Read the book: «Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй»

 
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь…
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь…
 
 
Но ведь я не вернусь.
 

Р. Рождественский

…Доктор Рамон поинтересовался, что я имел в виду, когда говорил о состоянии потерянности, и я ему ответил, что это когда нет ничего и никого…

Эмиль Ажар (Ромен Гари). Вся жизнь впереди

Благодарность

Моей жене – Элеоноре.

Ольге Орловой – за помощь в подготовке к изданию.

Всем друзьям – за умеренную критику.

К читателю

Эта книга вроде бы ни о чем. Даже весело читать про различные происшествия, что случаются с героем.

И любовь имеется. Разная. Взаимная. Непонятая. Невостребованная.

И жизнь не короткая. Но наступает минута, когда наш герой начинает чувствовать: на него надвигается. Он пытается бежать от этой опасности. Не получается.

Иногда все путается, заволакивает мозг каким-то туманом. И герой наш уже себя-то осознает с трудом. Но все равно ясно, что без любви жизни нет. Даже в такой большой стране, в которой герой долго проживал, любовь была. Просто ее постоянно рекомендовали не показывать. Лучше показывай энтузиазм.

Но любовь прорывается. Она часто нелепая и неудавшаяся. Но не исчезает, и до последних дней, уверен, он знает, что без любви жить невозможно.

По вечерам, уже в совершенной старости, герой наш сидит в кресле. Не может быть, чтобы его забыли. Вот, кажется, стучат.

– Входите! – кричит Маркел. – Дверь открыта.

Часть I

Глава 1. Разъяснение

– О-хо-хо, эх, ух, ух…

Эти и другие звуки несутся теперь из моей кровати. Это значит, я проснулся и собираюсь поменять место пребывания. То есть покинуть кровать, несколько шагов по комнате – и заняться анализом тела: все ли на месте. В смысле членов. Нет, не то, что вы представляете, дорогой читатель. Я имею в виду члены тела, разные. Ноги, руки. Шея. Голова. И главное – что там, в голове.

Да, пока не забыл. Зовут меня Маркел Казаркин. Так в школе меня называли.

Теперь о главном. Зачем я это пишу. И еще пытаюсь утомить тебя, дорогой читатель, чтением. Зачем?

Зачем – не знаю. Но! Доктор, который работает по вопросам старости (а есть и глазнюки, и ушнюки, и п…ки – эти по женскому делу), как бы его назвать… герпентолог¹, что ли? В общем, я у него был. Принес даже снимок мозгов. Моих, чьих же. А он ничего и смотреть не стал.

– Скажите-ка мне, голубчик, – говорит, – за какую футбольную команду вы болеть изволите?

Я от удивления ответил:

– За «Динамо», Москва. Болею аж с сорок четвертого года.

– Это хорошо. А по ночам часто встаете? Ну, по малой нужде, например.

Отвечаю:

– Да от двух до пяти раз, профессор.

– Вот-вот, я только два раза, но регулярно. Как говаривал наш вождь, Ленин… – тут он внимательно на меня посмотрел, прямо в глаза. На секунду мне показалось: я в ГПУ, – главное в нашем деле – пунктуальность, не правда ли?

И доктор залился таким смешком, что уж точно я решил: или я сошел с ума окончательно, или доктор сбрендил и ждет места в палате у коллеги Ганнушкина.

Дальше вопросы пошли и того хуже.

– А как зовут вашу супругу, батенька?

– Какую?

– Ну, с которой вы пришли и ждет она вас в коридоре.

– Да нет, не помню. Это которая, вторая или четвертая²? Доктор, вы меня просто с мыслей сбиваете.

– Голубчик, мне все ясно. У вас типичный склерозус вульгарис³. Скажу вам прямо: лекарств от этого недуга много. Есть и тибетская медицина. И вьетнамские иглотерапевты. В Абрамцево под Москвой бабка лечит травками. Пока никто не умер. Но – ничего не помогает. Вот, например, вам мышки снятся?

– Нет.

– Вот видите, не снятся. Значит, не так уж и страшно это недомогание. Мне, например, три раза в неделю снятся мышки. Что я вам все-таки, голубчик, посоветую. Есть только одно средство, не очень подтвержденное, может и недейственное, но в ряде случаев эффективное. Не удивляйтесь, не ахайте и не охайте. От неожиданности. Кстати, это мой метод. В США им активно пользуются. И денег мне, суки, не платят, хе-хе-хе.

