Read the book: «В красный», page 3

2.5. Покой и свобода

Рейн ненавидел революционеров, и это было мнение того, кто двадцать лет назад устроил революцию. Оказалось, когда стоишь у власти, все видится с другой стороны. Раньше борцам с Ири, сражающимся за независимость острова, он сочувствовал. Сейчас – видел угрозу: сепарация означала минус пять миллионов человек, тысячи гектаров урожайных полей и семьдесят процентов поставок древесины.

Открылась дверь зала. Голос секретаря ударился о высокие мраморные потолки и перешел в эхо:

– Кир Л-Арджан, к вам Киро и Лито.

Выступив за равенство, ирийцы-революционеры отказывались от принятого обращения «кир» и от фамилий, и называя их по именам, секретарь показывал уважение, однако сейчас это прозвучало так, словно он говорил о мальчишках, пожаловавших в кабинет отца. Впрочем, на мальчишек пришедшие не походили: слишком высокие, слишком крепко сложенные, со слишком большим количеством ожогов и шрамов на лице и руках. Хотя не нужно было их видеть, чтобы знать, на что они способны – вместе с Рейном Киро участвовал в революции, а его сын Лито буйным характером пошел в отца и даже обогнал его.

– Постарел, – протянул Киро, садясь за другой конец стола – слишком далеко для разговора не на повышенных тонах, – потолстел. Предал былые интересы.

Без разбега – сразу прыжок. Хорошо. Борьбу за независимость Ири Киро вел уже двадцать лет, но за это время Рейн не встречался с ним лицом к лицу – его оказалось недостаточно, чтобы забыть, как разговаривать с ирийцем.

– Да. Отменив грабительский хлебный закон – предал. Смягчив трудовое законодательство – предал еще раз. Дав вам двадцать пять процентов мест в Народном собрании – предал окончательно. Знаешь, Киро, я старался. Я шел навстречу, пока не понял, что вам не самоуправление нужно – вам сама идея борьбы нравится. Даже с таким расчетом я бы искал компромисс, но вы начали брать пленных и пытать их. Кое-кто дорогой мне оказался среди них. Выдать его вы отказались, поэтому время дипломатии прошло.

Киро не перебивал. Тоже постарел. Раньше он бы и слушать не стал – оборвал, обругал, проклял и сжег.

– Как будто вы не берете пленников, – рявкнул Лито. – Точно, не берете. Вы казните на месте.

Киро исподлобья посмотрел на сына, и тот замолчал, но плотно сжатые губы указывали, сколько брани он пытается удержать.

– Кто? – спросил старший ириец, постукивая пальцами по столу.

– Сын.

Этот паскудник всегда лез куда не надо. В тринадцать он бунтовал и едва не сбежал с добровольцами, записавшимися в ирийский освободительный корпус. В семнадцать – уже пересмотрел взгляды и улизнул с солдатами, сражающимися против революционеров. Злость нашептывала, что так ему и надо – может, выучит урок, но надолго ее не хватало, и от того, чтобы направить на Ири все войска, останавливало уже немногое.

– Жаль, – Киро равнодушно пожал плечами. – Мой брат умер за ту революцию, а твой сын умрет за эту. Какие шутки выдает жизнь.

Не забыв старых привычек, Рейн всегда носил с собой револьвер, да и за дверью ждала охрана. Что угодно можно было придумать, чтобы вышибить из Киро его дурные мозги, но такого желания не возникло. Это были старые счеты, дополненные новыми, – для финальных подсчетов они сойдутся вдвоем и без оружия.

Может быть, он и правда изменил тем идеям, за которые боролся двадцать лет назад. Но в огне Кирия горела достаточно, и теперь от него требовалось защитить покой в государстве и семье. Если цена этого – свобода одного острова, ее он заплатит.

3. Хозяева и гости

Ран не верил Второму. Тот все нашептывал: «Поговори с ней, она может знать о замыслах твоего отца больше». Ран знал, что это не забота, Второму хочется услышать про Кирию, но у него самого желания лезть куда не зовут было не больше нуля. Да и не нравилась ему Эльста – она слишком напоминала отца.

