Мама, хватит!

© Люба Дорога, 2021

ISBN 978-5-0051-7533-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Вася! Васенька! Да что же это такое?! Вася!!!

Я проснулась от надрывного маминого плача. Последний раз я слышала ее в таком состоянии – дай Бог памяти – четыре года назад. Тогда, как говорят в официальных СМИ, «скоропостижно скончался» ее младший брат. Конечно, ему было за шестьдесят. Конечно, мужчины долго не живут, мы все это знаем. Но все равно смерть была внезапной. Мама тогда очень горько плакала – прямо как сейчас, а я не умела подобрать хоть каких-то слов сочувствия. И вот опять… кто на этот раз?..

– Вася! Я умерла! – как маленький ребенок, рыдала мама.

Я рывком села на кровати. Стоп, что за чушь. Что за чертов бред. Во-первых, мамы рядом быть не может, она живет за пять тысяч километров от меня (пару лет назад я все-таки решилась – и убежала от себя и ото всех в Москву, «жить и радоваться», как я люблю говорить; только вот жить-то получалось, а с «радоваться» возникли конкретные проблемы, но не потому, что приходилось тяжело и плохо – все было просто отлично – а потому что такой я человек, вечно нервы сама себе делаю). Во-вторых, раз я проснулась, значит, до этого спала. А если я спала, то по телефону говорить не могла. И если по телефону я говорить не могла, откуда тогда мамин крик? Из головы? Все, крыша окончательно поехала от постоянных переживаний? Или я таки продолжаю спать, и это просто глупый кошмар?.. Мама приблизила свое лицо к моему лицу, схватила меня за плечо и с силой потрясла.

– Вася! Я умерла! – снова сквозь слезы прокричала она и уткнулась мне в колени. Я машинально положила руку ей на голову и погладила по волосам. Потом посмотрела вниз и закричала.

– Ты чего орешь? – перестав плакать, изумилась мама.

– Потому что я не могу понять, кто ты и что, черт возьми, тут происходит! – проорала я.

– Васенька, не кричи на меня, – прошептала мама. – Я твоя мама, Вася, ма-ма. Так называют женщину, которая ребенка родила. Ма-ма, – повторила она по слогам. – А ты моя дочь, Василиса, Вася. И, кстати, Вася, на маму нельзя кричать, – укоризненно заметила мама, – особенно когда у мамы горе – а у мамы горе. Маму надо пожалеть, надо поплакать вместе с ней…

– Мама, хватит! Какое горе?! – не унималась я. – Ты соображаешь, что ты вообще несешь?! Какое умерла?! Какое «я»? Если это ты, как ты можешь быть здесь, ты живешь в Северобайкальске, ты не можешь быть тут, в Москве, мы не договаривались, что ты приедешь, это я еду к вам! А если ты умерла, как я могу тебя потрогать, как я могу тебя увидеть и разговаривать с тобой?! Это невозможно! – орала я.

– Дочь, ты в своем уме? – удивилась мама. – Ты не веришь маме? Когда я тебя обманывала?

– Мне все случаи перечислить? – уточнила я.

– Нет, все не надо, – ответила мама. – Верю, что память у тебя хорошая, стихи вон в школе как рассказывала… Но, если ты не веришь мне, Тане хоть позвони, она подтвердит, что я умерла.

На ее последних словах зазвонил телефон. «Таня» высветилось экране. С фотографии на меня смотрела моя старшая сестра. Я перевела взгляд на часы. В Москве два часа ночи, значит в Северобайкальске семь утра. Я непослушной рукой взяла телефон.

– Вась, – Танин голос был напряжен, – я понимаю, что сейчас в Москве два часа ночи, но… в общем, мама умерла…

Что-то с громким стуком рухнуло на пол. Моя челюсть? Планы на будущее? Телефон. Просто выскользнул из рук на последних словах Тани. Я подобрала непослушной рукой отключившийся аппарат, посмотрела на него, потом на маму, и мы обе заплакали.

