Read the book: «Будничные жизни Вильгельма Почитателя», page 20
– Я забыл его надеть, а утром у меня болела голова. Я боялся, что потеряю его.
– Но тебе легче?
Вильгельм вздохнул, почесал зудевшую болячку на шее и ответил:
– Легче. Легче, Генри. Благодаря тебе.
Генрих улыбнулся. В улыбке его промелькнуло что-то безумное.
–Хорошо. Тогда я сделаю тебе еще один.
– Скопируешь для меня все свои перстни? Тогда мы будем как близнецы, а ты же знаешь, как Единое Космическое Государство борется с одинаково выглядящими? – усмехнулся Вильгельм.
Ульман же всего лишь улыбнулся, и разгадать его улыбку Эльгендорфу было не под силу.
– Глупый ты. Гений, но глупый. Гении тоже бывают глупцами. Именно поэтому им и нужна помощь…
Часы пробили какой-то час, но никто из троицы не собирался на них смотреть.
Вильгельма нельзя упускать из виду, и хотя сейчас он казался спокойным, безмятежность эта проявлялась только физически. Судороги, мучившие тело еще пару минут назад, утихли. А на губах его расцвела такая улыбка, что у Годрика даже испарина на лбу выступила. Было в этой улыбке что-то от безумного Вильгельма, которого уже давно никто не видел.
– Уложи его на подушку пока. У тебя синяки от его ударов будут, – сказал Ванрав, который решил немного попить. Он в несколько глотков выпил графин воды и переключился на воду из вазы.
– Лучше не надо, – ответил Годрик. – На кровати мы не поместимся. Уж лучше так. А сидеть у меня на коленях все равно никто не собирался.
Норрис дотронулся до мокрого лба Вильгельма, понадеявшись, что все закончилось, но Почитатель задрожал, выгнулся и вновь застонал.
Глава двадцать третья
– Нет, нет, нет. Это исключено. Вильгельм, не заставляй меня думать, что ты выжил из ума! – в который раз повторял Ульман, расхаживая по комнате из угла в угол. – Ты, конечно, свободен в плане выбора, но ведь просто копаешь себе яму. У всех Почитателей команда работников в пятьдесят и это минимум! А ты хочешь поручить все нам с Норрисом?
Прежде они вдвоем сидели на балконе капсулы Ульмана, выходящей на долину водопадов. Пахло свежестью, цветами и химикатами. Огромный двор между сучьями личных комнат Академиков похож на оазис, а вверху, где натянут стеклянный потолок, сияла проекция взрывающейся звезды в замедленной съемке. Ученые просидели на балконе немного, до того, как Вильгельм начал зачитывать свои предложения. Ульман не выдержал и двух пунктов, ушел в комнату и принялся громко читать нотации.
– Я только вам доверяю. Я хочу, чтобы Мир был разделен между нами! Почему это плохо? – возмущался уставший спорить Вильгельм, который лежал на столе, уронив голову на сложенные руки.
– Да потому что ты даже представить не можешь, сколько там работы! Мы никак не справимся втроем, как бы мне не хотелось этого, – повторил Ульман, подошел к Вильгельму и воскликнул почти над его ухом. – Это безрассудство! Понимаешь?
– Если никто до меня так не делал, не значит, что это невозможно! – пробубнил Вильгельм в стол. – Я поеду туда, как только получу разрешение, и сам решу.
– Сам, сам, сам… Тобой движет максимализм, Вильгельм. Ты не сможешь жить там, в пустоши. Ты с ума сойдешь от одиночества!
– Я знаю, но я решил. Буду первым Почитателем, который пройдет путь становления своей Планеты вместе с ней. Представь, вот прилечу через пару тысяч лет, а вы меня и не узнаете! – заявил Вильгельм, поднял голову и взглянул на Ульмана так, что он сразу же вернулся внутрь.
– Вильгельм! Опомнись! Ты никому лучше не сделаешь! – крикнул он из глубины комнаты, хлопнул дверкой шкафа и добавил. – Ты же не дурак!
– Ты не называл меня дураком, – пробубнил Вильгельм и отвернулся.
Ульман, словно осознав, что ляпнул, вернулся, сел на соседний стул на балконе и сказал:
– Я не считаю тебя дураком, Вильгельм. Я не считаю тебя дураком с дня нашей встречи. Вспомни, как мы познакомились. Разве я считал тебя дураком?
