Братья. Книга 3. Завтрашний царь. Том 2

Невстреча и встреча

Это был миг из тех, когда понимаешь: вселенная опрокинулась и уже не станет как прежде. Миг, который хочется отменить. Потому что размеренный шаг утрачивает опору, а впереди внезапная тьма, и что там, за ней? Есть ли берег? Или одно падение в бездну?

«Хасины идут!..»

Рука царевны Эльбиз искала на поясе любимый боевой нож, но находила лишь игрушку-сайхьян.

Ознобише успел померещиться чад пожара, глухой стук оружия, клич бесчисленных орд… Как в дееписаниях, где войско шагада всегда наваливалось во множестве. Неслось половодьем, сметало утлый заслон и бесконечно гнало степями, а слишком умных советников, взятых живьём, запирало в неразъёмные клетки…

«Э! Постой-ка!»

Разум трудно брал верх.

На полдень вместо некогда безбрежных лесов теперь лежала пустыня. Камень, песок, лепёшки стекла. Мёртвый след, измерявшийся сутками переходов. И с той стороны сухим путём много лет не было ни купца, ни гонца. Лишь добирались редкие мореходы, удручённые запустением…

Какие неисчислимые орды?..

Откуда бы?..

У врат Выскирега?..

Нет, не пришло ещё время для тайного хода, заброшенной дудки и хоронушки в ремесленной кружевниц!

Ознобиша с усилием выдохнул.

Косохлёст, успевший заслонить Эрелиса, отступил прочь. Нерыжень выпустила царевну. Та смотрела рассерженно: «Нашла дитя малое! Сама себя соблюду!»

Третий наследник снял с плеча ворчащую кошку:

– Сказывай толком! Что за находники?

Отрок припал на колено:

– Воля твоя, государь. Не самовидец я… Воевода с вестью послал.

«Да есть они вообще там, хасины? Гайдияр!.. Пустой вестью пугает! Испытывает, каково смутится Эрелис!»

Ваан шарил кругом себя по ковру, словно проваливаясь внутрь богатого одеяния. Двое бояр были уже на ногах и ждали приказов. Эрелис тоже поднялся.

– Что ж… – сказал он. – Если враг показывает лицо, долг праведного – война. Несите справу из молодечной. А ты, отроча, веди к брату, пусть Меч Державы укажет наше место в сражении. За мной, дружина северной ветви!

Царевна Эльбиз рванулась вскочить… и не завершила рывка, перенятая опытной рукой Нерыжени.

Восстала.

Смирилась…

Дымка перепрыгнула на подушку важного кресла. Принялась умываться.

– Государь… – кашлянул Невлин. – Прости мою дерзость… праведный Гайдияр искусен воинством, но… твоя ветвь старше…

– Ты молвил истину, сын Сиге. Я пачкал пелёнки, когда брат уже славил оружие Андархайны. Поэтому я встану под его знамя, а ты меня за это выбранишь, когда расточатся враги.

Эльбиз смотрела на брата, пламенея от гордости. Так учил дядя Космохвост, потом дядя Сеггар, и Эрелис сберёг их науку.

Ардар Харавон вдруг снялся с места и зашагал к двери, как-то судорожно, точно деревянный маньяк на нитке грубого скомороха. Лоб старого воина прочертила взбухшая жила, он нёс перед грудью сжатый кулак, бескровные губы что-то шептали.

– Не оскверню… – разобрал Ознобиша. – Не оскверню…

Боярин шёл так, что даже Сибир чуть попятился, давая дорогу. Старик наступил на длинную дверницу, незряче сдёрнул вместе с приполком. Похабно обнажённая дверь открылась… закрылась…

И снаружи долетел удар тяжёлого тела, врастяжку рухнувшего на камень.

Боярыня Алуша закричала, грузно взметнулась, упала и поползла, путаясь в просторном подоле. Рынды подняли женщину, но замлевшие ноги не держали её.

– Ардарушка! Сокол ясный… Ардарушка…

Там, за дверью, ещё не начавшаяся война принимала первую жертву.

– Матушка благая! – вскрикнула, приподнялась Вагурка и… замерла.

Взгляд Нерыжени был как гвоздь. Начальный долг орудью и государям!

Сразу две царевны обняли плачущую боярыню. А Ознобиша вдруг понял, что означал прощальный хрип Харавона. Старый воин нёс прочь свою смерть, как стрелу, попавшую в сердце. «Не упаду. Не испоганю смертью чертог. Не дам удачу забрать!»

