько мяукает. До сих пор, наверно, летит. Нынешней весной ветра очень сильные.