– Ты? – Улыбнулся Вильгельм. – Я думал, что ты считаешь меня кем-то похуже.
Ульман тоже улыбнулся.
Вильгельм помнил день, когда они познакомились. Тогда, перед дверью лаборатории генетики и биологии, толпа учеников походила на дрожащий кустик. Кто-то судорожно проверял принадлежности в сумке, кто-то топтался на месте и успокаивался как мог. Но Вильгельм ждал, с нетерпением ждал. Он многое слышал о Профессоре Ульмане, его интересных методиках и строгом нраве. Вильгельм знал, что проходят на первом курсе, и был готов ответить на некоторые вопросы, которые смог понять по методичке.
Но Ульман будто и не спешил. Обычно преподаватели не опаздывали, но Генрих Ульман, наверное, считал, что правила писались не для него. Или, может, он не хотел вести урок в чужом кабинете.
Вильгельм обернулся, поискал взглядом Норриса, но когда увидел, что друг занят разговорами с одногруппницей, решил не вмешиваться. В другой ситуации Эльгендорф, может, подошел бы, но Норрис так увлекся болтовней, что даже смеялся, похлопывал одногруппницу по плечу, а она, казалось, была готова схватить его за руку и утащить куда-то подальше, чтобы поразвлечься. Вильгельм осмотрелся, но не увидел никого, с кем бы мог поговорить, и, прислонившись спиной к стене, опустился и присел на корточках. Из сумки он вытащил тонкий блок, который ему выдали в библиотеке, нашел в списке книг свою любимую и начал перечитывать одну из глав в середине. Вильгельму казалось, что прошло всего несколько минут, но тихое постукивание подошвы перед ним вдруг вернуло его в реальность.
– Меня еще никогда не приветствовали в такой позе, – с расстановкой произнес голос. Вильгельм испуганно дернулся и, попытавшись встать, упал, выронил книгу из рук. Сзади послышался смех однокурсников, который быстро стих, видимо, не без помощи Норриса.
– Извините, пожалуйста, я не нарочно, – прохрипел Вильгельм, с трудом перевернувшись на бок – растущее ребро, за которое он уже расписался, хотя и не должен был, кололо. Снова послышался смех. Эльгендорф зажмурился.
Громче всех смеялся Ванрав, староста не их курса, а того, который был старше. Годрик молчал, но и предпринимать ничего не хотел. Они с Ванравом должны были только привести младший курс и уйти на занятия, но задержались. Тут было интереснее, чем на контрольной.
– Не нарочно отдаете мне поклоны? Не стоит, – отчеканил Генрих Ульман, а Вильгельму показалось, будто его ударили наотмашь. – Когда перестанете изображать жука, ступайте ко мне в кабинет. Поговорим.
Профессор Ульман увел класс за собой, и, как только толпа скрылась за дверьми, Вильгельм почувствовал сильные руки Норриса у себя на поясе. Друг с трудом поставил его на ноги, а Вильгельм снова скрючился от ноющей боли в груди.
– Что? Опять ребро? – прошептал Норрис и огляделся. Никого в их отсеке не осталось.
– Наверное, опять кости не принимают этот урбаний, – прошипел в ответ Вильгельм и зажмурился. Обычно замена костной ткани у всех жителей проходила без неприятностей, но ему в этот раз не повезло.
– Тебе надо в медпункт, без разговоров. Срочно, Вильгельм!
– Норрис, иди на урок. Мне сказано идти в кабинет, а он наверху. По пути заеду. Не хочу, чтобы и у тебя были проблемы с Ульманом. Иди, иди давай. Записи должны быть хотя бы у кого-то. У меня есть время, что-нибудь придумаю.
Норрис с недоверием посмотрел на друга, но, встретившись с ним взглядом, пересилил себя и совесть и поплелся на урок как в тумане.
Когда хлопнула дверь, Вильгельм облокотился на стену, глубоко вздохнул и поднял книгу с пола. Грудь ныла, острый кончик ребра упирался в кожу изнутри. Ему меняли позвонок, но он не болел так долго. Он почти не чувствовал, как урбаний заполнял пустоту в его позвонке. А ребро словно не хотело расти так, как должно было.
