Read the book: «Сущевский вал»

Font:

ISBN 978-5-4493-5320-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга замечательного российского писателя Льва Портного. Книга выпущена в рамках конкурсной книжной серии «Славянское слово» Международным союзом писателей им. св. св. Кирилла и Мефодия.

Сущевский вал

Лев Портной

Иллюстратор Анна Портная

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все совпадения и расхождения случайны.

Иллюстрация Анны Портной

Глава 1

От необходимости идти и что-то делать, чтобы исправить что-то в последний момент, Сергей Морозов страдал больше, чем страдал бы от самой катастрофы, случись она немедленно. Вот явился бы декан с извещением об отчислении из института, и молодой человек выдохнул бы с облегчением.

У него остались два «хвоста» за прошлый год – курсовая по денежному обращению и экзамен по бухгалтерскому учету. Преподаватель Васильковская сжалилась над ним и дала время до начала следующего учебного года. И. о. Поддубского тоже крови не жаждал, но на поблажку поскупился. А ведь мог и «удовлетворительно» поставить. Но он только усмехнулся, протянул Морозову зачетную книжку с незаполненной графой и сказал:

– Ступай, зубоскал. Учи учет. Соизволишь выучить, приходи. В июле я буду в Москве. Когда застать меня, узнаешь на кафедре. А в августе я уйду в отпуск. Впрочем, в последних числах благословенного месяца возвращаюсь в Москву. Так что, все в твоих руках.

Сергей хотел уговорить, упросить Поддубского, поставил бы тот «троечку» и избавил бы себя от сомнительного удовольствия встречаться с Морозовым. Но умолк, взглянув в желтое лицо, на котором не столько возраст, сколько пороки высекли глубокие морщины. С торжествующей улыбкой Георгий Никитич добавил:

– А в отпуск я поеду в Коктебель, там нравы умеренные.

Тем и закончилась весенняя сессия. Сергей сказал себе, что отдохнет пару дней и засядет за учебники. Накатает курсовую. «Переход от закона денег к закону планомерного и пропорционального развития» – такой была тема работы. Бухучет – разберется, какие записи заносятся в главную книгу, если кассир Иванова взяла деньги из кассы и сдала их в банк на расчетный счет.

Два дня прошли, и он позволил себе неделю. Затем еще неделю. Потом решил, что летом нужно забыть обо всем и отдыхать. Пришла и такая спасительная мысль: если пересдавать бухучет в июле, старый хрыч непременно завалит его и принудит прийти в третий раз. Не зря же и. о. Поддубского упомянул, что появится в последних числах августа.

За курсовую Морозов не беспокоился. Пару ночей посидеть, накатать сорок страниц белиберды, напичкать цитатами из Маркса-Энгельса-Ленина и последнего съезда КПСС – всех делов-то.

Лето пролетело. Накануне первого сентября был еще порыв что-то сделать, что-то успеть за последнюю ночь. Но он не нашел учебника по бухгалтерскому учету. Должно быть, забыл где-то в аудитории, да так и не спохватился. Уже лежа в постели, вспомнил! Экзамен у Поддубского был последним. Вернувшись домой, он задвинул кейс за стол и ни разу не открывал его.

Сергей вылез из постели, откинул шершавую от пыли крышку из черного кожзаменителя, так и есть, вот он – «Бухгалтерский учет под редакцией Бабаевой». Но взять книгу в руки, сил уже не было, уже свыкся он с мыслью, что учебник пропал и сделать ничего невозможно. Он лег в постель, свернулся калачиком, и бухгалтерские птички, неподвластные его разумению, порхали перед мысленным взором, а за ними увивались четкие и понятные, но так и не написанные положения о том, как при переходе к коммунизму закон планомерного и пропорционального развития вытесняет деньги из обращения.

Комитет комсомола института располагался на третьем этаже в старом здании. Сергей приоткрыл дверь. Дмитрий Алексеевич, загоревший, хорошо отдохнувший, круглый и улыбчивый, со здоровым румянцем на щеках и мальчишеским блеском в глазах, сидел за столом у окна. Вокруг другого, длинного, для заседаний, стола с веселым щебетом плотно толкались студенты, клеили плакаты для завтрашнего дня. В сердцевине утеснения оказались две студентки, Юля Зарудная, секретарь комитета комсомола теперь уже второго курса учетно-экономического факультета. Ее сам Дмитрий Алексеевич пас. Второй была девушка, знакомая только в лицо, с волосами цвета сушеных на солнце помидоров. Она с вызывающей ленцой смотрела на вошедшего. Он спасовал перед томными маслинами, отвел глаза первым.

