Read the book: «Навеки твой, Лео»

Font:

* * *

Глава 1

Эви четырнадцать, Лео пятнадцать

Я сижу на крыше над окном своей спальни, смотрю в темное ночное небо и наблюдаю, как мое дыхание растворяется в холодном ноябрьском воздухе. Я плотнее закутываюсь в грязное розовое одеяло и пристраиваю голову на колени, крепко прижатые к груди. Внезапно рядом со мной на крышу шлепается камешек и скользит по некрутому скату к земле. Я поднимаю голову и улыбаюсь, услышав, как Лео начинает подниматься по ветхой решетке на боковой стене. Прибавит еще фунт, и полуразвалившаяся конструкция перестанет его выдерживать. Но это уже неважно. Его уже не будет здесь, чтобы лазать. При этой мысли мое сердце мучительно сжимается, но я встречаю его с подобающей миной, когда он одолевает уступ и подползает ко мне: сплошные локти, колени и лохматые темно-русые волосы. Усевшись рядом, он радостно улыбается, и становится видна щелочка между передними зубами, которая мне так нравится. Я наклоняюсь к нему, и несколько минут мы сидим голова к голове и смотрим друг другу в глаза. Потом он со вздохом выпрямляется.

– Боюсь, не смогу я без тебя жить, Эви, – говорит он, будто сдерживая слезы.

Я хлопаю его по плечу.

– Прямо мелодрама, тебе не кажется, Лео? – поддразниваю я, пытаясь выжать из него улыбку. Сработало.

Но улыбка тут же исчезает, и он проводит рукой по лицу. И, помолчав минуту, продолжает:

– Нет. Так оно и есть.

Я не знаю, что сказать. Как я могу утешить его, если чувствую то же самое?

Он снова смотрит на меня, и наши глаза встречаются.

– Чего уставился? – спрашиваю я, зная, что он поймет. Это были первые слова, которые я сказала ему.

Выражение его лица не меняется, но затем на него медленно наползает улыбка.

– Ты симпатичная, – говорит он, уже широко улыбаясь, снова показывая мне щелочку между зубами и безошибочно произнося свою реплику.

Он худой, лохматый, встрепанный; и он самый красивый мальчишка, которого я когда-либо видела. Мне никогда не надоедает смотреть на него. Я хочу все время быть рядом с ним. Но он переезжает на другой конец страны, и мы ничего не можем сделать. Мы встретились в первом приемном доме, куда оба были отправлены. Он стал моим лучшим другом на свете, я по-настоящему полюбила его, благодаря ему я поняла, что мечтать не опасно. Но его усыновили. Я очень рада, что у него наконец появилась семья, ведь с подростками такое редко бывает. И в то же время сердце у меня обливается кровью.

Он смотрит на меня так пристально, будто может прочесть мои мысли. А он и вправду может. То ли я – открытая книга, то ли любовь – увеличительное стекло, направленное прямо в души тех, кто владеет твоим сердцем.

Несколько секунд он молча смотрит на меня, и по его лицу я понимаю, что он принял решение. Прежде чем я угадываю, что он задумал, он наклоняется ко мне и мягко касается губами моих губ. В воздухе вокруг нас вспыхивают крошечные искры, и я слегка дрожу. Он придвигается ко мне и обхватывает ладонями мое лицо. Смотрит прямо мне в глаза, и его губы, все еще в нескольких дюймах от моих, шепчут:

– Я поцелую тебя сейчас, Эви, и это будет означать, что ты моя. Мне все равно, как далеко мы друг от друга. Ты. Моя. Я буду ждать тебя. И хочу, чтобы ты тоже ждала. Обещай, что никому не позволишь коснуться тебя. Обещай мне, что ты сохранишь себя для меня, и только для меня.

Весь мир исчез, и только мы сидим здесь, на крыше, посреди ноябрьской ночи. «Да», – шепчу я в ответ, и слово отдается в моем мозгу. Да, да, да, миллион раз да.

Он замолкает, все еще глядя мне в глаза, и мне хочется крикнуть: «Поцелуй меня скорее!» Мое тело ошалело от предвкушения.