Решив, что делать все равно нечего, Эльгендорф потащился к лифту, который бы увез его подальше от лабораторий. На первых этажах Академии холодно – генераторы тепла здесь не включались, чтобы не испортить материалы. Площадки, где можно найти лифты, терялись в темноте в отдалении от основных блоков, которые находились в окружении дверей кабинетов. Вильгельм прислонился к влажному полу руками, дождался появления капли лифта, поежился. Назвал пункт назначения, но в доступе ему было отказано.
– Этот кабинет не принимает Вашего имени. Пройдите регистрацию в кабинете, – просипел голос лифта. Вильгельм, поднялся, топнув ногой, приказал капле отвезти его на этаж, на котором располагался кабинет. На эту просьбу лифт отреагировал молниеносно, взлетел над полом и понесся ввысь.
Эльгендорфу в миг поплохело, пролетали этажи, запахи, отдаленные звуки, а по горлу начала подниматься тошнота. Казалось, это длилось вечность, но лифт доставил Вильгельма на нужный этаж за полминуты. Обессилев, парень почти вывалился из кабины и уселся на лавочку, стоявшую в тени огромного фиолетового деревца в горшке. Перед глазами темнело от боли – казалось, новое ребро уже начало дырявить кожу, но Вильгельм не двигался, не звал на помощь, хотя надо бы. Медицина – одно из направлений обучения, в котором он был полнейшим тупицей.
– Ученик, Вам плохо? Как вы себя идентифицируете? Почему вы не на занятиях? Это прописано в Законе! – Раздался писклявый голос сверху, но Вильгельм, сидел скрючившись, не реагировал. – Отвечайте! Вы должны отвечать, как говорится в Законе.
– Мне, я… – прошептал Вильгельм и с трудом приподнял голову, чтобы хотя бы увидеть, кто с ним разговаривал. – Вильгельм Эльгендорф.
– Вильгельм Эльгендорф? Вы же должны быть у Профессора Ульмана! – В писклявости послышались нотки, знакомые Вильгельму. Учительница астрономии и космической физики, Профессор Худи-Джамантс, которая была еще и его куратором. – Вам плохо? Отвечайте коротко: да или нет.
– Да. Подождите, что-то… – прохрипел Вильгельм, засунул ладонь под одежду и пощупал грудь. Когда он вытащил руку и посмотрел на пальцы, увидел, что они окрасились красным.
Профессор подбежала к нему быстро, и Вильгельм бы удивился, если бы перед глазами не закружились лавочки, переходы, растеньица в горшках и висящие в воздухе светильники, а по горлу снова не поднялась тошнота.
– Превеликая Академия! Это плазма! Вам нужно в медпункт, Вильгельм Эльгендорф! Давайте, я помогу, если Вы согласны. – Заморгала она единственным глазом. Вильгельм вяло кивнул, и тогда Худи-Джамантс помогла ему встать. – Ваше ребро продолжает расти, а вы не обращаетесь за помощью? Вильгельм Эльгендорф! Вильгельм Эльгендорф, говорите со мной! – продолжала причитать она, но в глазах Вильгельма потемнело, и он обмяк в тонких руках преподавательницы.
Очнулся он в белом кабинете, пропахшем лекарствами, настойками и урбанием, который сам по себе не должен иметь запах, но в больничном отделении с ним делали что-то такое, отчего он начинал источать вонь чего-то тухлого и жареного. Вильгельм посмотрел на себя под одеялом – грудь стянута специальным бинтом, руки истыканы капельницами, над головой висела медицинская проекция тела и развернутая анкета.
Вильгельм попытался подняться, но не смог. Грудь сдавила повязка, ноги затекли так, будто лежал он уже много дней. Даже сжать пальцы в кулаки он не смог.
– Вам нельзя вставать, Вильгельм Эльгендорф. Ваш случай не тяжелый, но неприятный. Операция заняла чуть больше времени, чем мы рассчитывали. Мы обновили ваш урбаний. Прежний начал конфликтовать с организмом, – проговорила голограмма доктора, появившаяся у кровати. Бесформенное белое нечто, говорящее сгенерированным программой голосом. Один голос на всех. – Отдыхайте, через пару часов можете идти. Не забудьте расписаться в регистратуре, что не имеете претензий к лечению. Но прежде у вас посетители.
