Read the book: «Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд»

Font:

Limor Regev

The Boy From Block 66: A WW2 Jewish Holocaust Survival True Story

* * *

С вечной любовью и печалью Моше Кесслер посвящает эту книгу своей любимой семье:
матери – Пауле Перл,
дочери Зива Блаубштейна
отцу – Герману Цви бен-Меир Ха-Коэн Кесслеру
брату – Арнольду Хаим Лейб бен-Цви Кесслеру

С признательностью – доктору Лимор Регев, инициатору и автору этой книги.

Лимор – подруга моей дочери, Анат Химмельхох. Несколько лет назад она рассказала Анат о своем интересе к личным историям людей, переживших времена холокоста. Лимор спросила мою дочь, нет ли у меня желания рассказать свою историю. Анат не дала тогда однозначного ответа.

Несколько месяцев спустя Лимор и ее семья оказались среди приглашенных на бар-мицву моего младшего внука Рои Химмельхоха. После этого она еще раз подняла тот же вопрос. Пребывая в преклонном возрасте, я чувствовал ответственность за сохранение моей личной истории для моей семьи и будущих поколений.

Я начал встречаться с Лимор каждую неделю, и во время этих встреч перед нами разворачивалась история моей жизни.

Эта история началась с рассказа о моем детстве и завершилась на моей алии в Израиль в январе 1949 года.

Как результат в начале 2021 года Лимор представила мне мою историю в печатном виде. Я прочел книгу с большим волнением и остался доволен ее прекрасным литературным стилем.

Я приношу вам, Лимор, свою искреннюю и сердечную благодарность.

Моше

«Дедушка Роя Моше, пожалуйста, подойдите за благословением».

Я встал, медленно выпрямился и мелкими шажками направился к своему внуку, стоявшему передо мной в белой рубашке, счастливому и взволнованному. Я улыбнулся ему. Маленький светловолосый мальчик, который, бывало, каждый понедельник прибегал ко мне по дороге из детского сада и вкладывал свою ручонку в мою, чтобы я проводил его домой, вырос и стал высоким и симпатичным молодым человеком. Я помедлил и обвел взглядом десятки родственников и друзей, собравшихся отпраздновать его бар-мицву¹. Они сидели за столами, уставленными всякими вкусностями.

Слезы навернулись на глаза. Я глубоко вздохнул и крепче сжал древний молитвенник, принадлежавший семье Евы, моей жены. Книги хранились в уединенной частной молитвенной комнате в Словакии и были привезены в целости и сохранности в Израиль семьей Евы. На бар-мицвах каждого из моих внуков мы передавали их будущим поколениям. В другой руке я держал белую ермолку. Я возложил ее на голову Роя, посмотрел в его обращенные ко мне голубые глаза, и на меня снова нахлынули воспоминания.

Точно так же, как двумя годами ранее на праздновании бар-мицвы Итаи, я закрыл глаза и изо всех сил постарался выбросить из головы замелькавшие перед глазами картины. Они были такие реальные и живые, словно все это произошло только вчера, а не десятилетия назад. Я снова открыл глаза. Рой смотрел на меня с обеспокоенным выражением на лице. Я улыбнулся ему и заставил себя вернуться в настоящее. Потом протянул молитвенник, и он крепко сжал его. Слезы волнения и гордости подступили к глазам, когда я увидел в руках внука вечное наследие ушедших семей и мира моего детства.

Остаток вечера я провел в приятном и радостном общении с нашими родственниками и друзьями.

В ту ночь мне долго не спалось. Мысли унесли в прошлое, на много лет назад, к невинному ребенку, с нетерпением ждавшему торжественного и радостного момента своего вступления во взрослый мир. Мне не терпелось отпраздновать свою бар-мицву в прекрасной Большой синагоге Берегово, чешского города, где я родился и вырос. По субботам и праздникам она всегда бывала переполнена, и я хорошо помню царившую в ней атмосферу святости.