Мужчины, возглавляемые Эрелисом, поспешили наружу. Доверенные порядчики, охранявшие дверь, уже перевернули боярина, уложили на разостланный плащ, отроки из домашнего войска неслись кто за лекарем, кто в молодечную за щитами. Когда царевны вывели плачущую Харавониху, боярин, разбитый ударом, ещё дышал.

Эрелис припал на колени. В его ладонях судорожно стиснутая рука Харавона наконец обмякла, расслабилась.

– Бла… го… словен… госу… дарь, – выдохнули перекошенные губы. С мукой, через великую силу, но внятно.

Тут жила на лбу вздулась уже у Эрелиса. Эльбиз пала рядом с братом, её руки легли поверх его рук. Сберечь! Удержать!..

Память Ознобиши листала целебники, искала спасительное средство, но находила лишь что-то о чуде царского прикосновения. Царята вновь слились для него в единое существо, став неразличимыми близнецами, двумя крыльями одной силы… очень могущественной, хоть и не вполне себя сознающей…

В зрачках Харавона расплывались дальние огоньки, пристальный взгляд стремился за окоёмы. Стенной жирник испустил струйку копоти, пламя норовило соскочить с фитилька.

– Не смей тыл казать, боярин. Не срамись, – сквозь зубы выговорил Эрелис.

Харавон моргнул. И ещё раз. Дыхание стало ровнее. Взгляд медленно возвращался в пределы этого мира. И даже левая, обвисшая щека ни дать ни взять подобралась, морщина от носа к губам вновь стала резкой.

Ознобише помстилась бледная тень, отступившая от боярина. Недалеко… совсем недалеко…

– Присмотришь, сестра, – велел Эрелис отрывисто.

Прав был Невлин!..

Незачем погружать нежный девичий ум в ярость и кровь прошлого!..

Иначе дождёшься от голубки соколиного лёта и за голову схватишься: как обуздать?..

Пока ослабевшему боярину ладили носилки, Вагурка живой ногой доставила царевне оружие, стёганку и кольчужку. Сама, без приказа смекнула, какая подсоба требовалась Эльбиз. Верный друг, боевой нож! Кинжал славного коленчатого уклада, сущий меч для девичьей руки! Любым врагам память запечатлеть. Не на ту царевну напали, чтобы тихо закололась сайхьяном, спасаясь от поругания!

Жадно облачаясь, Эльбиз перехватывала ладонь Харавона то одной рукой, то другой. Не отпускать! Она легко управлялась с головными болями брата. Зашёптывала кровоподтёки Сибиру и рындам. Хватит ли силы сражённого боярина от мостика оттащить? «Делай что можешь. А непосильное…»

Царевна Змеда, сперва ошарашенная проворством событий, словно очнулась и в свой черёд подоспела к великой сестре. Как могла укрепила её руки своими.

Отроки взялись за копья, всунутые под щит, подняли, зашагали.

На узкой витой лестнице носилки поворачивались с трудом. Тогда вспомнили про подъёмник, но тот был чуть просторнее кресла, да и делался для владыки, то есть ветшал в праздности.

Так и домчали боярина в домашние покои пешим ходом, живого.

Внесли прямо в опочивальню, с самой Беды не видевшую сторонних лиц.

Увлекаемая могучими парнями, подоспела задохнувшаяся боярыня. Бег по ступеням отрезвил Харавониху. Слёз больше не было, за неё всхлипывали воспитанницы и сенные девки в передней.

Пав на колени, Алуша стянула с мужниных ног красные сапоги.

Почти как когда-то… полвека назад…

Тогда её Ардарушка впервые пришёл к ней.

А теперь – уходил.

Подоспел лекарь с учеником. Унот, бледный от волнения, снял покров с большой склянки. Внутри вились живые ленточки, бархатно-чёрные в прозрачной воде.

– Позволено ли будет ничтожному рабу праведных… припустить…

Торопливо надрезали ворот тельницы. Пиявки одна за другой ложились на кожу возле ключиц. Искали им одним ведомые местечки, присасывались, начинали толстеть.