***

Похороны получились ужасными. Хотя это вообще не то мероприятие, которое может пройти отлично. Вряд ли кто-то в разговоре со знакомыми заметит мимоходом: «Вчера был на похоронах – шикарные впечатления! Покойник держался молодцом! Организация, компания, закуски – просто десять из десяти, рекомендую» (хотя после своих похорон я бы хотела услышать именно это). Мамины похороны тяжело дались всем. Понаехавшие родственники, вынужденные спать на полу вповалку в нашей крохотной квартире, много пили, плакали и вызывали своими опухшими от сочетания этих факторов лицами не сочувствие, а осуждение других участников процессии. Таня, взявшая на себя всю организацию, лишь бы быть чем-то занятой, походила на бледную тень. Второй тенью – такой же бледной и прозрачной, я только сейчас это разглядела, – была сама мама, которая – а как иначе? – тоже присутствовала на похоронах и без умолку брюзжала.

– Дожила, на своих похоронах стою, – бубнила над моим ухом она. – А вы тоже с Танькой хороши, не могли маму по-человечески похоронить. Где вы это платье нарыли, я уже триста лет кроме брюк и футболок ничего не ношу! Не могли меня нормально одеть? А туфли мне жмут. Ну и что, что я мертвая! – шепотом прикрикнула она на мой тяжелый вздох. – Думаешь, я ничего не чувствую?! Я все чувствую, и тут и там… Смотри! Галка пришла! Уууу, курва! – прошипела мама. – Приперлась, злорадствует, знаю! При жизни даже не здоровалась, а тут – на тебе, явилась! Сюда идет, к нам! Я спрячусь! – и мама зачем-то юркнула за мою не слишком широкую спину.

– Ну что, Василиса, приехала? Как ты там в Москве, как работа, зарплата, на жизнь хватает? – посыпался горох вопросов из моей бывшей (и маминой уже тоже бывшей) соседки по даче. – Мама умерла, некому тебе будет деньгами-то помогать, как ты там жить теперь будешь? Или вернешься? – тетя Галя не сомневалась, что мы с сестрой до сих пор находимся на полном мамином содержании и совершенно беспомощны без сторонних финансовых вливаний.

– Нет, не вернусь, – коротко ответила я.

– А квартиру с сестрой как делить будете? Продавать надо, а как вы справитесь? Тебе и уезжать поди пора, торопишься поскорее мать похоронить? – задала соседка очередной бестактный вопрос.

– Не тороплюсь, – сухо заметила я. – А как мы тут все будем или не будем делить, это вообще не ваше дело.

– Ай, молодец, доча! – поддержала мама. – Скажи ей, что вы не чета ее Ирке, алкашке, которую она до сих пор содержит! И пусть не лезет со своими дрянными советами. Ишь, мать поскорее похоронить! Хотя что там, – вдруг залилась слезами мама, – надеялись, что я поскорее помру, говори правду матери?.. Квартиру вон поделить, дачу продать, – всхлипывала она. – Права Галка, старая дура, ой, кого я вырастила?.. – и она картинно зарыдала.

– Мама, хватит! – не выдержала я. – Вечно вы, родители, всякую фигню несете! – ругаться шепотом было трудно, но гнев подстегивал. – «Вам от нас только деньги нужны», «Не любите, не уважаете» – вечно одна и та же заунывная песня! Надоело! – крикнула я громче. На меня оглянулись другие участники похоронной процессии. Я вжала голову в плечи. – Надоело, – злым шепотом повторила я. – «Не любите!» А что это такое, любить, ты вообще знаешь? Для меня, для Таньки вон, – я дернула подбородком в сторону старшей сестры. – Это не просто слово. Это дело и время, которых нам вечно не хватало. «Уберись, соберись, посуду помой, что ты копаешься, почему опять тройка» – это любовь? – не унималась я. – Или «отстань, я устала, я на вас всю жизнь положила» – это любовь?!

– Доча, но я ведь не только такое говорила, – пробормотала мама.

– Доча! Да ты меня дочей ни разу до этого не называла, может, и не дочь я тебе?! – продолжала беситься я.

Мама не отвечала. Я подняла глаза. Ее нигде не было. Страшная досада и вечное чувство вины охватили меня. Опять я не то, не там и не тем говорю… Что ж это такое?.. Почему?.. Ответа не было. «Прости, мама», – прошептала я и двинулась за людьми, которые уже выходили с кладбища.