Я чувствую, я вас заинтриговал. Да-да, батенька, так и надо по нашей деятельности эскулапа: напряги недужного – хворь и выйдет. Через что – никто не знает.

В общем, все просто. Берете толстую тетрадку, шариковую ручку и с утра записываете весь прошедший день. Все мелочи – и даже вещи, может, и неприятные. Например, раздоры с супругой. Днем эти записки перечитываете, дополняете и так далее. У вас начинают активно работать нейроны, мозговое вещество не закостеневает, и, глядишь, уже получается стройный рассказ, который ждет какое-либо издательство.

– Да о чем писать-то?

– О чем угодно. О друзьях. О своем самочувствии. О давлении и мочеиспускании пожалте. О баталиях с супругой. И многое, многое.

– Но, профессор, я же, во-первых, никогда ничего, даже анонимок, не писал. Во-вторых, я и помню мало что. И с друзьями почти не вижусь. Из-за их отсутствия.

– Нет-нет, вы попробуйте, не вы первый, не вы, бог даст, последний. Самое главное, даже не мучайтесь воспоминаниями. Простое, обыденное – оно и будет тянуть вас в развитие.

* * *

– Хм, гм, ох-хо-хо, – забормотал я.

Но иголочка-то уколола. И за ушком защекотало. И в паху, извините, потеплело. Что-то в этом предложении есть. Недаром, ох недаром профессор предлагает.

– А далее, например, возьмите блок вопросов, – продолжает профессор. – Ну-с, друзья. Что-то же вспомните? Или дамы. За вашу многолетнюю жизнь дамы, вероятно, бывали, а, сударь мой, хе-х?

– Да, что уж, конечно. Но надо же упомнить всех.

– Что, так много?

– Да нет, нет, доктор, просто не помню, были ли они вообще. И ежели были, что им от меня было нужно. Убей бог, не представляю. Может, денег?

– Да вы не волнуйтесь. Это все уже давно известно. Коснетесь вопроса, а далее все поплывет само собой. Еще и записывать не будете успевать. Помощницу потребуете. У нас был случай в старческом доме, на Кунцевской. Мы эксперимент со склеротиками (извините) проводили по части описания. Так дело до скандала дошло. А было все во времена славного, не к ночи упомянутого СССР.

Сподвигли мы одного ветерана – годиков ему уже было в те времена за восемьдесят пять – записывать вот свои жизненные пертурбации. Он вначале не хотел, потом – не помнил, затем как начал, как начал!

Потребовал помощницу, мол, рука писать устала. Потом сделался скандал: наш ветеран оживился и начал предлагать помощнице литературного профиля такое!.. Такое! Сначала Облздрав разбирался, потом дошло до Минздрава СССР, и попали его записки в ЦК. В отдел здравоохранения. Ох, ох был скандал. Нет, был скандалище! Эта дама оказалась изрядная, извините, сука. Подай ей, видите ли, квартиру. Да на Кутузовском проспекте. А не то эти записки пойдут в Европы, ООН и даже, может, в Израиль.

Нет, нет, был скандал. А все из-за необузданной сексуальной фантазии этого деда с попытками, правда слабыми, физического воздействия. И направления воздействия были просто безобразные – в особо извращенной форме. Правда, как эта извращенная форма выглядит, клиент объяснить не мог.

В общем, бабе этой дали однушку, я защитил на этом исследовании докторскую, дед – обратите внимание! – был принят немедленно в Союз писателей СССР и до своей кончины успел опубликовать пять книг. На все случаи жизни. В основном о сексе для тех, кому за восемьдесят.

Так что не менжуйтесь. И не ищите путей отступления. Вперед, пишите. Я записываю вас на прием шестнадцатого августа, через месяц.

Не стесняйтесь! Всякую ерунду, от порванных трусов, например, до стихов Бродского, – все, все, что в ум вошло, перекладывайте в блокноты. Уже через две недели поймете, как начинает работать ваше мозговое устройство. Вперед, голубчик, только вперед! Ни одного утра без строчки!

– А вечером можно?

– Да конечно! Даже после обеда, пока не заснете.

