Призрак миссис Рочестер

– У нее не было друзей. Есть брат. Полный придурок. Но, кажется, он ездит на спортивной тачке.

– Это точно была женщина. Может, тот, кто работал здесь?

– Постоянно здесь находятся только Сандовалы, но у них грузовичок, и в любом случае Аннунциата машину не водит. Тут побывало полным-полно людей, но я бы и не узнал – запоминать марки машин точно не мое.

– Блондинка, волосы такого серебристого оттенка. – У меня вырвался нервный смешок. – Мне даже пришла в голову совсем сумасбродная мысль. Полная чушь. Но что, если это все-таки была сама Беатрис?

– Восстала из мертвых? И проезжала на «Рэндж-Ровере» у теннисного клуба?

– Знаю, знаю. Я, наверное, просто выдумываю истории в голове. Но скажи, странное дело, да? Я имею в виду всю ситуацию.

– Да нет же, я ведь сказал, – горячо возразил он. – У нее совсем крыша поехала. И она покончила с собой. Конец.

– Вот только в качестве доказательства – слово мужа. И ты говорил, что тело так и не нашли.

Отис отложил ложку.

– Слушай, Джени. Не лезь в дела Эвана, серьезно тебя предупреждаю. Это не шутка.

– Что, я тогда тоже исчезну?

– Ладно, ладно, не буду.

Какое-то время мы молчали, но затем принялись вспоминать о тех деньках, когда мы жили в Нью-Йорке. Смеялись до упада над случаями в баре, в котором тогда вместе работали. Напряжение ушло. Запив чоппино охлажденным «Монтраше» («Допиваю бутылки за Эваном», – пояснил Отис), мы приступили к десерту – только что приготовленному тарту с маскарпоне и инжиром.

Отис не дал мне помочь убраться:

– Ну правда, мне нравится делать так, как я привык. Но если хочешь помочь, можешь выгулять Пилота. Он гиперактивен, даже для пуделя.

– Его бы не помешало подстричь, – заметила я. – А Джулиус чихает. Когда его в последний раз возили к ветеринару?

– Ни разу с тех пор, как я тут работаю. Почему бы тебе не заняться собаками? Этим ты меня очень выручишь.

– Всеми сразу? – Я нерешительно взглянула на Минни. Овчарка смотрела так, что меня порывало дернуться в сторону. – И овчарками?

– Ты же теперь своя. Они тебя примут. – Отис выглянул в окно. – Там уже туман, не забудь фонарик. У служебного выхода лежат какие-то. И возьми там же куртку, тут резко холодает.

Свистнув Пилота, который подбежал вприпрыжку, я выбрала фонарик и подхватила с вешалки стеганую куртку, в которой тут же утонула, но другие меньше не казались.

Туман надвигался, точно парламентер, размахивающий белым флагом, а на небе играла в прятки луна. Быстрым шагом я шла по асфальтовой дорожке, Пилот несся впереди, выписывая восьмерки. Мы прошли напрямик к шоссе, дорога пошла под уклон, и я сместилась к гравиевой обочине. В тумане мелькнули фары, затем пропали. Уклон все не кончался. Пилот ринулся вперед и исчез из виду за поворотом.

– Пилот! – В ответ донесся лай, но его самого видно не было. Я пошла быстрее и оказалась в центре густого облака: туман собрался в ложбине. – Пилот! – снова крикнула я. – Где ты?

Лишь восторженное повизгивание в ответ. Будто от собаки-призрака. С другой стороны донесся рев мотоцикла, эхом разносясь в тумане. Сквозь укрывшее меня облако я все же заметила бегущего прямо по дороге пуделя.

– Пилот, ну-ка назад! – закричала я.

Мотоцикл появился на повороте по ближнему радиусу, свет фары едва пробивался сквозь туман. Пилот вдруг залаял как безумный, и фара резко дернулась. Пудель бросился с дороги в кусты, и сразу же раздался ужасающий визг шин, гравий брызнул в разные стороны. Затем вскрик.

С ужасом я увидела, как мотоцикл с водителем рухнул на обочину.

Я подбежала к нему: мужчина в черной кожаной куртке и джинсах в нелепой позе лежал рядом с мотоциклом. По крайней мере, живой – он слегка шевельнулся, а потом со стоном приподнялся на локтях.

– Как вы? – Я посветила на него фонариком.