Эльгендорф тихо выругался, с трудом приподнял голову и сразу же опустил, вдавил затылок в подушку, но исчезнуть не сумел. Руки задрожали, а к горлу подступил ком.
В дверях палаты стоял Генрих Ульман собственной персоной в типичном одеянии Профессоров Академии – костюме белого цвета. На шее у него, как и у всех его коллег, прицеплен ошейник из специального железа, а от него к воротнику куртки шла полоса мерцающих шариков. Каждый шарик – изобретение или важный вклад в развитие науки. Шариков на украшении Генриха Ульмана было так много, что Вильгельм долго не мог их сосчитать.
– Рад тебя видеть, Вильгельм. Ведь так тебя зовут? – начал Ульман, медленно направляясь в сторону больного. – Я не ожидал увидеть тебя здесь после твоего первого урока, который, к слову, даже не успел состояться.
Вильгельм молчал.
– В кабинете тебя не было, так что я проверил базу данных Академии и, прошу меня извинить, был ошеломлен результатом. Это с каких пор на уроки ходят временно освобожденные?
– Я не временно освобожденный! Со мной все хорошо, – с чувством прохрипел Вильгельм, ежась под одеялом, но, встретившись с разъяренным взглядом Профессора, вздрогнул и отвернулся. – Простите, что так вышло. Я не хотел приносить неудобств.
– Оказывается, ты уже обращался к врачам после достройки твоего ребра неделю назад, – сказал Ульман, сделав пару шагов к кровати Вильгельма и приглядевшись к его медицинской анкете. – Чего ты хочешь добиться? Ты хочешь быть обузой для общества? Ты так рвался попасть ко мне на урок, что решил пожертвовать собственным телом? Ты же знаешь, что квот на новые тела не выдают?
– Знаю.
– А почему ты не можешь послушать приказа врача? Что происходит, Вильгельм?
Вильгельм, которому уже некуда было спрятаться, присел, облокотившись на подушку, и посмотрел на руки. К венам маленькими каплями устремлялись укрепляющие лекарства. Генрих Ульман называл его по имени. Даже его одногруппники редко называли его первым именем – только для Норриса он всегда был Вильгельмом.
– Профессор Ульман, у меня аллергия на разбавленный медицинский урбаний, так говорят врачи. Они говорят также, что он, даже в маленьких дозах, может нанести вред моей нервной системе и даже мозгу, а чистый урбаний просто так не достать. Но жить совсем без него тоже не могу, если при программировании моей модели кто-то не досмотрел и забыл добавить какой-то ген, который до сих пор найти не могут, – проговорил Вильгельм так, словно готовил речь все эти часы. – Мне нужно учиться в любом состоянии. Я хочу стать Аспирантом, а туда нужно сдавать очень сложные экзамены. Без подготовки это невозможно.
Генрих Ульман, казалось, был поражен. Он долго смотрел на Вильгельм изучающе, не моргая, и о чем-то думал. А потом тихо спросил:
– Как часто тебе нужно подращивать кости?
– Лучше будет, если врачи не узнают, что мои кости не успевают расти с другими. Они могут отселить меня на Шаттл для бракованных, а я совсем туда не хочу.
– Шаттл для бракованных? – выдохнул Ульман и часто заморгал.
– А куда еще? – позволил себе усмехнуться Вильгельм. – У меня скелет растет медленнее, чем должен, но не весь, профессор, а какая-то часть. В этот раз не доросло одно ребро, когда-то позвоночник медленно рос. Первыми у меня не доросли пальцы на правой руке, пришлось доращивать, а когда они переросли норму, под брак пришлось подгонять и вторую ладонь.
– Брак? – прошептал Ульман, приподняв брови.
– Ну, это ведь так называется. – Вильгельм измученно улыбнулся. – У меня так и в графе о переносимости убрания написано. Ничего уже не поделать.
Генрих Ульман поджал губы, посмотрел на край кровати Вильгельма, словно спрашивая себя, стоит ли, а потом присел рядом с ногами Эльгендорфа.
– Называться может как угодно, но ты не должен считать себя бракованным. Такие случаи бывают, особенно в последнее время.