А потом его губы снова касаются моих, и это настоящий поцелуй. Все начинается нежно, его мягкие губы легко пощипывают мои. Но затем что-то в нем меняется, он неожиданно проводит языком между моих сжатых губ, прося входа. Когда я открываюсь ему, по моему позвоночнику проходит дрожь, я издаю непроизвольный стон, и, услышав меня, он стонет в ответ. Его язык заигрывает с моим – ласково, будто ведет нежную дуэль, – и я чувствую, что мое тело сейчас взорвется от удовольствия. Мы возимся так несколько минут, и даже наша неопытность восхитительна в своих поисках. Или, по крайней мере, мне так кажется, и я надеюсь, что ему тоже. Мы изучаем и запоминаем рты друг друга. И вскоре мы словно два партнера в танце, движущиеся в идеальной синхронности, живущие страстной хореографией губ и языков.

Я откидываюсь на крышу, прижимая его к себе, и мы продолжаем целоваться. Мы целуемся часами, днями, неделями, возможно, всю жизнь. Наш поцелуй – это блаженное забвение. Это слишком много и слишком мало.

Это мой первый поцелуй, и я знаю, что для Лео он тоже первый. И это совершенство.

Внезапно я чувствую что-то мокрое и холодное на своих щеках, и это возвращает меня к реальности. Я открываю глаза, и он тоже, и мы оба осознаем, что вокруг нас падают большие пушистые снежинки.

Мы оба смеемся от удивления. Как будто ангелы устроили это шоу только для нас, чтобы этот самый памятный миг нашей жизни стал еще волшебнее.

Лео скатывается с меня, и мне тут же становится холодно. Мне пора внутрь, а ему – домой. Осознание этого – как холодный душ, в горле у меня встает комок. По щекам катятся слезы.

Лео притягивает меня к себе, и мы долго цепляемся друг за друга, чтобы собраться с силами и сказать «прощай».

Он отстраняется, на его лице выражение душераздирающей муки.

– Это не прощание, Эви. Помни нашу клятву. Никогда не забывай нашей клятвы. Я вернусь за тобой. Я напишу тебе с нового адреса, как только доберусь до Сан-Диего, и мы всегда будем на связи. Я хочу носить твои письма с собой и перечитывать их снова и снова. Номер телефона я тоже пришлю, на всякий случай, но лучше напиши, хорошо? Не успеем оглянуться, тебе стукнет восемнадцать, и я смогу вернуться за тобой. И мы больше не расстанемся.

– Хорошо, – шепчу я. – Напиши, как только приедешь, ладно?

– Конечно. Это первое, что я сделаю. – В последний раз он притягивает меня к себе и поцелуями сушит слезы на моих щеках. Уже начав спускаться, он оборачивается и тихо говорит: «Никого, кроме тебя, Эви».

Это его последние слова. Больше я никогда не увижу Лео.

Глава 2

Восемь лет спустя

Кто-то следит за мной. Уже полторы недели. И наконец спалился. Я заметила его почти сразу и наблюдала, как он следит за мной. Видимо, не профессионал. Но мне не известна ни одна причина, по которой кто-то может преследовать меня по всему городу. Особенно кто-то вроде этого парня. Я слышала, что многим серийным убийцам удается заманить жертв, потому что с виду они симпатичные, славные, обыкновенные ребята. Но мне как-то не верится, что преследующий меня Адонис чем-то опасен. Может быть, я наивна, но это просто внутреннее чувство. Мое воспитание научило меня немедленно чуять угрозу, а от него я ее не чувствую. К тому же он скорее из тех, кого вы станете просить – даже умолять – завести вас в темный переулок, а не дадите от него деру. Я рассматривала его и через щель в жалюзи с помощью стратегически расположенного зеркальца от пудреницы, и через витрины магазина, в которых он отражался, и мне было почти неловко за его смехотворные навыки слежки. Очевидно, что он никогда не станет ценным приобретением ни для одной организации ниндзя.

Но спрашивается, чего ему надо? По всей вероятности, это какая-то ошибка. Возможно, он действительно неумелый шпик, который зацепил не ту девицу для одного из своих клиентов.