Он повернулся ко мне:

– Вы кто, черт возьми, такая?

– Просто человек, – быстро ответила я.

Мужчина сдернул защитные очки.

– Да ради бога, я имел в виду, кто вы? И что тут делаете?

– Гуляю.

– Что за лунатик выходит на прогулку в такой туман?

– Тот же, что в такой туман ездит с такой скоростью.

– Вы это называете скоростью? Господи. – Он осторожно перевел себя в сидячее положение и на пробу вытянул ноги в тяжелых ботинках. Стащил шлем с копны черных кудрей и потряс головой. Черная с проседью недельная щетина неряшливо торчала в разные стороны, а выдающийся нос на более добродушном лице можно было бы назвать величественным.

– Какого дьявола что-то выскочило прямо из-под колес? Что это было?

– Собака.

– Собака?

– Обычный пудель. Только нестриженый.

– Черт. – Он снова надел шлем, затем выудил из кармана куртки телефон и, прищурившись, всмотрелся в экран. – Ничего… – пробормотал он.

– Сотовая связь тут вроде кота Шредингера. Мне сходить за помощью? Я доберусь до дома минут за двадцать.

– Двадцать минут, – фыркнул мужчина. – Байк водить умеете?

– Байк? – В голове мелькнуло смутное воспоминание, как я карабкаюсь на старый велосипед.

– Мотоцикл, – пояснил он.

Я бросила взгляд на его транспорт. «Харлей-Дэвидсон», черная громадина хромированного металла.

– Могу попробовать. Как-то летом я проехала на «Веспе» через всю Умбрию.

– На «Веспе». Господь всемогущий и его архангелы… – Он махнул рукой. – Помогите мне встать.

Я нерешительно приблизилась. Мужчина был ростом за метр девяносто и крепко сложен – раза в два тяжелее меня.

– Не уверена, что смогу поднять вас за руку.

– Да, вряд ли. Наклонитесь.

Ну и грубиян! Я наклонилась, и он обхватил меня за шею, перенося часть веса. У меня задрожали колени, но я устояла. Мужчина начал подниматься, слегка заваливаясь набок, но затем выровнялся и встал прямо. Я внезапно остро ощутила физическую близость его тела, сильную руку, обхватившую меня, прижавшееся ко мне плечо и напрягшиеся мускулы груди. Будто догадавшись, он отстранился и встал на обе ноги.

– Ну хотя бы наступать на ногу вы можете, – заметила я. – Хороший знак.

– Вы что, врач?

– Нет.

– Тогда ваше мнение сейчас вряд ли имеет значение.

Как мне хотелось послать его ко всем чертям! Но из-за тумана и влаги я шмыгала носом, и казалось нелепым гнусавить колкости в ответ. Я незаметно вытерла его рукавом куртки.

Мужчина прохромал к своему мотоциклу.

– Эта штуковина должна брать повороты. Я, черт возьми, только поэтому его и купил! – Он от души пнул сиденье и тут же взвыл: – Сукин сын! – И запрыгал на одной ноге, тряся кулаком, будто кто-то на небесах имел на него зуб и все подстроил.

Я рассмеялась, и мужчина тут же обернулся ко мне. Смешок так и застыл в горле. Яростный взгляд вызвал волну мурашек, и я сделала шаг назад. В тот миг я почувствовала, что он мог бы убить меня без малейших угрызений совести и оставить тело на съедение койотам и рысям, как тело Джаспера Маллоя в той башне.

Но он, к моему удивлению, усмехнулся:

– Вы правы. Я выгляжу полным ослом.

Неожиданно из кустов выскочил Пилот.

– Ваша собачонка?

– Да. Хотя на самом деле не моя, она недавно появилась.

Он уставился на меня, и в темных, глубоко посаженных глазах появилось осознание. Я заставила себя посмотреть в ответ. Уже собиралась представиться, но он снова надвинул защитные очки и наклонился к мотоциклу.

– Помогите поднять его. Хватайтесь за руль. Вы тяните, а я подтолкну.

– Он слишком тяжелый.

– Тяжесть беру на себя. Просто делайте, что сможете.

Из чистого упрямства я не шевельнулась.

– Пожалуйста, – добавил он, но таким тоном, что прозвучало как ругательство.

Я неохотно шагнула вперед и обеими руками ухватилась за руль. Потянула на себя, а мужчина, крякнув, поднял свою часть. Мотоцикл медленно встал ровно.