***

– Не, а вообще Петровна была нормальная женщина, – резюмировал, закусывая водку колбаской, Валера, водитель, который работал с мамой. – Душевная, собак вон любила, вечно подкармливала их у нас на заводе. И чего вот так внезапно? Взяла и померла… вчера была – ну ладно, позавчера была, а завтра уже нету… Так ведь каждый может, – он запил эту философскую мысль новой рюмкой водки и закусил огурцом.

– Ага-ага, ты, давай, пей, сколько пьешь, тоже за Петровной через месяцок следом отправишься, – поддела Валеру жена Марина. Я, честно говоря, видела ее впервые. Мама даже вскользь не упоминала, что Валера женат, а на похороны она пришла вместе с ним. Впрочем, не удивительно. Кто ж мужика одного к водке в гости отпустит? Надо присматривать, а то и правда до смерти напьется, хорони его потом, оплакивай.

– Ну ты чего! – возмутился Валера, но следующую выпить не забыл. – Я только третью…

– Седьмую, – поправила Марина.

– Все равно, – не дрогнул Валера. – Я ж за Петровну, грех не выпить. Хорошая женщина была.

– Водка тебе хорошая, а не Петровна, – отодвинула от мужа рюмку Марина. Он проводил хрустального друга печальным взглядом. – Все, больше не пьешь сегодня.

– А что, водка и правда хорошая? – мама понюхала рюмку, а я чуть не вскрикнула, до того неожиданным оказалось ее появление. – Жаль, не выпить. Или выпить? – задумалась она. Потом повернулась ко мне. – Что, думала, все, мама… того? Отчалила? Не дождетесь! – вспылила она. – Никуда не уйду! Буду, вон, за вами тут присматривать. Мне тебя еще надо замуж выдать…

– Не надо меня никуда выдавать! – мысленно прокричала я, благо, мама и так меня прекрасно слышала. Но она как будто не слышала.

– А то точно не упокоюсь с миром – или как там говорят? Буду в гробу своем дешевом ворочаться, медведей на кладбище пугать… Ну как ты там, в Москве, одна будешь? – смягчилась она. Я поняла, что разговор грозит затянуться, поэтому встала из-за стола и вышла на улицу. Мама последовала за мной.

– А как я до этого одна была? – спросила я.

– Не одна ты была, – возмутилась мама, – а со мной! Поговорить, посоветовать, денег послать – все мама. – Я молчала, втайне гордясь, что за все время своей жизни в столице денег у нее почти не просила, справлялась сама. – Ипотеку, вон, брать надо. Мама поможет.

– Как? Явится ночью к председателю банка и вынудит его дать мне кредит на супервыгодных условиях? – съязвила я.

– Ты давай тут того, не умничай, – строго сказала мама. – Заначка у меня есть хорошая, я скажу, где лежит. Вот тебе и половина первого взноса. Ну и еще что-нибудь придумаю, не зря ж я тут, на земле, осталась. Для чего-то, значит, еще нужна.

– А Таня? – спросила я.

– Что «Таня»? – не поняла мама.

– Для нее у тебя тоже заначка есть?

– А ей зачем? – удивилась мама. – У нее и так все хорошо. Нормально устроилась. Муж не пьет, деньги носит, сын, собака, две машины, дом – все у нее есть, не надо ей ничего.

– А ты не думаешь, что ей, может, обидно вот так от тебя ничего не получать? – спросила я. – Понятно, что они ни в чем не нуждаются, но все-таки… Деньги – это ведь тоже какой-то эквивалент любви. Суррогат, может, но сейчас люди это так воспринимают. Дают денег, значит любят, не дают – не любят… Дают поровну – любят одинаково, нет – сама понимаешь…

– Я никогда о таком не думала, – медленно произнесла мама. – Это Танька тебе сказала? – встрепенулась она. – Жаловалась, что мама ее не любит?! Да можно подумать, она меня любит!

– А в том, что я тебя люблю, ты получается, не сомневаешься? – я пристально посмотрела ей в глаза. Мама застыла.

– А разве нет? – шепотом спросила она.

– Я не говорю, что нет. Я этот пример к тому привела, что Танино молчание ты расцениваешь как нелюбовь. А это не так, ты не права.