Но сегодня он меня не преследует, и это хорошо, потому что я иду на похороны и не хочу, чтобы меня отвлекали. Сегодня хоронят Иву. Красотку Иву, названную именем дерева с длинными ветвями, качающимися и гнущимися на ветру. Только эта ива не согнулась, когда подул холодный ветер. Она сломалась. Она погибла. Она сказала, что с нее хватит, и воткнула себе в руку иглу. У меня перехватывает дыхание, когда я представляю ее красивое лицо, всегда искаженное печальной, настороженной гримасой.

Мы росли вместе в приемной семье, и ни у одной из нас жизнь не началась как сказка. Мы встретились в первом доме, куда меня определили после того, как сосед вызвал полицию из-за слишком громкой вечеринки, которую устроила моя родная мамаша. Когда появилась полиция, я сидела на диване в розовой пижаме с изображением заботливых мишек, парень, от которого несло гнилыми зубами и пивом, засунул руку мне под рубашку и был слишком пьян, чтобы вовремя ее отдернуть, а на кофейном столике валялось несколько пакетиков с наркотой. Мать сидела на диване напротив и равнодушно смотрела на это. То ли ей было до лампочки, то ли она слишком нагрузилась, чтобы соображать.

В конце концов, какая разница.

Я сидела, не шевелясь, когда полиция оттащила от меня парня. К тому времени я уже знала, что сопротивляться бессмысленно. Лучше всего было исчезнуть, и если я не могла спрятаться в шкафу или под кроватью, то могла это сделать хотя бы мысленно. Мне было десять.

Тот первый приемный дом, по моим воспоминаниям, был похож на ящик для мелочей. Ну, у каждого на кухне есть такой, в котором держат всякую дребедень, не имеющую своего места. Мы все были там разрозненными предметами, которые объединяло только одно: все были разные.

Через пару дней после меня появилась Ива, хорошенькая белокурая фея с затравленными глазами. Она мало разговаривала, но в первую же ночь забралась в мою кровать, устроилась между мной и стеной и свернулась в клубок. Во сне она хныкала и умоляла кого-то, чтобы ей перестали делать больно. Я не очень-то задумывалась о том, что с ней случилось. После этого я старалась защищать ее, как могла, хотя была всего на год старше. Никто из нас не был силой, с которой следовало считаться, – просто две брошенные девчонки, уже узнавшие, что доверять людям – рискованное дело, но Ива была еще уязвимее, чем я, казалось, она рухнет при малейшей боли. Так что я брала на себя ее провинности и наказание за них. Я позволяла ей спать со мной каждую ночь, рассказывала ей истории, чтобы попытаться успокоить ее демонов. У меня мало талантов, но рассказчица я хорошая, и я плела для нее сказки, чтобы разобраться в ее кошмарах. По правде говоря, они были так же важны для меня, как и для нее. И я пыталась ее понять.

Многие годы я изо всех сил старалась любить эту девочку. И Господь знает, что это так. Но, как я ни желала и ни старалась, я не смогла спасти Иву. И думаю, никто не мог, потому что, как это ни грустно, Ива не хотела, чтобы ее спасали. Когда-то ей внушили, что ее никто не любит и не полюбит, и она вплетала эту ложь в свою душу, пока не стала жить и дышать ею. Это стало объяснением каждого ее поступка и каждого сердца, которое она разбила, включая мое.

Через месяц после меня и Ивы в нашем доме появился одиннадцатилетний мальчик – высокий, тощий, злой парень по имени Лео, который бурчал «да» и «нет» в ответ приемным родителям и едва смотрел кому-либо в глаза. Одна рука у него была в гипсе, а на шее красовались уже сходящие желтоватые синяки, похожие на следы пальцев. Казалось, он был зол на весь мир, и здравый смысл подсказывал мне, что у него есть на это веская причина.

Лео, Лео… Но я знаю, что думать о нем нельзя. Не пускаю туда свой разум, потому что это слишком больно. Из всего, что я пережила, он – единственное, о чем я не могу долго вспоминать. У него есть место в прошлом, и я оставляю его там… насколько способны мои разум и сердце.

