Забег на невидимые дистанции

Отто не обманывался, ведь даже отцовское «угу», сказанное раза четыре, выглядело вполне угрожающе. Его затрясло, а Ханна уже провалилась в сон, упустив возможность позлорадствовать над его страхом и насладиться «воздаянием за грехи». Отец зашел в комнату минут через двадцать (сначала душ, а уж потом все остальное, железное правило), но Отто показалось, что прошла целая вечность. Ожидать его шагов по лестнице, дрожа под одеялом, было пыткой.

Мужчина прикрыл дверь и не стал включать свет, довольствуясь уличными фонарями. Он догадался, что дочка уже спит, по звуку ее дыхания, а вот блеск слез в глазах сына был виден даже в полутьме. Стараясь не шуметь, папа сел на край кровати и заговорил достаточно тихо, чтобы не разбудить Ханну, но и достаточно угрожающе, чтобы сын ощутил его истинное настроение.

– Две недели без телевизора и видеоигр. Не завидую тебе, приятель. Неужели оно того стоило? Если я еще раз услышу что-то о стройках, заброшенных зданиях и так далее, срок увеличится до полугода. Ты это уяснил?

Мальчик кивнул, наблюдая, как частицы света играют на темном лице отца. Низкий грудной голос продолжил:

– И раз уж ты решил прогулять именно математику, до конца учебного года будешь посещать дополнительные занятия дважды в неделю. Не советую выражать возмущение. Запомни, сын: за все приходится уплачивать подходящую цену. В этом, на самом деле, и заключается свобода выбора. Точнее, ее побочный эффект. Ты поймешь, когда станешь немного старше.

Отто молчал, переваривая информацию. Отец задумался, затем шевельнулся и вновь заговорил:

– Пойми, мы с мамой растим вас не для того, чтобы вы угробили себя где-нибудь, где вас даже не найдут, просто потому что вам весело рисковать. Вы для этого еще слишком малы.

У Отто возникло ощущение, что отец говорит о нем и о Нине как о брате и сестре, а Ханна, которая ведет себя прилежно, здесь совсем не при чем. Странное это было ощущение. Мальчик уловил, что настроение отца изменилось в примиряющую сторону, и посмел задать вопрос:

– Пап, а Нина жива?

– Конечно, жива. Даже с оторванной ногой люди умудряются выжить, а она, к счастью, всего лишь пробила ступню.

– Я так испугался! Знаешь, что я сделал? Я промыл все водой, а потом затянул ей ногу веревкой из капюшона, так туго, как смог. Но я не знаю…

– Ты все правильно сделал. Молодец. Так она быстрее поправится.

Увидев новую волну слез, мужчина не удержался и потрепал сына за густые русые волосы.

– Все, теперь ложись спать. Или хочешь что-то еще мне рассказать?

Отто отрицательно помотал головой, шмыгнул носом и уронил голову на подушку. Однако радостная новость о состоянии Нины не оставляла ни одного шанса на сон. Какое счастье! Мама еще будет дуться на него, но папа уже почти простил, несколько дней будет для вида изображать строгость, а потом все опять станет, как было. Наверняка они оба за него испугались, представив, что их девятилетний сын мог оказаться на месте Нины.

Интересно, ее тоже заставят ходить на дополнительные по математике? Вдруг они уже договорились по телефону с мамой. Было бы не так тошно. Или ее родители больше испугались, чем разозлились? Отто не мог вспомнить, чтобы Нину всерьез наказывали за выходки, как, например, его, хотя провел в их доме множество вечеров. Мать девочки (наполовину русская, наполовину американка) всегда отстранялась, будто это ее не касалось или будто она спешила заблокировать свои истинные эмоции к происходящему (к выходкам дочери), чтобы остаться в равновесии, а отец (тут корни были сложнее – итальянские, норвежские и американские) всегда разговаривал спокойно и уравновешенно, что бы Нина ни натворила. Отто замечал, что мужчина не мог долго на нее сердиться.