– «Не права», – проворчала мама. – Вечно мама у вас не права. И вообще, завязывай со своим «любовь – не любовь». К мужикам вон любовь научись испытывать. Глядишь, толку больше будет. Вот, кстати, хотя бы и Петя Маринин, – мама завела привычную пластинку про сына лучшей подруги. – Чем он тебе не хорош? Программист, спокойный, неконфликтный парень. По барам не шатается, по бабам тоже…

– Ты-то откуда знаешь? – не удержалась я. – Свечку поди не держала…

– Не держала, – согласилась мама. – Марина про него рассказывала. А что, мне ей не верить, что ли? Да и не похож он на придурка или алкаша, а разве не это главное?

– Кому чего, – заметила я.

– Ну-ну, давай-давай, покопайся еще, – поддела мама. – Сколько там тебе лет, тридцать? А скоро сорок, и пятьдесят, и шестьдесят будет! Так и будешь маяться, никому не нужная! И помрешь одна в окружении кошек!

– Мама, хватит, пожалуйста, у меня даже кошек нет, – прошептала я. – И вообще, сколько можно говорить об этом? Я не хочу… Ты все равно не поймешь… Или я такая тупая, что не умею объяснить…

– Ладно, проехали, – смирилась мама. – Не видать мне больше внуков, значит… Хотя что? Я ж померла… Так что шансов в любом случае маловато…

Я не нашлась, что ответить. Мама тоже молчала.

– Ой, слушай, ты лучше скажи, – осенило меня через некоторое время, – тебя кроме меня еще кто-то видит?

– Ага, – ответила мама. – Бимка Танин. И коты мои.

– А кроме животных?

– Не знаю. Пока никто не жаловался. Значит не видят.

– А когда ты не со мной, ты где?

– В смысле? – не поняла мама.

– Ну вот между кладбищем и поминками ты где была?

– Не… не знаю, – удивилась мама. – А я где-то была?.. Не с тобой, да? – встревожилась она. – Я думала, я все время с тобой… Где ж я могу быть тогда? И почему я ничего не помню?..

– Может, у вас нет такого понятия, как память?

– У кого – у нас?

– Ну, у тех, кто умер…

– Ах, да… Я ж умерла, – задумчиво произнесла мама. – Помнишь, как я орала по этому поводу и как ты орала? – улыбнулась она. – А сейчас орать вроде не хочется… Смирилась я, что ли?.. И ты смирилась? – посмотрела она на меня. – Что-то ты, кстати, на похоронах не плакала… Может, и правда не любишь меня и смерти мне желаешь… – в ее голосе не было прежней злости, только печаль.

– Я не употребляю это слово – «любить», ты же знаешь, – ответила я. – Хотя, может, не особо и знаешь, я так-то не любила про все это рассказывать…

– А почему не рассказывала? Я же мама, мне все можно рассказать…

– Нет, – я покачала головой, – не все… даже и маме… Ну, хотя кто-то, может, и готов на такое, а у меня не получается. У меня все время в голове эта дурацкая фраза: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас»… У меня чем дальше, тем больше затык на этом пункте… И вообще, есть вещи, которые просто неприлично рассказывать… И не надо на меня так смотреть… Так что не все, я думаю, можно кому-то рассказать…

– Да, откровенничать трудно, – согласилась мама, – но иногда же хочется… Хотя что я тебя учу? Я сама-то не сильно откровенничала с вами, закрывалась, думала, что родителям не надо грузить детей проблемами, а мечтами делиться – бред. К чему эти мечты, все пустое…

– Мечтать надо, – не согласилась я.

– О чем мечтать? – не уступала мама. – Я вот мечтала замуж выйти нормально, детей родить и воспитать хорошими людьми, чтобы перед другими не стыдно было. Работать с полной отдачей, никого не подводить. Дачу сажать, чтоб картошка своя была, огурцы. Чего еще надо?..

– Ну, не знаю, – протянула я. – Самореализоваться, например.

– А в наше время семья, дети, дача, работа – это все и означало «самореализоваться», – не сдалась мама. – А вот у вас вообще не поймешь, что оно означает! – опять вспылила она. – Только и слышишь от вас «мне надо самореализоваться», «самореализация – новый бренд»…

– - Тренд, – поправила ее я.