Мои размышления прерывает распорядитель, который подает сигнал, что пора произнести речь.

К сожалению, Ива никогда не дружила с людьми, которые к девяти часам воскресного утра уже успевали выбраться из бездны своего отчаяния, поэтому аудитория невелика, и по крайней мере половина народу выглядит как с похмелья, а то и не успевшими протрезветь. Я стою на трибуне и смотрю на этот сброд, и вот тут-то вижу его: он стоит, прислонившись к дереву в нескольких футах позади остального сборища. Его присутствие поражает меня. Я была уверена, что здесь-то за мной не следят. Но как он попал сюда, если не преследовал меня? Я точно знаю, что никогда не видела его с Ивой. Я бы запомнила этого парня. Секунду я смотрю на своего таинственного соглядатая, и он с непроницаемым лицом выдерживает зрительный контакт. Наши глаза встретились в первый раз, и я тряхнула головой, чтобы вернуться в свою роль и начать говорить.

– Однажды ангелы отправили очень необычную, красивую девочку в далекую страну, чтобы она жила волшебной жизнью, полной любви и счастья. Они называли ее Стеклянной принцессой, потому что ее смех напоминал им звон стеклянных колокольчиков, которые висят на небесных вратах и звенят каждый раз, приветствуя новую душу. Но это имя подходило ей и потому, что она была очень чувствительна и любила очень глубоко, и ее сердце могло легко разбиться…

Но, готовя ее путешествие в далекую страну, один из ангелов-новичков ошибся и все перепутал, послав Стеклянную принцессу туда, где она не должна была быть, – в темный, уродливый край, которым правили горгульи и другие злобные существа. А когда душа помещена в тело человека, это уже навсегда, этого нельзя изменить. Хотя ангелы плакали о судьбе, выпавшей Стеклянной принцессе, они ничего не могли сделать, только присматривать и изо всех сил стараться вести ее в нужную сторону, подальше от земли горгулий и злобных тварей.

Но, увы, очень скоро после того, как Стеклянная принцесса прибыла на эту землю, жестокие твари проделали первую большую трещину в ее очень хрупком сердце. И хотя многие другие, не такие злые существа пытались любить принцессу и заботиться о ней – ведь она была очень красивой и заслуживала любви, – сердце принцессы продолжало трескаться, пока окончательно не разбилось навсегда.

Принцесса закрыла глаза в последний раз, думая обо всех злых монстрах, которые были так жестоки с ней и заставили ее сердце разбиться. Но последнее слово никогда не останется за злыми тварями, в какой бы ярости они ни были, никогда не получат последнего слова. Ангелы, которые были всегда рядом, подхватили и отнесли Стеклянную принцессу обратно на небеса, где собрали ее разбитое сердце, чтобы ей больше никогда не было больно. Принцесса открыла глаза, улыбнулась своей милой улыбкой и рассмеялась милым смехом. Он по-прежнему звучал как звон стеклянных колокольчиков. Стеклянная принцесса наконец-то оказалась дома.

Я протолкалась на свое место; на одних лицах было написано равнодушие, на других – легкое недоумение. Наверняка не могут понять, почему я рассказала детскую сказку на похоронах наркоманки. Но это касается только меня и Ивы, я уверена, что она все слышала и сейчас улыбается.

Я смотрю на человека, прислонившегося к дереву: стоит как вкопанный, глаза все еще устремлены на меня. Я слегка хмурюсь. Насколько я знаю Иву, его присутствие не сулит ничего хорошего. Боже, неужели она задолжала кому-то деньги? И он следит за мной, чтобы выяснить, нельзя ли содрать их с меня вместо нее? Я снова хмурюсь. Конечно нет. Думаю, тридцати секунд достаточно, чтобы понять, что платежеспособность у меня… в общем, отсутствует как таковая.

– Я не очень поняла, что это значит, дорогая, но красиво. – Это Шерри, соседка Ивы по комнате. Соседка по комнате – той самой комнате, куда временами вваливалась Ива после того, как отшивала очередного хахаля. Шерри улыбается, отводит меня в сторону и торопливо обнимает.

