Забег на невидимые дистанции

Episode

2

ДЕВОЧКА, ИДУЩАЯ ЗА ЕГО СПИНОЙ, засмеялась громче, чем требовалось, чтобы привлечь к себе внимание. Преследованием она его и так привлекала сполна, но не так, как ей хотелось бы. Ее спутницы от десяти до четырнадцати лет мгновенно подхватили несложный трюк, возводя нервирующую канонаду в абсолют.

У него заскрипели зубы.

А может, им действительно доставляло веселье плестись за ним следом на небольшом расстоянии, пока он возвращался домой из школы, и так день изо дня. Шумно общаться, раздражающе хохотать там, где можно просто улыбнуться, сверлить его спину глазами, с трепетом ожидая, когда он обернется и посмотрит на кого-нибудь из них, чтобы обсуждать это событие еще неделю и делать выводы, кто ему нравится больше всех (никто).

Состав преследовательской группы время от времени менялся, в него прибывали новые девочки, а старые почему-то отваливались и больше этим не занимались, но он не запоминал их лиц, чтобы это заметить. Особо смелые могли окликнуть его с идиотским вопросом или просьбой, но всегда получали неприятный взгляд или ответ сквозь зубы.

В отличие от них, ему этот балаган осточертел с самого начала. Ничего забавного в том, чтобы не иметь возможности побыть одному, не было. Но он не мог прекратить преследование. Кричать было бесполезно: раскаты его голоса, никак не свойственные возрасту, приводили девочек в языческий восторг, какие бы слова он ни использовал, и давали новую пищу для восхищений и обсуждений, а применять силу было нельзя, хоть и очень хотелось в отдельных случаях, когда его доводили. Чем грубее он их отталкивал, тем охотнее они следовали за ним, как будто злость и отстраненность мальчика привязывала их все туже, влекла сильнее всего прочего в нем.

Сам он девочками еще не интересовался, поэтому не знал, как все устроено в общении с противоположным полом. Избегая их, он, оказывается, давал поводы для интереса к своей персоне, и это противоречие вызывало недоумение. Он терпел, смирившись с непонятной участью, пока его не начинали откровенно провоцировать на контакт, зная вспыльчивость мальчика. Самым главным было вывести его на реакцию, как дети поступают с хищником, который мирно спит в дальнем углу клетки, когда приходишь в зоопарк. Чтобы увидеть зверя в действии, они кричат, дразнят его, стучат по стеклу, могут что-нибудь в него бросить, только бы разозлить и заставить двигаться. Иногда он ощущал себя именно таким животным, это ему не нравилось.

Сдерживая бешенство глубоко внутри себя (освобождение никогда не приносило ничего хорошего), мальчик мечтал остаться наедине со своими мыслями. Но каждый день ему этого не позволяли, а ведь он так любил тишину, что готов был ради нее даже ударить девочку. Если так продолжится, наступит день, когда он не удержит себя в руках. Его злость кажется им забавной, ведь их много, а он один, к тому же девочек бить нельзя, а по ним видно, что их никогда не били, поэтому и ведут себя так вызывающе.

Почему все они считают его не тем человеком, каким он себя знает, а кем-то другим, опасным лишь в теории, на деле же предсказуемым, как пес на поводке? Этот вопрос не давал ему покоя.

А началось все практически сразу после того, как он вступил в местную хоккейную лигу и стал играть за сборную школы Саутбери. Нелюдимый и неразговорчивый мальчик, прежде не вызывающий интереса у социума, в котором функционировал словно бы тайно от всех, за короткий срок стал популярным, – стоило надеть форму, встать на лед и показать, на что способен. Благодаря жесткой игре и агрессивной тактике он буквально за полгода стал лучшим бомбардиром лиги в своей возрастной категории, как будто был рожден для этого.