– Морозов! – Рукавишников как будто обрадовался.

Сергей принял возглас как разрешение войти.

– Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, – он прошел к столу секретаря комитета.

– Так ты что, обходной лист, пришел подписывать? – задиристо спросил Рукавишников.

Морозов замешкался, размышляя: как понимать Дмитрия Алексеевича? Неужели он осведомлен о проблемах Сергея? Если так, значит, вопрос уже обсуждался. Решение принято. Можно вздохнуть свободно. Обходятся же люди без высшего образования. Живут не хуже, а то и лучше. Тех же таксистов взять.

Или успокаиваться рано? А секретарь комитета комсомола попросту считает, что отчисление такого, как Морозов, вопрос времени?

Шутливый тон Рукавишникова ни о чем не говорил. Дмитрий Алексеевич отличался легким нравом, блеск в глазах не угасал никогда, всем своим видом он предлагал принять за аксиому, что жизнь такова: «кого-то выбирают Римским Папою, кого-то запирают в тесный бокс», но при любом раскладе уныние – грех непростительный.

– Дмитрий Алексеевич, я еще не совсем потерян для общества, – сказал Морозов.

– Смотря, для какого! – парировал Рукавишников и, смягчившись, добавил. – Ладно. Зачем пожаловал?

– Дмитрий Алексеевич, у меня там «хвосты» кое-какие, – тихо, чтобы не слышали активисты, произнес Сергей.

– А комсомол тут при чем? – засмеялся секретарь.

Смеялся он по любому поводу и говорил шумно, вовлекая всех в шутовское действо.

– Комсомол не при чем, – согласился Сергей. – Завтра мы едем на «картошку»…

– Вот на «картошке» ты точно погоришь! – еще больше развеселился Рукавишников и громким шепотом произнес. – Думаешь, там через день пьют? Нет! Каждый день! А сейчас сухой закон, помнишь? Вот ты и погоришь! Вылетишь из института со строгачом, а то и из комсомола… Так что лучше малой кровью, прямо сейчас тебя отчислить. Хотя бы без взысканий обойдешься!

Он расхохотался, глядя на растерявшегося Сергея.

– Дим, хватит издеваться над человеком, – крикнула Юля Зарудная.

– Слушай, у меня национальный праздник будет, когда Морозов уйдет, – выдавил Рукавишников, но вдруг оборвал смех и спросил: – Ну ладно. Так чего там у тебя?

– «Хвосты» небольшие, – повторил Сергей. – Бухучет и курсовая по ДОКу. Я в принципе-то написал, – тут Морозов не выдержал, вздохнул и дальше пустился в откровенное вранье. – Но там Васильковская кое-какие замечания сделала… Словом, Дмитрий Алексеевич, мне бы на «картошку» не ехать… Может, дадите здесь в Москве какое-нибудь задание?

– Не ехать ему! В стройотряд не поехал! И на «картошку» не хочешь! А еще говоришь, для общества не потерян! И потом! Что у тебя там за «хвосты» небольшие?! Скажи честно, что не брался до сих пор ни за курсовую, ни за бухучет!

– Дмитрий Алексеевич…

– А что ко мне-то пришел? – перебил его Рукавишников. – Ступай в медпункт, больничный возьми…

– Ну, это ж нечестно, – протянул Морозов.

– Честный ты мой! – воскликнул секретарь и склонился над столом.

Некоторое время он сидел, подперев голову левой рукой, а правой зажал карандаш и выстукивал дробь. Сергей обреченно ждал. Дмитрий Алексеевич, на что-то решившись, бросил карандаш и сказал:

– Значит, вот что. Я тебе помогу, но и ты должен будешь сделать кое-что…

– Дмитрий Алексеевич, для вас…

– Да не для меня! – оборвал Морозова секретарь и саркастически хмыкнул: – Для меня, хех!.. Ты вот что, Морозов. Пойдешь вместо «картошки» в магазин продавцом. Адрес пиши. Сущевский Вал, дом шестнадцать. Магазин «Овощи-Фрукты». Завтра к восьми туда. Там еще кто-то будет с УЭФа, на месте увидишь.