Она немного грубовата и выглядит примерно на десять лет старше своего возраста. Ее волосы осветлены, около дюйма темных корней обильно смешаны с сединой. Декольте слишком велико для похорон, скорее годится для танца в клетке. Кожа пористая и чрезмерно загорелая, покрытая толстым слоем косметики. Образ завершают босоножки на платформе. Но несмотря на бездну безвкусицы, которую она принимает за моду, Шерри добросердечна, и она изо всех сил старалась быть Иве хорошей подругой. Шерри усвоила тот же урок, что и я, – если кто-то одержим жаждой саморазрушения, мало что можно сделать, чтобы что-либо изменить.

Когда я снова смотрю в сторону дерева, таинственного человека уже нет.

Глава 3

На кладбище я ехала автобусом, но сейчас Шерри подвезла меня до дома и прокричала: «Будь на связи, дорогая!», когда я выскочила из ее машины, поблагодарила и помахала на прощание.

Я забегаю домой, быстро сбрасываю черное платье без рукавов и туфли на каблуках и натягиваю униформу, которую ношу на работе. Я работаю горничной в отеле «Хилтон» и еще подрабатываю официанткой в кейтеринговой компании, в основном по вечерам в выходные дни или по вызову.

Это не очень-то шикарно, но я делаю все необходимое, чтобы оплачивать свое жилье. Я обеспечиваю себя сама и горжусь этим. Я знала, что в день, когда мне исполнится восемнадцать, приемная семья укажет мне на дверь, и это одновременно приводило меня в восторг и пугало до смерти. Наконец я перестану быть частью системы, смогу создавать свои собственные правила и свою собственную судьбу, но никогда в жизни я не была так одинока. Ни семьи, ни страховочной сетки, на которую можно было бы приземлиться, и никто больше не гарантирует мне крышу над головой или трехразовое питание. Нужно было самой себя уговаривать, самой себя избавлять от то и дело накатывающих приступов паники.

Но вот прошло четыре года, и у меня все хорошо. Конечно, в зависимости от того, что понимать под «все хорошо». Я думаю, это относительное понятие.

Дело не в том, что мне не хочется большего. Я знаю, что склонна «избегать риска», о чем бы ни шла речь, включая амбиции. Но я полагаю, что драм и душевной боли, пережитых в детстве, мне хватит до конца жизни, а «безопасность» пусть и скучна, но именно ее жаждет тот, у кого ее никогда не было. А пока я всем довольна.

Сойдя с автобуса в центре города, я быстро иду к служебному входу большой гостиницы и вовремя отмечаюсь в табеле. Взяв уборочную тележку, я отправляюсь на верхние этажи, вначале на тот, где расположен пентхаус. Я тихо стучу, ответа нет, и я открываю дверь своим электронным ключом. Завезя в номер тележку, оглядываю помещение. Похоже, номер освобожден и только слегка замусорен, и я начинаю снимать постельное белье. Включаю свой айпод и вовсю подпеваю Рианне. Улыбаюсь и трясу задом, стеля свежую простыню на кровать размера кинг-сайз. Есть в этой работе один плюс, который мне страшно нравится. Я могу сосредоточиться на своих мыслях, а уборка при этом – просто монотонная фоновая деятельность. Я растягиваю над кроватью свежее пуховое одеяло и начинаю его опускать, когда краем глаза замечаю движение и, обернувшись, слегка подскакиваю и издаю сдавленный возглас удивления. За мной, ухмыляясь и слегка облокотясь о дверной косяк, стоит мужчина. Я снимаю наушники и смущенно моргаю.

– Извините, пожалуйста, – говорю я. – Я не думала, что здесь кто-то есть. Если вы не против, я вернусь позже. – Я нервно разглаживаю ладонью юбку. Его взгляд следует за моими руками, спускается по ногам и медленно возвращается к моим глазам. Мое сердцебиение учащается, меня пронзает беспокойство.

Я начинаю двигать тележку к дверному проему. Мужчина быстро приближается и хватается за ручку тележки, что слегка меня пугает.

– Ничего, все нормально, – спокойно говорит он. – Мы собирались выезжать. А я просто наслаждался шоу. – Он усмехается, его глаза снова лениво скользят по моему телу, от ног до груди, и я неловко ерзаю. Тут в комнату входит женщина.