– Велик Хозяин Морской, – тихо приговаривал лекарь. – Над водяными Он мощный царь-самодержец, омутникам батюшка строгий, оржавенникам дядюшка, вирникам с тихонями родной дед. Высок дворец Его в пучинах Кияна. Сильны Его твари водные, рыбы-киты, сельди рунные… пиявицы смиренные…

Ардар Харавон перекатил голову, посмотрел на жену. Боярыня положила пухлую ладошку ему на колено. Губы дрожат, кика сбилась, седая прядка наружу…

– Прости… Ласточка, – выговорил Харавон. И улыбнулся. Больше глазами, потому что лицу веры не было.

Боярыня дрогнула, потянулась навстречу. Сколько лет она не слышала этого прозвища!

– И ты за всё прости нерадивую… Ардарушка… хоть моя…

Царевна Эльбиз смотрела на стариков. Меж супругами происходило нечто трогательное, прощальное. Может, именно то, чего ради удержал Ардара Эрелис.

– Припускаю вас, мои пиявицы, к белому телу, – торопливо бормотал лекарь. – Забирайте, мои пиявицы, кровь дурную, кровь мёртвую, оставляйте кровь чистую, бегучую, красному боярину на исцеление…

Бледная тень снова подплыла, склонилась над Харавоном. Огонёк боярина вдруг вспыхнул ослепительно-ярко, прянул к боярыне. С глаз пала пелена, Ардар увидел свою Алушу истинным зрением. Юную, робеющую, темноволосую, влюблённую. И приник всем существом, обнял, обласкал устами уста. С нежной силой зрелости, с молодой страстью…

Алуша ахнула, потянулась навстречу…

…Вот теперь можно было взмахнуть золотыми крыльями и лететь.

Из душных подземелий Коряжина, над Кияном… над заснеженной Пропадихой…

Сквозь тучи – на ту сторону неба.

Вот теперь всё как есть отдано и государю, и совести.

Эрелис вернулся куда скорее, чем ждали. Пришёл с Ознобишей и Косохлёстом, без кольчуги и шлема, в расстёгнутом тегиляе. Шагнул в переднюю боярских хором… сразу всё понял. На него смотрели прижавшиеся царевны и стража. Из распахнутой опочивальни доносилось женское, скорбное:

 
Ты привстань на резвы ноженьки,
На чулочки туговязаны,
На сапожки неразношены…
 

Царевна Эльбиз вмиг оказалась подле брата. Жив? Не ранен? Не бегства ради притёк?.. Эрелис вдруг сгрёб её так, будто уже не чаял снова увидеть. Прижал к сердцу, выпустил… Вместе с сестрой и с заменками ступил на порог, чтобы поклониться боярину – сурово, строго, по-воински.

А выпрямившись, наказал:

– Спокойно ступай к достославным предкам, товарищ царских походов, хранитель чести бесскверной, красный боярин Ардар Харавон. Во имя кипунов Воркуна, которых ты не увидел! Твоё мужество отвело великую невстречу, выкупило знаменитую притчу. Услышь же!

Эрелис сглотнул. Все смотрели, все ждали, а у него битый капельник сидел в горле.

– На Ближнем дворе от хасинов мирное посольство стоит. Привезло нашему владыке союзнический поклон… – Эрелис крепче стиснул плечи сестры и чуть отстранил её, глядя с торжеством и отчаянием. Стало понятно, зачем он решил сам объявить вести. – И жениховские дары от молодого шагада, Газдарайна Горзе…

В чертоге ледяных игл

Широкая пятерь, высунутая смелым зодчим из скальной стены, со времени начала Ознобишиной службы не особенно изменилась. Разве что капельники, свисавшие с остатков обвершки, сделались раза в два грозней прежнего. Сомкнулись толстой решёткой, косой из-за постоянных ветров. Уже рукопашным ударом, как тогда, не сшибёшь. Вправду льда наросло? Или руке веры не стало?

А так – за откосом всё прежнее. В холодной мгле кривится челюсть с обломанными зубами – угловатые тени Зелёного Ожерелья. Посреди былой гавани – круглый лобок, заснеженная бутырка расправы. Мимо пролегла дорожка на Дальний исад. Там снова встали кощеи, там бьётся дружинное знамя с белой совой. А дальше – лишь беспредельные торосы Кияна. Вогнутой чашей под зыбкими пеленами туманов…

– Злат водил сюда нас с сестрой, – промолвил Эрелис. – Она зоркоглазая… Высматривали, вдруг дядя Сеггар объявится… Зачем мы здесь, друг мой?

Косохлёст и Сибир остались у всхода. Эрелис и Ознобиша одни стояли на сквозняке.