– Держите его, – велел он.

По ощущениям я держала несколько тонн – и требовались все силы до капли, чтобы не уронить их, пока он садился. Мужчина ухватился за руль, нажал на сцепление, ругаясь от боли, с силой давя на педаль. Бросил на меня быстрый взгляд, а затем, взметнув брызги гравия, «Харлей» с ревом унесся в клубы тумана.

– Пожалуйста, мистер Рочестер! – крикнула я вслед, в сгущающийся мрак.

Беатрис

Торн Блаффс, 17 декабря

Утро

Время принимать яд. Мой тюремщик снова пришел, сжимая в кулаке пузырек.

– Готова принять лекарство, Беатрис? – Теперь он выглядит как пират. Пиратские черные кудри, черные глаза и черные джинсы с рваными краями.

Яд бывает то зеленым, то желтым, а иногда он цвета могильной пыли. В подземелье мне его вводили в виде жидкости, засунув трубку в горло. Яд должен удерживать меня его пленницей.

Вспоминаю подземелье – «Дубрава», так оно называлось. Он отвез меня туда на своей машине без мотора, той, которую он заставлял двигаться только силой мысли. Он сказал, что я натворила что-то ужасное и он оставит меня там взаперти.

«Лили, – шепчут все голоса одновременно. – Ты убила девчонку по имени Лили».

Слышу, как гудит телефон моего тюремщика. Нахмурившись, он смотрит на экран и начинает стучать, набирая слова. Клик-клик-клик-клик.

Когда он отвез меня в «Дубраву», то мило спросил: «Разве не очаровательная комната, Беатрис? Такая светлая, тебе не кажется? И вид прекрасный».

Но он не мог меня обмануть. Я видела, что это подземелье. И никакого вида там не было. Никаких окон. Только видеоэкраны с решетками, а за металлическими прутьями – картинки грязных холмов с деревьями, напоминавшими темно-зеленые зонтики.

Можно было переключить канал и посмотреть, что там на самом деле. Цементные блоки подземелья.

Но я хорошо скрывалась и не трогала каналы – они так и показывали холмы и деревья-зонтики.

Надсмотрщица в подземелье была очень толстой, с обвисшими щеками и подушками жира спереди и сзади. Она чуяла мой страх, приходя ко мне с пузырьком яда – «шприц для оральных инъекций», так она его называла. «Не о чем беспокоиться, Беатрис», – говорила она, выдавливая яд мне под язык.

Но я чувствовала, как яд растекается по телу, превращая кровь в темно-зеленую жидкость, как те деревья. И я тоже становилась толстой, как и надсмотрщица, и все время хотела спать.

А потом вернулся мой тюремщик и привез меня сюда, где теперь держит пленницей. Пока не найдет способ избавиться от меня насовсем.

Он хочет избавиться от тебя сегодня, – шипит Мария Магдалина. – Помешай ему, Беатрис. У тебя есть план.

– Прости, Беат, – слышится голос моего тюремщика, заглушая Марию. Он убирает телефон обратно и вытряхивает яд из флакона на ладонь. – Готова?

Сегодня яд желтый, трупного цвета. Особенно сильный. Чтобы я не сопротивлялась, когда он придет за мной.

Но я образцовая пленница: открываю рот, и он кладет таблетку трупного цвета мне на язык.

– Вот твоя содовая. – Он передает мне бокал, и я глотаю, а потом открываю рот, показать, что таблетки нет.

– Хорошо. – Он улыбается. – Я забронировал столик в «Сьерра-Мар» на сегодня, на пять тридцать. Тебе захочется нарядиться – Отис уже вызвал твоего визажиста.

Я склоняю голову в знак согласия.

– Ты будешь великолепно выглядеть, Беатрис. Как и всегда. А, и кстати, София прислала поздравительную открытку. Она приедет через несколько дней. – Он показывает мне телефон. – Воздушные шарики.

Внутри экрана падают и падают пузырьки. Фиолетовые, розовые и зеленые – в точности как яд, бурлящий внутри меня.

– Убери это! – визжу я, и пилюля выскальзывает из-под языка и проваливается в горло. Начинаю кашлять, подавившись, и тюремщик вновь передает мне кубок с питьем.

– Выпей еще, Беат. – Я снова пью, и таблетка проскальзывает в горло.