Мало кто добивался подобных результатов в тринадцать лет, поэтому его и заметили. У мальчика имелась своя методика нападения, при которой он почти не нуждался в помощи других игроков. Действовать в группе он не умел, оставаясь в этом собой, – единоличным и угрюмым маленьким отшельником, зато на поле двигался так уверенно и слаженно, что тренер говорил всем: «Этот мальчик родился в коньках, ставлю все свои оставшиеся зубы, он добьется больших успехов».

Основная причина, по которой ему нравилось играть в хоккей, это безграничная возможность выплеснуть негативные эмоции, которые имели свойство накапливаться и отравлять ему жизнь. С помощью тренировок мальчик приобретал опустошенность и умиротворенность, пусть и ненадолго. За полгода игры в рамках своей тактики он сломал определенное количество костей, а также потенциальных карьер (некоторые травмы исключали перспективу дальнейших занятий спортом), и никогда не ощущал угрызений совести относительно этой темы. Напротив, он упивался безнаказанностью в вымещении собственного гнева на арене. Правила игры оправдывали его: на льду рисковал каждый, включая его самого.

Решение вступить в лигу было замечательным, оно изменило его не очень-то радостную жизнь к лучшему. Как минимум – его полностью перестали задирать в школе. Вместо этого старшие ребята лицемерно улыбались ему, не упуская случая протянуть руку для рукопожатия или завести разговор о чем-нибудь нейтральном, чтобы подружиться. Многое магическим образом переменилось. Те же самые ученики, что раньше дразнили его, толкали, подначивали за молчание и вечно угрюмый вид, плохие оценки и неполную семью, могли поставить подножку ради смеха, – теперь эти искатели самоутверждения благоразумно отступали, ведь здоровье и комплекция мальчика изменились в угрожающую сторону, как и его статус в школе.

Не по возрасту крупный и хорошо сложенный, поставивший на место своих мучителей, показавший всему Саутбери, как нужно играть в хоккей, тринадцатилетний подросток с повадками аутиста столкнулся с проблемой, которую не мог решить ни физический силой, ни любым известным ему способом: девочки.

Ажиотажа со стороны той части школьников, что носила платья и туфельки, он не планировал, и к последствиям своего головокружительного успеха в спорте не был готов. Но люди не всегда получают то, к чему готовы. Он понял это еще в тот период, когда его родители развелись.

– Сет, пока!

– Удачи, Сет!

– До завтра! Сет! Пока! До завтра!

Голоса зазвенели в ушах на разные лады, словно нервирующие колокольчики или битое стекло. Они пытались звучать зазывающе, пытались изо всех сил приобрести такой тон, который заставит его обернуться и найти взглядом обладательницу. Раз за разом все это было тщетно, но никто не оставлял попыток. Задумавшись, Сет не заметил, что подошел к своему повороту, зато преследовательницы отлично знали, где живет объект их обожания, и всегда как по команде начинали голосить, прощаясь с ним, на углу между Ривер Трейл и Олд-Филд-Роуд.

– Роза, ты почему дважды с ним попрощалась? Ты что, думаешь, что ты здесь лучше всех?

– Захотела и сказала дважды, ясно? Могу и трижды сказать. Сет, до завтра, пока, удачного тебе вечера! Выкусила?

– Да кем ты себя возомнила? Думаешь, ты ему нравишься? Да у тебя шансов нет, не будь такой убогой. Ты не особенная, ты просто смешная.

– Это у меня нет шансов? Ты видела себя? Такой, как Сет, никогда в твою сторону не глянет. Непонятно, зачем ты вообще за ним таскаешься.

– Замолкните обе! – не выдержал Сет и строго осмотрел девочек, нахмурившись и сжав кулаки.

Группа школьниц в одинаковых форменных платьях и черных гольфах почти до колен застыла в недоумении, ожидая продолжения, но мальчик больше ничего не сказал. Задержавшись на секунду, он грубо поправил на себе бомбер из плащевой ткани, прежде чем нырнуть в спасительный проулок, который сокращал ему путь и, что более важно, дарил долгожданную тишину, скрывая от нежелательных спутниц.