– Давай-давай, поучи мать, – поддела меня она. – Мать неграмотная у тебя, курсов самореализации не проходила, с этими, как их там – коучами не занималась. А нам не нужны были коучи! У нас жизнь сама коучем была, у нее учились, пряников или пинков получали – тут уж кому как повезет. Зато не ныли, как вы: «ах, как же мне реализоваться», «ах, в чем мое призвание». Фигня все это, обман, – заключила она. – Были б у вас семьи, вы б такими вопросами не задавались.

– Дело не в семье, – попробовала протестовать я.

– В семье, в семье, – не уступала мама. – Нет у вас семьи, занять вам себя нечем, во вы от безделья и маетесь, самореализации какой-то ищете. И не найдете никак – ни семью, ни самореализацию. Может, в семье и надо реализоваться, а, Вась? – с надеждой спросила мама.

– Я не могу… – ответила я.

– Что, Женьку поди до сих пор любишь, вот и не можешь?..

– Да Женька-то тут причем?! – не выдержала я.

– Раз заорала – значит причем, – подытожила мама. – Хочешь, я к нему как-нибудь проникну, узнаю, есть ли у него кто, как они живут? Или наколдую, чтобы у него ничего никогда не стояло…

– Мама, хватит! Можно подумать, ты колдовать умеешь!

– Ну, колдовать, может, и не умею, а напугать до усрачки могу…

– Мама! – я укоризненно посмотрела на нее. – Не надо никого пугать… И вообще, я и так знаю, кто у него есть и как они живут, – устало заметила я, – хорошо живут. Ну, ладно, не живут – встречаются. Может, женится он скоро…

– Ну и чего ты раскисла? Жалеешь, что не на тебе?

– Не знаю… Не пойму никак. Он мне всегда нравился, меня от него прямо торкает, – мои глаза поневоле засветились, я это прямо почувствовала. – Магнетизм в нем есть какой-то… Инстинкты, что ли, меня к нему тянут?.. Умом понимаю, что быть счастливы мы с ним вряд ли могли бы, но иногда мысль проскакивает: «А вдруг могли бы?..»

– Ох уж это ваше «торкает»… – вздохнула мама. – Меня от папаши вашего тоже торкало. Доторкало… Вспоминать о нем спокойно не могу… Хотя… если б не торкало, то и вас бы не было, – неожиданно улыбнулась она. Потом снова стала серьезной. – Но ты же не хочешь, как я? Нет же: при живом муже – все равно что одна с двумя детьми, вечно пашешь, чтоб у них все было?..

– Нет, не хочу…

– Потому и не рожаешь?

– Наверное…

– Нет, надо тебя все-таки за Петьку выдать! – решительно заявила мама. – Я, блин, костьми лягу – или чем я там лечь могу, костьми-то я, получается, уже легла… Неважно! Заклинаю! – торжественно воскликнула она (я про себя поморщилась: хорошо хоть никто кроме меня ее не слышит, клиника же натуральная, дурдом). – Заклинаю! Не уйду на тот свет, пока замуж тебя не выдам! Да будет так! – она в восторге прикрыла глаза и сложила из пальцев какую-то дулю. Я только вздохнула.

***

«Выспалась, наконец-то выспалась», – подумала я, открыв глаза наутро. В квартире стояла тишина, ее нарушало лишь урчание трактора. Я скосила глаза. Не трактор, Линда, мамина кошка, пришла напомнить, что пора вставать, кормить Ее Королевское Высочество. Я перевела взгляд дальше. В ногах лежат Ричард, кот. Он молчал, полностью уступив Линде право вести со мной переговоры.

– Ну привет, – погладила я Линду. Она выгнулась дугой, разгладила об мою руку пышные усы. – И тебе привет, – дотянулась я до Ричарда. Он по-прежнему молчал, но, когда я спустила ноги с кровати, оделась и пошла на кухню, кот коротко одобрительно мяукнул и отправился за мной следом. Линда возглавляла нашу процессию.