– А теперь отдыхай. Я зайду позже. – И он уходит.

Яд, Беатрис, – звучит резкий голос Марии. – Ты должна его выплюнуть. Быстро!

Я поспешно иду в ванную, где становлюсь на колени перед биде. Засовываю два пальца как можно глубже в горло, и все выходит наружу – и газировка, и остатки завтрака, и гной и грязь от яда, который уже начал действовать. Вытаскиваю желтую таблетку. Мой тюремщик умен, во всех раковинах и трубах он установил ловушки и проверяет воду по семь раз в день. Я нажимаю на слив и, зажав таблетку в руке, иду в гардеробную. Открываю шкаф с обувью, нажимаю кнопку, и туфли начинают крутиться на подставках. Останавливаю их и выбираю одну из них. Нежно-розовая лодочка с высокой стеклянной шпилькой. Носок острый, и я прячу таблетку поглубже. Там даже мой тюремщик ее никогда не найдет.

Глава пятая

Когда я добралась до коттеджа, меня слегка потряхивало и я замерзла – прямо как хороший мартини, мелькнула мысль. Вот только первоклассные мартини не трясли, а взбалтывали, и мне неожиданно захотелось выпить.

От резкого звука я дернулась. Звонил старый телефон – тот, который не работал. Я опасливо уставилась на него: настойчивый звон не прекращался, и какое бы привидение ни звонило, отказов оно не принимало. Пришлось взять трубку.

– Он вернулся, – сообщил Отис.

– Я думала, телефон не работает.

– Кабель истерся, включается и выключается сам. Если он работает и нажать звездочку – позвонишь сюда на параллельный телефон. Так или иначе, Эван вернулся. Попал в аварию по дороге – мотоцикл повело на неутрамбованном гравии.

– Знаю, я видела. Сначала не узнала его. – Но Отис не слушал.

– Ему повезло, что шею не сломал. Хочет тебя увидеть. Не надо никак наряжаться или что-то делать, просто приходи поскорее. Он терпеть не может, когда его заставляют ждать. – И Отис повесил трубку.

Я нажала звездочку, чтобы ему перезвонить, но телефон снова отключился.

А что, если Рочестер винил в своем падении меня?

Ну и что? Что он мог мне сделать? Не убить же на глазах у Отиса.

Я натянула сухие вещи, провела расческой по мокрым волосам и, убедившись, что нос больше не течет, направилась сквозь туман к главному дому.

Когда я зашла с черного входа, Отис был на кухне, снимал фольгу с бутылки шампанского «Кристалл».

– Ты как раз вовремя, можешь отнести ему это, – кивнул он, открывая бутылку. – Эван в зале, сразу за лестницей, двойные двери. Услышишь музыку – иди на звук.

Я взяла бутылку.

– И как мне к нему обращаться?

– Эван, как и большинство. Он ненавидит имя Эвандер.

Я отправилась в глубь холла, вслед за нежным голосом Лорин Хилл и ее Killing Me Softly. Одна из моих любимых песен. Меня вдруг накрыло негодованием, будто он не имел права тоже ее слушать.

Помедлив на пороге зала, я представила его сидящим у тлеющего камина, думающим о вывихнутой лодыжке. Что ж, будь что будет. Распрямив плечи, я быстрым шагом вошла в комнату.

Высокие потолки, полностью стеклянная стена, открывающая вид на океан. Современная мебель, изысканные вытканные ковры. Абстрактные картины, яркими пятнами выделяющиеся на белых стенах. Камин действительно был – большой каменный очаг в дальнем углу зала, но Эвандер Рочестер не сидел напротив него, баюкая раненую ногу. Вместо этого он спокойно стоял на обеих ногах у щедро заставленного блюдами кофейного столика, и если он и раздумывал о чем-то, так это выбрать ребрышки ягненка или кусок похожего на кружево сыра. Немецкие овчарки застыли как изваяния по обе стороны у его ног.

Он обернулся на звук.

– Вина и музыки просил я – крепче и громче, чем вчера^[6].

Я удивленно уставилась на него. Это что, цитата?

Он шевельнул пальцами, призывая отдать ему бутылку, и я передала мужчине шампанское.

– Хотите? – предложил он, махнув бутылкой.

Я помедлила. Он вообще помнит, что мы уже виделись сегодня?

– Почему бы нет. Спасибо.