Я понял: я попал! А блокнот не купил. Его мне подарил мой… этот самый… серпентолог. Ну, в общем, тот, что по старости.

Глава 2. О себе, любимом

К своему удивлению, я начал. Как-то сразу, в этот же вечер. Удивил свою соседку, которая на второй день «писательской страды» оказалась моей женой. Одна стародавняя, внимательная жена. Во как!

Открываю секрет для престарелых. Никакой схемы изложения, поиска интриги, удачных фраз – ничего этого нет. И быть не может. Не стремитесь. Чо хотите! Вот я никогда ничего, кроме отчетов – квартальных, полугодовых и годовых, – не писал. Поэтому лепите, друзья-склерозники, что войдет в ум. Просто записывайте разные разности. Самую ерунду. Может, и что похуже. Бояться нечего. Блокнотик мой. Записал. Зачеркнул. А то и страницу вырвал.

А потом хоть и советский, но уже в другой стране. Россией зовется. И в ней оказалась полная свобода. Пиши что хошь. Ничего не будет.

Только, конечно, оглядывайся. Ну, как принято, про тех, кто ТАМ, наверху, не пиши ничего. Что слышал, что говорят, анекдотики – ни-ни. Этого нам не надо. У нас у всех поротые задницы. А вот про ЖЭК и что бачок в туалете всегда течет – можно. Или про падших женщин – сейчас они есть, это раз, и можно говорить про их кунстюшки. В смысле фокусы. Хотя когда тебе под девяносто – убей бог, не помню, что писать. Ну ничего, это склероз. Доктор же сказал: через месяц писанины станет очень хорошо. Начал вспоминать, и оказывается, на кухне женская фигура – это не соседка. Приглядываюсь – жена. Да родная. Вот вам пожалуйста, только начал писать, уже стал узнавать жену. Теперь, чтоб она не обиделась, надо посмотреть документы – хоть узнаю, как зовут. Запишу и запомню. Ха, какие наши годы!

* * *

Январь 20… года.

Уф, слава богу, начал. В смысле писать. Решил, пока склерозус не накрыл совсем, упомянуть себя. Да не в смысле биографии – ну какая она может быть в СССР? Да очень простая. Все-таки много я помню. Был пионером, а потом комсомол. Платил взносы. А там – инженер. Чего делал – не помню. Только однажды меня очень ругали. Директор, гад, велел мне на хоздворе завода собрать металлолом и сдать в утиль. Быстренько погрузили всю ржавую рухлядь и сдали. Под квитанцию о приемке. А через два дня скандал. Оказалось, пионеры, чтоб они нам были здоровые, эти железки собрали – и что? Получился пулемет Дегтярева. Который, оказалось, наш завод выпускал. Но все делали вид, что детские кроватки.

А говорят – ничего не помню. Выговорешник.

Ну вот, чувствую – начинаю вспоминать. Эх, хорошо-то как. Потому что вспомнил детей. Оказалось, двое. Потом еще несколько. Но вот имена улетели. Один – Вася. В честь сына нашего вождя Иосифа Виссарионовича. Другой – Ефим. То есть Фима. Почему дал ему такое имя? Не помню.

И так далее. Так сколько же у меня детей? Пиши не пиши свои записки, а память приходит очень медленно.

Начало февраля 20… года.

Решил написать, что же я такое. Именно сейчас, когда мне почти девяносто. А не когда было двадцать.

В двадцать все понятно, легко, свободно. Солнце. Асфальт пахнет особенно. Дворовые ребята. Даже девочки.

А сейчас, когда я пишу эти антисклеротические записки, асфальт не пахнет. Девочек нет, есть «гастарбайтерши». А ребята – поумирали. Почти все.

Я наблюдаю за собой, когда соображаю. А это не всегда. И радость мне эти наблюдения не доставляют. Например.

Сидим после обеда. Посторонних нет, слава богу (оказалось, ошибся). Так вот, сижу. Питание неплохое. И зубы, которые это питание перерабатывают (первичная переработка) хорошие. В смысле, хорошо сделаны челюсти. В общем, стоматология хорошая. Только плати. Помню, после еды их, эти челюсти, надо полоскать. Мыть. Но мне лень, и я привык: зубы тихонько вытащил, салфеткой или скатертью протер – и радостно обратно в родное гнездо (жаль, не дворянское. Во! Помню Тургенева).