Наверное, странно было так думать про девушку, которая со всеми своими платьями, прическами и украшениями напоминала принцессу. Слуги от ее улыбок разомлели и всячески старались угодить. Идиотина Рем хоть и держался своего привычного образа куска льда, постоянно косился в ее сторону, купившись на милое личико и грудь, которую она подчеркивала цепочками да кулонами. Даже отец проявлял к девушке куда больше расположения, чем стоило от него ожидать. Всего за пять дней Эльста и ее наставница, одаряющая всех такими же ясными, светлыми улыбками, сорвали гнетущую вуаль, накрывшую дом после отъезда матери.

Но за всем этим пряталось что-то неприятное, неприглядное, и не надо было зваться знатоком душ, чтобы заметить, что каждый взгляд и каждый разговор – часть сделки; чтобы получить свое, Эльста готова играть в любые игры. Однако держать маску воспитанности, благочестия и доброты она умела отлично – всего краешек отошел, да и то Ран заметил это потому, что внимательность и усердие в него вбили ударами розог.

Помолвка состоялась, и в честь этого устроили большой прием. Дом наполнился чужими людьми: громкими, крикливыми, не дающими проходу, в пропахших духами пестрящих одеждах. Если что Ран и ненавидел больше переговоров, так это подобные приемы.

Единственное, что радовало хоть сколько-то – дом. Из патефонов лилась красивая мелодия, и пусть изредка слышалось, как игла царапает пластинку, это ничуть не портило музыку, а добавляло ей какого-то скрипучего очарования. Залы и комнаты украсили цветами, зеленью, и сладкие травянистые ароматы дразнили воспоминаниями о лете. Лучше всего был свет: мягкий, в меру приглушенный, чтобы создать ощущение тайны и сделать всех красивыми; чтобы напомнить, как в детстве в полумраке всегда поджидали рожденные фантазией приключения, яркие и будоражащие. Только фантазии остались в детстве, а вместо приключений пришла необходимость строить из себя достойного Алвана и между делом присматривать за гостями.

Прежде чем оказаться в зале, Рану пришлось пройти коридор с четырьмя портретами, и историю их семьи они рассказывали лучше любых хроник.

Мужчина с забранными в хвост медными волосами – про сходство с ним Рану не переставали напоминать – и золотоволосая женщина. Раз Алван, который некогда был Киразом Адваном, и Рена Рейтмир. Те самые «пра», связанные с Адванами и Рейтмирами. Их портрет выделялся на фоне остальных, как пятно света: яркими красками, точно они позировали в залитой солнцем комнате, счастливыми лицами. Наверное, так счастливы они были, потому что жили не в чертовом Норте и не в проклятом Кионе, а в южном Алеонте.

Следующая пара напоминала чету солдат: военная выправка, суровые лица. История решила стереть их имена: они выступали против объединения городов-государств, а затем – против войны, однако их назвали не борцами за свободу, а диссидентами. Но Алваны помнили, помнили и чтили, преподнося дело пары как то, что следует продолжать. В свете борьбы против Адванов, конечно.

Еще одна пара – настоящие хитрецы, судя по виду. Если старший сын Раза и Рены выбрал путь политической борьбы, то младший хотел выиграть иным путем. Поговаривали, что обладателем военных заводов и железных месторождений он стал благодаря незаконной сделке, но, конечно, Алваны не признавались в этом и преподносили его историю как путь борьбы и превозмогания.

И последний портрет – отец с первой женой. Ран не знал, как может мать спокойно смотреть на него – сколько же сил понадобилось воспитательницам, чтобы сделать ее столь покладистой. Так или иначе, справились они хорошо: портреты и фотографии мертвой женщины по-прежнему украшали дом, и протирать их от пыли не забывали.

Ран вошел в зал одним из последних – и дольше бы не заходил, будь у него такая возможность. Очки пришлось снять, да и рубашка жала в подмышках. Хорошо, не жала, но этот чертов аристократический наряд с костюмом-тройкой удовольствия не доставлял. Сигарет уже не покурить – как же, всякие напыщенные индюки, собравшись в курительной комнате, брались только за сигары, в крайнем случае за сигариллы. И не выпить нормально: подавали в основном шампанское – дурацкую сладость с пузырьками.

В центре внимания, конечно, находились Рем и Эльста. К ним так и липли, а самый юркий журналист едва на цветочную арку не влез, чтобы сделать фотографию пары. Кирийка отвечала с доброй улыбкой, каждому уделяя равное количество внимания. Рем стоял с покровительственным видом, а внутри, наверное, молился за ее здоровье, радуясь, что благодаря девушке он избавлен от необходимости говорить.