Оставшись один и быстро удаляясь от места своей внезапной несдержанности, Сет начал постепенно расслабляться и заметил, что невысказанная часть обращения застряла у него в горле, как ржавый гвоздь. «Надоедливые сучки». Вот, как он мечтал закончить единственное предложение, сказанное в их адрес за последнюю неделю, а может, и больше. Замолкните обе, надоедливые мелкие сучки! Как же вы надоели мне. Жду не дождусь того дня, когда вы перестанете ходить за мной по пятам, упражняясь в красноречии без продыху, но так и не преуспев.

Он так разозлился, что с разбега пнул мешок, оставленный кем-то у бетонной стены. Мусор рассыпался по земле, извергнувшись из рваного брюха черного полиэтилена, но раздражение это не утолило, напротив, вместо одного закрытого пакета стало много хаотично перемещающихся бумажек и упаковок. Ветер сразу принялся за них, увеличивая мировую энтропию. Сет смотрел на это и чувствовал себя странно. Ему захотелось собрать мусор обратно, но если бы он поддался этому импульсу, то посчитал бы себя слабаком. Поэтому он просто пошел дальше. Не хотелось в таком состоянии заявляться домой, но иного выбора ему не оставили. Отношения с матерью и так были натянутыми с некоторых пор, а в таком настроении, как у него сейчас, новая стычка обеспечена.

Затянувшийся развод родителей дался мальчику тяжелее, чем им, но за бесконечными дрязгами и выяснениями отношений бывшие супруги не замечали переживаний сына или не хотели их замечать. Травмированный предательством отца, с которым всегда был в теплых отношениях, и неадекватным поведением матери, которая порывалась сбежать на другой материк и начать новую жизнь, скинув обузу в виде ребенка родственникам мужа, Сет пережил болезненную, но необходимую для психики перестройку личности. Его характер изменился до неузнаваемости, но никто не заметил этого сразу, взрослые были слишком заняты собой (впрочем, как и всегда).

Потеряв опору под ногами, мальчик анализировал новую жизнь, в которую его окунули против воли, как в вонючую болотную воду (в каждом болоте водится аллигатор – откуда эта фраза?). Фундаментом ее стали беспомощность, чувство ненужности и брошенности. Люди, которыми он дорожил, стали другими, – чужаками, которых по привычке называешь «мама» и «папа», а во рту становится кисло и противно, как будто туда попала плесень (или тина).

Пережив то, чего не пожелаешь ни одному ребенку, после череды неприятных событий, решений и встреч Сет в итоге остался жить с матерью, но никогда не забывал, что даже она намеревалась бросить его. И пусть это воспоминание делало его несчастным, озлобленным и неполноценным мальчиком, он не мог его стереть, не мог вынуть из себя, как кусок стекла, застрявший в теле после взрыва чего-то такого хрупкого, как брак его родителей.

Он дал себе клятву, что не будет искать дружбы и никогда ни в кого не влюбится, не станет подпускать к себе людей, не станет встречаться с девушками и уж точно не женится и не заведет ребенка, чтобы всю эту катастрофу повторить, закольцевать и ненавидеть себя еще сильнее. Родители тоже сначала любили друг друга, это он отчетливо помнит, хоть и был маленьким, и сына тоже любили, но что в итоге? Любые чувства проходят, любая привязанность слабеет. Затянутый людьми узел так или иначе развязывается временем.

Теперь у его отца, с которым маленький Сет обожал делать вместе что угодно, другая семья и другие любимые дети, мама одинока и несчастлива, полна сожалений о несложившейся жизни, в которой уже ничего не исправить, а Сет живет с уверенностью, что он никому не нужен, никто не любит его и не полюбит, потому что такова его участь с самого детства. Вспышки агрессии стали его личностью, как и стремление к одиночеству, а разве что-то иное имеет смысл, когда твоя индивидуальность сформирована травмой? Он проживает день за днем, почти не общаясь с матерью и отказываясь от встреч с отцом. Ему всего тринадцать лет, а мир кажется ему бессмысленным куском абсурда, как и жестокое пребывание в нем.

