Quotes from the book «Стократ»
– Мир всегда кончается со смертью одного человека, – сказал Стократ. – Понимай, как хочешь, мудрец.
– Послушай, – начал он снова, – наш Мир мерцает, как гаснущая звезда. Сто вероятностей путаются и перетекают одна в другую. Что должно было случиться – не случилось, а то, что не могло произойти, стало реальностью.
– Так не бывает, – сказал он вслух.
За годы странствий он успел выяснить, что бывает – все. Бывает, время поворачивает вспять. Бывает, встречаешь в толпе себя-прежнего и соображаешь обернуться, когда что-то менять уже поздно. Все бывает. Мир зыбок.
Люди охотно верят в плохое.
Некоторые тайны нельзя не раскрыть. Некоторые – лучше не трогать.
– Создатель либо смеется над нами, либо сам не знает, что творит…
– Значит, они тоскуют о свете? – тихо спросил Стократ.
– Как можно тосковать о том, для чего даже слова нет?
...
Дети лесовиков в конце концов прозреют. Перестанут зашивать себе глаза, посмотрят на свет; однажды попробуют сказать друг другу слово или нарисовать картинку на гладкой стене. И тогда Язык умрет; умрет высокое искусство, способное заставить человека рыдать и смеяться, и чувствовать себя ближе к небу… Язык, возникший по недоразумению. Язык, который скоро сделается ненужным никому.
– Храни его, Шмель, – сказал Стократ негромко.
Стократ не верил в беспричинную человеческую злость – только в корысть и своеволие. Да еще в трусость.
...этот парень постигает языкознание, будто жених невесту в первую брачную ночь.
– Что это было? – помолчав, спросил старик. – Я читал… знал о мороке, поедающем тени. Но тот выходил, чтобы сожрать весь мир. Чтобы стать этим миром. Здесь другое?
– Ты помнишь, как был ее отражением?
– Я помню, – старик передернулся. – Но не понимаю.
– Представь, что ты приходишь в свой дом, но у всех домочадцев по две головы. Пол шатается под ногами, свет мигает, стол течет, как вода. Что с тобой будет?
– Я сойду с ума, – хрипло предположил старик.
– Она была близка к этому. Там, откуда она родом, все определенное и цельное. Там нет грани света и тьмы, нет времени, и уж подавно нет добра и зла.
– Там, – откуда она пришла? – старик хотел с силой протереть глаза, но спохватился и отдернул руки.
– Ты помнишь, как много лет назад было затмение солнца, и тень упала на Кротовую Дубраву?
– Я не помню, но прадед мой…
– Нечто, пролетавшее между Дубравой и солнцем, уронило свою тень – специально или нарочно. Может, это был несчастный случай, а может, наказание. Тень упала, растеклась и спряталась в подземельях. И там, в темноте с кротами, привыкла… быть. Там, в глубине, нет смены дня и ночи, зимы и весны. Понимаешь, ее мучит мир, где есть время, как тебя мучил бы текучий стол…
– О боги, – прошептал старик.
– И она сохранила себя во враждебном мире. И сидела бы дальше, если бы люди не повадились ходить в норы – со светом, с факелами, с фонарями. И она увидела, как человек отбрасывает тень, и ей показалось, что тени – похожие на нее существа… Она поглотила тень юноши и попалась сама, и не могла освободиться. Она влипла в людей, как муха в мед, и тонула все глубже. Мучилась и не могла остановиться. Опоздай я на денек-другой – она хлынула бы через реку, и плевать ей на лучников, ведь птицы летают, где хотят…