В пору моего детства мы нередко приходили на семейные и дружеские мероприятия, проводимые в синагоге, и я часто думал о том времени, когда наступит мой знаменательный день. Я представлял, как стою там в праздничном наряде и чистым голосом читаю из Сефер-Торы²; рядом со мной, облачившись в праздничный талит³, стоит отец, и его рука лежит на моем плече. Я представлял сидящего на скамье дедушку – укрывшись белой накидкой, он склонился над молитвенником и время от времени с гордостью поглядывает на нас. В своем воображении я видел рядом с ним моего младшего брата и мою мать, взволнованно наблюдающую за нами из-за мехицы⁴. Синагога заполнена до отказа членами нашей большой семьи, моими школьными друзьями и многочисленными знакомыми.

В действительности все произошло иначе, чем я себе это представлял. Синагога не только не была переполнена, она была пуста, если не считать нескольких пожилых мужчин и женщин. К тому времени в нашей общине остались только старики, женщины и дети. Все остальные были призваны в армию, среди них мой отец и другие мужчины в возрасте двадцати лет и выше, включая очень многих наших знакомых и членов семьи. Дедушка давным-давно скончался, и в тот знаменательный день со мной не было ни одного родственника мужского пола. Я совершил службу, и только печальные глаза моей матери смотрели на меня из женского отделения. Атмосфера в синагоге была мрачной и гнетущей, и печаль пропитала воздух. Вся эта сцена сильно отличалась от того, что я всегда себе представлял. До Рош ха-Шана⁵, 27 сентября 1943 года, оставалось два дня.

С вашего позволения я начну с самого начала.

Счастливое детство
Берегово, 1930–1939 годы

Я родился в Чехословакии, в области под названием Карпатская Русь. Область эта расположена недалеко от границы Чехословакии с Венгрией, Румынией и Польшей, поэтому здесь всегда, с давних времен, проживали представители разных этнических групп, говоривших на разных языках. В это немного трудно поверить, но в определенный период, длившийся менее трех десятков лет, наш город успел побывать в составе четырех разных государств и его название менялось несколько раз. Привели к этим изменениям две мировые войны, оставившие глубокий след в том месте, где мы жили. События тех лет также оказали значительное влияние на судьбу евреев моего города.

До окончания Первой мировой войны в 1919 году вся территория Карпатской Руси была частью огромной Австро-Венгерской империи. До моего рождения наш город был венгерским и назывался Берегсас. Жители считали себя венграми во всех отношениях. Доминирующим языком на улицах моего родного города был венгерский, венгерской была культура, венгерским национальный характер.

Окончание Первой мировой войны принесло много перемен, и странам, проигравшим войну, пришлось заплатить территорией, которая была передана формирующимся национальным государствам, созданным после войны. Австро-Венгерская империя распалась, и на ее огромных территориях возникли Польша, Югославия, Чехословакия и современное венгерское государство. Германия, страна, пострадавшая более других, также лишилась многих земель, в том числе Судетской области, которая отошла к Чехословакии. Венгрия, выступавшая союзницей Германии, была вынуждена отказаться от всего региона Карпатской Руси, который также стал частью нового государства Чехословакия. Таким образом, новая страна вобрала в себя некоторые земли, бывшие прежде, до 1918 года, частью Германии или принадлежавшие Венгрии. Германии было особенно трудно смириться с отделением Судетской области, где проживало три миллиона этнических немцев. Недавно созданное венгерское государство нелегко переживало потерю Карпатской Руси и вынужденное прощание с мечтой о «Великой Венгрии». Эти два вопроса станут важным ключом к пониманию событий, которые произойдут двадцать лет спустя, в 1938 году, и проложат дорогу к началу Второй мировой войны.

В 1919 году жители нашей области перестали быть гражданами Австро-Венгерской империи и стали гражданами нового государства – Чехословакии. Название нашего города тоже изменилось – с Берегсаса на Берегово. Однако переход территории из рук в руки и смена флага отнюдь не означают, что столь же кардинальные изменения переживают и люди, проживающие на данной территории. Эмоциональные привязанности не меняются так же быстро, и население не всегда поспевает за переменами и адаптируется к обстоятельствам, сложившимся в результате политических или международных потрясений. Даже под чешским флагом многие жители нашего региона продолжали разговаривать на венгерском и сохранять венгерские традиции и обычаи, бывшие частью их жизни на протяжении веков.