В последнее время его оценки как никогда ухудшились, начались замечания по поведению. Скоро это дойдет до матери, на следующей неделе родительское собрание, а еще – контрольная по геометрии, к которой он не готов и не имеет малейшего намерения готовиться. Единственное, что отвлекает его от плаванья в этих водах дерьма, это хоккей. Место, где он скользит по поверхности, а не тонет. Место, где он важен и нужен, где все идет, как ему хочется. Где он сам выбирает, как сложатся события, а не ждет исхода, на который не способен повлиять.

Подходя к дому, Сет почувствовал, что успокоился. Невидимый плед отчужденности опустился ему на голову и плечи, обернул руки, подчинил себе, как транквилизатор. Дома он всегда впадал в комфортное состояние «амебности» и безразличия (мальчик подозревал, что это была защитная реакция, вот только защищала она не его, а от него, и особенно проявлялась в присутствии мамы). Ничто не могло тронуть его, включая недовольство или просьбы матери поговорить с нею. Только через эмоциональное отстранение от близкого человека Сет ощущал себя в своей тарелке. Частично – от осознания, что не сможет навредить ему, пока находится в таком настроении.

Показался стандартный домик из крупного светлого кирпича, скромный и ухоженный, несколько пышных вязов по бокам касались кронами черепицы, как молчаливые стражники. Они переехали сюда после развода, чтобы сократить расходы, а старый дом продали и прибыль разделили – треть ушла отцу, две трети – матери Сета, но эти деньги давно закончились. Места здесь хватало обоим, к тому же дома они почти не встречались: Сет учился в первую смену и возвращался домой аккурат к уходу матери, которая работала во вторую смену – фармацевтом в аптечной сети при госпитале на Бакс-Хилл-роуд, ближе к району ферм. Время их пересечения в стенах дома варьировалось от десяти минут до получаса. Этот промежуток Сет предпочитал проводить, закрывшись в своей комнате и ожидая, когда дом опустеет. Точно так же он планировал поступить и сегодня.

Мальчик толкнул дверь и сразу увидел маму, она стояла у большого зеркала на входе и красила губы, шурша фисташковым плащом. Темноволосая женщина среднего роста, которая всегда носит каблуки и никуда не ходит без помады, даже в магазин. Состроив индифферентное лицо, мальчик закрыл дверь и начал разуваться.

– Ты легко сегодня одет. Там тепло?

– Средне.

– Смотри не заболей.

Он оставил это без внимания и прошел на кухню, где налил себе воды из-под крана.

– У тебя все хорошо?

«Нет, – подумал он, глядя на стакан в руке, словно в другое измерение, – уже давно все не хорошо, а крайне дерьмово, но если ты этого сама не понимаешь, то я не вижу смысла объяснять, а притворяться, как ты, не собираюсь».

– Ты в порядке? Почему не отвечаешь? Сет? Что-то в школе опять случилось?

Ей пришлось пройти назад и заглянуть в овальную арку, чтобы увидеть сына, гипнотизирующего воду в стакане со странным выражением лица, которое она наблюдала и раньше.

– У меня все в порядке, – ровно проговорил он, не глядя на мать.

– Сет… ну, хочешь, я останусь дома и мы с тобой поговорим? Обо всем, что тебя беспокоит. Закажем пиццу и…

«Я очень этого хочу», – подумал Сет, стискивая зубы, а вслух сказал:

– Я жду не дождусь, когда ты уйдешь, чтобы у меня все стало окей.

– Как ты можешь так говорить со мной? – у нее дрожал голос, хотя подобное она слышала не впервые. – Я тебе не школьный приятель, чтобы…

– Ты мне никто.

– Я твоя мать, Сет Ридли.

– Биологически – не спорю, – парировал он спокойно и прямо на нее посмотрел. Его взгляд был достаточно тяжелым для ребенка.