– Здесь я когда-то услышал верное слово, – тихо сказал Ознобиша. – Мы с тобой поднялись сюда, и ты наконец-то заговорил, государь. Прошу, не молчи больше! Выплесни горе, и обретётся ответ.

Открытый к морю чертог, куда встарь выходили любоваться цари, тоже мало изменился. Причуды влаги, холода и тепла, веявшего из дудок, вырастили в нём скопища ледяных игл. Тонкие нити дрожали в воздухе, невозможно длинные, острые, хрупкие.

– О чём говорить? – Эрелис выдавливал слова сквозь зубы, почти стонал. – О том, как предки во все времена дочерьми да сёстрами откупались?

– Однажды я стоял вот здесь, на краю, – показал рукой Ознобиша. – Я не видел тропы, я был бессилен и одинок. В тот день мудрый человек обратил ко мне слово, и я отвернулся от края, и против всякого ожидания путь открылся передо мной. Не молчи, государь, ведь ты не один.

Эрелис спросил:

– Ты же видел дар жениховский? Знали, проклятые, что творили! Поди не прими!.. И как я на этом троне сидеть буду? Не сгорю?..

Ознобиша видел. Как и весь город.

Когда он сам приехал сюда, Ближний двор стоял у последнего снега. Там меняли колёса на полозья и наоборот. Теперь снег простирался почти до Верхних ворот, и хасины – хивас-хасины, как им нравилось себя называть, – подъехали к выскирегской заставе со всем торжеством. Конехвостые верховые быки были выше и стройней оботуров. Они вправду напоминали рогатых коней, только шерсть, как и у оботуров, достигала копыт. Быки-кутасы были сплошь рыжие да каурые, кроме двух чисто-белых, выступавших посередине. На одном ехал доверенный посол шагада. На другом – безотлучный телохранитель.

«Вельможа – пекун царя ихнего! – шептались в толпе. – Доверен, стало быть, с нашей царевной жениться взамест жениха…»

Сваты ещё рук у печки не обогрели, а простолюдье уже всё как есть разузнало.

«Это как – замест жениха?»

«И опочив держать?..»

Важный всадник был толст и в годах, по кафтану стелилась белая борода.

«Опочив до дому оставят. Он с ней только рукавами поймётся, в знак, что разженитьбе уже не быть…»

Воины на быках кутались в косматые войлочные плащи, а голову повязывали шерстяными платками, спадавшими на плечи. Все – молодые, с резкими скуластыми лицами, обточенными, как скалы, горными непогодами.

А по сторонам шагали порядчики Гайдияра. И сам Гайдияр – пеший, со шлемом в руке. Выглядело не особенно знаменито. Ничего, рассудил чёрный народишко, в город верховым всяко ходу не будет. Возле павших изваяний остановятся и всадники, и громадные сани, запряжённые десятком кутасов. Ведига с воришками уже гадали, что там, на санях?..

И вот совлекли покров… и пламень-камень вобрал сумрачный свет дня! Заиграл красным золотом, озарил, оживил лики царей! На санях красовался огромный целик, сросток самогранников, ископанный в далёких горах. Чуть подправить, и явится новый Огненный Трон.

Гайдияр первым поклонился святыне. За ним, стягивая шапки, городская толпа.

После Беды пламень-камень видели разве что искрами в боярских перстнях. А тут!..

…У ворот перебывал весь Выскирег, да не по разу. Теперь там стояла крепкая стража и день-деньской сновали работники. Прямо над санями возводили каменную палатку…

– Это лишь сватовство, – сказал Ознобиша. – Великие союзы одним днём не свершаются.

Эрелис болезненно покривился:

– Нас с тобой не спросили, друг Мартхе… Брат Гайдияр скор в решениях, а он владыке опора. Они уже и меня с Ардаровой внучкой окручивали, не чаял отбиться!

– С которой?

– А не знаю даже. Их много.

Ознобиша задумался. Что ответить государю? Что царевны андархов во все времена с достоинством принимали свой жребий?.. Выслушав новость, Эльбиз не ударилась в слёзы. Даже ничего не сказала. Только в глазах что-то словно погасло, взгляд опустел.

И ведь не первый год знали: её однажды сосватают. И отзвучат вечерние невестины плачи. Провоются, как говорили на родине Ознобиши. Склоняйся, вольная головушка, перед новым ближником брата! Мил не мил, вздевай свадебные рубахи, косу надвое расплетай!