На кухне все было так, как будто ничего и не было: ни двух лет моей жизни вдали от дома, ни вчерашних похорон. Накануне я не успела осмотреться как следует. Приехала утром, а церемония прощания была уже днем, так что даже рюкзак пришлось бросить, не открывая. Потом поминки, проводы, мытье посуды, разбор еды, прощальные разговоры с засидевшимися гостями, сон. И только после того, как я наконец огляделась, меня настигло ощущение полного дежавю: так уже было…

Да, так действительно уже было, потому что здесь почти ничего не поменялось. Стол заставлен баночками, пакетиками, коробочками, кулечками, завален чеками и газетами, так что тарелку поставить некуда. Меня всегда поражала эта мамина потребность так загромоздить стол, что есть за ним было реально невозможно. А потом я с удивлением обнаружила, что мой собственный кухонный стол, московский, превращается в такую же свалку; генетика, черт бы ее взял. Я включила чайник, взяла кружку, повернулась и вскрикнула. В дверном проеме стояла моя старшая сестра, Таня.

– Ты меня напугала! – жалобным голосом сказала я. – Привет.

– Привет, – отозвалась Таня. Я подошла обнять ее, хотя в такие моменты почему-то всегда испытывала неловкость. – Как ты? – спросила меня она.

– Да нормально, – я честно не знала, что ответить, поэтому предпочла сказать что-то общее.

– Ты не плакала совсем на похоронах, я заметила… – продолжила она. Мои глаза округлились, но Таня на меня не смотрела, поэтому не видела выражения моего лица. – Ты и на папиных похоронах не плакала, я помню… Но я удивилась, что и маму ты без слез хоронила…

Я не знала, что ответить. Сказать, что мама не умерла и приходит ко мне? Тогда где она сейчас? Да и вообще, что следует считать фактом смерти? Погребение? Но что, если душа при этом в мир иной не ушла? Тогда уход души? Но если мамина душа здесь, получается, она не умерла? Хотя кто подтвердит, что это именно душа? Вдруг это не душа ходит, а глюки у меня на нервной почве? Может, тогда просто признаться, что я бездушное создание и не считаю, что, умирающих следует жалеть, ведь не факт, что после смерти они попадают в худший мир? Тогда почему я плачу, когда умирают животные? Тупик, абсолютный тупик. Я молчала, так и не придумав ничего путного.

– Ты все время куда-то смотришь, что-то бормочешь, как будто с кем-то разговариваешь… – снова заговорила сестра. – Вась, у тебя все в порядке? – подняла она на меня глаза.

– Таня… – я старалась, чтобы мой голос звучал убедительно, – я не знаю, что тебе сказать… Понятно, что у человека, который только что похоронил маму, вряд ли все может быть в порядке… Я не знаю, что тебе сказать по поводу слез. Я не знаю, почему я не плакала. Вот не плакала, и все… это не значит, что мне маму не жалко, что я ее не любила… Любила… наверное. У меня сложные отношения с этим словом и с этим чувством. Не знаю, в общем, что сказать…

Таня тоже молчала.

– Ну ладно, – сказала она. – Хорошо…

– Я думала, ты к себе уехала, – я постаралась увести разговор от опасной темы.

– Нет. Далеко, да и не охота было. И поговорить тоже надо…

Я напряглась. Не люблю, когда кому-то со мной «надо поговорить». Обычно это ничем хорошим не заканчивается.

– Ты когда уедешь? – задала вопрос Таня – Не подумай, что я тебя гоню, хотя звучит именно так, по ходу… Просто спрашиваю.

– Я не могу точно сказать, обратный билет я еще не брала. Так что уехать могу в любой момент, когда будет нужно.

– А на работе тебя на сколько отпустили?

(Блин, я ж еще и работаю, совсем забыла).

– Ээээ… Не знаю, – задумалась я. – Мы как-то не обговаривали этот момент. Наверное, по закону полагается дня три. Значит, уже пора уезжать, – криво усмехнулась я. – Но можно до недели продлить, наверное, хотя бы как отпуск или за свой счет отгулы…

– У мамы деньги были… – Таня закурила и взглянула на меня.

– Это вопрос или утверждение? – не поняла я.

– И то и другое, – закашлялась она. – Ты что-то об этом знаешь?

– Я знаю, что копила она всегда. Но сколько у нее к моменту смерти было – и было ли вообще, я не знаю…

– Не может быть, чтоб ты не знала. Она тебе все рассказывала, вы всегда были с ней близки.