Женщина стояла, опешив и расширив глаза, такая нелепая на своих каблуках, что хотелось смеяться до хрипа, до боли в горле, до крови из легких. Несколько мгновений висела напряженная пауза, воздух между ними загустел. Была ее очередь говорить, но мама смотрела ему в глаза и как будто ожидала чего-то, но так и не дождалась.

– Сет, ты не можешь все время убегать от этого.

– Я ни от чего не убегаю, – с готовностью отрицал мальчик.

– Тебе почти четырнадцать лет, ты популярен в школе и талантливый хоккеист, ты симпатичный, но жестокий, отталкиваешь тех, кто любит тебя и кому ты нравишься, хотя твоя жизнь не так ужасна, как ты успел себя убедить.

– И она будет еще лучше, если ты оставишь меня в покое.

– И когда ты успел стать таким?

«В тот день, когда понял, что наша семья разрушена, а вам с отцом на меня плевать», – подумал он, но промолчал. Сейчас он хорошо себя контролировал и даже не нахмурился.

– Ты и сама знаешь, когда.

– Перестань, Сет, это было очень давно, пора жить дальше.

«Так живи дальше, разве ты сама живешь, если все это так просто? Да, это было давно, но для детей время течет иначе, дети фиксируют в памяти совсем другие события, они проживают их снова и снова, повседневность не отвлекает их так же, как взрослых, да, это было давно, но если брать всю мою жизнь на данный момент, так ли давно это было?»

– Уходи, – он повысил голос, предчувствуя, как к горлу подкатывает ком, а в носу пощипывает. – Я не хочу тебя видеть. Я не хочу вообще никого видеть. Хотя бы дома пусть никто со мной не разговаривает.

– Хорошо, я ухожу. Но подумай над тем, что я тебе сказала. Мы можем все обсудить, когда ты будешь готов к этому, иначе я просто не найду к тебе путей. Ты ведь сам от меня закрываешься.

– Здесь нечего обсуждать, я просто не хочу тебя видеть.

– Это невзаимно, сынок, что бы ты ни внушил себе, – женщина покачала головой и ушла. Она уже опаздывала на смену.

Как только дверь за ней закрылась, Сет разбил стакан с водой. Осколки щедро рассыпались по полу, блестящие, словно месторождение алмазов. Хотелось сплясать на них босиком, но тогда бы он лишился своей отдушины – тренировки по хоккею через несколько часов. Некоторое время он стоял неподвижно, размышляя, откуда в нем иногда появляется желание причинить себе боль, а также о состоявшемся диалоге, в ходе которого он причинил боль и себе, и маме, затем опустился на корточки и стал собирать кусочки толстого стекла голыми руками.

Вылетев из дома, миссис Ридли дала волю эмоциям и разрыдалась, вспоминая слова сына. Но еще хуже, чем слова, была интонация, с которой он их произносил, – угасшая и безразличная. Лучше бы он наорал на нее, лучше бы разозлился, она бы знала, что ему не все равно, что он просто обижен на нее и случившееся. Но он говорил с нею как хладнокровный взрослый, никак не ее маленький послушный сын, веселый мальчишка, обожающий тир, динозавров и мотоциклы. Уже слишком взрослый, чтобы что-то в нем менять…

Их отношения стремительно ухудшались, женщина была слишком мягкой и нерешительной, чтобы остановить отчуждение мальчика. Он черствел с каждым месяцем, вот-вот превратится в ледяной камень и вовсе перестанет с нею разговаривать, реагировать на нее. От этой догадки ее захлестнула новая волна душевной боли. Женщина прикрыла рот и ускорила шаг, словно желая стряхнуть ее с себя, но это не помогло. Мышцы шеи и нижней части лица болели от спазмов, уши заложило из-за сдерживания рыданий в себе. Но как доказать сыну, что она любит его по-прежнему, пусть даже от их семьи ничего не осталось?

Во многих семьях случаются разводы, но не везде дети так ожесточаются. Что произошло с ним и в какой момент? Почему она этого не заметила? Почему он упрямо молчит? Можно ли остановить то, что с ним происходит, и что для этого нужно сделать лично ей? Страшно было представлять, каким станет ее сын, например, к шестнадцати годам, если уже сейчас ведет себя как бесчувственная машина.

