Запретный район

Жизнь - это один огромный План Б!

Когда вы рождаетесь, включается свет, тот свет, который потом светит вам всю жизнь. По мере того как вы взрослеете, этот свет по-прежнему виден вам, он сверкает и сияет, пробиваясь сквозь ваши воспоминания. И если вам везет, когда вы продвигаетесь вперед через время, вы несете вместе с собой всего себя, подобрав юбки и ничего не оставляя позади, ничего, что могло бы затмить этот свет. Но если в дело вступает Зло, если случается Что-то Плохое, часть вас в этот самый момент буквально прижигается к тому месту, куда вы сейчас попали, оказывается зажатой в ловушке. Остальные части вас продолжают двигаться дальше, разбираются со всеми сегодня и завтра, но что-то, какая-то часть вас осталась позади. Эта часть вас перекрывает свет, она бросает тень на оставшуюся часть вашей жизни, но что хуже всего, она живет. Попавшая в тот момент в ловушку и зажатая в ней, одинокая во тьме, эта часть вас все еще живет.

В Джимленде вы можете все помнить, и все может никогда не стать снова таким же, как прежде. Вы можете встретиться с этим ребенком, с этим более юным собой, осознать, как он гневается на вас за то, что вы его покинули, оставили позади, понять, как он вас теперь ненавидит. Нет смысла убеждать его, что это вовсе не ваша вина. Это очень больно — слышать его слова.

И это замечательное, совершенно потрясающее ощущение, потому что этот ребенок всегда внутри вас, вот только он закрыт в какой-то глубокой и темной клеточке, где он не видит никакого света, где ему совсем нечего делать и не с кем поговорить. Это вовсе не тот «внутренний ребенок», которого всуе поминают эти болтуны-психологи, я говорю совсем не о таком. Это буквально так, как есть на самом деле. Ребенок сидит там, он там совершенно один, ему там сыро и холодно, он в глубокой глубине, в тысяче миль внутри вас, но он по-прежнему надеется, что однажды вы придете за ним, возьмете его за ручку и выведете на свет, к какому-нибудь ручейку, где вы сможете вместе играть. А вы все не приходите и не приходите.

Но мы по-прежнему сильно любили друг друга и оставались вместе, заделывая прорехи в наших отношениях, перевязывая раны, поправляя и поддерживая прежнее, но возвратить все к былому, сами знаете, невозможно. Можно, конечно, прикрывать все эти бреши и трещины пустыми разговорами и обещаниями, извинениями и твердыми намерениями, всякими там доводами и слезами, но как бы ни был прозрачен и невидим клей, скрепляющий прежние отношения, как бы он ни был прочен, это все равно только клей. А под ним все те же бреши и трещины.

Все, что ты сделал, все, что ты видел, все, чем ты стал, остается при тебе. Ты не можешь вернуться назад, ты можешь только двигаться дальше вперед, и если ты не возьмешь всего себя с собой, ты больше никогда не увидишь солнце.

Пока ты ребенок, мир к тебе относится снисходительно, разрешает тебе полеты воображения, даже поощряет твое ощущение особости, избранности. Но рано или поздно все подобные привилегии и послабления куда-то уходят, исчезают, и все, что у тебя остается, — это лишь оглушающая горечь от понимания, что ты такой же, как и все остальные.

Мозг человека как пруд с водой: все время, пока вы растете и стареете, идет дождь, пруд наполняется, становится глубже и выглядит совсем спокойным; лишь иногда какая-то шальная мысль или импульс показывают, насколько он глубок, но это случается редко.

Но внизу, в самой глубине, прямо у дна — там может что-то лежать: нечто, что умерло давным-давно, нечто сгнившее и разложившееся, и оно противоречит первому впечатлению от спокойной поверхности этого пруда. Элкленд только что видел пузыри, поднимающиеся со дна, почувствовал запах разложения, а когда такое случается, вам вовсе не нужно, чтобы кто-то подходил к вам слишком близко, не то они могут тоже учуять этот запах.

Как часто такое случается, когда вы пытаетесь с кем-то поговорить о чем-то, что имеет для вас огромное значение, пытаетесь заставить его увидеть и понять то, что уже увидели и поняли вы сами! И как часто все это кончается тем, что вы ощущаете лишь горечь поражения и презрение к тем, кто заставил вас понять, что ваша боль вообще не имеет никакого смысла и веса.

Вспомните, что вы ощущали, когда расстались с кем-то, а потом пытались с ним связаться, передать ему то, что вы чувствуете, потому что вам нужно было высказать эти слова, нужно почувствовать, ощутить, что кто-то понимает, как вы разозлены и напуганы. Проблема в том, что никто и никогда этого понять не в силах. «Да в море еще полным-полно рыбы!» – ответят вам. Или: «Да тебе без них даже лучше будет!» Или: «Может, тебе еще картофельных чипсов?» Никогда они вас по-настоящему не понимают и не поймут, потому что их не было там, с вами, не было рядом каждый день, каждый час. Они не знают, как все происходило, как все это на вас повлияло, как изменило вас, не понимают, как это воздействовало на структуру вашего мира. Они никогда не поймут, что некто, кто заставил вас плохо себя почувствовать, может оказаться единственным в мире человеком, в котором вы более всего нуждаетесь. Они не понимают историю, не разбираются в прошлом, не знают, какие такие столпы памяти вас поддерживают. И в конечном итоге они недостаточно хорошо знают вас самого, да и никогда не смогут узнать. Каждый одинок в собственном мире, потому что у каждого из нас своя жизнь, и все они совершенно разные.

Нынче все полагают, что реализм лучше для детей, чем сказки, что их не следует обманывать насчет того, как на самом деле функционирует этот мир. Я вполне понимаю их точку зрения, но на самом деле это полное дерьмо. Когда ваш ум полностью открыт, как у ребенка, реализм — самое последнее, что вам нужно.

Я всегда хотел чего-то совершенно другого. И нашел это. И потерял все остальное, абсолютно все, исключая только то, что действительно хотел потерять.