Интересно, в сознании ли сейчас Нина, и если да, о чем она думает? Болит ли у нее нога или голова? Понимает ли она, как всех напугала? И что скажет папе по поводу кусачек? Возможно, в этот раз ему придется по совести отругать ее, мать Нины настоит на этом. Отто долго ворочался, его жалил целый рой вопросов, а потом пришел к мысли, что обязан обеспечить Нине триумфальное возвращение в школу. Иначе все это было зря.

Весь срок ее выздоровления учащиеся обязаны обсуждать случившееся и с любопытством ожидать ее выхода на занятия. Обеспечить ажиотаж в его силах, не зря же Отто стащил со стройки пробитый кроссовок. Осталось дождаться, пока все уснут, пробраться с ним в ванную и привести в приличное состояние. Мальчик планировал отмыть обувь от крови, но не слишком тщательно: нужно произвести впечатление на учеников, но не привлечь внимания учителей. Он так переволновался, что в эту ночь даже не смог заснуть.

***

Матери Отто пришлось почти каждый день звонить родителям девочки и справляться о ее состоянии. Идти у кого-то на поводу было настолько не в ее стиле, что остальным членам семьи оставалось только гадать, отчего ее принципы резко изменились. Несмотря на статус провинившегося и вообще-то наказанного, сын требовал этого от нее, и она принимала его условия, удивленная тем, как сильно Отто переживает.

Искренность его мотивов не попадала под сомнение, и родителям обеих сторон пришлось признать, что их дети подружились крепче, чем они полагали. Каждый день, возвращаясь домой из школы, мальчик первым делом спрашивал, есть ли какие-нибудь новости из госпиталя, а Ханна фыркала и закатывала глаза. Один раз они крупно поссорились на этой почве, после того как сестра за ужином заявила, что Отто никогда так не беспокоился о ней, как беспокоится о своей подруге, даже когда был повод, например, когда Ханна тяжело болела корью. На что мальчик спокойно ответил, что она никогда не сделает ничего рискованного и смелого, опасаясь потерять благосклонность учителей, а за лицемерие он ее уважать не будет.

Девочка разозлилась, разбросала еду и посуду по столу и наговорила таких вещей, что тоже попала под наказание. Их обоих отправили на задний двор, собрать весь мусор до мельчайшей бумажки, чем они и занимались молча, игнорируя друг друга (как будто кричать и ругаться могли только при свидетелях, а наедине аналогичное поведение становилось ниже их достоинства). Похоже, это были единственные в мире близнецы без пресловутой ментально-эмоциональной связи или хотя бы намека на взаимопонимание, о которых обычно говорят в вечерних телепередачах, и если бы не внешнее сходство, Ханну и Отто Биллингсли можно было бы счесть не родными, а просто сверстниками.

Ханна мечтала, чтобы Нина не возвращалась из госпиталя. Это было жестоко с ее стороны, но подавить истинные желания не представлялось возможным. Она ненавидела эту девочку, и не без причины. Нина украла у нее брата, нагло похитила все его внимание, как будто была чем-то лучше Ханны (очевидно, что ничем не лучше). Нина не любила Отто так, как любила она, но по неведомой причине брату на это было все равно.

Иногда он вел себя, как будто слепой и глухой, а заодно и тупой, но она все равно мечтала больше времени проводить с ним вместе. Ее привязанность выражалась в неприемлемых, отталкивающих формах, словно грубая и жестокая ревнивица питала злобу и к сопернице, и к предмету обожания. Ханна не понимала, что на месте Нины могла бы быть любая другая девочка, которая будет максимально не похожа на сестру. Поэтому устранить Нину еще не значило вернуть себе брата. На самом деле, уже ничто не способно его вернуть, и она сделала для этого все – своими руками.