Отец стоял в окружении своих партнеров: хозяина железных дорог, свинцового короля и правителя леса – за этими пафосными прозвищами скрывались весьма посредственные люди. Норт вообще любил давать прозвища: Ран не раз слышал, как его отца называют «королем железа и пороха» – это из приличного.

Среди гостей были представители и других знатных семейств – все из «большой пятерки». Это было еще одно данное нортийцами прозвище, хотя так говорили немногие. Рану больше нравилось придуманное клерками: «крохоборная пятерка».

Он шатался по залу. Сначала постоял позади Рема и Эльсты, слушая, как щебечет девушка и с какой легкостью – наигранной, наверняка – отвечает даже на каверзные вопросы. Женщины постарше ахали и говорили: «Хорошая партия». Мужчины с видом знатоков одобрительно кивали Рему. Хотя большинство проявили ровно то, что требовали правила приличия, прекрасно понимая, что это не вечер в честь помолвки – еще одна деловая встреча для укрепления связей.

После Ран послушал, о чем говорят в курительной комнате: рост акций железных дорог, открытие алмазного месторождения на юго-востоке, крушение дирижабля «Алдебург»… От «интереса» сводило челюсть, и Ран вышел, чтобы поберечь ее.

Стало посвободнее: молодежь перешла в танцевальный зал, оставив «стариков» развлекаться деловыми разговорами. Без нее они зажгли еще одну люстру, сделали музыку тише, воздух наполнился дымом сигар и ароматом виски, со всех сторон опять зазвучало: акции-облигации, месторождения-заводы, открытия-крушения…

«Потанцуем?» – хищно спросил Первый, скалясь.

В последние годы снова расцвела дуэльная традиция, и танцы нередко заканчивались тем, что одна горячая голова вызывала на дуэль другую громким: «Стреляемся!». Ран сторонился всех и не участвовал в подобном, за что Первый постоянно обижался на него, а вот Рем отвечал охотно, и если отец узнавал об этом, он закатывал глаза с такой силой, что казалось, они повернулись на сто восемьдесят градусов.

«Ты мне пятки отдавишь». – Откликнувшись, Ран обратил внимание на отца.

Тот мотнул головой в сторону Гердара Рейтмира – так легко, что заметит не каждый, но Ран давно научился читать его приказы по взгляду, по шевелению руки, по тону, подобно тому, как реагирует чувствительный инструмент, едва мастер меняет нажим или направление.

Ран медленно провел ладонью по волосам, давая себе немного времени на раздумье. Гердар явился с Ланой, старшей сестрой. Ей было немного за сорок, и она распоряжалась финансами семьи. Многие считали, что под ее руководством дом поднялся бы выше, чем мог при Гердаре, и вроде бы старик Рейтмир хотел того же, но Лана предпочла остаться в тени.

«А где „она“?» – ехидничал Первый

«Используй это», – предлагал Второй.

Едва Гердар и Лана отошли от четы железнодорожников, Ран устремился к ним.

– Дан Рейтмир, дана Рейтмир. – Он поклонился больше, чем следовало, но быстро, чтобы чужой взгляд не увидел, как низко Алваны склоняют голову. – Я должен извиниться за последний визит.

Выпрямившись, он увидел неприкрытое недоверие на лице Гердара, хищную, достойную опытного торгаша улыбку Ланы, но ее женщина прикрыла почтительным:

– Дан Алван, прошу простить меня, я обещала побеседовать с даной Гертвал. – С долей кокетства она тронула свои золотые локоны, улыбнулась и плавной походкой направилась в другой конец зала.

«Хе, – выдавил Первый. – А мальчик не струхнет без своей сестренки?».

– Дан Рейтмир, – решительно начал Ран. – Вы знаете, что я вел нечестную игру, и я признаю, что ошибся, начав тот разговор, – он понизил голос и сделал небольшой шаг к Рейтмиру, чтобы не перейти рамки приличия, но создать атмосферу доверительного шепота. – Я заговорил с позиции силы, однако мы должны были обрести настоящих союзников, а не вынужденных. Вы знаете, как наш отец ценит, – Ран особенно выделил следующее слово: – успех, и я был готов на многое, чтобы добиться вашего согласия.

За подобные слова отец мог надавать по губам, однако к тому, как Ран исполняет поручения, он давно не проявлял интереса. Между ними установилось определенное доверие, хотя сказать так можно было только с натяжкой. Получили Алваны свое или нет – по-другому он не оценивал.