Она красива, светлые волосы идеально причесаны, макияж безупречен, и я сразу чувствую неловкость. Я киваю головой в ее направлении и начинаю двигаться к двери.

– Я вернусь, – бормочу я, но они оба тоже идут к двери, и женщина говорит:

– В самом деле, мы как раз уходим. Оставайтесь и заканчивайте. – Надевая жакет и поводя плечами, она бросает на меня недовольный взгляд и добавляет: – И не забудьте вынести мусор. Предыдущая уборщица забыла. – Мужчина улыбается, на ходу похлопывает ее по заду, и она хихикает.

Дверь за ними закрывается, и с минуту я стою неподвижно, пытаясь вернуться в то беззаботное душевное состояние, из которого они меня вывели. Но настроение изменилось бесповоротно, и теперь мне так грустно, что и думать об этом не хочется.

Я заканчиваю смену, отмечаюсь на вахте, и тут за мной бросается моя подруга Николь, по дороге смахивая со стойки свою тайм-карту.

– Чертовы неряхи на двенадцатом этаже, – говорит она. – Ей-ей, похоже, некоторые наши постояльцы в хлеву воспитывались. Я два часа убирала три комнаты на этом этаже. Пакость. Теперь я опаздываю за Кейли. Проводишь меня до автобусной остановки? Моя машина в сервисе. – Продолжая говорить, она хватает свое пальто.

Я улыбаюсь, стискиваю ее плечо, и мы идем к двери.

– Может быть, нам составить «Инструкцию по эксплуатации жилых помещений» и раздавать при регистрации? – с сарказмом предлагаю я.

– Вот именно! Первый пункт: пожалуйста, заверните использованные презервативы в туалетную бумагу и выбросьте их в мусорное ведро. В наши обязанности не входит соскребать вашу сушеную… фигню с ковра после того, как вы бросаете эти хреновины под кровать.

Я притворяюсь, что меня тошнит, но сама смеюсь, и мы спешим к автобусной остановке.

– Вот-вот, – подхватываю я, – пункт второй: пожалуйста, не подстригайте ногти на ногах в постели. Я не хочу принимать душ из обрезков, когда вытряхиваю ваше одеяло, и не хочу ползать на четвереньках, собирая их с полу.

– О господи! И такое бывает? Вот скоты! – Но Николь тоже смеется, качая головой.

Ее автобус как раз подъезжает к остановке, я торопливо обнимаю ее на прощанье, говорю: «Увидимся в среду вечером» – и перехожу через дорогу к своей остановке – мне в другую сторону.

Николь постоянно вызывает у меня улыбку своим беззаботным характером и забавным чувством юмора.

Она замужем за отличным парнем по имени Майк, у них четырехлетняя дочь Кейли.

Майк – электрик, он хорошо зарабатывает, но Николь два дня в неделю работает горничной, чтобы внести свою долю в семейный бюджет и, как она говорит, увеличить свой обувной фонд. Она обожает туфли, чем выше каблук, тем лучше. Не представляю, как она в них ходит.

Три года назад, встретившись на работе, мы с Николь быстро подружились. Они с Майком приглашают меня на ужин по крайней мере раз в неделю. Я люблю проводить время с ними и Кейли, впитывая радость и комфорт любящей семьи, не делая ничего особенного, – просто ужинать и быть вместе. Конечно, они до конца не понимают, что для меня ужин в дружной семье не просто событие – это для меня все. Все то, чего у меня никогда не было.

Николь и Майк знают, что я выросла в приемной семье, но не более того. Они добрые, работящие ребята, живут в симпатичном доме с двумя спальнями в приличном районе, и я не хочу пятнать их мир историями о наркоманах, сутенерах и извращенцах. Не то чтобы они были в полном неведении обо всем этом, но для меня они убежище, безопасное укрытие от того мира, и я хочу, чтобы так и оставалось.