Тем не менее, эти две недели в школе без Нины были раем даже несмотря на ажиотаж вокруг пробитого кроссовка. История о том, как все произошло, поведанная Отто с предельной честностью (приукрашивать оказалось нечего), путешествовала из уст в уста, ежедневно обрастая новыми подробностями и превращаясь в одну из тех школьных легенд, которые рассказывают старшеклассники во время бойскаутских походов. Ханну происходящее раздражало, но разговоры о Нине были приятнее, чем ее физическое присутствие (это пришлось признать как очевидный факт).

Теперь она могла сесть с братом за одну парту, что и делала на каждом занятии, и в столовой они тоже садились вместе, иногда даже общались о чем-нибудь. Несмотря на взаимную обиду, Отто не сопротивлялся, а Ханна делала вид, что ей все равно и ничего особенного не происходит. Внутренне она радовалась и ощущала странное спокойствие рядом с братом, а Отто в ее компании приходил к выводу, что у них с сестрой очень противоречивые взаимоотношения, но зато честные и искренние, и возможно, когда-нибудь время все это исправит.

Бывало, наблюдение за сестрой (как она ест, не глядя на него, или как достает из рюкзака учебники, задумавшись о чем-то) вызывало в нем странное тихое умиление, но высказать его означало лишить эту эмоцию правды. Мальчик знал, что все-таки любит сестру, очень вредную, очень ревнивую и жадную сестру с характером стервы начиная с малых лет, от этой мысли ему становилось тепло и появлялась надежда, что их вражда – временное явление, что когда-то они будут вспоминать об этом и смеяться…

На следующий же день после происшествия на стройке учеников оставили после уроков, собрали в общем зале на втором этаже и провели серьезную воспитательную беседу на тему посещения заброшенных и безлюдных местностей и проникновений на закрытые территории. Описание уголовной ответственности и очевидной опасности подобных поступков для здоровья и жизни должны были, по убеждению директора, напугать учеников, образумить их, обозначить риски и чреватость, но на деле возымели непредсказуемый эффект: многие стали завидовать Нине и мечтать оказаться на ее месте.

Мероприятия дисциплинарно-воспитательного характера лишь подогрели всеобщий интерес к ее личности и сформировали в инфополе школы вполне определенный образ бесстрашной хулиганки, которая в девять лет уже нарушает законы штата, и жизнь ее полна рискованных авантюр и приключений, за которые расплачиваются, к слову, родители (деньгами и репутацией), но это уже мелочи.

Но это было еще не все. Несколько дней спустя педагогический совет школы пригласил специалистов – врача, спасателя и офицера полиции, чтобы они поведали ученикам, как поступать в различных экстренных ситуациях, и показали, как оказывать пострадавшему первую медицинскую помощь. На удивление, школьники всех классов на протяжение нескольких часов слушали очень внимательно и задавали много уточняющих вопросов, моделировали ситуации, прося совета, как в них лучше действовать (учителям оставалось надеяться, что хотя бы часть этих ситуаций позаимствована из фантазии, а не из личного опыта), так что польза такого собрания не нуждалась в доказательствах (хотя была одна девочка, которая бы и с этим поспорила).

Используя заинтересованность детей на почве конкретной ситуации, что стала причиной их появления здесь, специалисты сначала разобрали происшествие с профессиональной точки зрения, затем вложили в юные открытые умы множество полезных знаний. Разумеется, всякий раз подчеркивалось (довольно нейтрально), что не стоит поступать, как Нина, но если беда случилась, а от этого никто не застрахован, нужно точно знать, что делать, чтобы все обошлось наименьшими жертвами. И нельзя идти на риски, если ты не подготовлен расхлебывать последствия.