– Но бракованные тут не учатся, Вы же сами знаете. Они на другие профессии пошли, – ответил Вильгельм и закашлялся. Если бы не повязка на груди, боль в ребрах снова была бы невыносимая, но в этот раз он вытерпел.
– Тогда ты уже не бракованный, если смог достичь высот в таком юном теле. Ты ведь младше всех в своей группе? – спросил Ульман, а Вильгельм нехотя кивнул. – Они тебя не слишком жалуют?
– Меня там никто видеть, кроме Норриса, не хочет. Группы ограничены по количеству, я занял чье-то место, а по возрасту я не должен еще с ними учиться.
– И все? За это они тебя так не любят? – хмыкнул Ульман.
– Поверьте, этого достаточно, когда все группы переполнены, а единственный шанс выбиться и работать на себя – это выучиться в Академии в высших классах. Другого ведь шанса поступить не будет, всего один. Из-за меня не поступили. Они называют меня выскочкой, иногда могут даже стукнуть.
– Не скажешь, кто тебя может стукнуть?
– Я не хочу сделать свою жизнь хуже. Мне с ними еще много лет учиться.
Генрих Ульман, кажется, понял, что и так осознавал, но не хотел произносить. Он смотрел на Вильгельма, как на интересный объект в клетке, и вдруг сказал, улыбнувшись:
– Не очень хорошее решение сделать так, согласен? Всего одна попытка поступить, всего одно образование, один шанс за всю жизнь. Иерархия Государства и его правила совсем не идут ему на пользу.
– Да? – протянул Вильгельм, задумавшись. Он никогда прежде не слышал, чтобы кто-то мог сказать о промахах Единого Космического Государства. Даже Норрис старался молчать. Но работникам Академии, наверное, доступно больше свободы, чем остальным. – Я не знаю. Я не знаю, как может быть иначе.
– Ты хочешь быть Профессором или работать в Штабе?
– Я хочу стать Почитателем, Профессор Ульман.
Учитель как-то странно на него посмотрел. В глазах Ульмана промелькнуло что-то, что Вильгельм не смог распознать, сразу же сменившееся интересом.
– Вильгельм, пойми, Почитателями становятся единицы. Один из тысячи, может быть, сумеет выбить себе Планету, но Почитатели быстро потухают. Планеты не живут вечно, Почитатели остаются приятным воспоминанием.
– Но Почитателей ведь все равно любят и уважают!
– Не отрицаю. – Профессор улыбнулся. – Но после того, как удивление пройдет, и новости о Планете гражданам приедятся, Почитатели начинают проводить вечность в спокойствии. Получить другую профессию они не смогут, а можно ли провести остаток бесконечного времени ничего не делая? Посмотри на них, Вильгельм, стоит им оставить разработки Планет, пламя в глазах Почитателей потухает.
– Они сами решают остановить работу на Планете и улететь сюда. – Вильгельм покраснел и скрестил бы руки перед грудью, если бы не трубочки капельниц. – Почитатель должен быть с Планетой всегда. Это его работа.
– Командовать целым миром – непростая задача. Не все Почитатели справляются с ней, стоит им столкнуться с настоящей вечностью. Ты думал о других возможностях? Ты еще можешь передумать, остаться преподавать в Академии, – будто с издевкой проговорил Ульман.
– Нет, не думал. Я не собираюсь сдаваться перед трудностями. И знаете что? Обещаю, я когда-нибудь смогу поразить Вас своими знаниями в генетике! – воскликнул Вильгельм и покраснел.
Ульман криво улыбнулся.
– Уж не генетику ли ты так упорно читал перед моим уроком, чтобы поразить меня знаниями?
– Нет, Профессор Ульман, – замялся Вильгельм и посмотрел на бледные длинные, совсем не такие, какие прописаны в чертеже его вида, пальцы. – Я читал «Пути частиц или становление Наплетикуса».
– Наплетикус был первым Почитателем, который смог создать пригодный для жизни мир и довести его до процветания, – протянул Ульман и хмыкнул. – Красивая выдумка для времен, когда их еще писали и издавали. Такого никогда не будет. Не бывать настоящему Наплектикусу.
– Но....
– А вот генетика, как и биология, – наука точная. Как только оправишься, приходи ко мне на урок. Все, что пропустишь, наверстаешь на личных занятиях. После ужина жду в моем кабинете.