Учителя уже начали жаловаться на упавшую успеваемость и поведение ранее тихого, почти невидимого Сета, но не подозревают, что это верхушка айсберга, ведь дома он ведет себя гораздо хуже. В какой-то из прошедших дней он перестал быть Сетом, которого все знают, и превратился во взрослеющего и крепнущего монстра, контроль над которым невозможен и недопустим. Замуровавшись в себе, он преследует одну цель: продемонстрировать всем сомневающимся, что он больше не слабый чувствительный мальчик, которому можно причинить боль и который остро реагирует на происходящее. Очевидно, корни такого поведения намертво запутаны под грузом разрушения семьи, но только в этом ли причина? Эмоциональная травма могла стать катализатором процесса, прорывом, что ускорил экспансию врожденной жесткости и агрессии.

Весь путь до работы женщина истекала слезами, стоило вспомнить диалог с Сетом, но ветерок подсушивал ей лицо. Тем не менее, напарница сразу догадалась и спросила:

– Снова сын?

Миссис Ридли кивнула и отправилась в крошечную уборную, чтобы умыться и привести себя в чувства. В это время Сет заклеил пластырем израненные стеклом пальцы и заставил себя пообедать. Он не мог думать о еде после общения с матерью, но для эффективной тренировки требуются свежие силы (так говорит Хэнк), поэтому ему пришлось переступить через себя.

Подушечки пальцев противно щипали, капилляры сочились кровью, из-за чего невозможно было на чем-то сосредоточиться. Сет подогрел себе огромную тарелку вареного картофеля, но когда сел за стол, комки оказались противно холодными внутри. Мальчик заплакал. Из искаженного болью рта вываливались обратно на тарелку полупережеванная картошка с майонезом. Плечи дрожали, а израненные пальцы оставляли на щеках красные полосы.

***

По пути в спорткомплекс хоккейной лиги Саутбери Сет окончательно пришел в себя. По степени влияния на его самочувствие стычка с матерью уступала предстоящему вечеру. Спустившись на лед, Сет мог по-настоящему отвлечься от бытовых проблем. Здесь, под матово-белой коркой, пульсировала артерия его жизни, источая приятную прохладу и позволяя забыть обо всем, просто побыть собой.

Все, кто тренировался в этом пятиэтажном здании странной планировки (по форме оно напоминало замкнутую букву G или панцирь улитки), играли за сборные своих школ. Кого-то, как известно, привозили даже из соседних городов, куда час-полтора езды. Хоккеисты в диапазоне юношей и юниоров (возрастная группа от 12 до 17 лет) собирались по четвергам и субботам, но перед соревнованиями гораздо чаще. Желающих оказаться в команде победителей главный тренер, Хэнк, ждал на арене ежедневно, и мало кто мог потягаться с ним в настойчивости и умении добиваться своего.

Тренер Хэнк был крепким сорокавосьмилетним мужчиной, которого подростки с опаской любили, боялись и уважали. Всегда коротко стриженный и гладко выбритый, он уверенно стоял на льду, а нахмуренный взгляд вместе с грубыми скулами, как будто стесанными с лица, придавал ему еще больше суровости. На арене никто не видел его в чем-то еще, кроме теплого спортивного костюма с белоснежными лампасами и красной дутой жилетки с крупными буквами USA на лопатках (а вне арены никто его пока что не встретил, чтобы сравнить).

Хэнк разъезжал по льду, сцепив руки на пояснице, что не мешало ему держаться легко и сбалансированно, а при необходимости раздавал подзатыльники прямо по защитным шлемам своих подопечных. В приятном расположении духа тренер пребывал в тех лишь случаях, когда его оборванцы выигрывали (с появлением Сета, надо признать, это стало случаться чаще), а остальное время предпочитал метать тяжелые взгляды исподлобья, словно Зевс – молнии. Благодаря этому навыку с ним никогда не спорили и старались по возможности не разочаровывать.