Знали – будет. Когда-нибудь. Но… чтобы вот так… вот так вдруг…

А оно вот так и бывает. Сразу. Врасплох.

– Она сестра старшая, – горестно выдавил Эрелис. – Защитницей была мне… радостей девичьих не знала… а я?! Чем ей отплачу?

«Вот как больно рвать по живому, когда брат с сестрой одним сердцем живут, одну думу думают!» Вслух Ознобиша сказал:

– Ты умеешь являть непреклонную волю, сын смелого Эдарга.

– Я? – горько усмехнулся Эрелис.

– Да, государь. И тебе уже многое удалось. Ты востребовал из дружины бабушку Орепею. Вернул Косохлёста и Нерыжень. Без малого отвоевал право самому опекать сестру в Шегардае. Ты одно за другим выдерживаешь испытания…

Ознобиша обещал Эрелису выход из тупика. И выход был, райца чувствовал это, но покамест вслепую обшаривал неприступную стену. Говорил сам, заставлял говорить царевича. Вот сейчас пахнёт ветер с Кияна, и будет сказано слово. Упадёт капелькой, побежит ручейком…

– То-то и оно, что без малого, – зло бросил Эрелис. – Вчера обещали даровать попечение, завтра отнимут. Ещё благодарить велят, что избавили от заботы.

«А ведь так всё и будет. Если владыка прикажет…»

– Негоже отчаиваться, государь. Под тобой гибельная стремнина, но сильный пловец знает, как справиться с водоворотом.

По капельникам текла влага. Срывалась и звонко, будто весной, расшибалась о выступы в саженях внизу.

Ознобиша вдруг забыл, как дышать, слепые пальцы что-то нашарили, незримо скользнули в извилистую нору. Узкую, тёмную, пока не очень понятную.

Он медленно выговорил:

– Прости моё дерзновение, государь… помнишь отрока? Молодого порядчика, что весть нам домчал? Я потом говорил с ним. Ему было велено объявить прямым словом: «Хасины идут». А ведь праведный Гайдияр уже знал, что посланцы с миром приехали.

Он пробирался впотьмах, надеясь на свет впереди.

– И ты думаешь…

– Да. Твои венценосные братья использовали случай проверить, как ты себя поведёшь.

– И верного боярина наглой смертью сгубили! Неужто оно того стоило?

«Ради судьбы державы, может, и стоило…»

– Они узрели, что словом и делом ты истый сын Андархайны, мой государь.

– Хочешь сказать, что и я однажды поступлю как они?

Но Ознобиша дрался вперёд, его было не остановить.

– Я хочу сказать, что большим делам предшествуют малые, а иная победа берёт начало в уступке. Помнишь, как от тебя добивались царского выхода? Ты вначале упорствовал, а после решил поддаться напору…

– И я даже помню, кто дал мне дельный совет. Сейчас ты к чему клонишь, правдивый райца?

– На воинском пути говорят: если око видит, рука должна поразить. Верно и обратное, государь. Чтобы разить, ты должен определить свою цель. Полагаю, ты хочешь не допустить поспешного рукобитья. Удалить сестру от хасинов. Забрать с собой в Шегардай.

– Ну и?.. Не томи, Мартхе!

Ознобиша неожиданно улыбнулся:

– Мезоньки уже спрашивают на исаде, куда мой служка девался, не захворал ли… Пусть твоя сестра, а моя госпожа с улыбкой выйдет из молодечной, где прячет свою грусть. Пусть покажет праведным братьям, что не намерена ершиться против их воли.

Эрелис ждал продолжения.

– Старый хасин полномочен заключить и подтвердить брак, – сказал Ознобиша. – Ну так пусть ответ держит по сану. Древний обряд велит жениху с боем брать каждый шаг к брачному ложу. Вот и начнём с придворной игры.

– Погоди…

Ознобиша вдохновенно напомнил:

– Госпожу всегда занимали известия о брачении праведных дев. Помнишь, ты вчерне обтесал поличье Гедаха Сторожного и острил для работы резцы, а она тебе читала, как угадывали невесту?

– Я помню. Чего мы достигнем этим, друг мой?

Ознобиша не чувствовал сквозняка, меховой плащ съехал с плеч, десница, обтянутая пятерчаткой, сучила в воздухе пряжу.