Сергей прижал правую руку к груди и с чувством сказал:

– Спасибо, Дмитрий Алексеевич…

– Подожди ты! – вновь перебил секретарь, теперь уже он понизил голос так, чтобы слышал только собеседник. – Это не все. Поможешь одному товарищу из райкома. Не из нашего, не из Дзержинского района, а из Кировского. Но так надо! Дуй домой сейчас, жди. Он тебе сам позвонит и все скажет. Понял?

– Дмитрий Алексеевич, все сделаю! – с готовностью пообещал Сергей.

– Телефон напомни домашний, – велел Рукавишников.

Морозов написал на листке семь цифр и подвинул бумагу секретарю.

– Все, ступай, – сказал тот. – Понимаю так, что до первого октября должен сдать ты свои «хвосты».

– Да это без проблем! – с преувеличенной бодростью воскликнул Сергей.

Уже в дверях секретарь окликнул его:

– Морозов!

Сергей обернулся. Рукавишников сидел за столом, все такой же круглый, довольный жизнью, с копною русых волос, но к мальчишескому блеску в глазах добавилось еще что-то, тревога какая-то, запоздалое сожаление.

Неожиданно Морозов почувствовал взгляд незнакомой девушки.

– Соседом будешь, – сказала она с каким-то собственническим чувством в голосе.

Студенты оторвались от слепленного на ватмане коллажа и окинули Сергея ревнивыми взглядами. Он проигнорировал и девушку, и всех ее кандидатов. Он ждал, что скажет Рукавишников.

– Ты вот что, Морозов, ты повнимательнее с Леонидом Павловичем, – секретарь поднял указательный палец. – Морозов, ты смотри! Там шуток не любят. Ты там все правильно сделать должен.

– Дмитрий Алексеевич! Разве я подводил вас когда-нибудь? – с наигранной обидой воскликнул Сергей.

– Надеюсь на тебя, – строго сказал секретарь.

К мальчишескому блеску в глазах Рукавишникова добавилось сомнение, словно на ответственное задание за отсутствием лучшей кандидатуры посылал он такого, как Морозов.

Глава 2

Он вышел из лифта, услышал телефонную трель, поспешно кинулся в квартиру и, бросив дверь открытой, сорвал телефонную трубку. Величественный голос спросил Сергея Морозова.

– Это я.

– Сергей, это Леонид Павлович, – голос смягчился, но звучал так, словно звонивший сидел не у аппарата, а в президиуме партийного собрания.

– Да, Дмитрий Алексеевич сказал мне, – выдал Сергей.

– Я из райкома партии Кировского района, – продолжил собеседник. – Сережа, ты будь добр, загляни сегодня ко мне, я до вечера у себя. Кабинет 416. Буду ждать.

Последние слова Леонид Павлович произнес медленно, чтобы Сергей успел возразить, случись, он сегодня на целый день приглашен в горком партии или куда повыше. Иных причин отклонить просьбу быть не могло. Сергей сразу же отправился на улицу Милашенкова, в самом конце которой особняком возвышалось кирпичное здание – исполкома и райкома КПСС Кировского района города Москвы.

По пути он пытался представить себя в райкоме партии – как войдет в кабинет, как ответит на непременно крепкое рукопожатие, – но… воображение отказывало и вместо того, чтобы проиграть в уме предстоящую встречу, рисовало благостную картину. Он видел себя лежащим в траве на крутом берегу Волги, рядом, опершись на локоть, полулежал Леонид Павлович. Сергей видел его так же ясно, как случайного попутчика в вагоне метро. Леониду Павловичу чуть больше шестидесяти лет, у него высокий лоб, густые, белоснежные от седины волосы зачесаны назад, белая рубашка, верхняя пуговица расстегнута, красный галстук приспущен, черный пиджак небрежно брошен в траву, величественный голос раздается над рекой. Леонид Павлович рассказывает о себе, рассказывает Сергею, человеку, про которого твердо знает, что случись тому родиться в двадцатые годы, так и он в семнадцать лет удрал бы на фронт, прошел бы войну и записал бы свое имя на стене рейхстага, а потом трудился бы на заводе, а поздними вечерами при свете керосинки наверстывал бы отнятое войной – зубрил бы учебники, а потом его непременно б заметили и перевели бы на партийную работу, и он поднимал бы целину… но вот случилось так, что родился Сергей намного позднее. Леонид Павлович умолкает, глаза его наполнены светлой грустью, он покусывает стебелек, смотрит вдаль и за рекой видит новые заводы и красивый город, который построит Сергей и в котором будут жить счастливые люди.