Для большинства населения случившиеся перемены были искусственными и не соответствовали их национальному чувству и гордости. Они оставались верны своей венгерской идентичности.

Этот факт оказал глубокое влияние на нашу жизнь.

Все это произошло до моего рождения, но историческая подоплека очень важна для понимания последовавших затем событий.

В большинстве домов в Берегово говорили на венгерском – в дополнение к чешскому, который стал официальным языком. Большинство школ были чешскими, но сохранялись и венгерские учебные заведения. Мы, евреи, говорили на идише, а фактически я с юных лет ежедневно и регулярно говорил на трех языках.

Мы были счастливы в Чехословакии. Молодое государство дало нам равные возможности и создало условия, позволившие многим из нас улучшить материальное положение благодаря упорному труду и образованию.

Наши друзья и соседи-неевреи предоставленными возможностями пользовались не в полной мере. В глубине души многие из них таили недовольство теми успехами, которых достигли евреи в чешском государстве. При этом многие из наших соседей оставались лояльными венграми.

Берегово было типичным провинциальным городком, окруженным холмами, деревнями и сельскохозяйственными угодьями. Даже с городских улиц мы могли видеть множество рассыпанных по окрестностям виноделен. Прямо через город протекала река Хорка, а живым, пульсирующим сердцем Берегово была широкая главная улица Корсо, местный променад.

Евреи в Берегово контролировали торговлю и преобладали среди представителей свободных профессий; они открывали фабрики и приобретали поместья и виноградники. Евреи основали в Берегово крупные предприятия, в том числе кирпичные и лесозаводы, угольные шахты и мукомольные фабрики. Им принадлежало немалое число магазинов на рынках, а также аптеки и большая гостиница на главной улице. Наши соседи-неевреи завидовали нашим достижениям. Изначально они имели те же, что и мы, возможности, но они не смогли воспользоваться ими в должной мере. Наша еврейская община поощряла как образование, так и упорный труд. Ради достойной жизни мы усердно работали и не проводили время в тавернах. Благодаря настойчивости и трудолюбию многие принадлежавшие евреям предприятия процветали, а благодаря образованию мы выделялись в сфере свободных профессий. Подавляющее большинство врачей, юристов и инженеров в Берегово были евреями.

Берегово было относительно небольшим городом, и мы, евреи, составляли в нем около трети населения. Почти все знали друг друга, и мы чувствовали себя в безопасности, прогуливаясь по улицам, на многих из которых располагались принадлежащие евреям предприятия. Наше сообщество было заметным и в высших учебных заведениях.

В этих успехах зрели семена враждебности и зависти, плоды которых появятся позже. На глазах у всех остальных росло число крупных еврейских землевладельцев и успешных еврейских предприятий, и это в то время, когда основная масса простых рабочих жила в бедности и с трудом содержала свои семьи. На фоне экономического бума и укрепления влияния евреев в таких сферах, как промышленность и торговля, в сердцах их соседей копились неприязнь и зависть.

Мы, евреи, совершенно не отдавали себе отчета в чувствах, которые бурлили в душах наших нееврейских друзей и соседей и которые извергнутся огненной вулканической лавой, когда основание для этого будет уже подготовлено и когда сложатся подходящие условия.

Образование и прочный экономический статус вовсе не означали, что мы отказались от религиозных символов. В нашей среде строго соблюдались еврейские традиции. Некоторые из нас считали себя ультраортодоксальными и одевались соответственно, но мы все были традиционалистами и ревностно соблюдали религиозные заповеди. Еврейские мужчины носили головной убор, и мы, дети, делали то же самое. Повседневная одежда отличалась простотой и скромностью. Мой отец тоже покрывал голову, но бороду так и не отпустил.