Медик попросил Отто рассказать, как он поступил, когда увидел, что Нина потеряла сознание, и мальчик с готовностью ответил. Его действия похвалили, назвав почти единственно верными при отсутствии каких-либо дезинфицирующих средств, и так далее. Отто очень гордился тем, как все сложилось, но начинал уставать от всеобщего внимания: до поры до времени оно концентрировалось на нем как на единственном свидетеле. История обошла даже старшие классы, и некоторые ученики (скажем прямо – многие), ранее не подозревавшие о существовании «этой Нины», теперь интересовались и хотели посмотреть на нее.

Находясь на лечении, Нина даже не подозревала, что происходит в школе и как случившееся с нею всколыхнуло учеников (да и учителей тоже). Если бы девочка знала о назревающем цунами, который рос на горизонте без ее ведома и согласия, она бы захотела все это прекратить, а еще лучше – предотвратить, запретить Отто приносить в школу ее кроссовок и что-либо рассказывать, а родителей попросить придумать историю про грипп или кишечную инфекцию, словом, оставить происшествие в тайне.

Ни о чем не переживая, Нина постепенно выздоравливала, играя в коридорах больничного отделения с детьми из соседних палат, у каждого из которых тоже была какая-нибудь травма, но это уже не имело значения. Своими историями они поделились в первый же день, после демонстрации повреждений и выяснения, у кого они круче (то есть тяжелее). Но это соревнование быстро наскучило, и теперь дети проводили время вместе: носились по этажу, воровали леденцы на стойке регистратуры, стучали в другие палаты и убегали, играли в монетку, катались по коридору на кресле с колесиками, если удавалось его умыкнуть. Скучно им не было, развлечения находились сами собой, поджидая на каждом шагу.

Первое время, когда Нину приходили перебинтовывать, ее забавляло приподнимать ногу и смотреть на что-нибудь через отверстие в ступне. Своеобразный монокль отвлекал ее от боли и веселил всех в палате, медсестра делала вид, что злится, но на самом деле подавляла улыбку. Ежедневный ритуал девочки задерживал ее, но она не находила в себе сил запретить этому непосредственному ребенку радоваться – пусть даже столь странной вещи, как пробитая ступня (не каждый ребенок может такому радоваться). К тому же, это развлечение не могло длиться вечно.

К сожалению девочки, рана быстро затягивалась благодаря применению биоклея, антибиотиков, а затем и хирургических швов. Отверстие становилось уже и уже, вызывая чудовищный зуд (потому что заживает, – говорила медсестра), потом и вовсе стянулось, а мальчик с разбитым виском сказал, что след после снятия шва похож на ощипанную куриную задницу, за что Нина пообещала разбить ему и второй висок.

Тут-то девочка и начала ходить и даже бегать вопреки предписаниям лечащего врача. Из-за активности неугомонной пациентки рана, что должна была равномерно зажить в состоянии покоя, вместо этого растягивалась и кровоточила. Поэтому к концу лечения у девочки остался бугристый рубец, похожий на неровный клевер, как будто ей на ногу накапали воска – оттенком чуть более светлого, чем кожа, – и рука со свечой тряслась.

Девятилетнего ребенка в действительности мало волновала форма шрама на ноге (сравнение с куриной жопой было обидным, но быстро забылось), ей хотелось поскорее покинуть госпиталь и вернуться к обыденной жизни. Она ужасно соскучилась по родителям и даже по школе. Однако в глубине души Нина решила никому не показывать ступню без жесткой необходимости и в целом поскорее забыть эту неприятную историю, изобличающую ее слабые стороны.

В день выписки Нина услышала разговор врача с родителями. Он предупреждал, что ногу лучше не травмировать повторно и приложить к этому все усилия, а также время от времени ступня может неприятно ныть на погодные изменения или если перетрудить ее, например, слишком много бегать, а также, из-за повреждений некоторых связок, возможны судороги. Озвучивая неизбежные последствия полученной травмы, доктор краем глаза наблюдал, как Нина бегает по этажу вприпрыжку, прощаясь со всеми, с кем успела здесь подружиться, и обреченно вздыхал (такую же обреченность он заметил и во взгляде матери девочки). Вряд ли с таким гиперактивным ребенком его инструктаж имеет шансы оказаться полезным, а предписания – соблюденными.