Однако, несмотря на грозный образ, дети к нему быстро привязывались. Сет и его команда не были исключением. Они ощущали в нем опору и защиту, которой им не хватало в обыденной жизни, знали, что могут на него рассчитывать, если с ними что-то случится, что он обязательно поможет, что ему на самом деле не все равно.

Когда мальчик зашел в раздевалку, на него не обратили внимания, что позволило Сету незаметно ухмыльнуться увиденной картине. Если снаружи здание выглядело монументально и в какой-то мере его внешний вид призывал затаить дыхание, то внутри господствовал привычный хаос, который всегда возникает, если закрыть в одном помещении пару десятков мальчишек примерно одного возраста.

Сет поставил свою спортивную сумку на длинную синюю скамейку и принялся снимать куртку, продолжая с удовольствием наблюдать за происходящим, хотя и видел такое уже добрую сотню раз. Дэймон, передний защитник, наполовину раздетый, хлопал деформированной дверцей своего шкафчика для сменных вещей, пытаясь, видимо, придать ей исходную форму, чтобы вернуть возможность закрывать ее. Что случилось с дверцей, чтобы она неестественно выгнулась, история умалчивала, но теперь, помимо гомона двадцати с лишним глоток, в небольшом помещении стоял перманентный металлический лязг, раздающийся с упорной периодичностью. Что удивительно, останавливать Дэймона никто не собирался, мало кто вообще обращал внимание на его манипуляции (вероятно, надеялись, что скоро ему надоест).

Мэрион, второй нападающий, приплясывая, жонглировал четырьмя шайбами из вулканизированной резины: обычная игровая была черного цвета, утяжеленная тренировочная – апельсиновая, облегченная оттенка индиго и белая – для вратарей. Обычно та, которую он ронял первой, выбирались ими для предстоящей тренировки, если Хэнк не был против (играйте хоть засушенным куском говна, – обычно говорил он, – главное в ворота попадайте), поэтому на ритуальное жонглирование уже никто не обращал внимания.

Сет засунул вязаную шапочку (очень давно ее связала мама) в карман, а куртку сложил вчетверо и положил на полочку своего шкафчика, стараясь не помять. Рука потянула за бегунок, батонообразная сумка раскрыла рот с зубами-молниями, обнажив внутренности в виде спортивной формы. Сет забирал ее домой после прошлого раза, чтобы постирать, так что теперь она пахла мятным кондиционером для белья, а не потом десятка кропотливых тренировок, наслоенных друг на друга.

В это же время Хьюи бегал по раздевалке в полной экипировке, но без шлема (как всегда, переоделся самый первый и от нечего делать доставал других), и клюшкой лупил всех по открытым местам, призывая поторапливаться. Кто-то начинал сражаться с ним с помощью своей клюшки, как на шпагах, у кого-то даже получалось отбиться (на время). Хьюи был лучшим ровером – сильнейшим игроком команды, который чаще всех забрасывает шайбы. От нападающего он отличался тем, что имел право действовать впереди по всей ширине поля.

Вратарь Диего проверял устойчивость коньков, поправляя анатомический бандаж. Они у него отличались от тех, в которые обувались полевые игроки: более длинное и широкое лезвие, ударопрочная внешняя конструкция и укороченный задник. Только убедившись, что обеим ногам удобно, Диего принялся, кряхтя, закреплять щитки в специальных отверстиях на стакане коньков. Другие ребята так же дотошно облачались в форму, ведь в хоккее безопасность не бывает лишней ни в чем, даже если речь о простой тренировке. Этому простому правилу отлично научил их Хэнк, показав несколько шокирующих роликов о том, что бывает с теми, кто игнорирует элементы форменной защиты.