Говоря о головном уборе, я имею в виду ермолку, служившую своего рода знаком отличия как наших родителей, так и нас, их детей. Как и все еврейские семьи в Берегово, мы соблюдали шаббат⁶ и кашрут⁷. Мы регулярно ходили в синагогу и отмечали все праздники. Религия была неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Молодое чешское государство поддерживало свободу вероисповедания, поэтому мы никоим образом не чувствовали себя в изоляции, не ощущали никакой опасности.

Нашу общину хорошо знали в регионе благодаря многочисленным и активно действующим религиозным учреждениям, разбросанным по всей его территории. Большая синагога Берегово красовалась в центре города и по субботам и праздникам становилась центром притяжения для всех нас. Дополнительные молитвенные дома, ритуальные бани, религиозные школы и другие небольшие учебные заведения располагались по всему городу. Мы заботились о соблюдении религиозных законов, поддержании традиции, передаваемой из поколения в поколение.

В праздник Йом-кипур⁸ толпы людей шли в синагогу. На городских улицах царила праздничная атмосфера, и в общественных местах люди приветствовали друг друга словами «Да будешь ты вписан в Книгу Жизни».

Ввиду значительного присутствия евреев в культурной жизни города, Йом-кипур оставил в городе глубокий след.

Каждую пятницу перед ужином мы втроем – папа, мой младший брат Арнольд и я – ходили в соседнюю синагогу, которая находилась недалеко от того места, где мы жили. После службы мы возвращались домой, произносили благословение над вином и наслаждались приготовленными мамой вкусностями. Мне всегда нравились пятничные ужины в доме родителей. После еды мы встречались с дедушкой, бабушкой и нашими дядями и тетями. Мы сидели вместе и разговаривали до позднего вечера.

По утрам в субботу мы ходили в другую центральную синагогу «Осех Хэсэд» («Делающая добро»). Она была второй по величине синагогой в Берегово, лишь немного меньше великолепной синагоги в центре города. От нашего дома мы шли до нее минут двадцать пять. По праздникам мы все ходили в синагогу, надев белое, и на каждом углу встречали соседей и знакомых.

Родственники, посетившие город после войны, рассказали, что во дворе синагоги, которая существует до сих пор, установлен памятник в память о тысячах жертв – евреях города Берегово.

Большую часть субботы, в шаббат, мы проводили дома с семьей. На улицах становилось тихо. В то время автомобилей в личном пользовании было немного, и основным общественным транспортом оставался экипаж, которым управлял кучер. Мы пользовались им очень мало, даже в будние дни. По городу передвигались по большей части пешком.

Каждую субботу, во второй половине дня, мы гуляли по улицам. Вдоль главной улицы, на обсаженных деревьями бульварах, стояли скамейки, и я помню, что там всегда сидели молодые люди. Толпы молодежи заполняли район, люди прогуливались, разговаривали, смеялись.

Мы относили себя к религиозным сионистам. В отличие от многих стран Западной Европы, где евреи дистанцировались от иудаизма и придерживались светского сионизма, мои родители рассматривали религию как неотъемлемую часть своей сионистской идентичности и соблюдали традиции и обряды. В Берегово действовала крупная сионистская организация, и мой отец был активным ее участником. Я был еще ребенком, когда нашей семье предложили сертификат на иммиграцию в Эрец-Исраэль⁹. В те годы еще можно было иммигрировать в Израиль, и после прихода нацистов к власти в Германии в 1933 году многие евреи решили покинуть Европу и уехать на Святую землю. В нацистской Германии и странах Восточной Европы антисемитизм проявлялся все заметнее, но там, где мы жили, евреи не ощущали враждебности со стороны своего окружения и не испытывали страха. Антисемитизм не был чем-то таким, что мы узнали уже в детстве.

