Read the book: «Книга моих побежденных страхов. Зажмурься, улыбнись – и ты снова в детстве!»

© Маруся Юрьевна Гагарина, 2019

ISBN 978-5-0050-3196-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тем, кто научил меня не бояться

Начало

– Она уже уснула?

– Почти. Извините, нужно идти, – миловидная девушка в халате старается говорить как можно мягче. – Все будет в порядке.

Фраза дежурная, и вряд ли маме легче от того, что она её услышала сейчас. Вокруг меня, будто солнечные зайчики, прыгают разноцветные пятна, а потом наступает ватная, рыхлая темнота.

– Мам, больно! – пытаюсь убрать прозрачную трубочку катетера я. – Щиплет!

Она улыбается в ответ, на глазах слезы, но старается держаться, я вижу. И помню все в деталях: мне два года, стены больницы, много белых халатов – они, будто шумная птичья стая, летают по длинным коридорам. Серые, будто речные камушки, глаза внимательно осматривают пространство, и мне совсем не страшно: только хочу, чтобы убрали ненавистные трубки, а ещё – поехать домой.

Похоже, это был последний раз в моей жизни, когда я совсем ничего не боялась и смотрела на мир, как на большую коробку с игрушками.

Нарушитель

– Маленькая дрянь! Выходи живо, все равно же найду!

Я едва успеваю перевести дыхание от бега, стараюсь не делать резких движений: сарай, в котором прячусь, битком набит садовым инвентарем. Но я не отличаюсь грацией, и тонкая ручка огромных граблей больно бьет по затылку:

– А-а-а! – не могу удержаться я. Падает ещё что-то: кругом стоит звон, будто одновременно разбилась сотня глиняных чашек. Сердце так колотится о грудную клетку, что, кажется, вот-вот переломит самую тонкую кость и вылетит на свободу. Скрипит дверь, и я вижу малиновое от злости лицо сестры, в стёклах очков пляшут злые огоньки:

– Ну, все! – вопит она. – С меня хватит! В садике после обеда спят! – и хлопает меня пониже спины.

– Н-но я-а же не в са-адике! Бабушка разрешала просто лежать и чита-ать! – меня захлестывают вселенская обида, тоска по бабуле и моим любимым книжкам, которые теперь, в тихий час, мне запрещено брать в руки.

– Ты – ужасная сестра! – я ужом вьюсь в её руках, пытаясь освободиться. Безуспешно: они вцепились в подол платья мертвой хваткой.

– Что я тебе обещала, забыла уже? Что делают с теми, кто не слушается? Дрянь такая! – хлесткое слово снова вырывается наружу. – Пошли-ка!

– Правильно говорить – «пойдём!», – дрожаще-хлюпающим голоском вставляю я, поражаясь собственной смелости и дерзости. – А ещё в школе учишься!

Я знала, что пожалею о сказанном, но ужас перед наказанием сестры мгновенно съеживается, все в ссадинах плечи расправляются. Странное чувство: горжусь собой одновременно с готовностью умереть от страха.

Она тащит меня в подвал: там сыро, странно пахнет и рядами стоят банки с заготовками, а ещё темнота – хоть глаз выколи.

– Посидишь, подумаешь над своим поведением! С крысами! – последнее слово она выпаливает особенно громко и от души хлопает тяжелой крышкой.

Я шумно дышу, кажется, отсюда крысы унесли весь воздух – иначе как объяснить почти полное его отсутствие? На подмогу, как всегда, приходит воображение: серые создания ловят лапками невесомые облачка и аккуратно опускают их в заплечные холщовые мешки. Поймав все, что летало в бархатной тьме, они подмигивают друг другу и длинной вереницей отправляются в обратный путь, по своим уютным норкам. Интересно, как у них там? Крохотные стульчики, кроватки, чай, наверное, пьют, за столиком, накрытым кружевной скатёркой, дуют на горячее так, что длинные усы подрагивают…

– Я дома! – папин голос невозможно не узнать.

Сестра спешно освобождает меня из заточения, стараясь не смотреть в глаза отцу.

– Не слушалась вот опять, – оправдывается она.

Он хмурится ей, улыбается и подаёт мне руку, а я глазами отвечаю: «Не волнуйся, я победила!».

Когда есть тот, кто крепко и нежно держит тебя и твоё сердце, в этом мире нечего бояться, даже если на пути внезапно случается двоюродная старшая сестра, а тебе всего пять.