Наполнив большой, похожий на чашу бокал, он передал его мне, и я сделала глоток на пробу. Великолепный напиток, свежий, прохладный; пузырьки сразу защекотали нос.

Он благодушно махнул рукой в сторону блюд.

– Угощайтесь. Фэрфакс превосходный повар.

– Я знаю, но уже поела, спасибо.

– Как хотите. – Мистер Рочестер выбрал холодные ребрышки, и собаки заскулили от нетерпения. Он скормил по ребрышку овчаркам, сначала то ли Микки, то ли Минни. Затем сам обгрыз свое и бросил косточку, но не через плечо в камин, как я почти ожидала, а обратно на тарелку, и вальяжно откинулся на спинку одного из диванов, стоящих напротив друг друга.

– Ну, не стойте там. Садитесь.

Я замерла неподвижно.

– Да бога ради! Пожалуйста, садитесь. И можем мы, пожа-алуйста, пропустить эти любезности? Мне нравится говорить все как есть, и я жду того же от всех.

Очень сомневаюсь – во всяком случае, во второй части. Но в любом случае было как-то неловко стоять, возвышаясь над ним, когда он сидел. Я опустилась на ближайший стул.

Мужчина окинул меня внимательным взглядом непроницаемых черных глаз.

– Так вы все-таки настоящая.

Получается, он меня узнал.

– А вы сомневались?

– Должен признать, уверен не был. То, как вы появились из тумана, вы и ваше призрачное животное. Будто от какого-то непонятного заклинания. И, конечно, я только что упал и ударился головой, так что не мог ясно мыслить.

– Самой себе я кажусь вполне реальной, если это поможет.

– Не особо. – Он не отводил взгляда.

– Как ваша лодыжка? – рискнула спросить я. – Не сломана, не… ничего страшного?

– Чертовски болит. Так что, если хотите еще продлить себе жизнь за мой счет, валяйте, смейтесь.

Я подавила смешок.

– Нет, спасибо, обойдусь. Но почему бы вам не снять эти ботинки, почувствуете себя лучше.

Мистер Рочестер бросил взгляд на ноги, будто они упрямо жили своей жизнью и самостоятельно облекли себя в плотную кожу. Он сел и принялся стягивать левый ботинок, морщась от боли.

– Погодите, давайте помогу. – Я поднялась и направилась к нему.

– Не подходите!

Собаки зарычали.

Вздрогнув, я опустилась обратно на свое место, чувствуя, как от злости быстрее забился пульс. И что же, по его мнению, я собиралась сделать?

Он стащил ботинок с левой ноги, затем с правой и снова развалился на диванных подушках, для разнообразия переведя взгляд на меня.

Смотреть в ответ уже было легче. На свету он казался еще красивее, чем в темноте: искусственное освещение подчеркивало линию его лба и неопрятную бороду. Он снял кожаную куртку в стиле молодого Брандо и теперь сидел в белой футболке с кармашком на груди и небольшой прорехой на плече, напоминая того же Брандо из «Трамвая „Желание“». В голове мелькнула картинка, как он запрокидывает голову и кричит: «Стелла-а-а!» Пришлось подавить еще смешок.

– И как вам здесь, нравится? – заговорил хозяин дома.

– Очень. Здесь невероятно красиво.

– Та хижина вам подходит? Вы же не ожидали ничего изысканного?

– Нет. То есть я не знала, чего ожидать. Но коттедж очень удобный и просто очаровательный.

– Это просто лачуга.

Вновь повисло молчание. Теперь тишину нарушала лишь Эми Уайнхаус и ее Will You Still Love Me Tomorrow, с низким и несколько зловещим барабаном, звучащим как стук сердца.

Я огляделась в поисках какого-нибудь напоминания о Беатрис в этой комнате. Фотографии или журнала Harper’s Bazaar. Чего угодно, доказывающего, что она вообще существовала. Но ничего не было.

– Вы не из Теннесси, верно? – отрывисто спросил мистер Рочестер.

– Нет. Почему вы так решили? – И тут меня осенило: – Это Отис сказал, что я оттуда?

– Он сказал, что вы выросли в одном районе в Мемфисе.

Я его задушу.

– Нет. Мы встретились в Нью-Йорке около восьми лет назад, в клубе под названием «Клаун-Лаунж». Оба работали там барменами.

– «Клаун-Лаунж»? – с искоркой интереса переспросил он.