Мои родители подумывали об отъезде. Мой отец, ярый сионист, очень хотел поехать в Эрец-Исраэль, но потом родители посоветовались с членами большой семьи, и почти все наши родственники восприняли эту идею с сомнением и недоверием. Поскольку количество разрешений было невелико, вся семья уехать не могла. Впрочем, даже если бы это было возможно, вряд ли мы решились бы покинуть то место, которое было нашим домом на протяжении нескольких поколений. Тем более что в то время евреи в нашем районе не чувствовали ни малейшей опасности.

Члены нашей большой семьи были единодушны в том, что если вся семья останется в Чехословакии, то мои родители, оказавшись вдалеке от своих близких, испытают чувство глубокого одиночества. Семейные отношения в еврейской общине всегда были теплыми и доброжелательными, проникнутыми любовью и заботой. В нашей жизни было много приятного и хорошего, много радостных моментов и праздников, которые мы отмечали в большом семейном кругу.

Кроме того, Земля Израильская, как известно, отличающаяся жарким, тяжелым климатом, была неразвитой с точки зрения инфраструктуры и рабочих мест и находилась под полным контролем Великобритании. Оставалось неясным, как они смогут зарабатывать на жизнь, так что в целом возможная перемена представлялась слишком серьезным вызовом.

В конце концов от этой идеи, по крайней мере на время, отказались, отложив ее в долгий ящик.

* * *

В Берегово у меня было очень счастливое детство. Мы жили на улице Сейчени, в доме 46, неподалеку от центра, в жилом комплексе с бакалейным магазином, в котором также продавались товары для дома.

Наша большая семья занимала три квартиры с просторными комнатами. В одной квартире жили мои бабушка и дедушка, Клара и Меир Кесслеры. В другой – мои дядя и тетя, Шлойма (Шломо) и Хани Лейнзидер, и двое их детей, Магда и Зулик. И, наконец, в третьей – мои родители, Герман и Паула Кесслер, мой брат Арнольд и я.

Тетя Хани приходилась сестрой моему отцу, и они были очень близки. Мы с Арнольдом тоже были очень близки с нашими двоюродными сестрой и братом, Магдой и Зуликом, и прекрасно с ними ладили.

* * *

У входа в наш жилой комплекс росло большое, красивое ореховое дерево пекан, широкие ветви которого мы могли видеть из окна нашей столовой. Мы, дети, каждый год ждали, когда созреют орехи, и часами лазали по дереву, срывая их с веток и собирая упавшие. У орехов пекан жесткая зеленая кожура, и когда ее снимаешь, на руках остаются коричневые пятна. Родители обычно ругали нас за это, потому что пятна очень трудно отмыть. Дерево пекан было рядом со мной все мое детство, и память о нем осталась со мной навсегда.

Широкая деревянная дверь вела от входа в комплекс в жилую зону и во внутренний двор, где я провел много часов, играя со своим младшим братом Арнольдом и двоюродными сестрой и братом, Магдой и Зуликом. Магда была на два года старше меня, а Зулик на три года младше. Самым младшим из нас всех был мой брат Арнольд, который был на пять лет младше меня. Несмотря на свой нежный возраст, он неизменно держался вместе с нами. Его заливистый смех часто звучал в те часы, которые мы проводили вместе, обычно по выходным.

Бакалейный магазин дедушки и бабушки находился в передней части дома. Они продавали товары широкого потребления, и магазин был открыт в течение дня. Вход в него находился с улицы, и по дороге домой я часто останавливался там. Просторный, занимавший большое место, сам наш дом свидетельствовал о финансовой состоятельности моей семьи.

В то время в городе было мало жилых многоквартирных домов. Верхние этажи строились только в зданиях, где размещались правительственные учреждения или жили очень богатые горожане. Несколько богатых еврейских семей также построили двухэтажные «дворцы» в центре города. Наш дом оставался одноэтажным, как и большинство домов в этом районе, и делился на просторные квартиры.

Место для постройки выделили мои бабушка и дедушка, а непосредственно строительством занимались мои родители. В доме моего детства одно большое помещение делилось на две спальные зоны – для моих родителей и для нас с Арнольдом. В центре дома помещалась просторная кухня.