Один пункт он забыл обозначить, а может, и вовсе о нем не знал, – звон в ушах и боли в переносице, которые постигнут девочку лишь через полгода как пожизненное последствие столкновения головы с железной трубой на большой скорости. Но все это потом, а сейчас персонал третьего этажа госпиталя святой Марии мысленно прощался с главной забиякой и уже начинал скучать по ее вездесущему «стеклянному» смеху.

Накануне первого учебного дня после инцидента Нину беспокоило только освобождение от физкультуры на два месяца (с вероятностью продления этого срока, если так сочтет хирург). Если бы ей намекнули, что все этим кончится, она бы точно не полезла на ту кучу хлама. Что же теперь она будет делать? Играть с кем-нибудь в шахматы? Сидеть и смотреть, как другие дети, счастливчики со здоровыми ногами, бегают, прыгают и играют в волейбол? И так два месяца?! Это будет пытка даже похлеще дополнительных по математике, которые обязан посещать Отто (она слышала об этом от своих родителей).

Но кто же мог подумать, что настоящая пытка начнется, как только Нина, прихрамывая, появится на школьном дворе между двумя корпусами школы Мидлбери? Сначала все просто глазели, переговариваясь и не пытаясь приблизиться, но с каждой минутой людей собиралось все больше, ученики даже звонок на урок проигнорировали по непонятной причине. Нина замерла на месте, высматривая Отто, с которым всегда встречалась примерно здесь, в шаге от питьевого фонтанчика, отключенного на осенне-зимний период.

Мальчик не появлялся, и Нине стало не по себе от количества неприкрытых взглядов в свою сторону. Они давили, словно стены, вызывая приступ клаустрофобии. Девочка искренне недоумевала, в чем дело, не догадываясь сложить воедино свою хромоту и всеобщее любопытство. Раньше никто на нее так остро не реагировал, что же случилось, пока ее не было?

Неужели Отто сегодня так и не появится в школе? Он обязан прийти, это же ее первый день после лечения, и мальчик об этом знал, их мамы созванивались, обе семьи отлично понимали, как дети друг по другу соскучились, и позволяли им немного пообщаться по телефону. Отто должен был ждать ее тут, так где же он, и как это связано с поведением остальных?

Задаваясь вопросами и упрямо ожидая друга на их месте, хотя звонок уже прозвучал (лучше опоздать, но прийти с ним вместе), девочка не заметила, как окружающие разных возрастов стихли, ожидая чего-то, даже старшеклассники, покуривая на своей половине двора новомодные электронные сигареты, поглядывали в сторону питьевого фонтанчика, маскируя любопытство напускной развязностью в общении друг с другом.

– Ты Нина, да? – спросил подросток лет четырнадцати в модной белой куртке и красной бейсболке с нашитой эмблемой NASA.

Девочка отстранилась и нахмурилась, на всякий случай увеличив дистанцию между собой и собеседником. Она опиралась на здоровую ногу, перекинув на нее основной вес тела, а поврежденную уже по привычке отставляла чуть в сторону, облегчая ей участь.

– Да это точно она. Не видели разве, как хромает? – вмешалась какая-то девочка, возрастом примерно ровесница первого.

Нина осмотрела их лица и заметила потаенное ожидание. Ожидание того, когда она сама заговорит.

– Откуда вы все меня знаете?

– Тебя знает теперь вся школа.

– Ты разве не в курсе? – подал голос мальчуган лет одиннадцати в теплой джинсовой курточке с молочным меховым капюшоном. Нина повернулась на него.

– В каком смысле?

– Отто нам все рассказал.

– И даже показал твой ботинок.

– А очень больно было?

– Больнее, чем когда зуб вырывают у дантиста?