Морозов поднялся на четвертый этаж. Налево от лифта находился свободный вестибюль, а правое крыло отгораживали двойные двери с красной табличкой. Сергей двинул налево, обошел по кругу и понял, что искомый, четыреста шестнадцатый кабинет расположен за двойными дверями. Он вернулся и прочитал на табличке – «Комитет народного контроля Кировского района города Москвы». Сергей переступил порог.

Он нашел четыреста шестнадцатый кабинет, постучал в дверь, приоткрыл ее – внутри никого не было. Одна из стен оказалась целиком заставленной шкафами. Сергей окинул их взглядом и закрыл дверь, оставшись в коридоре. Он сел на кушетку, оббитую красным кожзаменителем, с тоской огляделся по сторонам. Коридоры пустовали, спросить, где можно найти Леонида Павловича, было не у кого.

Прошло около двадцати минут. Неожиданно хлопнули двери, и появился молодой мужчина в джинсах и белой рубашке, которую вместо галстука украшали солнцезащитные очки. У него были иссиня-черные волосы, длинные, прикрывавшие уши и шею, но аккуратно постриженные. Он шел уверенно, хотя и выглядел чужеродно в вестибюле райкома партии.

Мужчина остановился напротив четыреста шестнадцатого кабинета, посмотрел сверху вниз на Морозова и, ткнув большим пальцем правой руки на дверь, спросил:

– На месте?

– Нет, отошел куда-то, – ответил Сергей. – Вот, тоже жду.

Мужчина хмыкнул, плюхнулся на банкетку рядом с Морозовым и задрал ногу на ногу.

– Давно ждешь? – спросил он.

– С полчаса, – сказал Морозов.

– А-а! Появится сейчас, должен быть на месте, – успокоился незнакомец и поинтересовался у Сергея: – Сам откуда?

– Студент, – обронил Морозов.

Он утомился от ожидания, но отчего-то не имел желания общаться.

– Студент? – с некоторым удивлением повторил мужчина и спросил, явно не ожидая ответа от собеседника: – Студент-то зачем?

Они сидели молча. Незнакомец время от времени менял позу, закидывая то одну, то другую ногу, оглядывался по сторонам, хмыкал и сопел, недовольный вынужденным ожиданием. Прошло минут десять. Вдруг он обратился к Морозову вполне дружелюбным голосом:

– А ты бывал здесь или впервые?

– Впервые, – односложно ответил Сергей.

– А ты в шкафу-то смотрел? – спросил незнакомец.

– В шкафу? – удивился Морозов.

– В шкафу! – повторил мужчина. – Он же в шкафу сидит!

– В шкафу не смотрел, – признался Сергей.

– Вот елки! – подпрыгнул незнакомец.

Он открыл дверь, прошел внутрь и распахнул дверцы стенного шкафа – они оказались дверьми в следующий кабинет.

– Вот же он! В шкафу сидит! – по-свойски сказал мужчина и жестом пригласил Морозова. – Проходи!

– Ну, может быть, вы, – Сергей решил в знак благодарности пропустить незнакомца вперед.

– Да не-е! Давай-давай! Подожду, – великодушно отказался мужчина.

Леонид Павлович сидел спиной к окну. Был он моложе, нежели рисовало воображение Морозова, не намного, но очевидно, что на фронт если и удирал, то мамка ловила его у калитки. Волосы у него были жидкие, а редкие проседи только прибавляли неказистости. Леонид Павлович зачесывал их назад, но они не слушались и свисали на лоб слипшимися сосульками. Смотрел он в бок, в пустое место на стене, много ниже портретов членов Политбюро.

– Вы?.. – протянул заглянувший в проем Сергей.

– А, Морозов! – откликнулся хозяин кабинета. – Проходи, садись.

В голосе не было прежней уверенности, словно между телефонным разговором и встречей Леонид Павлович лишился чего-то важного, что составляло смысл его жизни. Морозов прошел вдоль стола и сел справа от собеседника. Тот подал руку, они поздоровались.

