Точка перемен

Лера, поудобней устроившись на стуле и расставив на столе флакончики с лаками, задумчиво вздохнула, положила на скатерть руки ладонями вниз, придирчиво осмотрела ногти. Потом её взгляд упал на расписание занятий детей, прикреплённое к холодильнику, скользнул по графику матчей и тренировок. И внутри всё сжалось.

– Надоело! Как же всё это надоело! – пробурчала она, схватила пилочку и, закусив губу, стала аккуратно подправлять маникюр.

Зазвонил телефон, Лера быстро ответила:

– Да! Алло! Анька, ты?!

Женщина даже взвизгнула от радости, вскочила, заулыбалась.

– Приехала? Ну молодец же! Умничка! – лепетала Лерка. – Когда встретимся? Мои? Мои… Ну… А что мои? Переживут! Мы сколько не виделись? Два года? Три? Пришли фотку, какая ты теперь? Да? Скинешь? Ну давай. Слушай, я тут затеяла ногти красить, как закончу, перезвоню. Целую! Завтра? Неее… У ребят хоккей… Лига там какая–то… Может на следующей неделе? Обязательно надо увидеться!

Лера опять уселась за стол, запахнула поплотней халатик и, уверенно кивнув, поставила перед собой баночку с ярко–красным лаком, потом, представив его на своих ноготках, отставила обратно, взяла тёмно–вишнёвый с блёстками.

Включив музыку в наушниках, она замурлыкала, орудуя кисточкой…

За спиной хлопнула кухонная дверь, перед Леркой выстроилась маленькая команда – два её сына, десяти и двенадцати лет от роду, и муж Николай, огромный, широкий во всех местах мужчина, грозный, с бородой и усищами. Лера, застыв на миг и почувствовав, что на неё смотрят, подняла глаза и, резко дёрнувшись, разлила на скатерть весь свой тёмно–вишневый, с блёстками, лак.

– Это чтоооо?! – уставилась она на стоящих перед ней людей в противогазах. – А мне? Надо бежать? Мы горим? Коля, а как же я?!

Николай сдернул с головы защиту, распахнул форточку, кивнул сыновьям, чтобы вышли. Те, толкаясь в дверном проёме плечами, послушно ретировались и прикрыли за собой дверь.

– Лер, заканчивай это! Каждый день ты перекрашиваешь свои ногти. Каждый, я повторю ещё раз по слогам, каж–дый день! Ты не осьминог, Лера! Ты не паучиха, у тебя не сто рук и ног! Десять ногтей могут как–то пожить недельку без метаморфоз? Или нет?! У меня слезятся глаза, у меня в горле всё чешется от этого! – Коля ткнул пальцем в ярко–вишнёвую лужу на столе, источающую резкий, характерный запах. – Ребята тоже дышат этим! Ты нас травишь, Лерка! Что происходит?! Тебе нечем заняться? Может, болезнь какая? Ну давай обои в квартире тоже каждый день переклеивать. И машину менять…

Лерка, стараясь кое–как запихнуть обратно во флакон уже подёрнувшийся пленочкой лак, орудуя кисточкой и пачкаясь, смущенно пожимала плечиками, отводила глаза. А потом, топнув, вдруг подняла голову, глядя снизу вверх на громилу–мужа.

– Да, и что?! И крашу! А что я ещё тут у вас вижу? Какие у меня радости? Каша по утрам и спагетти по вечерам? На выходных игры, эти бесконечные игры. Шайба, ворота, всё мельтешит, я ничего не понимаю, но ору, потому что орут все, я вскакиваю, потому что все вскакивают, а я ведь ничегошеньки не вижу! У меня зрение, Коля! А я очки не хочу носить! Я в них некрасивая! А с ногтями я красивая, понимаешь?! И ты давно не замечаешь этого! Ты!.. Ты!.. И уеду я от вас! Запах им не нравится? А мне с оравой мужиков жить не нравится: еда сначала есть, а потом сразу нет, чистота есть, а потом тоже её нет. И так каждый день, Коля! А у меня работа, у меня ответственный пост, документы, я должна же как–то это вывозить, а я уже не вывожу. Всё. Ну вот… Ещё и ноготь сломала… Нет, Николай, вы как хотите, а эти выходные без меня.

– Лера! Ну ты чего? Ты просто попей кофе… Сделать? Или вот, возьми конфетку. Хочешь «Батончик»?

– Не хочу я никаких конфет, и кофе не хочу, я устала, понимаешь?!