– А гвоздь был ржавый?

– Какого размера он был?

– Много крови потеряла? Ходить больно, наверное?

– Хочешь, мы поможем тебе дойти до класса?

– Ты покажешь свой шрам? Ведь точно остался шрам, да?

– Реально, покажи его! Сними ненадолго обувь, мы просто посмотрим, трогать не будем, обещаю.

Нина не успевала переводить взгляд с одного лица на другое, и все они почему-то казались ей одинаковыми.

– У нас тут благодаря тебе несколько дней уроки отменяли, чтобы познакомить с техникой безопасности и научить оказывать первую помощь.

– Ты крутая, Нина! – выкрикнул кто-то из задних рядов, потеряв надежду пробраться вперед.

– Так что, расскажешь нам теперь сама, как все случилось? В какой момент ты потеряла сознание? Как это было?

– Нам очень интересно, Нина, это правда.

– А твоих родителей оштрафовали за то, что ты проникла на закрытую территорию? – этот голос девочка узнала, явно голос одноклассника, но она не успела понять, кого именно.

– Я слышал, что «Юлитед Индастриз» уже обо всем знают и ликвидируют стройку. Так что ты последняя, кто на ней побывал!

– Ну разве это не круто?

Нине хотелось побежать. Сорваться с места и бежать до самого класса, распихивая и расшвыривая всех, кто попадется на пути, но предстоящая боль в ноге отсекала эту идею, и девочка просто закричала, чтобы прекратить поток вопросов и остановить толпу школьников, которая медленно сгущалась вокруг нее. Впервые в жизни она начала бояться людей. От ее крика птицы шумно взлетели с деревьев. Девочка отдышалась и ответила:

– Я не хочу. Ничего. Рассказывать.

Припадая на одну ногу, она направилась в сторону своего класса, а прибежавший на крик учитель разогнал остальных по своим урокам. Отто и Ханна сильно опоздали – у их отца на полпути сломалась машина. Увидев Нину, мальчик улыбнулся и занял место рядом с нею, сохраняя таинственное молчание. К этому моменту ее настроение выровнялось, но раздражение, усиленное непониманием новый темы из-за пропусков, оставалось.

За половину урока одноклассники написали и передали ей порядка десяти записок незаметно от учителя. После третьего послания Нина перестала их разворачивать, после пятого – начала рвать бумажки. В них было одно и то же разными словами, а ей совершенно не хотелось это обсуждать. Когда Отто сел рядом с нею, мгновенно забыв о сестре, с которой вошел в класс (Ханне пришлось довольствоваться задними партами, ибо главная соперница вновь ворвалась в ее жизнь и отняла брата, а все нормальные места оказались заняты), Нина передвинула к нему гору бумажных кусочков, вызвав недоумевающий взгляд друга.

– Что ты сделал? – шепотом спросила она.

– Обеспечил тебе известность. Разве мы не этого хотели?

– Отто, мы шли туда, чтобы что-нибудь стащить и похвастаться среди своих, в узком круге лиц, но не всей же школе! Я не для того полезла на гору строительного мусора, чтобы история стала достоянием общественности. Мне во дворе прохода не давали!

– Я и не рассказывал всей школе, оно как-то само разошлось, честно.

– Я не хочу и не буду ни с кем это обсуждать, – девочка указала хмурым взглядом на порванные записки. – Мне хватило разговоров с родителями и врачами, тошнит уже. Даже офицер полиции приходил.

– Ты не представляешь, как сильно я за тебя переживал.

– Разговорчики в классе! – учительница ударила указкой по доске, заставив присутствующих инстинктивно вжать голову в плечи, и обвела их испытующим взглядом, но так и не сумела вычислить, кто шептался. – Первое предупреждение, – прошипела она и отвернулась.