И вдруг вижу: на меня с изумлением смотрит гость. Женщина. Откуда она, эта гостья, появилась – убей бог, не знаю. Прозевал, каюсь, еще бы – от склерозуса и невнимательности.

Оказалось, зашла соседка, графиня Мондрус. Позор был капитальный. Даже мой друган Вова звонил через два дня и раздраженно спрашивал:

– Ты, извини, что, совсем голову потерял? Как это можно – при дамах? Что ты себе позволяешь?! Будь иной век, я бы с тобой, идиотом, первый стрелялся.

Я же забыл, что это было. За что меня поносят и еще смеются. Увы, увы, это все он, вульгарис.

Или вот брюки. Они, по закону жанра, должны быть застегнуты. Помню, был какой-то вечер. Концерт. Я быстренько нырнул в туалет – и скорее на свое место. Но меня перехватывает приятель и тихонько мне говорит: «Посмотри на брюки. Быстренько». Я глянул. Оказалось, не только не застегнул молнию на причинном, извините, месте, но и рубаху заправил так неряшливо, что край рубашки, как знамя, трепыхался снаружи этого моего причинного места. И многие видели! Уже я все застегнул, на место свое шел достойно, но многие зрители на меня смотрели. Нет, не осуждающе. Дамы даже с каким-то интересом. С чего бы? Это все он, вульгарис.

Февраль 20… года.

Уже неделю пишу записки. И чувствую! Чувствую, память нет-нет да и возвращается. Вспоминается разное. Чаще всего – ребята двора.

Вот я и решил. Запишу-ка, пока помню, про ребят, уже зрелых мужчин теперь. Кстати, нужно отметить, что я давно, лет больше двадцати, живу в Европах. Иначе – во Франциях.

Но в Москву наезжаю, и часто. Чего я не могу оставить – это Москву. Как бы ее не «трансформировали», то есть испоганили, но это мой город. А что плохо в нем – я отношу на счет моей болезни.

Сюда же отношу невозможность уже овладеть языком французским. На котором изъяснялись (это мы в школе проходили) дворяне, мушкетеры и разные прочие. Которые эксплуатировали. Судя по книжкам, и пороли.

Теперь, в полном старческом отдыхе, я понял со всей очевидностью: народ наш, рассейский, пороли всегда. И при Петре-императоре, и при Александре-освободителе, и при Деникине с Колчаком. А уж при новых, народных, правителях, которые плоть от плоти рабоче-крестьянского народа, то тут даже и постреливать начали. Что гуманист Ленин, что семинарист Сталин – народу прикурить дали по-крупному.

Ну да ладно. Буду лучше, чтобы не нервничать, вспоминать про ребят. Вернее, не вспоминать, а постараться записать их рассказы. Про жизнь. Которая у каждого оказалась полна таких пертурбаций, что впору писать романы.

Глава 3. Арнольд Чапский

Спросите вы, любезный читатель, а как теперь, после лихих девяностых? Отвечаю: так же!

Автор записок

Ну-с, вот начну с чего. Как учили в школе, с эпиграфа. Наш классный руководитель – Наталья Ивановна Выскребенцева. Отмечу, пока не забыл, владением грамотностью российской мы все обязаны ей.

Вначале – о точке приземления. То есть – где встречаться. С каждым годом школьные ребята убывают. А которые еще держатся, то напоминают зуб. Больной. Его и потерять посредством удаления больно, и оставить ни к чему. В смысле санитарии и гигиены.

Ну, эк куда меня занесло. А сказать-то можно просто, если бы не вульгарис. В смысле, мы уже и не очень-то нужны, а ежели и нужны потомкам, то напоминаем вот такой оставшийся зуб. И выдернуть вроде не нужно, и оставить – только морока.

Так вот, мы, оставшиеся, избрали местом встреч «Чайхону № 1».

Моя «Чайхона № 1» хороша тем, что рядом. На Средней Первомайской. И еще – девочки-официантки. Все они из Казахстана. Все прекрасно владеют русским. Я со своим склерозусом совершенно забываю, как их зовут. И называю всех или Гуля, или Гюльчатай. Хихикают. Но мне кажется, им все равно, как ни называй. Только рассчитывайся, да и о «вознаграждении» не забывай.