– Весьма отталкивающее место. Полно наркотиков, иногда драки. Владелец был злобным пьяницей и постоянно воровал наши чаевые. Не знаю, зачем Отису было говорить что-то другое.

– Несложно догадаться, что Фэрфакс обожает приврать. – Мужчина закинул руки за голову, и из-под рукава футболки показалась татуировка, лентой охватывающая бицепс левой руки. Слова, написанные на каком-то странном языке – санскрит? Непонятно. – Так расскажите мне что-нибудь о себе, что все же соответствует действительности.

В голове неожиданно стало пусто; в жизни будто никогда ничего не происходило, один ничем не примечательный день следовал за другим.

– Откуда вы на самом деле? – подсказал он.

– Из Лоувуда, Нью-Джерси.

– Богатый район пригорода?

– Господи, нет.

– Мрачный рабочий городок?

– Не совсем. Скажем так, поэтичные песни Спрингстина о Нью-Джерси там вряд ли бы оценили.

– У вас осталось там много знакомых? Большая семья? – мельком улыбнувшись, продолжал задавать вопросы он.

– Нет, никого. И близких родственников тоже не осталось.

– Так вы бедная сиротка? – Слова резали не хуже ножа. – Мы все здесь сироты, – коротко добавил мужчина. – Так или иначе.

И что он хочет этим сказать?

– Вероятно, у меня еще есть тетя. Тетя Джоанна.

– Вероятно?

– Она сбежала, когда мне было три года. С тех пор никто не хотел о ней говорить, я даже не помню, как она выглядит, но по какой-то причине долгое время представляла ее гигантской лягушкой.

– Лягушкой? – Снова тот же легкий интерес в голосе.

Нас прерывал звон посуды – это Отис шел с нагруженным подносом и расставлял на кофейном столике остатки инжирного тарта, графин, чашечки для эспрессо и шкатулку с сигарами из эбенового дерева. Рочестер протянул руку к тарту, выудил инжир и с удовольствием съел:

– Неплохо.

– В самом тесте капелька «Шамбора», – сообщил Отис. – Джейн уже два куска съела.

Я прожгла его взглядом.

– Что, только один «Черчилль» остался? – откинув крышку шкатулки, удивился Рочестер.

– Тебе повезло, что вообще сигары остались – твои гости тут их как конфетки смели.

– А почему ты их не остановил?

– Эм-м… потому что, судя по их виду, они вполне могли поставлять кому-нибудь оружие?

Рочестер от души рассмеялся, и от этих эмоций будто все его лицо изменилось, черты смягчились, и, глядя в эти умные темные глаза, я вдруг поняла, почему в него могла влюбиться такая красавица, как Беатрис.

Отис начал собирать грязную посуду на поднос:

– Чего-нибудь еще нужно?

– Нет, нам всего хватает.

Отис бросил на меня быстрый взгляд, подхватил поднос и поспешно вышел. Рочестер налил две чашечки эспрессо и подтолкнул одну ко мне через стол, а себе вытащил сигару. Снял красно-золотую ленточку и обрезал кончик.

– Вы когда-нибудь пробовали кубинские сигары?

– Я? Никогда не курила. Во всяком случае, табак. Может, только парочку ментоловых на вечеринках.

– Хотите попробовать? – В глазах читался насмешливый вызов.

– Почему бы нет?

Я взяла протянутую сигару и зажала в зубах: она казалась огромной, не то что тонкие ментоловые сигареты. Рочестер толкнул мне зажигалку через стол: старинный золотой «Данхилл». Щелкнув и подержав пламя у сигары, я глубоко вдохнула. Рот наполнился чем-то на вкус напоминающим жженую грязь, я инстинктивно вдохнула глубже и подавилась терпким дымом, раздражавшим горло.

«Не вдыхай. Не глотай», – велела себе я, изо всех сил стараясь не раскашляться, хотя глаза уже слезились от усилий. А затем вдруг горло перестало чесаться, в голове пьяняще зашумело, хотя и непонятно, от табака или от торжества.

Я выпустила дым изо рта, Рочестер посмотрел на меня изумленно и в то же время уважительно и снова шевельнул рукой, требуя вернуть сигару. Затем затянулся и щелкнул пультом, выключая музыку. Шум прибоя тут же стал заметнее.