Я постаралась не слышать некой претензии в этих словах. Близки… Что вообще это значит, хотела бы я знать? Потребность все время быть вместе, заботиться друг о друге, все друг другу рассказывать, придерживаться общих взглядов? Тогда я ни с кем по-настоящему близка не бываю… Хотя раньше, похоже, это мне вполне удавалось: легко заводились друзья, с которыми мы вместе творили веселые дела, делили секреты и тайны, не стеснялись открывать свои чувства. А потом все чаще в мою голову стала закрадываться, как мне казалось, вполне обоснованная мысль: «Да кому это надо?.. Кому интересен мой внутренний мир, который даже я сама порой понять и принять не в состоянии?.. Кто может говорить со мной на одном языке?..» (как будто все только и должны думать о том, как понять меня, и обсуждать то, что нужно именно мне; каждый ведь хочет говорить о себе, это даже детям ясно). Вот так и вышло, что петли на дверях в мое хранилище души («в душевую», как я любила шутить) довольно сильно проржавели – слишком редко ими пользовались. Дверь стала открываться все хуже, потом осталась закрытой навсегда. Впрочем, люди в моей жизни все равно появлялись: прибивались, как лодки к незнакомому, но вполне симпатичному, на первый взгляд, берегу. А потом выяснялось, что берег этот какой-то малообжитой, что коренное население говорит на своем, совершенно непонятном языке, а то и вовсе многозначительно молчит, и не угадаешь, то ли от равнодушия, то ли от раздражения, то ли от глупости… К тому же остров оказывался каким-то дрейфующим, так что он и лодки постепенно отдалялись друг от друга. Я не стремилась удерживать их. Свой характер я откровенно считала дурным, себя – вообще не подарком, поэтому предлагать кому-то такой «сомнительный продукт» мне было попросту стыдно.

А мама… Ну, мама же не выбирает, с кем ей быть близкой… У нее есть дети, с ними она и близка. Или, получается, все-таки выбирает? Таня вот уверена, что с ней мама не была близка, а со мной была. Хотя какое это сейчас имеет значение?.. Деньги – вот что, оказывается, важно…

– Что, наследство делите? – вывел меня из задумчивости мамин голос. Судя по направлению звука, она стояла у раковины, и я еле сдержалась, чтобы не повернуть туда голову. – Но вы что-то торопитесь, детишки, – съязвила она. – Рановато взялись за дело, полгода подождать придется.

«Мама, хватит!» – мысленно прокричала я, закатывая глаза.

– Не закатывай глаза, – в один голос сказали мама и Таня. У меня эти самые глаза чуть не выпали от неожиданности. – Деньги сейчас очень нужны, сама знаешь, – продолжила Таня. – Чтобы маму похоронить, Игорь в долги залез. А у нас и так ипотека и на машину кредит еще. Может, была у мамы наличка или на карте хорошая сумма, чтобы можно было нам долги раздать, а?

«Ну, что скажешь, мам? – мысленно обратилась к ней я. – Деньги-то твои… Поможем Тане?»

– А большой долг на похороны? – услышала я свой голос.

– Двести тысяч, – ответила Таня. Моя челюсть рухнула на пол. – Ты еще давала семьдесят, я помню. Вот все и ушло.

– Да уж, такое бабло в землю зарыли, – покачала головой мама. – Я знаю, о чем ты думаешь, – обратилась она ко мне. – Что мы должны все деньги отдать, помочь Тане долг погасить… Да уж… Не вовремя я померла… («А кто, простите, помирает вовремя?» – удивилась про себя я). – Я-то думала, на первоначальный взнос тебе на ипотеку накоплю, а вот фиг, – продолжила мама. – Короче, расклад такой. Семьдесят тысяч на карте, двадцать под кроватью в банке, сто двадцать на сберкнижке. Но те, что на вкладе, вы получите только через полгода, я так полагаю. Теперь ты знаешь. Что делать с этими деньгами, решай сама.

– Я знаю пин-код от маминой карты, – сказала я Тане. – Баланс ты можешь сама проверить. – Она взяла старенький мамин «Самсунг», потыкала кнопки.

– Семьдесят тысяч, – озвучила она известную мне информацию. – Да и нафиг пин-код? Я же так могу их себе перевести. – Она снова начала нажимать кнопки.

Я ушла в мамину спальню и вернулась с небольшой банкой из-под огурцов.

– Вот еще, – я поставила банку на стол.

– Сколько там? – откликнулась Таня.

– Не знаю. Посчитай.