Но бывают и исключения. Вот одна из них (я почему-то назвал ее Хабибой) неожиданно, принеся мой чай из облепихи, спросила:

– А что вы пишете?

Я приятно удивился. Даже холодок побежал по спине. И сердце застучало громко. Да и сутулость моментально исчезла. Меня узнают! И кто! Не эти рафинированные прощелыги московских тусовок, не девушки, которые становятся с каждым часом все доступнее. Нет, вернее – недоступнее, в связи с возрастом возжелавшего. В общем, я запутался, и только радостно стучал молоточек в голове. Или по голове? Меня узнали, меня узнали!

Я ласково улыбнулся, тут же заказал ли-нон⁴ с бананом и еще облепиховый кисель⁵. Кстати, не советую его тем, кому за шестьдесят. Очень действует, на это самое. Извините, забыл, как это самое называется.

А оказалось, девушка на обложке книги, которую я собирался подарить своему гостю, увидела мою фотографию. Да бог с ним, с гостем. Я срочно перефутболил книгу этой Хабибе.

И второе удивление. Радостное. Через несколько дней Хабиба, принеся мои дежурные блюда (а я иногда устраиваю себе разные кухни), сказала:

– Я прочла ваши рассказы, Маркел Яковлевич.

Ба, знает уже, как меня зовут!

– Щас их читает мой муж. Нам нравится. Ну, есть опечатки, дак это только интересней. Мы с моим Тулумбеком спорим, кто больше найдет ошибок на трех страницах.

– Ну и на что вы спорите?

– На поцелуй. По-русски, – прошептала она и покраснела.

Да, да, приходилось мне в жизни целоваться, конечно. Но вот по-русски – этого не было. А может, было, но не помню. Эх, болезни наши.

– Вам сегодня японскую кухню?

– Да уж, давай мне Страну восходящего солнца.

Я неожиданно вспомнил ее, эту страну. Ах, в мире таких стран больше нет! Ну, может, это меня заносит память. Но нет, помню. И я заказал, как обычно, гукку, два ролла – «Сяке-маки» и «Текка-маки» – и суп «Том Ям»⁶. И все. Потом – зеленый, только зеленый чай.

Вот вкратце что такое «Чайхона № 1». Это аромат Востока и щебетанье этих Гуль, Гюльчатаек и Хабибиков – под эти мелодичные звуки я и засыпал иногда.

А еще отмечу, что такое восточная женщина. Задремлю, а шепот слышу: «Гулька, ты своему подушку поправь и трость убери, а то упадет. Он и проснется. Хи-хи-хи».

Ох, было, было! Упала-таки моя трость. Да с грохотом. Почему-то она всегда так падает. Я во сне тут же пукнул. И сразу понял, где я и что задремал. И как это стыдно. Девчонки, прикрывая по восточному обычаю рот, теперь, встречая меня, хихикают. Я не обижаюсь – молодость. Молодость! Эй, где ты? Нет ответа, как сказал товарищ Гоголь.

* * *

В каждом общественном заведении, будь то «присутствие», или кафе какое, или ресторан, а может, распивочная, всегда что-нибудь да случается. Уж такая природа людей. И в ресторан приходят разные. И лжецы. И правдолюбы. Грабители, насильники и защитники слабых и беспомощных. Предатели и анонимщики. И борцы за права, честь и достоинство. Бывает даже Навальный.

Много, много народу в ресторане показывает, «на что они способны». Иногда даже со стрельбой. Слава богу, не в час моего посещения. А так бывало.

Вот, например, Арам, мой приятель. Арамчик. Нет-нет, не буду продолжать. И так, чувствую, меня затягивает в какую-то писательскую трясину, а уж ежели про криминал начинать, то просто получатся увесистые два-три тома ни о чем. И звать никак. Без идеи, завязки-развязки, просто поток словоблудия. Вот именно, склерозус вульгарис. Правда, со стрельбой.

* * *

Ладно, ладно, не буду писать о разборках разных, в ресторанах происходящих. Напишу, уж так и быть, что случалось со мной в моей чайхане. Немного и коротко. И так еще впереди встречи со школьными. А это надолго. В смысле на много страниц.

