Quotes from the book «Эспер»
Обеспеченные, самодостаточные. Образованные. Элегантные, утонченные, высокомерные. Никто не упрекнул бы их в бездействии. За чем они устремились и за кем? Неужели благородство чувств и поступков обратно пропорционально развитию общества? Техническому прогрессу? Может, их души спустятся и, осмотревшись, заставят своих прагматичных потомков смутиться. Что ж, вы, братцы, – заметят укоризненно, – что ж вы так обмельчали? Что за конструкцию строите? На кой черт технологии, если смысл доброты, сострадания становится вторичным? И потому, друзья, вперед, точнее, назад, к ним, к тем, кто смотрит на нас с черно-белых фотографий. Выправка, холеные руки, сложенные на коленях, точеные лица, глаза с прищуром. Кажется, сейчас оживут: встанут, потрут ладони и насмешливо спросят своих потомков: «Ну-с, братцы, рассказывайте. Что вы тут натворили?»
Столько потрясений, событий было за прошедшие сто с лишним лет! Сколько раз человечество было на грани! На той самой, за которой пустота. Но люди пишут друг другу о пустяках, о счастье или одиночестве. О любви. Собственно, это сильнее любой ядерной бомбы. Сильнее разрушения. Маленький кусочек бумаги со штемпелем – символическое послание нам, живущим в эпоху цифровых технологий. Это радует. Успокаивает. Предупреждает.
Через сто лет этот листок, подписанный далеко небедным русским волонтером в знаковом 1914 году, состарится. Поблекнет. На нем появятся глубокие морщины. Фразу о том, что в случае мобилизации стоимость револьвера и патронов будет возмещена, можно разобрать с трудом. И все же, даже спустя столетие, бумага не потеряла главное: честь. Было когда-то это слово в богатом русском сословии.
Неужели благородство чувств и поступков обратно пропорционально развитию общества? Техническому прогрессу?
Все же Париж – великий город, где можно не только получить душевные раны, но и залечить их. Причем неизвестно, что приятнее, что желаннее.
Но день человеческого безумия начался, просто не сразу это поняли. Не поверили. Самые страшные катастрофы подкрадываются незаметно, бесшумно, под масками дипломатических вывертов, и в этом циничном лицемерии есть нечто чудовищное, коварное, потому что трагичные последствия обманчиво непредсказуемы.
Россию как-то нечаянно, мягко, незаметно вычеркнули из Первой мировой войны, да и сама себя она вычеркнула.
Мартина отозвалась на внезапную ласку своего русского друга. Тысячи женщин вселились в нее, забирая боль, страх, гнев, растерянность у того, кто так же, как она, хотел самой драгоценной малости: любви.
У них оставалось два часа. Всего два. Два. Два часа бесшабашного счастья. Можно ведь прожить вечность и не иметь этих самых двух часов. Повезло им. Повезло.
На кой черт технологии, если смысл доброты, сострадания становится вторичным?