Искорки и зубы

Лето – это отдельный, совершенно особенный сорт счастья. Это щеки, перемазанные ягодным соком, сладковатые травинки во рту, звон прозрачных стрекозиных крылышек, сон в копнах душистого сена. И прогулки!

– Лаймка, Лайма! Гуля-ать!

Огромное облако рыже-белого пуха накрывает меня с головой, пытаюсь нащупать стальное колечко на ошейнике. Наконец, успешно, и я защелкиваю на нем карабин поводка. Тяжело дыша от июльской духоты, моя верная подруга ложится рядом: запускаю ладошку в длинную струящуюся шерсть. Под светом ярких лучей волосинки кажутся золотыми: по ним то там, то тут пробегают крошечные искорки. Вот бы одолжить немного драгоценных длинных ниточек и изготовить себе чудо-панамку! А что? Мама вязала мне такую голубую: только ведь она совсем обычная. А эта защищала бы меня от всего плохого, что только есть на свете…

Мы идём по улице – обе горды собой и друг другом, и улыбаемся. Да, представьте, собаки тоже умеют улыбаться!

Вижу друзей, бегущих навстречу, вместе мы заворачиваем на пустырь под горой. Случайных прохожих здесь нет, и я отцепляю карабин. Мишка держит за пазухой мяч, громко выкрикивая слова считалочки: звучит последнее – и мы бросаемся кто куда. Лохматое облако звонко лает и пытается догнать сразу и мяч, и нас. Мы захлебываемся хохотом, падаем на изумрудную мягкую траву, и длинный язык щедро облизывает наши загорелые лица.

В попытке перевести дух поднимаю глаза на линию горизонта: со склона, опираясь на толстую палку, спускается старичок. Я знаю его: в детстве покалечился, и это отразилось на рассудке – почти не говорит, больше общается звуками. А ещё он пастух – водит козье стадо по полям и лугам. В голове мелькает что-то, и я уже, с поводком в одной руке и с кепкой в другой, кричу:

– Лайма, ко мне! – она и ухом не ведёт, трусит к нему – пушистый хвост развевается на ветру опахалом. Бегу со всех ног за ней, и тут, будто в замедленной съёмке, вижу, как он заносит руку над её головой – хочет погладить. Я обмираю от страха: собак этой породы, даже очень добрых и воспитанных, ни в коем случае нельзя гладить по голове, там нервы у них, папа рассказывал…

– Нельзя!… – ору не своим голосом и лечу к ним. – Не троньте её-о!

Слишком поздно. Раздается грозный, почти львиный рев, и я вижу кровь, много красной-красной крови. Ненавижу этот цвет с детства.

Пастух прижимает раненую руку к груди и глухо стонет. Поднимаю с земли длинную хворостину и замахиваюсь на собаку:

– У, негодная! – ветка, протяжно вжикнув, разрезает воздух. – Плохая, плохая! – негнущимся пальцами прицепляю поводок. Лайма грозно рычит, крутит мордой. В меня вселяется решимость:

– Мишка, Вань! – мальчишки уже рядом.

– Эх, и сильно прокусила!

– Вообще, смотри, тут уже лужа натекла!

– Хватит болтать! – командую я. – Ведите его к бабе Рае, быстро!

Ванька в шестом классе, Мишка, как я, в третьем, но оба высокие и крепкие. Покидают поле боя медленно: мужчина шатается от слабости. Козы нервно семенят за ними – со стороны посмотреть – странная процессия!

Маленькая Наташа плачет: ей только четыре, Ксеня пытается успокоить малышку:

– Лайма хорошая, просто чужих не любит, не плачь! Манька! – я поднимаю голову. – Вот это ты храбрая, а! Я бы сразу растерялась, рот открыла!

– Угу, – угрюмо киваю я, пнув ногой земляную кочку. Колени трясутся, пальцы сжимают испачканный поводок, моя лохматая подруга пристыженно сопит прямо у меня за спиной, а я вслух громко и властно (насколько могу в данный момент) приказываю:

– Домой!

У калитки отец. Подхожу к нему почти вплотную, передаю веревку поводка и чувствую, как мои губы дрожат, понимаю – слишком заметно:

– Папа, а она… а я… – не в силах больше сидеть внутри мой непрожитый страх вырывается наружу бурлящим потоком слез.

– Молодец, молодец, – широкая ладонь гладит меня по макушке. – Я знаю всё, несильно она его, разберемся… Не растерялась! Ты такая смелая!…

Смелая? Я? Кто бы мог подумать, что через несколько лет от храброй отчаянной Маньки не останется ничего?

Футболисты

А у вас есть лучший друг?