Первое. Встречаюсь с двумя дамами. Одну, точно помню, зовут Оля. А другую, убей бог, не вспомню. Хотя она и есть виновница происшествия и, главное, буду честным, – дополнительных расходов. Моих, конечно.

Итак, сидим, обедаем. Чтобы не подумал читатель, что я рекламирую свою «Чайхону № 1», не буду упоминать все, что мы ели-пили. Отмечу особо взволновавшие нас блюда. Мы взяли, по моему настоянию, кухню Востока.

И пошел над столом парок и аромат тузлумы-шурпы. А к сему принесли еще очень горячие чучвару и суп харчо.

Нет, нет, нас с дамами одинаково бросило в жар, щеки сделались розоватыми, над верхней губой появились нежные капельки. Результат работы потовых желез. Да-а, это вам супы восточные, тонкие, острые, как меч Тамерлана, и сытные, как песни нашего знаменитого Сулеймана Стальского. Вот уж не зря про него написал. Забыли. А ведь он был в свое время одним из великих акынов Востока. Да кто помнит-то? Писал песни про нашего секретаря партии, Иосифа Сталина.

Дама Оля была спокойная и не очень многоречивая. А другая хороша тем, что говорила без перерыва. Это облегчало: не нужно думать ни о темах, ни об изысках речи.

Конечно, в ресторане после обеда, перед чаем-кофием, появилась потребность пойти «помыть руки». Наша говорливая упорхнула в мойку рук под названием «Туалет жен.». Вышла довольная. А оттуда, кстати, все выходят такие – умиротворенные.

Сидим, снова течет беседа, и вдруг наша акынша, как мы с Олей ее прозвали: «Ах-ах, где мое кольцо?!» Бросилась в туалет. Нету. У нас на столе – нет. Под столом, в сумках и т. п. – нет.

Я этой даме говорю открытым текстом:

– Ежели оставили, то только там, где мыли руки. Вы ведь снимаете перстень перед помывом рук?

– Конечно.

– Вот, все правильно. Перстень там положили, и его, конечно, кто-то приватизировал. Жалко, но ведь никто не признается. Поэтому забудем и закажем-ка кок-самсу с яблоками. Смягчим сладким эту горькую потерю. Пусть муж, Коля, озаботится, еще купит.

Главное, не хотел я шума-разборки. Конечно, кольцо не найдется, а осадок от потери останется. А мне сюда еще ходить и ходить. Наслаждаться и пиччей нон с бараниной⁷, и чебуреками, и лепешками. Даже манты можно взять. Так что эта говорливая со своим перстнем ну совершенно не нужна на этом «раблезианстве».

В общем, скандал не нужен.

Но он произошел. Совершенно в духе культурного заведения. Я наблюдал, как подтянутый узбекско-таджикский человек тихонько похаживал по залу, подходил то к одной, то к другой девушке и тихо с ней беседовал. Глядя ей в глаза. Я этот взгляд уловил и понял: что до меня, я бы тут же признался в краже и кольца, и даже подвесок королевы Анны Австрийской. Просто взгляд обещал немедленно зарезать за дачу ложных показаний.

Но перстень найден не был, мы разошлись, естественно, по домам, а девочки-официантки избегали на нас смотреть.

В этот же вечер мне позвонила эта дама и радостно сообщила: нашла перстень на дне, самом дне сумочки. Кстати, от «Версаче». Вот-вот, не пользуйтесь этими выкрутасами. Всем ведь известно, лучшего места для сохранения драгоценностей или денег, чем лифчик, еще не придумано.

В итоге пришел на следующий день и заказал всей бригаде по бутылке шампанского и хорошей водки. На каждого (для мужчин). Хотя хорошей водки, кроме «Абсолюта», не бывает. Поверьте мне, непьющему. Все остальное – из Мытищ, значит, очень некачественное. Иногда даже помирают. Но немного, так что не волнуйтесь – пейте.

Ну-с. Или другое происшествие. Слава богу, не со мной. Но я был очевидцем.

Из женского туалета выбегает убиральщица таджикской национальности и кричит очень громко и весьма испуганно:

– Ой, там женский кабинка шайтан, четыре нога! Ой, ой, ой, я не пойду, боюсь.