Дети замолчали, продолжив слушать тему. Никто не хотел бы получить второе предупреждение. Отто незаметно порылся в клочках записок, складывая, словно мозаику. Некоторые вопросы вызвали у него улыбку, прочие звучали довольно назойливо. Сделав вид, что записывает конспект в тетради, мальчик написал:

«Если бы месяц назад тебе сказали, что скоро тебя будет знать вся школа, ты бы поверила?» – и легонько толкнул Нину локтем, привлекая внимание. Девочка попыталась скрыть ухмылку, но рядом с Отто ей это не удалось. В своей тетради она написала ответ:

«А нужно было всего лишь продырявить ногу».

Отто чуть не прыснул смехом, но, к счастью, сдержался. После урока он вывалил ей все, как было. Узнав, что происходило в школе в ее отсутствие, Нина покачала головой и промолчала. Сложно было давать комментарий столь неоднозначной ситуации, когда тебе нет и десяти лет. Мысленно она надеялась, что скоро интерес к ее персоне поутихнет (не может же это длиться вечно, найдут себе новый объект и отстанут), но какого ребенка не порадует мысль о внезапно свалившейся популярности? Приходилось вкушать ее плоды, иногда обнаруживая в этом некоторые плюсы.

Первый кирпичик в социальный портрет Нины был положен рукой несчастного случая, и все дальнейшее будет только укреплять сложившийся в умах образ. Она ощущала этот процесс, хоть и не сумела бы сформулировать словами, но не знала, радоваться или расстраиваться. С Отто они еще долго обсуждали случившееся на стройке, отбиваясь от зевак и разыскивая места, где хотя бы на перемене могут побыть вдвоем.

Так прошел ее первый день, а на следующий последним уроком была физкультура. Нина впервые не занималась, а просто сидела в зале, и это настолько ее угнетало, что хотелось испортить настроение абсолютно всем, но она сдерживалась, чтобы не превратиться в Ханну. Многие оставили ей на хранение свои мобильники, в которые разрешили поиграть, чтобы убить время, но даже перспектива почти час рубиться в пинбол не скрасила одиночества.

Сидеть на месте, когда все вокруг двигаются, визжат и бросаются баскетбольными мячами, как будто хотят разбить друг другу головы или как минимум оставить с синяками, давалось Нине с очевидным трудом. Несколько раз она порывалась встать и побросать мяч в кольцо, но учитель бдительно возвращал ее на место, пока не потерял терпение.

– Если тебе здесь не сидится, топай в зал в западном крыле. Посидишь тихо и посмотришь, как старшеклассники играют в хоккей.

– Хоккей?

– Да. У них сейчас как раз тренировка. Скажешь, что я тебя прислал, потому что ты мне надоела. Если тебя вообще кто-то там заметит. Все! Бегом, то есть, шагом… марш! Только медленным и осторожным шагом, поняла ты меня, стихийное бедствие в теле ребенка?

– Сэр, так точно, сэр.

– Все, брысь отсюда.

Остаток занятия девочка действительно наблюдала за тренировкой сборной школы Мидлбери по хоккею, отмечая, что это чем-то напоминает обожаемый ею пинбол. Никем не замеченная, она расположилась на самом верху трибун, где почти не было света, позабыв обо всем, включая многострадальную ногу и внезапную известность. Зрелище так увлекло ее, что девочка замечталась о карьере хоккеиста (до этого дня она грезила стать каскадером). Ясно увидела себя в белой форме с красными цифрами на рукавах, со щитками на коленях, с клюшкой и на льду, возможно, без пары зубов, но это мелочи жизни.

Мысль, что она будет приходить сюда дважды в неделю и тихонько подсматривать, изучая правила игры и слушая взрослые выкрики порой приятно нецензурного толка, пульсировала в голове и заставляла Нину неосознанно ускорять шаг, что вызывало легкое покалывание в ступне.

Но если мечтаешь стать спортсменом, нужно уметь терпеть боль. Нина умела.