Последний еврей

За накрытым столом сидят Рахиль Иосифовна с друзьями. Они отмечают День Победы. Рахиль Иосифовна играет на аккордеоне и поет песню: «Сколько раз они пытались душу русскую убить…»

Закрыв за Анной дверь, он зачем-то смотрит в глазок.– Ушла, – констатирует он. – А что, она мне понравилась. А тебе?– Я просто в восторге, – прибегает к гротеску Рахиль Иосифовна.– Ну, тебе не угодишь.– Во-первых, она русская, – зажимает палец Рахиль Иосифовна.– Мама, какая разница?

– Ты посмотри, она же выше тебя на голову, – зажат второй палец.

– Ты же сама говоришь, что человеку чаще приходится завязывать шнурки на ботинках, чем срывать с пальмы бананы, – вовлекается в дискуссию Илья.

– Если она нужна тебе для того, чтобы срывать бананы, то, наверное, это то, что нужно.– Мама, в Германии не растут бананы.– Вот именно! – Рахиль Иосифовна демонстративно зажимает третий палец.– Ты что, не понимаешь? Это фиктивный брак. Мы без нее никогда и никуда не уедем.– Вы ведь три года не сможете развестись. А мне нужны внуки. Мне надо дожить. И вообще, ехать в Германию со своей женой – все равно, что в Тулу со своим самоваром – это пять, – Рахиль Иосифовна поднимает над головой крепко сжатый кулак.– Можно подумать, все немецкие самовары только меня и дожидаются.– Не немецкие, а еврейские. Помоги мне убрать со стола. Хорошо, пусть не все… Не знаю, Илюшенька, твой дед пал смертью храбрых в сорок первом, под Вязьмой. Трое братьев моей бабушки были заживо сожжены фашистами на Украине. Миллионы евреев погибли в гетто и концлагерях. Теперь мы просимся к ним на ПМЖ.– А что делать?– Целоваться ты с ней сможешь только лежа. Стоя не дотянешься – это семь.– Я не собираюсь с ней целоваться. Ни лежа, ни стоя.– Посмотрим, что ты мне скажешь через три года. Если я доживу. Впрочем, я все равно услышу.

– У вас свежий и какой-то кинологический взгляд на семейные отношения, – отмечает Анна. – Почему вы развелись?– Кажется, Карл Маркс сказал, что самым интимным в общении человека с природой является еда. Вы очень интимно едите.– Это комплимент?– Мы вместе едим, мы уже муж и жена, но еще на «вы».– Давай на «ты».– Выпьем за это! – торжественно провозглашает Илья.– Так почему ты развелся?– Она все время задевала головой абажур.– Подожди, ты развелся, потому что она задевала головой абажур? – удивляется Анна.– Конечно. А что в этом удивительного? Я потом дал себе слово, что женюсь на той, что ни разу его не заденет. Ты – единственная из всех не задела. И я на тебе женился.– Да, ты человек слова. Может, надо было просто люстру повыше повесить, женился бы раньше?– А я никуда не спешу. Вот это ужасно вкусно, – показывает Илья на блюдо. – Во-первых, выше нельзя – потолки два пятьдесят. Во-вторых, не в этом дело. Дело в этих мелочах: задела абажур, громко хлопнула дверью… Все это очень показательные мелочи. Человек состоит из тысячи мелочей, а не из чего-то большого и целого, как Кинг-Конг. Чехов говорил, что о человеке можно судить уже по тому, как он заклеивает конверт.

Мужчина в сером костюме выходит из продовольственного магазина. Это Илья, человек, переживающий кризис среднего возраста, экономический кризис, творческий кризис и абстинентный синдром, как бы подтверждая затертую, как серый костюм, мысль о том, что беда никогда не приходит одна.Шарф на шее никак не вяжется с костюмом, но выдает в нем (в Илье) свободолюбивую, мечущуюся натуру. В руках у него авоська, которая свидетельствует о консерватизме ее владельца, а также о том, что в ней – два-три десятка куриных яиц. Вдруг одно яйцо проскальзывает в ячейку сетки и вопреки всем законам физики не разбивается, а катится по асфальту. Илья наклоняется, чтобы поднять яйцо, но в этот момент из внутреннего кармана пиджака выпадает бутылка водки и в отличие от яйца разбивается насмерть. Несколько секунд Илья смотрит на мокрое пятно и мелкие осколки. Когда первый шок проходит, он со всей силы грохает авоську с яйцами о тротуар.