– Но…
– Выздоравливай. И никаких возражений. Я проверю твою анкету у врачей.
Вильгельм, который с трудом мог дышать, думал о словах Ульмана. Он назначил личные уроки. Насколько Вильгельм знал, Профессор даже на уроках своих учеников видеть не хотел. Ни о каких личных встречах и речи не шло.
– На собственной Планете легко сможешь найти чистый урбаний и залечить раны, Вильгельм. – Улыбнулся Ульман. – И да, если станешь Почитателем когда-нибудь – не забудь подарить мне благодарственную табличку и билет. Я с удовольствием посмотрю на твои труды.
Почему-то в этом насмешливом тоне Вильгельм почувствовал надежду и обязательства. Поэтому, только поднявшись на ноги, стал постоянным посетителем Ульмана, вскоре сдержал слово и удивил его не только знаниями, но и достижениями.
– Да, тогда я уже понял, что из тебя выйдет толк, – протянул Ульман, улыбнувшись самому себе. – Послушай хотя бы, что я предложу.
Вильгельм пожал плечами. Бесполезно отказывать Генриху, если он настроился говорить.
– Скажу так. У меня есть имена граждан, которые будут необходимы тебе в работе. Ты, конечно, можешь отказаться принимать их, но тогда тебе придется отвергнуть и меня, потому что я тоже есть в этом списке.
– Послушать? Ты хочешь, чтобы я согласился, – хмыкнул Вильгельм, а в его глазах мелькнуло что-то, чего Ульман так боялся.
– Я приложил руку к твоей победе. Думаю, у меня есть право голоса.
Вильгельм долго смотрел на Генриха и молчал. Почитатель крутил стакан на столе, тихое поскрипывание стекла о стекло раздражало Ульмана, но он терпел. Пришла пора меняться местами и уступать уже Вильгельму.
– И кого ты выбрал? – тихо поинтересовался Эльгендорф и взял в руку стакан. – Я разрешаю взять еще шестерых. Мы трое будем в команде в любом случае, нравится тебе это или нет.
Ульман улыбнулся. Он знал, что Вильгельм так ответит.
– Джуди Макфостер и Захарри Краутц, – сказал Ульман, а Вильгельм закашлялся и отставил стакан.
– Ни за что! Я жить хочу! – воскликнул он, а глаза его загорелись враждебным огнем.
– Нет, Вильгельм. Они-то как раз и нужны. Тем более, с Джуди вы помирились.
– А с Захарри нет! Я и не намерен!
Ульман все еще улыбался.
– Я прикажу ему быть в твоей команде, и он будет. Он полезный работник, умный, владеющий теми же знаниями, что и ты, но будет работать на тебя.
– Но…
– Ты ведь не думаешь, что я подставлю тебя после всего, что мы вместе прошли?
Вильгельм потух, попытался собраться, даже сдал ладонь в кулак под столом, чтобы, как прежде, почувствовать укол ногтей о нежную кожу, но не смог, и кулак разжался. Эльгендорф ненавидел этот вопрос.
– Не думаю. Кто у тебя еще есть?
– Я составил список. – Оскалился Ульман, достал из кармана блокнот с записями и зачитал. – Жак, отличный специалист по погодным условиям. Джуди и Захарри, знатоки во всем, пригодятся. Пронкс, хороший специалист по загрязнениям. Тем более, он неплохой шпион. Годрик, специалист по ресурсологии и полезным ископаемым. Ванрав, лучший в психологии и социологии. На каждого их них у меня есть досье, табели успеваемости, тексты выпускных работ и результаты их лабораторной работы, анкеты и полные выписки об их физическом здоровье. Можешь почитать.
Вильгельм молчал. Молчал долго, а мысли крутились в его голове. Ульман даже забеспокоился, что лекарства, которые он давал ему, перестали действовать. Но вскоре Вильгельм рассмеялся так громко, что смех его вполне могли слышать гулявшие на первом ярусе.
– Ты правда не выспался! Никогда Ванрава, Годрика и Захарри не будет у меня в команде! Никогда! Я готов взвалить на себя их обязанности, лишь бы не видеть их.
–Ты не понимаешь, о чем говоришь, – процедил Ульман.