– Братья увидят, что ты предпочёл рассудок строптивости, и это обрадует их. Почёт будет бороды гладить, любуясь, как затруднится хасин. Если я прав, после этого тебя пожалуют судейским престолом. А потом…

Эрелис без труда проследил его мысль:

– Как-то я ещё справлюсь в Правомерной Палате…

– Мой государь, – торжественно проговорил Ознобиша, – я был рядом, когда тебе отдавали суждение. Я гордился и славил Владычицу, подставившую моё плечо твоей плети!

По чертогу пронёсся порыв. Изломал прозрачные иглы, загудел в капельниках. Эрелис покачал головой:

– Мне бы твою веру, друг мой…

– Ты победишь, государь. Обязательно победишь.

Говоря так, Ознобиша трезво вспомнил, как они, двое глупых котят, уже мнили себя вершителями судеб.

И содрогнулся от холода, несмотря на толстую шубу.

В это мгновение крепкая ледяная решётка, заслонявшая устье чертога, внезапно исчезла. Вся целиком. С лёгким треском отделилась от основания и от обвершки, канула вниз. Долетел грохот льда, колотившегося о скалы.

Распахнулся простор – на пол-овиди. В бесконечной дали померещилась даже полоска свободного, не сдавшегося морозу Кияна.

Рассказ Харавонихи

– Сердечко моё! Вот счастье негаданное!

Почтенная матушка Алуша, красная боярыня Харавон, готова была спешить к царевне Эльбиз по первому зову, но Эдаргова дщерь пришла к ней сама. Шёлк, парча, жемчуг – всё осталось почивать в сундуках, сряда царевны подошла бы скромной купеческой дочери. Из-под душегреи – простая рубаха с тонкими строками вышивки, зелёной и синей. Понёва о редких глазках и прошвой белого бранья в знак скорби по верному боярину. Коса без ленты, пояс бисерными махрами влево – прочь, сваты!

По-настоящему выделял царевну лишь драгоценный кинжальчик-сайхьян, не спрятанный в пояс. Эльбиз держала корзинку с мотками ниток и бёрдом. Явились они с Нерыженью почти тайком, без Фирина и девичьей дружины, сопровождаемые лишь Сибиром.

– Матушка Алуша! – сразу начала царевна. – Совет опытный потребен, слово разумное!

Она так и не выучилась по полдня вести пустую беседу, заговаривая о нужном лишь под самые проводины.

Боярыня всплеснула кручинными рукавами:

– Что же ты, дитятко, резвы ножки топтала? Девку послала бы. Я бы и прибежала немедля.

Нерыжень усмехнулась:

– Ножек царских жалевши, потом резвости не спрашивай.

Они с Косохлёстом взапуски измеряли бесконечные лестницы Выскирега. Царевна порывалась за ними, отставала, сердилась. Она сказала боярыне:

– Девку не со всяким делом пошлёшь. Мне бы без сторонних ушей тебя расспросить…

– О чём, сердечко моё?

– О Вагурке, воспитаннице твоей.

– Неужто провинилась? Дерзка была? Заленилась?..

– Нет, матушка. Вежеству ты её выучила отменно. Я ей новую службу придумала: быть у меня на посылках для сокровенных дел. Как мыслишь, справится?

Харавониха чуть промешкала с ответом. «Ну? – мысленно подзадорила Эльбиз. – Спроси уже, позволил ли Аро, отпустит ли Змеда, что Невлин сказал…»

– У Вагурки достанет и смелости, и ума, – наконец кивнула боярыня. – И я знаю, сердечко моё: ты хорошо ею распорядишься. Она любимица у меня.

Во взгляде боярыни мелькнула тайная боль.

– Значит, правду люди бают, – сказала Эльбиз. – Не просто воспитанница, а вроде внучки приёмной?

– Мой супруг, да будет благословен его путь… – вздохнула боярыня. Царевна стала ждать продолжения вроде «сеял на стороне», но услышала: —…был знаменит благородством. Во дни Беды, когда люди приблизились к отчаянию, Ардарушке на порог подбросили немало детей. Он всех принял под кров и всех вырастил, как велит долг щитоносца.

– И среди них Вагурка оказалась особенной?

Боярыня мягко улыбнулась:

– По удивительной причуде судьбы кончик левой брови топорщится у неё в точности как у моего мужа и господина. Помнится, эту черту восприняли наши старшие дочери, вихрями Беды унесённые…

– Ты многих потеряла, матушка Алуша, но Харавоны по-прежнему обильны потомством, всем нам на радость. Как я понимаю, имя твоего супруга скоро будет вручено внуку?