– Знаю, – протянул Гердар, поглаживая острый, гладко выбритый подбородок. – Дела давно перестали решаться за столом переговоров. Но в одном вы правы, племянник, – если мы хотим быть союзниками, то и разговоры у нас должны быть другими. Хотя от лица дома Алванов все равно говорит другой – ну что мне дадут ваши слова?

Рядом остановился лощеный официант в черном кителе, и Гердар взял бокал, но не пригубил шампанского. Этим он напоминал других мужчин, собравшихся на вечере: они охотно брали бокалы и стаканы, но не пили, оставаясь хищниками, не позволяющими себе ослабить хватку.

– Не без этого, – Ран засмеялся. – Кстати, посмотрите – у нас есть маги.

Гердар проследил за рукой, поочередно отметившей мужчин в разных частях зала. Строгая темная форма, револьверы в кобуре, вшитые в рукава приемники – со стороны мужчины казались обычной домашней охраной, уродливой, но принятой деталью интерьера. Однако каждого окружали похожие на золотое руно нити. Такие опутывали весь мир, но только маги были ходячим скоплением нитей – катушкой на двух ногах.

Заучи жесты, подергай ниточки – и будет тебе магия. Система казалась простой, однако за ней прятались огромные возможности и еще большая плата. Ран видел нити, потому что сам был магом. Весьма слабым, но это оказалось необходимым условием, чтобы подселить соседа.

– Допустим, – протянул Гердар, нахмурился, покривил губы. Возможности проверить истину сказанного у него было – увидеть нити мог только маг.

Действительно, не каждый дом мог позволить себе подобную охрану. Праведные говорили про кару богов, умники – про вырождение, а большинство просто пожимали плечами: за последние десятилетия магов стало меньше. Многие из них трудились на Адванов, остальные же выполняли частные заказы за огромные деньги. Впрочем, пули оставались быстрее магов, и те больше воспринимались как скрытая угроза, символ влияния.

– В Норте таких осталось не больше пятидесяти человек. – Немного помолчав, Гердар добавил: – В моем детстве в городе было три тысячи зарегистрированных магов. Тридцать лет назад, – последние слова он произнес с особой выразительностью, точно намекал на значимость указанного времени.

«В шестьдесят раз меньше, – заметил Второй. – Куда они пропали?»

Конечно, многие погибли в войне с Кирией – с другой стороны, отец обмолвился, что участвующие в экспериментах Адванов уже не возвращаются. Даже будь оно так, разница оставалась колоссальной.

– Разве в магах есть настоящая нужда? – Ран пожал плечами, надеясь продолжить разговор и получить возможность упомянуть клетки. – Адваны создают нити синтетически, и вы знаете, как многое это изменило.

Такова была главная причина, по которой превозносили Адванов. Под их руководством магические нити не просто создавались – их наматывали на катушки и использовали как запчасть или деталь. Магия воздуха – для верхолетов. Магия света – для световых батарей. Впрочем, это были общие слова, а всей технологией владели только Адваны и тщательно оберегали секрет – и как отец в общий перечень загадок не добавил эту?

– Изменило, – Гердар с презрением хмыкнул, и что-то переменилось в его лице, Рану показалось, мужчина сейчас выругается и выложит все, яро и со злобой, но ответ оказался еще более сдержанным: – Маги – это основа благосостояния и силы Ленгерна. Спасибо, что объяснились, дорогой племянник.

Последнее предложение он произнес практически на одном дыхании и, шагнув в сторону, присоединился к беседе двух мужчин с одинаковыми жидкими усиками, носить которые некоторым было бы стыдно.

Ран направился в другую часть зала, ухватил у официанта бокал шампанского и принял довольный вид, будто наслаждался вечером. Наслаждения не было и раньше – сейчас оно ушло в область отрицательных чисел, а вместо него появилась рожденная словами Гердара тревога.

«Твое дело начнется завтра», – заворчал Первый.

«Я могу что-то узнать уже сегодня. Мне надо успеть закончить, времени слишком мало».

«Надо отцу», – рыкнул Первый.

Да, это было верно, но соглашаться и тем более спорить Ран не стал, уже зная, что подобные разговоры заканчиваются только склокой по поводу того, кому он должен больше: себе или отцу.