Сердцем еврейской домашней жизни того времени была кухня со столовой и большим обеденным столом. Обычно в домах не было того, что принято называть «гостиной», и все семейные посиделки, как маленькие, так и большие, проходили в столовой. Именно по этой причине кухни в домах делали особенно большими. Имелась для этого и еще одна причина, практическая, поскольку кухня была самым теплым и приятным местом в доме в холодные зимние месяцы. Кроме кухонных плит, в нашем доме были угольные обогреватели, а также большие керамические плиты, возле которых любили греться взрослые. Во времена моего детства холодильниками еще не пользовались. Молочные продукты либо производились дома, либо их доставлял молочник. Одно время мои родители держали корову в маленьком сарае на краю двора, и полученное от нее молоко потреблялось дома. Позже они покупали молочные продукты у молочника, ходившего по городу от дома к дому.

Как и многие женщины того времени, моя мать оставалась дома и не ходила на работу. Я помню, как бежал домой после школьного дня и уже в дальнем конце улицы вдыхал аромат свежего, испеченного мамой хлеба. В городе было немало пекарен, но обычно мы пекли хлеб сами.

В те дни в большинстве домов в городе не было водопровода. Позади дома находился колодец, и мы набирали в ведра ключевую воду. Также не было и домашних туалетов. Они находились в отдельном флигеле во дворе.

Была у нас и домработница, которую все воспринимали как члена семьи. Ее звали Мария, или тетя Мари (Мари-Нени). 35-летняя женщина-нееврейка, она жила в городе и помогала матери по хозяйству. Без проточной воды большой проблемой становилась стирка. В день стирки Мария наливала колодезную воду в особое деревянное корыто, хранившееся остальное время в сарае. В эту огромную ванну клали чистящий порошок, полученный из печной золы. Одежду во время стирки тщательно скребли и несколько раз полоскали. В летнее время стирка переносилась во двор, зимой же все делалось на кухне, рядом с дровяным камином.

Мария также приходила каждую субботу, чтобы сделать то, что не позволялось делать евреям. Рано утром она растапливала плиту, чтобы разогреть рагу, заранее приготовленное мамой. Запах бульона распространялся по всему дому, пробуждая у нас аппетит.

Благодаря Марии, в субботу утром у нас в доме было тепло. Печи топились весь день, но мы гасили их перед сном во избежание пожара. Тепло держалось в доме всю ночь. Поскольку топить печи в шаббат не разрешается, Мария была нашим шабес-гоем¹⁰. Растапливая печи утром, она потом через каждые несколько часов подкладывала дрова, чтобы не дать огню погаснуть. Специально для этого родители заготавливали в пятницу целую кучу поленьев, чтобы дом отапливался всю субботу.

Практика приглашения шабес-гоя была широко распространена в Берегово, поскольку почти все еврейские семьи соблюдали субботу, а дома зимой требовалось обогревать каждый день.

* * *

Как я уже упоминал, за домом находился просторный задний двор, более сотни метров в длину. Рядом с ним, в сарае, хранились дрова, которыми отапливали дом в холодные зимы. Также было несколько кладовых, полных всевозможных припасов и заготовок, в том числе овощных консервов, солений и джемов.

Дальше по двору располагался огород, в котором мы все работали, особенно по воскресеньям. Каждый год наша семья выращивала цветы, а также лук, огурцы, помидоры, листовой салат, капусту, редис, свеклу и многое другое. Когда сезон заканчивался, мы нанимали нееврея, чтобы он перекопал участок и подготовил его к следующему сезону. Посадкой и сбором урожая занимались все вместе. Мне очень понравилась совместная работа в саду. Эти счастливые семейные воспоминания остаются со мной по сей день.

Как я уже упоминал, огород делился на несколько грядок, где росли сезонные овощи, которые мама готовила для нас. Как и все дети, я любил мамину еду и легко представляю всю нашу семью за большим обеденным столом: дедушку, отца, говорящего кидуш¹¹, и аромат маминой стряпни.