– Речи праведных звучат истиной и легко достигают слуха Богов! Да сбудутся приметы, наконец-то сулящие нам семя от семени… – И боярыня вновь омрачилась. – Моя вина. Это я Ардарушке сына лишь после четырёх дочерей сумела родить. Охти, самого Ардарушку не сберегла… Лепо ли будет вдовице бессчастной в Шегардае тебе служить…

– Да ладно, как без тебя? – удивилась Эльбиз. – Кто меня научит праведному супружеству, если не ты?

– Есть жёны достойнейшие…

– Может, и есть. Только я ни одной не верю так, как тебе.

Харавониха потупилась и долго молчала.

– Надобно тебе знать, сердечко моё. Ни дочерям с внучками, ни тем паче тебе я бы не желала так идти замуж, как я полвека назад…

Названые сестрицы переглянулись. Согласно подались вперёд, изготовились слушать.

– Я Ардарушку впервые узрела на потешном ристании, где могучие бояре мечами по золотым шеломам постукивали. Он-то и не заметил меня, а я, дурёха, сон потеряла. Они с Невлином всех побеждали, я же видела лишь его одного.

Нерыжень молча внимала. Телохранитель без роду и племени многое видит, многое слышит. И этот груз бывает потяжелей щита и кольчуги.

– Извело, одолело меня томленье сердечное, – продолжала Алуша. – Всё бы отдала за взгляд его тёплый, за слово приветное! А он себе живёт и не знает! То с Невлином на тёсаных мечах, то в пиру, то с отроками гусей-лебедей верховыми соколами травит…

– И что ты? – неотрывно глядя, выдохнула царевна.

– Я тогда взялась пресноводить. Изощрялась лукаво, чтобы при нём меня похвалили. С белым челигом охотиться выезжала, хмельной мёд в пиру подносила… Никому не дай Пряха Небесная так пылать, как я в то лето пылала! И сбылось: оглянулся Ардарушка. Увидел меня.

Эльбиз напряжённо слушала. Силилась вообразить, как сама завлекала бы доброго молодца. Не получалось. На то, чтобы кружить отчаянные головушки, особый дар нужен. Редкая девка им щедро наделена… примером, как Нерыжень. Или вот Харавониха, пока на воле гуляла.

– Я батюшке, помню, рукавицу для рукобитья в одну ночь вышила, – продолжала боярыня. – Медов на свадьбе выпито было – разумным словом не передать!.. И пришла я в объятья Ардарушке смиренно и честно, как заповедано, против доброй славы родительской нимало не погрешив.

Боярыня смолкла. Как-то очень горестно, окончательно. Сестрицы снова переглянулись. Царевна вынула из-под цветных мотков глиняную бутылочку, туго повитую соломенным жгутом, линялым от времени. Обушком сайхьяна сбила воск, остриём поддела толстую пробку. Потёк густой запах пьяного мёда – кабы не из тех же запасов, что плескались в серебряных кубках на свадьбе юной Алуши..

У Харавонихи задрожали мягкие щёки, изломились брови, почти спрятанные под вдовий платок… потом боярыня как будто решилась:

– Сними, дитятко, с полки вон ту чашу.

Проворная Нерыжень подала в ладонях голубой шар со срезанным верхом. Круглодонная андархская братина, помнившая первых Гедахов, не умела стоять на столе. Её назначением было гулять из рук в руки, сопровождая долгие беседы, тягучие песни.

Хозяйка палат первая глотнула душистого мёда.

– Когда я забрюхатела, все приметы были о сыне. А настал срок, и обидела я Ардарушку двумя дочками враз. Долго он видеть не желал ни их, ни меня. Только и спасли моё имя их бровки взъерошенные, мужнина порода. Не то бы в отчий дом меня отослал – на что такая жена?

Эльбиз приняла чашу, омочила уста. Дядя Космохвост сказывал: благородная Эсиника винилась Эдаргу за первые роды. За дочь. «Оставь, – будто бы улыбнулся седьмой сын державы. – Небо хочет, чтоб царь-девица росла, братишке заступница!» И в должный срок взял на руки малыша Аро.

Нерыжень пригубила мёда, вернула чашу боярыне.