Ран сделал еще один круг по отведенным для гостей комнатам. Собравшись в пеструю стайку, девушки мило щебетали, матери и старшие сестры следили за ними, но и они приспустили привычные маски меланхолии или холодной сдержанности и показали улыбки. В курительной комнате осталось всего несколько человек, многие вернулись в зал, снова заведя свою шарманку деловых разговоров. Эстеты гуляли по коридорам, рассматривая картины и коллекцию статуэток – гордость матери, а одиночки укрылись в оранжерее, любуясь диковинными деревьями и цветами. Ран и сам прошел ее нарочито медленно, но затем вернулся в игральную комнату.

В ней было шумно и дымно. С одинаковой частотой звучали фразы вроде: «Удваиваю», «Ставок нет» и «Перетасуйте и раздайте» – и куда чаще разочарованное и протяжное: «У-у-у…» или громкое, радостное и еще более длинное «О-о-о!». На зеленое сукно столов то и дело метали карты и фишки и с охотой доставали из карманов купюры.

Когда Ран зашел, Рем поднимался из-за стола. Выражение лица не говорило ни о чем – куча фишек на его месте и злое пыхтение соседей указывали на выигрыш. Судя по положению карт, собравшаяся за столом пятерка играла в игру, где для победы следовало блефовать – наверное, для нее Рема и родили с таким холодным выражением лица.

Сидящих за столом Ран знал: все они были ровесниками брата, отец вел с их семьями дела, и в гостях они появлялись достаточно часто. Пока трое хоть и бурчали из-за проигрыша, но уже были готовы к новой игре, четвертый злился и нес какую-то чушь. Ну да, Дойран всегда был той еще задницей – и по характеру, и по выразительной ямке на подбородке.

Встав рядом с Ремом, Ран предложил:

– Сыграем?

Играть он умел, но предпочитал делать это с незнакомцами в прокуренных пабах, где про его соседей не знали ничего. Садиться за стол Ран не собирался – ему просто хотелось перекрыть этот фонтан дерьма.

– Киран, – Дойран улыбнулся. – Как погода наверху?

Первый тихонько зарычал, клацнул зубами, Ран закатил глаза. Что сейчас, что в детстве шутки несильно изменились. Выходцы из южных, беднейших кварталов Норта были высокими и тощими – то, что у Рана такая же фигура, смешило некоторых. Даже Рем однажды назвал его подкидышем: и он, и отец были ниже ростом, шире в плечах, хоть и ненамного. Обидным это перестало казаться лет десять назад, тогда же отзвучали последние шутки.

Ответив вместо брата: «Дождливая», Рем смачно плюнул, и хорошая такая порция слюны шмякнулась Дойрану на темечко.

Первый бесновался, вставал на задние лапы и вилял хвостом, гавкая от восторга. Ран сдержал улыбку, а вот парни за столом засмеялись, чем привлекли внимание других игроков, и среди них тоже промелькнули ухмылки. Дойран вскочил, Рем смерил его взглядом и подтолкнул Рана к выходу. За порогом тот от души рассмеялся, но брат уже вернул свое ледяно-глыбовое выражение и ровным голосом сказал:

– Я видел, ты говорил с Рейтмиром.

– Это часть дела. Я уезжаю завтра.

«Рем, я умру через месяц».

– Куда? Надолго?

Брат остановился в коридоре с семейными портретами, где стояла благостная тишина. Смолкли голоса, смех и музыка, и только аромат духов и шампанского напоминал о гостях.

– Сначала в Кион, а там как получится. Я не знаю.

«Может быть, навсегда».

– У меня скоро свадьба, и мне важно, чтобы мой брат был рядом. Возвращайся. – Рем позволил себе улыбку. – Тебе нужна моя помощь перед отъездом?

Пауза кончилась, и снова зазвучали разговоры и смех, а к ним добавились аккуратные гитарные переборы.

– Заверни три корочки хлеба в дорогу.

«Пару сигарет, бутылку виски и слова прощания».

«Хватит ныть, уже сопли рекой текут – подтирать некому!» – рявкнул Первый и мог бы – когтями ударил.

«Да пошел ты», – Ран скривился.

– Все в порядке?

Как и отец, Рем научился не удивляться внутренним диалогам и своеволию зверя, а знатоком душ он никогда не был – и вдруг что-то уловил? Рассказать хотелось: что дело последнее, что остался месяц, полтора – как карты лягут. Но с таким раскладом счастливее за этот месяц Рем не станет – пусть лучше злится на брата после.