Она отвинтила крышку, пошуршала купюрами.

– Двадцать тысяч. Итого девяносто… А у тебя деньги есть? – посмотрела сестра на меня.

– Только на билет да так, по мелочи.

– Еще на книжке деньги по-любому есть, но до них сейчас не доберешься, – задумчиво сказала Таня. – На квартиру, как я понимаю, ты не претендуешь, – задала она новый вопрос в лоб.

– Нет.

– Хорошо. Я, правда, продавать ее не планирую. И сдавать вроде не хочу… не знаю, что с ней делать. Может, Никитку тут сторожем поселить? Да начнет поди компании водить, курить по всем углам, сожжет еще все на хрен… подумаю, в общем. Ты как, через полгода опять приедешь с остатками имущества разбираться или сразу отказ напишешь в мою пользу?

– Вот же б…! – выругалась мама. – Прости, Господи, нельзя так о своих детях говорить! Вот же пройда! А еще удивляется, что это мы с ней близки не были! Какое к черту близки, если тут одни бабки на уме! – горячилась она. – А ты, – переключилась она на меня, – так все ей и отдашь, гордая ты наша и самостоятельная?! Смотри, дощедришься, так и проживешь всю жизнь с голой жопой, ничего у тебя не будет! – В ее крике начали появляться слезы. – Почему ты о себе ни в какую не хочешь думать, а?! Как я тебя умудрилась такой вырастить?! Чье это добро, чей это дебильный характер, папаши твоего, пьяницы?! Родственников его трухлявых?!

Я не выдержала и вышла из кухни.

– Ты куда? – удивилась Таня.

– Плохо стало… – ответила я, закрывая за собой двери в спальню.

Вот и слезы, здрасьте, приехали. Меня затрясло от рыданий, сердце и горло стали как-то нехорошо сжиматься, голова отозвалась резкой болью. Я заскулила, повалилась на кровать, скрючилась, пытаясь исчезнуть, не быть. Я так глубоко упала в эту неожиданную и оттого спасительную истерику, что даже не сразу почувствовала, что меня кто-то гладит.

– Вась, ну Вась… Ну не реви… – услышала я Танин голос. – Ну прости, пожалуйста… Я не думала, что ты так на это отреагируешь… Да не надо мне ничего, никакого отказа… Хочешь, я на тебя его напишу? Тебе вон квартиру в Москве купить надо, на первый взнос как раз деньги нужны… Ну, не плачь, Вась…

Мама была тут же, стояла у окна, но ничего не говорила. «Да уж, семья, – подумала я, продолжая судорожно всхлипывать, – великая сила. Какое одобрение, какая взаимовыручка, какая поддержка? Хочется бросить все и сбежать на необитаемый остров. Только где он? И поможет ли этот побег? Сбежала же вроде в свою Москву – и что толку? Может, вернуться? Что там тетя Галя, мама говорили? Не справлюсь?»

Постепенно истерика сходила на нет, рыдания становились менее судорожными, слезы уже не лились водопадом, капали по одной. Таня встала, задернула плотные шторы.

– Поспи, – посоветовала она. – А я на работу съезжу. Вернусь, когда вернусь. Заодно пожрать чего-нибудь куплю.

***

Я проснулась второй раз за день, но теперь какой-то уставшей и даже постаревшей. Еле-еле разодрала опухшие веки, вспомнила бившую меня пару часов назад истерику и сжалась от стыда. Какой позор! А главное – вечно я так: креплюсь до последнего, терплю изо всех сил, потом лавина чувств в клочки разносит мое самообладание – причем непременно у кого-нибудь на глазах – и сразу после этого я начинаю гнобить себя за проявленную слабость. Хотя, спрашивается, какой в этом смысл? Разве оттого, что я назову себя последними словами, что-то изменится, исправится? Как бы не так. Только ненависть к себе станет в сто раз сильнее… И нет бы поддержать себя, успокоить, мысленно показать средний палец всем, кого могла оскорбить моя истерика… Фигушки. Все, что я могу – заесть мнимый позор сладким… Я тяжело вздохнула. Дрянной характер. Совершенно дрянной… Впрочем, дома, кажется, есть какие-то вкусняхи. «Надо проверить», – подумала я и поплелась на кухню за дозой.