Я достаю книжку и начинаю читать, в то время как автобус пускается в путь через весь город к моему дому. Чтение так увлекает меня, что я едва не пропускаю свою остановку и выскакиваю в последний момент перед тем, как двери закрываются. Миную пять кварталов до своего дома, вхожу в парадную дверь и качаю головой: замок – ну вот, опять! – сломан.

Ну ладно, охрана не на высоте, зато здесь вполне чисто, а в задней части дома имеется солнечный балкон, где можно выращивать фруктовые деревца в ящиках и цветы в горшках. Иногда я сижу там по вечерам с хорошей книжкой и чувствую душевный покой. Этого мне достаточно.

Я немного разочарована тем, что мой преследователь сегодня явно не на дежурстве. Понимаю, что мысль довольно глупая, но все равно улыбаюсь.

Я принимаю душ и стою под струями дольше, чем следовало бы. Горячая вода не течет бесплатно. Но сегодня я позволяю себе эту маленькую роскошь, проливая слезы по Иве, – я так и знала, что они никуда не денутся. «Покойся с миром, принцесса», – шепчу я, чувствуя, как теплые брызги омывают меня, смешиваясь со слезами. Вскоре я выхожу и вытираюсь полотенцем.

Натянув штаны для йоги и толстовку на несколько размеров больше, я тащусь на кухню, чтобы приготовить себе ужин. Разогреваю домашний овощной суп, который приготовила пару дней назад, и поджариваю хлеб. Супа остается достаточно, чтобы налить в маленький пластиковый контейнер. Я так и делаю, иду по коридору в квартиру миссис Дженнер и тихонько стучусь в дверь. Когда она открывает, улыбаюсь и говорю:

– Вы обедали? Если нет, у меня есть домашний овощной суп. – Я знаю, что после смерти мужа миссис Дженнер находится в очень стесненных обстоятельствах, поэтому я приношу ей все, что у меня остается.

Она приветливо улыбается:

– Боже, вы такая добрая. Огромное спасибо.

– На здоровье, – улыбаюсь я в ответ. – Спокойной ночи, миссис Дженнер.

Вернувшись на кухню, я ставлю свой обед на поднос и уношу его в маленькую комнату. Там сажусь на пол и ем, прислонившись спиной к кушетке. Однокомнатная квартира не вмещает много мебели, но мне много и не требуется. Я вставляю в DVD-плеер один из своих любимых фильмов, «Побег из Шоушенка», и нажимаю кнопку воспроизведения. Я не трачусь на кабельное телевидение, мне вполне хватает дисков, которые я покупаю на гаражных распродажах. Вообще-то я предпочитаю читать, так что меня все это устраивает.

Убрав посуду, я засыпаю перед экраном и в постель забираюсь только после полуночи.

* * *

В семь зазвонил будильник. Я вылезла из кровати и обула кроссовки. Утро холодное, поэтому я надеваю теплые наушники и флисовую куртку. Пару минут делаю растяжку перед дверью своей квартиры, а когда выхожу на улицу, мое дыхание вырывается белыми клубами. Держа руку в кармане, я сжимаю в кулаке ключ от двери – так учил нас в школе инструктор по самообороне. Это меня успокаивает. Я держу ключ, пока не начинаю бежать трусцой по почти безлюдной беговой дорожке парка, а потом застегиваю карман с ключом на молнию, достаю наушники и включаю айпод. Пробежав свои обычные три мили, я возвращаюсь домой, чувствуя себя сильной и полной энергии.

Я быстро принимаю душ и сушу свои длинные темные волосы. Завязав волосы в хвост, натягиваю потертые джинсы и объемный серый свитер. Сегодня у меня выходной, и я не собираюсь ничего делать – только послоняться по дому, сходить в библиотеку и провести остаток дня на балконе под одеялом с хорошей книгой и чашкой чая. Вот интересно, не говорит ли такой план о том, что мне преждевременно пора на пенсию? Нормальные люди в двадцать два года днем высыпаются перед походом в ночной клуб, а я занимаюсь дегустацией своей чайной коллекции. Так вот.

Тридцать минут спустя, заправив постель и наскоро прибравшись, я уже иду по направлению к районной библиотеке и тут замечаю темно-серебристый «БМВ», припаркованный в квартале от моего дома. В машинах я не смыслю, но замечаю марку модели на заднем щитке – M6. Я слегка улыбаюсь про себя. Ясно, сегодня дежурит.