– Я просто собираюсь в путь, это не первое задание отца, ты же знаешь, Рем, – Ран пожал плечами. – Идем? – он указал рукой на приоткрытую дверь.

Потекли пустые разговоры с гостями. Их скрашивали только мелодичный звон бокалов да вино, которое из ягодно-терпкого превращалось в медовую сладость и оставалось приятным послевкусием во рту. Что-что, а выбирать вина отец умел и никогда не скупился на них.

Ран так и остался рядом с Ремом, едва слушая, что говорят другие да как брат бросает несколько скупых слов в ответ. Немного оживленнее стало, когда в комнате появилась Эльста с компанией девушек в цветастых платьях. Выбранные ею светлые тона хоть и не были столь наигранно-праздничными, но они придавали ей более достойный вид и подчеркивали темные волосы.

Сдержанно извинившись, Рем оставил группу гостей и подошел к Эльсте. Он встал под портретом своей матери, и казалось, это две работы одного мастера: настолько ничтожной была разница. Мать Рема приехала из Балара – государства беловолосых, холодных, как снег, людей, и про нее говорили, что она была самой холодной из них. Однако это только делало ее привлекательнее и, судя по вниманию девушек, Рем унаследовал красоту полностью. Его ледяная внешность и всякое отсутствие улыбки говорили: смотри, я не такой как все, никто не растопит мое сердце – и каждая считала своим долгом спасти «не такого». Однако у Эльсты были другие цели: спасти девушка хотела не одного человека, а всех кирийцев, и она даже не смотрела на Рема, пока он распинался перед ней.

Ран встал немного в стороне, но слушал внимательно: брат перестал затыкаться вовсе, слова так и лились потоком, будто он копил их годами, имея всего один шанс высказаться. Рем что-то спрашивал, делал паузы, ожидая ответа, но Эльста только блуждала взглядом по сторонам и улыбалась другим гостям.

Очередная пауза затягивалась, и тогда он спросил:

– Вы игнорируете меня?

– Простите, что вы сказали? – Эльста кротко улыбнулась в ответ.

– Великолепно. Вы великолепны.

Ран едва не закатил глаза. Как все просто оказалось: спасать «не такого» не надо – надо самой стать «не такой».

Эльста смущенно опустила взгляд и покраснела – только через несколько секунд, словно ей понадобилось время, чтобы включить свои женские уловки.

– Так жарко, вы не могли бы принести что-нибудь из напитков? – проворковала кирийка.

Вернув на лицо более спокойное выражение, хоть и с намеком на улыбку, Рем поклонился девушке и исчез среди гостей.

Эльста выпорхнула на балкон и подскочила к балюстраде, свесилась вниз, оглядывая сад. Этим быстрым порывистым движением она напомнила сорванца, бегущего гулять да сделать какую-нибудь шалость, однако выпрямилась девушка уже с прежней горделивостью.

Наверное, Эльста хотела отделаться от всех и постоять в одиночестве, но Ран остановился рядом. Пока он смотрел на сад, Первый ворчал: «Некрасиво». То ли ему не нравились цветущая мимоза и ее медовый аромат, то ли его раздражали протянутые на манер шатра гирлянды, а может, он невзлюбил петляющие каменные дорожки или скучал по птицам, которые селились у пруда с приходом тепла. «Красиво», – поспорил Ран и облокотился о балюстраду, продолжая разглядывать огоньки, деревья и сумрак.

– Правда, что у вас есть демоны?

Религиозные фанатики называли кирийцев проклятыми, а ленгернийские ученые считали островитян результатом необычного эксперимента – кажется, даже сами кирийцы не знали всей правды. У каждого из них был так называемый демон – этакая воплощенная часть души, образ, видимый только хозяину. Пока на островах властвовала церковь, она учила, что демона слушать нельзя: он будет толкать на ложь, на предательство, на убийство, но после революции доктрина сменилась, и его назвали голосом разума.

Спрашивал Ран всего с одной целью – лучше понять Второго, который свои воспоминания держал крепче Первого. Если он когда-то видел, слушал демона, а потом сам стал голосом в голове, какой же злой насмешкой над ним это было.

– Да, – Эльста неопределенно махнула рукой, что можно было принять и за нежелание продолжать тему, и за раздумывание, что сказать допустимо, а о чем стоит умолчать.