– Сделалась тогда на нашем ложе стужа великая. Зато сенные девки стали рожать Ардарушке пригулышей, одного за другим. Он их именами нарекал, чтоб не опустело седло, если от меня сына не будет. А когда наконец мне честь оказал – я его вновь двумя дочками отблагодарила. Совсем Ардарушка ко мне дорогу забыл, зато его ложе не пустовало. И мне ли, бесталанной, господина своего судить было… а только сердце ретивое о ту пору гаснуть стало. Пока совсем не дотлело.

Царевна слушала, и ей было страшно. Сияющая, влюблённая девочка превратилась в усталую, безразличную детницу. «И я… так же?!» Чаша вновь обошла круг, вернулась к боярыне.

– Как уж третью тягость дал мне Ардарушка, я надежды покинула. Лишь о дочках болела душа: кто присватается, если брата не будет? И вот настало рождение… двумя сынками благословлённое. Ардарушка про то не скоро узнал. Государь его тогда путём наградил – расправу на Пропадихе держать. А я в Выскиреге осталась.

Чаша снова проплыла по рукам, Нерыжень подлила из бутыли.

– Вот и минула жизнь, – подытожила Харавониха. – Детьми я утешилась. В Беду государь Гайдияр мне Ардарушку израненного привёз, выхаживала… Тогда господин мой сердечно потянулся ко мне… да я уж не возгорелась. А и невместно оно, дочь замуж выдавши.

– Слыхано, жених еле добился Брейды твоей, – сказала царевна.

Боярыня метнула по плечам вдовьи распущенные пряди:

– Всё как есть тебе ведомо, сердечко моё. За великие грехи довелось мне её безвестную кончину оплакать…

– Матушка Алуша, тебе ли каять себя? Сколько детей да внуков честь честью взрастила! Приёмышков без счёта! Одна Вагурка, умница…

– В том грех, что я старшеньким дочкам своё сердце передала, мечты глупые. Тем обеих и сгубила.

– Матушка…

– Был у Ардарушки служка воинский, меченоша из славного рода Кайденов. Гволкхмэем звался.

– И Брейда полюбила его, как ты Ардара?

– Нет, это он к ней воспылал. А я отдавать не хотела.

– Что так?

– Ни к чему оно, когда в сердце вихорь гуляет. Я вот святой воли батюшкиной не дождалась, за своим хотеньем вспорхнула, больно расшиблась… хоть и долго старалась доброй женой быть. Мужское сердце не таково. После свадьбы страстные женихи просыпаются ревнивцами и брюзгами. Говорила я доченьке… Да кто ж слушал? Ардарушка сватов обласкал, он в молодом Кайдене второго себя видел. Отдал ему и дочь, и путь прибыльный. Уехали молодые. Год спустя Брейда сына родила, Вейлина…

– Что смолкла, матушка? – тихо спросила Эльбиз.

– Я дочерей, на горе себе, грамоте обучила. Два письма от Брейды дошло. Читаю… всё хорошо… рука её… а голоса дочкиного не слышу. Стали меня плохие сны мучить. Хотела уж ехать, но тут добрая царица первенцем разрешилась, празднества, великие стреты – куда! Пала я государю Гайдияру в резвые ноги, улестила Ардарушку с собой позвать, когда смелый царевич на Пропадиху собрался.

– А там дело ратное случилось, – подхватила Эльбиз. – Там Гайдияр за спасение велел дяде Сеггару нашу дружину Царской именовать!

– Верно молвишь, дитятко. Иным слава досталась, иным – раны бесславные. Сторожевой замок, где Кайден жил, безлюдье узнал, соколы с кречатни и те разлетелись. Не доставил мне Ардарушка ни весточки, ни косточки для могилы.

– Горестно это…

– Тебе ли не знать, сердечко моё, ты сама в те дни сироткой осталась.

– А вторая дочка твоя? Айрика?

– Думала я, уж она-то горюшка не увидит. Айрику государыня поволила к себе взять. Молодая царица была славна тем, что лёгкой рукой вершила замужества девичьей прислуги. Я радостно собрала дочь в дорогу: будут ей чужды горести, рождаемые волнением сердца…

– И?..

Харавониха беспомощно развела руками. Нерыжень подхватила плеснувшую чашу. Боярыня не заметила.

– Айрика слала из Фойрега грамотки, полные благодарности государыне, но… так и не написала о женихе. – Алуша помолчала, вытерла слёзы. – Говорят, люди в столице не успели испытать ни страха, ни боли…

– Воистину! – одним голосом подтвердили сестрицы. Хотя про себя весьма сомневались.