– Это ты не понимаешь, о чем говоришь! Они меня ненавидят! Я… Генри, Генри, что-то не так!
Вильгельм медленно встал, схватился за спинку стула, сделал шаг и завалился в гостиную Ульмана. Уже приноровившись, Эльгендорф успел подставить руки, чтобы не удариться лицом о твердый пол. Перед глазами темнело. Вильгельм смутно слышал, как подскочил Ульман, как начал причитать, копаться в сумке, как он подбежал и перевернул его на спину. Вильгельм почувствовал укол в бок, горький привкус плазмы во рту, попытался повернуть голову и сплюнуть на пол, но не смог.
– Это все гнев, Вельги. Тебе нельзя волноваться. Поэтому я и не хочу, чтобы ты напрягался, чтобы делал все один, понимаешь? – Услышал Вильгельм сквозь пульсирующий повторяющийся шум биения сердца, беготни клеток плазмы по организму и рваного дыхания. – Тебе нельзя пока улетать, ни за что нельзя. Там тебе станет только хуже, а меня рядом не будет.
– Со мной, – прохрипел Вильгельм, когда наконец-то разобрал слова Учителя. – Со мной. Туда.
– Потом, не сейчас. Нам нужно подписать документы, составить команду. Поехать сразу я не могу, – ответил Генрих и сжал ладонь ученика. – Все будет хорошо, если мы будем держаться вместе. Ты ведь подпишешь мой список?
Вильгельм закашлялся. Лекарство, введенное Генрихом, начало действовать, и он медленно проваливался в спасительную дрему. Организму нужно перезагрузиться, набраться новых сил, как говорил Генрих.
– Ванрава… Ванрава обязательно? – прошептал Вильгельм, а Генрих засмеялся.
– Я прослежу, чтобы он не мешал тебе. Я ставил их работать вместе, я читал их работы. Они отлично подойдут тебе, Вильгельм. Я настаиваю.
Генрих долго приводил Вильгельму новые аргументы. Он держал его за руку, чтобы в любой момент ненавязчиво пощупать пульс на запястье, рассказывал об успешной работе каждого кандидата. Вильгельм не слышал. Вокруг темнело, звуки становились тише. Он не помнил, как согласился. Отказывать Генриху Вильгельм так и не научился.
Над Петербургом навис туман, зловонный и тяжелый.
– Когда уже конец? Скоро утро, черт побери! Мы не сможем остановить время. Что делать, усыплять весь город? – пропыхтел Ванрав и отпил еще воды из вазы. Все цветы, которые были у Вильгельма в комнате, валялись на полу, а вазы стояли пустые.
– Скоро, немного осталось, – просипел Норрис, положив руку на лоб друга. – Он теплеет. Новая жизнь приходит в его тело.
– Ты видишь, что ему снится? – прошептал Годрик, вытирая пот со лба.
– Это видения. Камень сам решает, что ему показать. Он может и не вспомнить, что видел. Это огромный стресс.
– Лучше бы, чтобы не помнил. Не хватало еще, чтобы он опять захотел поговорить с Ульманом, – сказал Ванрав.
– Неужели Вильгельм до сих пор не знает, что произошло с его наставником? Я думал, вы все-таки рассказали, – сказал Норрис и усмехнулся.
– Рассказали, – сказал Годрик, а потом запнулся, задумался и добавил. – Просто выборочно. Да и он, мне кажется, об Альбионе сам догадался.
– Он хотя бы знает, что Ульман сидит в тюрьме? – прошептал Норрис и взглянул на мокрого и бледного Вильгельма.
– Думаю, тоже догадывается, – предположил Годрик.
– За одной недосказанностью всегда следует обман, а я никогда не обману друга, – сказал Норрис.
Ванрав оскалился.
– А мы не обманем. Мы просто убережем его от плохого.
Норрис промолчал.
–Ты когда-нибудь видел такое, Норрис? – шептал Вильгельм, почти уткнувшись носом в стекло. – Как думаешь, если я встану на нее, ничего же не случится?
Норрис с изумлением смотрел на него. Навредить глыбе чего-то темного, прорезанной в местах будущих рек и оврагов, казалось, невозможно.