«Наверное, наша кровь и правда проклята, раз для того, чтобы уничтожить демона, нужно пересадить костный мозг, – по-особому холодно начал Второй, и Ран уже понял, что последует дальше. – Так наша церковь лечила оппозиционеров – они становились покорными, безвольными. Моего демона убили, но этого оказалось недостаточно, чтобы остановить революцию».

Рука сама легла на левую щеку. Контроль ушел всего на мгновение, но, вернув его, Ран так и не убрал ладонь, через этот жест пытаясь стать ближе ко Второму и понять его.

– Как там, в Кирии? – помолчав, Ран задал новый вопрос. С Эльстой он впервые остался наедине и не знал, о чем спросить ее, да и не хотел особо, но молчание казалось гнетущим. Возможно, ответ хотя бы порадует Второго.

– Плохо. Еда, которую не купишь, но ее можно получить за карточки. Закрытые школы и университеты. Комиссия, распределяющая рабочие места, – девушка говорила с мягкой улыбкой на лице, певучим голосом, и от того сильнее казался контраст с ее словами. – Больницы без лекарств. И в каждой семье по умершему в шахтах мужчине и умершему от голода ребенку.

Второй рвался, как собака с цепи, скулил и бросался на дверь. Рука опустилась на грудь, ногти царапнули кожу, а затем пальцы уже заскреблись, точно пытаясь разорвать ее и достать того, кто так отчаянно просился наружу. Только усилием левой руки удалось убрать правую, хотя это напомнило схватку.

«Извини», – сказал ему Ран.

Он ждал, Эльста вспомнит что-нибудь красивое, интересное, это будет ни к чему не обязывающая болтовня, которой они заполнят паузу, пока ждут Рема. Но подобно отцу Эльста говорила прямо, без утаек, не стесняясь грязной правды, и Ран почувствовал себя полным идиотом, что от девушки, пережившей войну, бомбежки и кто знает какие еще ужасы, он ждал красивой истории.

– Мне жаль. Я понимаю, вам не нужна моя жалость, но это правда. Не знаю, чем закончится, – Ран потер подбородок, подбирая более нейтральное слово, – мероприятие отца, но я надеюсь, Кирия поднимется.

– О таком не принято говорить вслух, – Эльста удивилась и немного наклонилась вперед, ловя взгляд Рана.

– В Ленгерне есть поговорка: в стае – не без паршивого щенка. Здравствуйте, – помедлив, Ран продолжил: – Почему вы так заинтересованы в… «Гуманитарной помощи» Кирии? Я понимаю, что такое патриотизм, но вы ставите на кон свою жизнь.

«У вас-то есть выбор», – слова, которые могли прозвучать с детской обидой, остались невысказанными. Первый всегда ворчал, называя Рана «плюющим в небо», но ему действительно было важно думать о том, как сложилась бы жизнь, дай кто тогда выбор. Он чувствовал себя лишенным всего: собственных целей и мечтаний, интересов, увлечений, прав, свободы – на это Первый тоже ворчал, говоря, что Ран был бы меланхоликом и наводил на всех тоску, и уж лучше так, как сейчас.

– Есть слово «ответственность», и это врожденный порок.

Эльста улыбнулась, показав зубы – единственную неидеальную черту лица, но после этого Ран подумал, что вовсе она ему и не не нравится. Чертяке Рему повезло.

– Все в моем роду служили государству. Конечно, я не была обязана, но мне хотелось этого. Пока подруги играли в куклы, я вырезала газетные заметки, где говорилось про заседания Народного собрания. И сейчас: как можно спокойно жить, зная, что половина нации умерла в пожарах или под завалами, а другая половина нищенствует?

Громыхнуло, и воздух взорвался тысячей красных, зеленых и белых искр, которые собирались в фигуры драконов, птиц, созвездий. Эльста дернулась, присела, закрыла голову руками – это было быстрое инстинктивное движение: оно длилось не дольше секунды, и, выпрямившись, девушка посмотрела на Рана с вызовом. Слов у него не нашлось.

Те, кто был в зале, бросились к окнам, гуляющие по первому этажу выскочили в сад. Они указывали на небо пальцами, охали, а когда заканчивался один залп, радостно, как дети на празднике, хлопали в ладони.

На балкон вышел Рем.

«Опоздал, дурачина. Тебе она не скажет ничего из этого».

Без лишних слов Ран взял бокал из рук брата и вернулся в зал, оставив пару наедине. Скажет, не скажет – это их дело, а у него есть свое. Последнее, и к нему пора подготовиться.