– Что не так с моей дочерью? – наконец спросил он. Я настороженно смотрела на него, ожидая продолжения. – Зайдя в дом, я заглянул к ней – а она будто после пятидневного запоя вернулась. Это вы забирали ее после тенниса, вот я и спрашиваю: что с ней не так?

– Об этом вам нужно поговорить с ней.

– Естественно, я так и сделал. Она сказала, что у нее кишечный грипп. Чушь собачья. На ней пахать можно. С девчонкой творится черт знает что, – нахмурился он. – Одевается как мексиканская проститутка и красится так же. Ее школа обходится в целое состояние, а она едва наскребает проходные баллы. Господи! Ей только тринадцать исполнилась, а она уже пьет – я знаю об этом. Фэрфакс пытался прикрыть ее, но я не идиот.

– София очень юна, и она только что потеряла мать… – Я тщательно подбираю слова. – Неудивительно, что она несколько вызывающе себя ведет.

– Вот как вы это называете? Вызывающе себя ведет?

– Я никак это не называю. Мы с ней провели вместе едва ли час.

– Но у вас же должно было сложиться впечатление.

– Ничего такого, чем я считала бы нужным поделиться.

– Послушайте. Я не ожидал, что она приедет сейчас. У меня непростой период и заниматься непослушным ребенком времени совсем нет.

– Этот, как вы говорите, «ребенок», – ответила я, с трудом контролируя голос, – ваша дочь.

– А что я знаю о том, как быть родителем? Год назад я даже не знал о ее существовании.

Отвращение во взгляде мне скрыть уже не удалось.

– Ладно, – признал он, – не надо было так говорить. Не поймите меня неправильно, я хочу все сделать как полагается. Но прямо сейчас я в критической ситуации: мне пришлось сократить персонал, перенести офис, и я буду проводить здесь гораздо больше времени. И, признаться честно, знай я об этом заранее, вас бы здесь не было.

Я вскочила на ноги:

– Если вы дадите мне день, я найду другое место и уеду.

– Да бога ради! Сядьте.

– Я не останусь там, где меня не желают видеть.

Он раздраженно фыркнул, всем видом выражая недовольство.

– Фэрфакс был прав, Софии нужен репетитор, но что куда важнее – ей нужен кто-то, с кем она сможет общаться и кому доверять. Я спросил, как вы ей. Она сказала, сносно.

Не удержавшись, я рассмеялась.

– Довольно экстравагантная похвала от тринадцатилетнего подростка.

Мой собеседник тоже слегка улыбнулся.

– Просто не путайтесь под ногами, идет? И не выходите за территорию, там слишком дикие места. Я не смогу нести за вас ответственность. Пляжа это тоже касается. Ясно?

– Не путаться под ногами и не бродить по лесу. Думаю, я поняла.

– И никаких посетителей и постов в соцсетях обо мне, Софии или ком-либо отсюда. Одно фото в сети – и вы уедете.

– Я и не собиралась.

– В таком случае мы друг друга поняли. Хорошо. – Он поднялся на ноги, и я встала следом. Рочестер протянул мне руку: – Добро пожаловать в Торн Блаффс, Джейн.

Так он все-таки знал, как меня зовут. А я была готова поставить кругленькую сумму против этого.

Я пожала протянутую руку, и теплые сухие пальцы крепко сжали мою ладонь. Что-то вздрогнуло внутри, как от электрического разряда. Но тут его телефон завибрировал.

– Доброй ночи, – пожелал он и отвернулся, нажимая на кнопки.

Выйдя из комнаты, я направилась обратно на кухню. Отис поспешно отложил самокрутку:

– Ну, как все прошло?

– Какого черта ты ему сказал, что мы выросли вместе?!

– О. Вот дерьмо. Не думал, что это выплывет.

– Выплыло. И рано или поздно обязательно бы выяснилось. Боже мой, Отис! О чем ты только думал?

– Решил, что, может, тогда он станет лучше к тебе относиться. Ну, знаешь, если б мы с детства были знакомы. А потом, когда ты уже окажешься здесь, я думал, он тебя и не заметит. Но все же хорошо? Он не выгнал тебя или что-то в этом роде?

– Пока нет. Но если что, не удивлюсь. Но вряд ли стоит ждать, пока он решит меня выгнать. Лучше мне поискать другое место на лето.