Я помню квашеную капусту и еще одно мое любимое венгерское блюдо из капусты с горьким и сладким перцем, которое мама мариновала и хранила в вакуумном контейнере.

На улице, где мы живем в Рамат-Гане¹², есть киоск венгерской кухни и там готовят это самое блюдо.

Даже сегодня, в девяносто лет, я не могу заставить себя попробовать его, хотя тот вкус остается со мной на протяжении десятилетий. От одного лишь запаха этого любимого с детства угощения меня начинает трясти, когда я иду по улице.

В Берегово был один еврейский детский сад, где я учился до шести лет.

Помимо формального образования в детском саду и школе, еврейских детей в Берегово обучали мицвам и знакомили с еврейской религией и обычаями. Местная община придавала этому большое значение и считала своей важной задачей. Начиная с пятилетнего возраста большинство еврейских мальчиков после детского сада шли в хедер¹³, находившийся рядом с нашим домом, и до вечера изучали иудаизм. В роли учителей выступали раввины, и в городе было несколько таких школ, делившихся в соответствии с возрастом. Старшие дети изучали Гемара¹⁴ и еврейскую историю. Мы, младшие, изучали различные религиозные сюжеты.

После детского сада родители записали меня в местную чешскую школу, которая располагалась в просторном здании в части внутреннего двора большой синагоги города. Я посещал ее с шести до двенадцати лет.

Школа находилась в центре города, далеко от дома, и каждое утро мы шли туда пешком, в любую погоду. Дорога занимала около двадцати минут. Хотя город стоял на равнине и в свободное время мы часто катались на велосипедах, в школу мы всегда ходили пешком. Уроки проходили на чешском языке, и я, как большинство детей, предпочитал уроки рисования «обычным» предметам.

В школе меня звали Людвигом, это было мое светское имя. У каждого еврейского ребенка было как еврейское, так и светское имя, которое мы использовали в школе и в нееврейской общественной жизни. Днем я был Людвиг, дома и во второй половине дня в религиозной школе я был Моше.

Когда я приехал в Израиль, в моем чешском паспорте было написано Людвиг, и принимавшие нас люди из алии¹⁵ оставили это имя. Я сохранил его в официальных документах как дополнение к еврейскому имени Моше, и теперь имя Людвиг сопровождает меня точно так же, как сопровождало в детстве и молодости.

Дома меня называли Мойши, и это обращение нравилось мне больше всего.

В Чехословакии времен моего детства мы не ощущали себя каким-то меньшинством. В друзьях у меня были как евреи, так и христиане, с которыми я любил играть в футбол. В этот же период, в 1935 году, Германия приняла Нюрнбергские законы, и положение немецких евреев начало меняться, поскольку в отношении них сразу же были введены новые декреты. Между тем наша жизнь текла по-прежнему гладко и наш обычный, давно заведенный порядок дня нисколько не нарушился.

* * *

Примерно в возрасте восьми лет я пошел учиться в хедер раввина Ицковича, предназначенный для детей постарше. Мы были там самыми младшими.

Занятия в хедере начинались сразу после окончания школьных уроков, и я помню, что нам, ребятам поменьше, было трудно сохранять внимание на протяжении нескольких часов подряд. Иногда, как это бывает с детьми, мы нарушали дисциплину, и тогда наш учитель стучал по своему столу тростью из гибкого бамбука, призывая нас к порядку. Этой же тростью наставник пользовался для наказания непослушных. Мы боялись раввина, но, несмотря на его авторитет и наш страх перед наказанием, нередко шли на хитрость, чтобы избежать кары. Однажды мы принесли в хедер несколько зубчиков чеснока и, когда раввин отвернулся, намазали чесноком трость. Когда он в очередной раз ударил по столу, трость сломалась, и мы все расхохотались. Раввин попытался выявить виновника, но у него ничего не получилось – никто не признался. Конечно, это была обычная детская шалость, но учитель воспринял ее всерьез и наложил коллективное наказание на весь класс.

* * *

Наше материальное положение постоянно улучшалось.