Я дохожу до библиотеки и провожу там около часа, выбирая новую стопку книг на предстоящую неделю. Беру четыре романа, поваренную книгу с рецептами недорогих блюд и книгу о Второй мировой войне. Пусть сейчас у меня нет денег, чтобы поступить в колледж, но знания надо накапливать, и я каждую неделю штудирую новую тему. По пути домой я замечаю в квартале позади себя высокого темноволосого красавца, который неторопливо топает за мной и делает вид, что разговаривает по мобильному телефону.

Я принимаю решение. Прохожу мимо своего дома, немного ускоряю шаг и сворачиваю за угол, в узкий переулок посреди квартала. Я бегу по переулку, надеясь обогнуть незнакомца и подойти сзади.

Запыхавшись, я снова сворачиваю на свою улицу, очень быстро дохожу до конца квартала и выглядываю из-за угла. Конечно же, он стоит посреди улицы, явно сбитый с толку, и не понимает, куда я делась. Я бесшумно подхожу к нему и громко говорю:

– Преследовать незнакомок невежливо.

Обернувшись, он слегка отскакивает, громко втянув воздух приоткрытым ртом. Глаза широко раскрыты.

– Господи! Вы меня до смерти напугали!

– Это я-то вас напугала? – Я недоверчиво смотрю на него. – Это вы прицепились ко мне, как репей. – Я склоняю голову набок. – Кстати, следопыт, когда кого-то преследуешь, нужно быть немного осторожнее. – Я машу рукой в его сторону. – Пялиться на свою жертву посреди улицы, как правило, означает провал. – Я прищуриваю глаза. Он молчит, пристально глядя на меня, его губы слегка приоткрыты. Его губы! Вправду красивые губы. Не отвлекайся, Эви. Он ведь может оказаться серийным убийцей! По крайней мере, серьезным психом.

Я подбочениваюсь.

– Ничего, не расстраивайся. Нужно немного поучиться, и дело пойдет на лад. Есть же обучающие видео, или, может быть, поищешь книжку на эту тему? «Шпик-извращенец, пособие для чайников»?

Я поднимаю бровь.

Несколько секунд он стоит неподвижно, не произнося ни слова, а потом разражается смехом.

– Ну, черт возьми, ты просто нечто! – В его голосе звучит восхищение. И смех… Вау, его смех действительно хорош.

С минуту я разглядываю его. Да уж, мне он и раньше казался красавчиком. Но вблизи этот тип потрясающе хорош собой: квадратная челюсть, прямой нос, глубокие карие глаза. Если в нем и есть какое-то несовершенство, так это то, что он слишком совершенен. Он высокий, широкоплечий и очень мужественный, на подбородке намек на щетину – скорее умышленная деталь, чем неопрятность. А когда он так смеется, то, клянусь, частичка моей души – та часть, которая хранит тайны даже от меня самой, – так и рвется к нему, словно его веселье – это незримая нить к моему сердцу. Дурдом. Я ведь даже не знаю этого парня. И напоминаю себе… преследователь… потенциально опасный псих…

– Ладно, – говорю я. – Ну все, концерт окончен. Почему ты таскаешься за мной? – Я снова прищуриваюсь. Но, честно говоря, ничуть не беспокоюсь. Никаких опасных импульсов от этого парня не исходит. А я ведь сталкивалась почти со всеми вариантами человеческого блядства. Я, можно сказать, эксперт по блядству.

Тут он делает нечто вконец обезоруживающее. Он проводит рукой по густым карамельно-каштановым волосам, опускает голову, смотрит на меня исподлобья и приподнимает брови – вид у него при этом смущенный и неуверенный, однако жутко сексуальный.

Я чуть в обморок не грохнулась.

Это, как видно, его коронный номер. Уверена, от такого взгляда любая девушка в городе готова сбросить трусики, не сходя с места. Я выпрямляюсь в шоке от собственных мыслей. Обмороки – не моя фишка. И трусиков я просто так не сбрасываю.