– Ну, ты Почитатель, тебе и выходить первому. А я потом, когда ты пощупаешь почву, – прошептал Норрис, с изумлением вглядываясь в просторы, открывавшиеся за окном космолета. Почитатель должен ступить на поверхность первым, хоть Кодекс это и не прописывал.
Вильгельм вздрогнул, круглыми глазами посмотрел на Норриса. Тот сглотнул. Норрис все еще надеялся, что Вильгельм не врал и смена обстановки ему на самом деле пойдет на пользу.
– А ты мой главный помощник, так что выходишь прямо за мной! И не обманывай, а то я тебя за рукав вытащу отсюда! – вдруг воскликнул Вильгельм, убрал волосы, чтобы не лезли в глаза, и запрыгал на месте. – Интересно, а почему железо вдруг стало коричневым! Оно ведь должно быть серым, как у нас! Что за дефект? Даже Ульман, говорил, что она полностью сделана из железа!
Норрис ничего не ответил, только сильнее вжался в кресло. Он не понимал, как голую пустошь можно превратить в нечто живое. На макете в Академии она казалась другой, маленькой и беззащитной, а в реальности даже одному полю не было конца. Но Вильгельма это, кажется, не смущало.
Почитатель отпер дверь, услышал, как за бортом опустилась лестница и, глубоко и громко вздохнув, вышел. Только его ноги коснулись поверхности, раздался крик, который будто за шиворот вышвырнул Норриса на улицу. Но никакой опасности не было. Вильгельм прыгал на месте, взбивая носками ботинок рыхлую почву, совсем непохожую на железо, даже на ржавое.
– Земля! Это земля, Норри! Это земля! – смеялся Вильгельм и носился по кругу, взбивая клубы пыли.
– А и правда, земля, – удивился Норрис, опустившись на колени и почерпнув ладонью почву. Самая обыкновенная земля, какая есть в каждом горшке с цветами и деревьями, но никогда он не видел ее в таком количестве. Она была коричневой с разными примесями, отличавшимися даже в радиусе нескольких метров. Где-то в нее подмешивался песок, а где-то она напоминала камень.
– Норрис, ты понимаешь, что это значит?! – закричал Вильгельм, подлетел к другу и прыгнул к нему на спину. – Мы можем уже заселять ее! Она живая, Норрис! Они обманули, обманули нас, Норрис! Они говорили, что нужно ждать, что я не могу поехать сюда! Они врали нам, врали!
Норрис покачнулся, завалился на колени под весом Вильгельма и, когда смог скинуть его с себя, отполз. Эльгендорф подскочил, закружился вокруг сидевшего на земле Норриса так, словно друга и вовсе не было. Почитатель в серости поднявшейся пыли пугал. Чувствовать жизнь в куске земли мог только безумец. Норрис знал множество способов совладать с эмоциями. Он написал несколько научных работ на эту тему, многие годы изучал природу эмоций и даже изобрел прибор, который точно мог истолковать любую, даже самую неочевидную, эмоцию. Но что-то ему подсказывало, что прибор бы все равно не смог определить, что чувствовал Вильгельм в тот момент.
– И как назовешь? – прошептал Норрис, оттягивая воротник накидки.
Глаза Вильгельма горели ярко. Он что-то беззвучно шептал себе, будто разговаривая с кем-то третьим. Норрис сжал почву в пальцах, но уцепиться в ней было не за что.
– Знаешь, а я не хочу гадать. Я придумывать названия не умею. Посмотри, что есть вокруг нас? Что? Только земля! Сейчас земля – это все, что у нас есть. Видишь? Вокруг больше ничего нет, только земля. Пусть и будет так называться, – прошептал Вильгельм и с восторгом побежал в космолет, запускать Связистор.
Норрис, проводив друга глазами, вздохнул и посмотрел на пустоту вокруг. Ничего, только горы земли, поля земли и дырки в земле – овраги. И они, отрезанные от мира.
Они выиграли несколько сотен лет, им нужны растения и ДНК. Норрис поплелся за товарищем, ожидая сотни, тысячи, миллионы лет непрерывной работы и одиночества, на которые он сам позволил обречь их, когда Вильгельм вдруг решил отказать Ульману и улететь на Планету раньше обговоренной даты. Норрис до последнего надеялся, что друг шутил. Но шутки у него оказались несмешные.