Девочки-официантки, хихикая и краснея, мне рассказывают, мол, когда за столиком пара сидит, конечно, пьют, закусывают. И возникает… ну, это самое. (Что я уже серьезно забываю.) Значит, желания какие-то. А как их унять? Да очень сложно. На улице народ кругом, и все ходют туда-сюда, сюда-туда. Вот молодежь знает. Сразу бегом в женскую или мужскую половину. Кабинки чистые. Умывальники мраморные. Кругом дезодоранты и цветы. Искусственные, но все равно красиво. Таким образом и оказывается в одной кабинке четыре ноги.

На мой вопрос, что же они там делают, девочки смотрят на меня удивленно. Даже не смеются. Как это так – не понять, что же там, в кабинках, делают эти четыре ноги. Вот ведь!

* * *

Я ждал первого своего посетителя. Арнольда Чапского. Или просто Арика. Правда, так звали его давно. А сейчас узнаю ли я его вообще?

Но узнал. Ну-с, постараюсь описать. Одет, во-первых, очень даже ничего. Я уже давно из джинсов не вылезаю. Они и вместо пижамных штанов, и вместо театральных брюк.

Арика же облегал костюм этого самого. Ну, из этих, французских.

И лицо под стать. Смуглое, строгое, даже чем-то страшноватое, но видно: лицо мужчины, что проводит много времени на воздухе. Может, на яхте. Сейчас уже ничем никого не удивишь.

Арик меня тоже сразу узнал. Шевельнул губами вроде улыбки и сел. Никаких глупых замечаний вроде облысения, потолстения, выправки не сделал. И это хорошо. Мне-то все равно, но не хотелось бы начало встречи омрачать бестактными, а иногда и просто обидными замечаниями.

Я еще до прихода заказал два чая с эстрагоном и юзу.

Вообще-то полагается пить его после питания, но иногда можно все перемешать. Как это часто бывает в жизни.

Поэтому мне и принесли зеленый чай с алоэ, с японским лимоном юзу, эстрагоном и, конечно, с кардамоном. Это все бодрит. Ежели не пьешь спиртного. Но вот я не знал, будем ли мы это спиртное употреблять. То есть, конечно, за встречу – сам бог велел. А вот дальше? Мне бы не хотелось.

Расскажу коротко почему. Я пью редко. Имеется в виду, конечно, водка. Но иногда происходит какой-то срыв, и я впадаю просто в штопор. Раньше было легче. После выпивки я мог полностью воссоздать картину своего безобразия. А в последние годы после третьей ничего не помню. Поэтому звоню утром гостям и осторожно интересуюсь, как оно все было. И все ли гости ушли в целом виде. И так далее.

Поэтому прослыл среди близких знакомых мужчиной культурным, куртуазные обычаи для дам соблюдающим. Что до перепоя, то все близкие считали это серьезной и даже политической недоработкой жены. Сиречь супруги.

Но так как все бывало нечасто, то мои безобразия даже как-то забывались. Или сопровождались рассказом веселого свойства. Например, как я в трусах исполнял лезгинку с лицом грузинской национальности неустановленного места проживания.

Да что говорить, безобразие, да и только.

* * *

Но вернемся к Арнольду.

Прежде всего, заказали. Уже вечерело, но супы по обоюдному согласию исключили. Взяли два салата. Я – свой «Дудляш», а Арик – «Бахор»⁸. Затем решили ударить по уйгурской кухне. Хотя, если честно, где эти уйгуры и что за страна – ни я, ни Арик толком не знали. Но взяли. Я – маззу (баранью печень с жареными яблоками), а Арнольд – жареную телятину с грибами.

Конечно, попросили зеленого чая с эстрагоном. Ну и главное, взяли немного, триста грамм, водки на бруньках. Белоруссия. Продукт должен быть хорошим. К моему удивлению, Арнольд к выпивке отнесся почти равнодушно. А ведь по окончании школы и в институте Арно считался по этой части лучшим бойцом. В смысле выпивки.

Вообще, Арик в вопросах напитков вино-водочных считался профессионалом. Не даром работал в геологии. Всю Сибирь прошел, проехал, пролетел. А в геологии кто не пьет? Так же как и на наших рыболовных – иногда команда от изумления даже перестает понимать, в каком они океане.

* * *

Ну-с, по первой, за встречу. Конечно, пошел обмен информацией. Где работал, как жил. Тихонько подходим к лихим девяностым.