У меня есть – Мишка! Темные растрепанные волосы, карие глаза, младше меня на десять месяцев, любит апельсиновый фруктовый лед и лазать по деревьям. Еще он никогда-никогда не плачет, не умеет, наверное. Ну, или очень мужевтс… мужисты… мужественный – вот! Короче, он – мой супергерой!

Когда городские ребята уезжают, мы почти не успеваем соскучиться. Оно и понятно, ведь мы есть друг у друга и этого вполне достаточно. Ванька с соседней улицы как-то назвал нас сладкой парочкой, за что потом здорово получил! Мы – не парочка какая-нибудь, а друзья, пусть знает себе!

В июле у Мишки юбилей, целых десять человеческих лет, а это совсем не шутки! И к столь знаменательному событию Мишкин дядя преподнес любимому племяннику новый футбольный мяч – кожаный, сверкающий черными и белыми пятнами, как и полагается любому уважающему себя мячу. За праздничным столом мы думали не о торте, увенчанном масляными розочками, а о побеге на наше поле, чтобы, наконец, опробовать подарок в деле.

– Чур, я на воротах, – голос друга звонким эхом проносится над пустырем, – А потом смена игрока. Мань, бей уже давай!

Я изо всех сил ударяю по мячу. Мишка молнией бросается в угол воображаемых ворот (ими нам служат два деревянных столбика) и через мгновение вижу его испачканную, но счастливую физиономию:

– Спорим, ты так не сможешь? Я ж мальчишка, лучше ловлю, и скорость выше, да я…

– Бей! – встаю на ворота, страха нет никакого, каждая клеточка моего существа готова к бою. – Только учти, если поймаю, ты проспорил! И сделаешь все, что я скажу, идет?

– Идет! – легко соглашается он. – Все равно же проворонишь!

Слышу звонкий хлопок. Почему, когда мяч летит на тебя, кажется, будто он заслонил собою все небо? Расставляю руки и зажмуриваюсь… Есть! Он мой!

– Поймала-а-а-а-а! – вне себя от радости воплю я. – Ну всё, проспорил, значит!

По лицу вижу – расстроен, но виду старается не подавать.

– Ну, чего там ты придумала, говори.

– А! – потираю руки я. – Ты ж говоришь, отличный игрок, так?

– Ну… – неуверенно тянет он, – Так..

– Тогда беги во-он туда, где сосна, и оттуда подавай. Долетит до меня, значит, и вправду хорошо бьешь!

– Согласен, – лицо его становится серьезным, брови сдвинуты. – Так я пошел?

Киваю. Мишка хватает подарок и во всю прыть несется к указанной точке. Внутренне посмеиваюсь: сейчас посмотрим на этого футболиста!

Вдруг стремительно удаляющаяся фигурка моего лучшего друга пропадает из виду. Упал! Вот, растяпа!

– Ой-ей, – беззлобно хохочу я, – Таких в команду не берут!

Однако Мишка не торопится подниматься. Темный тоненький силуэт лежит на земле. По спине пробегают противные колючки, в горле моментально образуется пустыня, а ног не чувствую совсем – будто одолжила их у старенькой бабушки Зины, живущей в начале нашей улицы.

– Ми-и-ш, – кричу я. – Хватит твоих шуточек!

Нет ответа. Бегу, лечу, клянусь, в тот момент у меня были огромные крылья. Длинные ресницы опущены, руки-ноги разметались по мягкому травяному настилу. Решение приходит в долю секунды: собрав все возможные силы, я хлопаю его по щеке. Мишка, наконец, приходит в себя, в глазах читается боль.

– Маня, – шепчет он, – Манечка… Нога.

Перед глазами у меня все плывет, когда выхватываю из общей картинки две яркие детали – «розетку» из разбитой бутылки, вкопанную в землю, и то, что несколько минут назад было вполне себе целой ступней в зеленой кроссовке, а теперь – что-то красное и мокрое.

Я ненавижу себя и мяч. Себя – больше.

– Вставай, держись за меня! Нам домой надо!

– Ага, я доскачу на одной, – скрипит зубами друг, пошатываясь. Ни слезинки – вот, где настоящая сила!

Мы двигаемся со скоростью улитки, кажется, даже мир замедлил свой ход, а в голове стучит глупый, но на тот момент очень важный вопрос: «Сколько литров крови у Мишки еще осталось?»

Помню противную сирену скорой, я хлопаю своего лучшего друга по плечу и повторяю:

– Хорошо, все будет хорошо.

– Спасибо тебе, Мань. Ой, а мяч-то я там оставил!