Папа открыл небольшую домашнюю фабрику по производству продуктов из гусиного мяса и жира. В городе недоставало растительного масла, и гусиный жир широко использовали для готовки. На фабрике также готовили фуа-гра, которое считалось деликатесом, а гусиные ножки коптили в специально оборудованном для этой цели сарае. Гусиное масло предназначалось как для личного потребления, так и для продажи, и зимой хранилось в сарае на открытом воздухе, поскольку на улице было достаточно холодно.

Первый слой ощипанных гусиных перьев продавали неевреям, второй, перья лучшего качества, шел на домашние нужды, им набивали одеяла и подушки.

Пуховиков тогда не знали и теплую одежду делали из чистой шерсти. В магазинах одежды не было, все шилось на заказ, по индивидуальным меркам.

Соседский портной приходил к нам домой и снимал мерки или же приглашал нас в свою мастерскую. Таким образом каждый из нас получал праздничный костюм, который мы надевали по праздникам и субботам. Портной также шил верхнюю одежду по нашим размерам.

Мои родители готовили из гусиного жира особые деликатесы. До сих пор помню одно блюдо, которое мне особенно понравилось. Холодными зимними вечерами мы жарили на углях шашлыки с кусочками мяса и гусиным жиром, приправленным паприкой и специями. Все сидели у печи со свежим хлебом и вкусно пахнущими шпажками в руках. Мы были счастливы.

Поскольку фабрика была небольшая, домашняя, работа выполнялась вручную, чтобы гарантировать качество продукции, хотя у нас уже было электричество и мы могли бы использовать специальное оборудование. Благодаря стараниям отца бизнес неуклонно рос и развивался. Отец считал, что при надлежащем управлении можно полностью реализовать деловой потенциал небольшого домашнего предприятия и сделать его более коммерческим и прибыльным. Он думал о том, как превратить домашний бизнес в более крупный семейный.

Папина сестра, Малка, тоже жила в нашем городе. Я называл ее тетей Мали, а в повседневной жизни ее звали Мари. Она была замужем за Игнацем Лазаровицем. Как было принято в еврейских семьях, семья жила с родителями Игнаца недалеко от центра города. Они владели большими земельными участками и считались очень состоятельными.

1.Бар-мицва – термин, применяющийся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком религиозного совершеннолетия. (Здесь и далее прим. ред.)

2.Свиток Торы, или Сефер-Тора – рукописный пергаментный свиток с текстом Пятикнижия Моисеева, используемый для еженедельного публичного чтения в синагоге, является главным сакральным предметом в иудаизме.

3.Талит – молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало.

4.Мехица – барьер, разделяющий мужскую и женскую части в синагогах.

5.Рош ха-Шана – еврейский Новый год, который празднуют два дня подряд в новолуние первого осеннего месяца.

6.Шаббат – седьмой день недели в иудаизме, суббота, в который Тора предписывает евреям воздерживаться от работы.

7.Кашрут – система правил питания, соответствующая требованиям Галахи, еврейского Закона.

8.Йом-кипур – в иудаизме самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов.

9.Эрец-Исраэль (также Земля Израильская, Земля обетованная) – священная земля, которая играет важную роль в авраамических религиях и связана со множеством исторических событий. Согласно Библии это земля, которую обещал Бог Аврааму и его потомкам и которую они получили в наследство. Затрагивает современную территорию Израиля, ряд территорий соседних стран и сектор Газа.

10.Шабес-гой – нееврей, нанятый иудеями для работы в шаббат.

11.Кидуш – благословение в иудаизме, которое произносят в праздник и субботу.

12.Рамат-Ган – город в современном Израиле.

13.Хедер – базовая начальная школа в традиционной еврейской системе образования.

14.Гемара – свод законов из Талмуда, который содержит как обязательные для иудея постановления и законы (Галаха), так и аллегорические притчи и легенды (Аггада).

15.Алия – репатриация евреев в Израиль, а до основания Израиля – в Землю Израильскую. Является одним из основных понятий сионизма.