Смотрю на Арика. С каждой рюмкой он нравится мне все больше и больше. Вот как жизнь разводит. Когда-то мы были почти не разлей вода.

Но годы летят. Жены. Работа. Опять жены. Дети. И снова жены.

Это я излагаю Арику свой жизненный путь в лихих девяностых. Теперь смешно, сколько сделано ошибок. Сколько денег ушло ментам. А бандюганы? Хорошо, у меня, можно сказать, бандюганы потомственные. Еще в семидесятые я тихонько им передачки продуктовые возил.

– Запомни, Аркан, каждое доброе дело всегда откликается…

Это я уже после третьей рассказываю Арику про бандитов и жен. Иногда, правда, не знаешь, что лучше. Но пьем умеренно. Меня это радует, стало нелегко пить много. Но это возраст.

А вот тема жен показалась нам очень интересной.

Я жаловался, что не могу перебороть воспитание. То есть как появляется слабость к даме, так я стремлюсь на ней жениться. И только после первой брачной ночи начинаю понимать: снова попал.

Арик слушал с пониманием. Видно, эта тема была близка и ему.

– Вот что я тебе разъясню. У меня такие же истории, и я вывел одну закономерность. Все это не очень красиво, но мы же мужики, сможем все понять. Слушай внимательно. Ты начал встречаться с объектом желания. Проследи, извини, как у нее и у тебя со стулом.

– В каком смысле? Только этого не доставало, у баб ведь много чего можно исследовать, но только не эти туалетные особенности, – загорячился я.

– Вот ты и не прав. Потому что пьешь и не закусываешь. Слушай. Все просто. Если у тебя запор, а у нее понос – беги! Если у нее запор, а у тебя понос – убегай! Но ежели в унисон запор или, не дай бог, расстройство у обоих – это твое.

Мы выпили, и я согласился провести наблюдение. Ибо уже давно коротал свое старческое одиночество в тревоге: не дай бог, что случится. Кто придет? Кто даст воды? Кто переменит постель? Или приготовит омлет. Кто?

Скажу честно. Претендентки даже на мои годы появлялись. Не часто, не в большом количестве и не первой или даже второй свежести. Но приходили, пили чай, осматривали жилплощадь. Особенно во Франциях.

Я не задумывался, как там с разными отправлениями, но теперь твердо решил с этого начинать. Поэтому предлагал к ужину чернослив, свеклу в винегрете, японскую мешанину гокки и много тыквы и ее семечек. После наблюдал. Но результат пока не получался. По простой причине: я после ужина сразу засыпал, и что там происходило у меня или у нее – пролетало мимо сознания.

Но иногда появлялась эротика. Это когда ужин был плотный, а сон сразу и крепкий. Вот эта самая эротика во сне и появлялась.

Все это я Арику излагал честно. Ах, как же хорошо! Пили – немного. Еда – уйгурская. Мы как-то даже почувствовали себя джигитами типа хана Батыя.

Арика потянуло на упрощенную кухню типа картофель черри с думбой. А ежели еще добавить чеснок!

– Ну ладно, – говорю, – что мы все время про меня да моих дам. Все пустое. И твое удивление писательством – из-за непонимания, как говорил мой профессор, параметров перспектив. Я сделал вывод оригинальный, как угорь унаги в японской кухне. Все очень просто. Писательством занимаются люди, которые за свою жизнь не овладели никакой профессией. Вот и все.

Ну, например, Лев Николаевич. Чо не писать-то. Софья Андреевна в шесть утра кофий желудевый, и садится – переписывает. После росы местные крестьяне уже шапки ломают – мол, выходи, барин, пахать подано. А вечером никто графу и мешать не мыслит. Только разве комнатная девка крикнет негромко: «Ба-а-а-рин, кровать расстелена. Угнетать придете?»

Вот тебе и вся писательская жизнь. Кто на работе ничего не добился и с огорчения и зависти к коллегам заявил: «Я ухожу с работы, мне писать нужно романы про жизнь и отношения. Вы все еще завидовать будете!» Садится дома. И пишет, идиот, что в ум приходит. Конечно, желательно, чтобы при этом была жена дееспособная и с хорошим достатком. В смысле чтобы содержала этакого «писателя».