– Ну и отдыхай, кто мешает–то? Сиди и отдыхай. Только убери ты возюкалку свою! Ради Бога, убери! Запах глаза режет! И выкинь их все, не надо больше лака в нашем доме. И в салоны эти не ходи, не трать деньги, лучше ребятам новую экипировку купим. Рубашку мне погладь ещё, у меня встреча сегодня, важная! – Николай поднял вверх указательный палец с обгрызенным, плоским ногтем. Тот мелькал перед Леркиным взором, ходил туда–сюда, трясся, и она даже подумала, что такой ноготь красить одно удовольствие – большой, широченный, лак на него ляжет красивым слоем… – А в субботу ты нам бутеров настрогай, ребята биться пойдут, с «Красными быками» матч, сама понимаешь… К восьми поедем, будь готова. Ну, я пойду, пусть проветрится помещение, а потом обед сваргань. Лер, выше голову, мы же команда!

Он сгрёб жену, приподнял, стараясь не испачкать джинсы в вишнёвом лаке, вытянул губы трубочкой, ожидая, что Лерка ответит на его поцелуй, но жена только покачала головой…

– На место поставь меня, – тихо попросила она. – Аня вернулась, я к ней поеду. На пару дней. Мне надо.

– Но… Лер, не ко времени сейчас это. Раз приехала, то пусть подождёт, освоится пока дома, а ты с нами… Ребята же биться будут!

– Нет, мне надо. Бейтесь без меня.

Валерия отвернулась, сложила руки на груди, уставилась в окно.

Николай, помычав рядом, махнул рукой.

– Делай, как знаешь… Но как–то это не по–семейному… Аня… И чего она приехала?.. – бурчал мужчина, выходя из кухни, расчихался на пороге, охнул, приложившись плечом к дверному косяку, оглянулся, не пожалеет ли его Лерка, но та, закусив губу, гордо и отрешённо смотрела в окно…

***

… Аня вернулась в родной город, в свою квартиру, так ничего и не добившись в жизни. Несколько лет назад она уехала покорять Питерскую публику, играть в театре, мечтая о главных ролях, поклонниках, о том, как будет прохаживаться по Невскому и раздавать автографы, как в её личной гримёрке всегда будут букеты цветов… Но ей давали лишь скучные, малозаметные роли, платили тоже весьма посредственно, жила она в общежитии. Аня, поняв, что денег не хватает, пыталась найти себя в проведении праздников, сначала взрослых, где надо было сделаться массовиком–затейником и весело шутить, глядя, как публика ест и танцует, потом подающая надежды актриса «скатилась» до утренников и детских дней рождения, облачившись в ростовые куклы и прыгая в поту перед малышами… Она поняла, что достигла своего потолка, дальше – только ползти по дороге, мимо уже известных, виденных сто раз домиков, улиц, светофоров, трясти накладными кудельками или стоять в виде торшера в какой–нибудь авангардной постановке неизвестного режиссёра… Питер не принял Аньку, слишком она для него оказалась простоватая, легкая, «без изюминки».

– Вас таких много, – пожала плечами гримёр, слушая стенания юной актрисы, – а ролей мало, сцена не резиновая. И ведь всем подавай первый план, всем слова, реплики нужны! А вот мой отец, царствие ему небесное, лакеев играл, не гнушался, и был счастлив!

Гримёрша наклонилась, подрисовала Аньке усы, поправила что–то в причёске и кивнула:

– Ну, публика ждёт, будь смелей, акробат!

Это была последняя роль Анечки на Питерской сцене – роль скрюченного старичка, то и дело прохаживающегося по сцене и стучащего в нужных местах палкой о дощатый пол.

– Извините, Ларикова, но мы вынуждены… Войдите в наше положение…– вызвал Аню директор театра сразу же после спектакля, прятал глаза, перебирал бумаги, лежащие на столе.

– Я не поняла, что вы вынуждены, Петр Акимович? Говорите прямо, я устала очень, хочется домой.

Аня кивнула на часы за спиной сидящего в кожаном кресле мужчины. Большие, с маятником, стеклянной дверцей и бронзовым растительным орнаментом по корпусу, они лениво двигали стрелками, перебегая от одной римской цифры к другой.

– Ну, как вам сказать, Анечка…

– Да что вы темните, Пётр Акимович! То Ларикова, то Анечка… Что стряслось–то?

Он, не отвечая, протянул женщине какой–то документ. Аня быстро пробежала его глазами, отодвинула стул, села, не заботясь о том, что помнётся пиджак, что давно уже сплющена под её локтем черная шляпа–котелок.

– Сокращения… Ну и? Ларикова тут при чём? – уже понимая, что к чему, но всё ещё надеясь, что директор блефует, он ведь был любитель пошутить, спросила Аня, положила приказ на место и, выпрямив спину, улыбнулась. – При чём тут моя скромная персона?