Оставшись в термобелье, – водолазка, подштанники и теплые носки – Сет приступил к личной экипировке. Он обожал эту часть процесса перевоплощения из обычного мальчика, коих на улице десятки, в мальчика особенного, в спортсмена, вроде тех, что показывают по кабельному, когда за ними следят тысячи пар глаз по всей стране во время какого-нибудь важного матча. Полное «обмундирование», если не отвлекаться, занимало у Сета ровно восемь минут. Мальчик долго оттачивал такой результат, но пока что ни с кем им не поделился, ждал случая, когда кто-нибудь предложит сделать это наперегонки, тогда он невзначай продемонстрирует свои навыки (вот бы и Хэнк увидел, его одобрение, даже молчаливое, очень важно для Сета).

Первое – тренировочная форма из прочной, но легкой синтетической ткани. Почему хоккейные кофты из полиэстера называются свитерами, хотя не имеют ничего общего с вязаной одеждой из шерсти, Сет так и не понял. Вроде бы, такое название – дань многолетней традиции, и такое объяснение, в принципе, устраивало. Главное, что форма грела не хуже вязаного свитера, и при этом в ней так сильно не потел, а адекватный теплообмен на льду очень важен (это тоже рассказывал Хэнк).

Когда Сет накидывал на себя невесомый белый верх, реальность как будто становилась иной, параллельной, где мальчик преобразовывался в другого человека, без слабостей и проблем. Этого человека заботили только скорость, сила и победа. На лопатках его красовались фиолетовые буквы в толстой черной обводке. Усеченные, с острыми углами, они ютились друг к другу так близко, как будто пытались согреться, тем самым складываясь в фамилию. Ту самую фамилию, по которой все без труда узнавали и приветствовали овациями лучшего бомбардира среди юношей Саутбери. Его номер, пятьдесят шесть, был крупно напечатан прямо под фамилией, доставая до поясницы. На груди расправил крылья логотип команды «Лиловые Драконы», похожий на фиолетового ящера из какой-нибудь старой платформерной игры, а рукава пестрили информацией о спонсорах лиги.

Пришел черед защитной ракушки на пах, с нею мальчик справился за семь секунд, он считал про себя как самый точный метроном. Поначалу было стыдно надевать подобные вещи, ведь они буквально намекали всем, что у тебя есть детородный орган, и как будто призывали всех смотреть на него, но тренер буквально на пальцах объяснил всем стеснительным, почему это лучше сделать, чем не сделать, и вопросов ни у кого не осталось (по части переубеждения Хэнк снискал лавры). Застегнув штрипки термоштанов поверх носков, Сет натянул теплые гетры в широкую черно-белую полосу, а следом фиолетовые шорты такого же оттенка, как дракон на груди и цифры на спине. Остались коньки, на них уходило больше всего времени.

Сет с большим вниманием относился к ощущениям ступни и стопы: не перетянута ли шнуровка, не ездит ли нога внутри, нормально ли заточено лезвие и не отклонилось ли оно в сторону на прошлой тренировке, ведь если центр носка и пятки подошвы не совпадает с концами лезвия, конек будет постоянно уезжать вбок, что не слишком удобно. Ошибка в экипировке чревата растяжением, переломом или неприятностью на поле, например, непреднамеренным нарушением правил и удалением, штрафными очками. Поэтому мальчики тщательно проверяли все элементы формы, пользуясь премудростями «по наследству» от тренера, чтобы не получить от него по шее.

Зашнуровавшись, как ему удобно, Сет поднялся на ноги, покачался взад-вперед, пошевелил пальцами ног: с коньками покончено, все хорошо. Но это еще не все. Теперь – защита из прорезиненного пластика, приятного на ощупь, темно-серого цвета: панцирь на грудь, щитки на колени и голень, налокотники. Зафиксированные на ремешках и фастексах, они плотно прилегают к телу, создавая чувство завершенности и защищенности, будто теперь с тобой точно ничего не случится. Вот бы носить такие же в обыденной жизни, только невидимые, психологические щитки, благодаря которым становишься уверенным в себе. Сет взялся за протектор шеи, но заметил, что их сегодня никто не надел. Тогда он тоже отложил его. Остались шлем и перчатки, но их надевали уже по пути на арену.