– Нет-нет, я все решу! – В голосе Отиса послышались лихорадочные нотки. – Скажу ему, что это я во всем виноват. Тебе не придется уезжать, обещаю!

– Прости, Отис, но я больше не могу верить ни единому твоему слову. – И не дожидаясь, пока неизбежно смягчусь и передумаю при виде его расстроенного лица, я выскочила из дома.

В коттедже я взволнованно проиграла в голове беседу в зале. Какой странный человек. Заносчивый, грубый. Пороховая бочка, а не характер. В том, что он способен на насилие, я практически не сомневалась.

Но на убийство?

Вероятно. Ну или, по крайней мере, довести жену до отчаянной меры в виде самоубийства он мог. Ее отсутствие уж точно не повлияло на его аппетит.

Мне вспомнилась та искра, пронзившая меня, электрический разряд или что угодно, когда Эван Рочестер коснулся моей руки. Что, черт возьми, это было?

А потом меня начало трясти. Даже хуже: будто тело хотело вырваться из кожи. Затем произошло нечто еще более странное, хотя и не совсем незнакомое. Перед глазами все начало расплываться, и у одного глаза взорвалась крошечная желтая звездочка, за которой последовали гораздо большие, и вскоре я видела только ядовито-оранжевые всполохи, зигзагами танцующие перед глазами. Мигрень.

Технически не настоящая мигрень – не жуткая головная боль. Такое называлось визуальной мигренью, но все равно – странная штука, вызывающая галлюцинации и мучительно дезориентирующая. Эти взрывающиеся звезды перед глазами. Зигзаги ярких цветов.

У мамы такое тоже было. Она называла их посланиями с других планет. Что ж, инопланетяне, похоже, пытались передать мне очень срочное сообщение:

«Идиотка. Ты. Просто. Идиотка. Неужели история с Джереми ничему тебя не научила?»

Я упала на кровать и крепко зажмурилась, но зигзаги и сверхновые продолжали плясать прямо под закрытыми веками. Теперь мне привиделся и сам Джереми Кэпшоу. Мужчина, в которого я была влюблена. По уши, до безумия влюблена. Какая яркая картинка: художник, такой поэтически-стройный, в заляпанных краской джинсах, за работой над одним из своих бурых холстов, которые, как я думала, отражают что-то темное и волнительное в его душе.

Взорвалась еще одна звезда, показывая мне лицо Холли Берген. Моей лучшей подруги. Незабываемо прекрасной, с густыми волосами, каштановыми с земляничной искоркой, гибким телом танцовщицы. Доброй ко всем людям и животным. Вспоминаю, как мы жили в той обшарпанной квартирке в Вильямсбурге, где лифт вел себя как плохой пес и редко откликался и где тараканы были настолько наглыми, что им не помешал бы поводок. Морозный День святого Валентина, когда древний котел отопления наконец испустил дух, и мы обе жались у плиты, закутавшись в куртки, и Холли читала по линиям на моей ладони.

«Ого, дорогая! Да у тебя самая длинная линия любви из тех, что я видела! Это значит, что ты найдешь вечную любовь. – Я даже сейчас слышу ее немного безумный смех, когда она показывала мне свою ладонь: – Не то что у меня – обрубленное нечто!»

Кадры памяти замелькали дальше, как при перемотке. Теперь я жила с Джереми в его лофте в Бушвике, лежала на футоне после долгих занятий любовью. Зазвонил телефон, и чей-то чужой голос сообщил, что звонят из больницы Нью-Мерси в Лоувуде.

Помню, как я бросилась туда и меня встретил измотанный молодой хирург с черными кругами под глазами. Рентген показал огромную опухоль, напоминающую смертоносного паука, в правом легком моей матери.

Мама подняла на меня полные ужаса глаза: «Солнышко, я хочу домой. И пообещай, что больше никогда не заставишь меня сюда вернуться». Я пообещала.

Мигрень все нарастала. Ленты в виде молний лились потоком, одна за другой. Я прижала ладонь к глазам, но они не исчезали, принося с собой лишь больше воспоминаний.

Теперь я проводила все выходные в Нью-Джерси, ухаживая за мамой. Джереми был таким понимающим, и я любила его за это все сильнее. Как-то мягким теплым днем в марте, когда маме стало немного полегче, я успела на ранний воскресный поезд в Нью-Йорк. Хотела проскользнуть в квартиру и устроить ему сюрприз, пока он не проснулся.