– Сергей, ты с завтрашнего дня идешь в магазин работать, – сказал Леонид Павлович, и в его слабом голосе зазвучали доверительные нотки. – «Овощи-фрукты», на Сущевском Валу…

– Иду, – кивнул Морозов. – Но только на один месяц. Вместо «картошки».

– А что же на «картошку» не поехал? – спросил Леонид Павлович.

– Да так, дела кое-какие в Москве, вот Дмитрий Алексеевич помог…

– Дела – это хорошо, – одобрил хозяин кабинета. – Вот и у меня к тебе дело будет. Ты же в финансовом институте учишься. Значит, разберешься. К сожалению, Сережа, в торговой сфере у нас много несознательных… элементов что ли… Сам знаешь, немаленький. Нужно этих людей перевоспитывать. Иначе, – тут Леонид Павлович повысил голос, – мы коммунизм никогда не построим!

На секунду Сергей испугался, в голову пришла мысль, что ему поручат проведение политинформаций для сотрудников магазина по утрам перед началом работы. Он к стыду своему до сих пор не приучил себя к регулярному чтению газет. «Заголовки меня пугают!» – отшучивался он в ответ на упреки, что он, студент гуманитарного института, в части политграмотности хуже троглодитов из технических ВУЗов.

Прочитать с утра передовицу и пересказать несознательным теткам – дело нехитрое. Но до того ли ему, когда и без газет такое ярмо на шее – курсовая и экзамен по бухучету.

Однако отказать Леониду Павловичу Сергей не мог. В райком приглашают не каждый день и не каждого! Может, за всю жизнь другого случая отличиться не представится. В семнадцать лет на фронт он не убежал, а в восемнадцать хотя и пошел в армию, но от добровольной службы в Афганистане малодушно уклонился. Совершать подвиги хотелось исключительно в мирной жизни.

– Мне, Сережа, понадобится информация от тебя. Ты парень смышленый, разберешься там, что к чему, – продолжил Леонид Павлович. – Приметишь, как производятся нарушения, как обсчитывают покупателей, как продавцы делятся с директором, кто участвует в этих делишках, а кто и нет, – словом, кто и как расхищает социалистическую собственность? Понял?

– Я понял, Леонид Павлович. Я сделаю все, как надо, – кивнул Сергей.

– Нормально все? – спросил его на выходе незнакомец.

– А-а? – Сергей уже и забыл о нем.

Он с удивлением рассматривал собственное отражение в солнцезащитных очках, болтавшихся на груди собеседника, он не понимал, что этот человек здесь делает, почему так беспечен – неужели не чувствует, что ему здесь не место?

– Эй-эй! Ты чего? С тобой все нормально? – незнакомец всерьез обеспокоился.

– Нормально, – буркнул Сергей.

– Ну, давай, – выдал тот на прощание веселым голосом и, пожав плечами, исчез в «шкафу».

Морозов вышел на улицу и смачно сплюнул. Какой-то человек в сером костюме посмотрел на Сергея, прищурившись неодобрительно. Морозов оглянулся на окна четвертого этажа. Стекла блестели в лучах еще высокого, еще летнего солнца. Запоздалое опасение, что Леонид Павлович наблюдает за ним, оказалось напрасным.

Он направился к автобусной остановке, на душе было муторно. Получалось, что его завербовали в стукачи, и он согласился. Оправдывался Сергей тем, что его застали врасплох. Он примчался в райком партии, уверенный, что его ждет партийное поручение, пусть небольшое, пусть даже мелкое совсем, это же только начало, это же огромная честь! А тут…

Вот, если бы его вызвали на площадь Дзержинского, вот, если бы на девятый этаж института, в первый отдел! Тогда бы он не оплошал! Тогда бы он шел, заранее зная, что скажет твердое «нет»!

Было такое в его жизни, уже было! Он… о, сначала он смалодушничал, сначала спасовал. Но потом исправил ситуацию и исправил так, что теперь был уверен: не только сейчас, а и всю жизнь этот случай будет предметом его тайной гордости.

Тогда его вызвал в Ленинскую комнату старший лейтенант из особого отдела. Разговаривали с глазу на глаз. По словам офицера, выбор на него пал как на человека политически грамотного, подкованного, как-никак первый курс гуманитарного ВУЗа за плечами, уж антисоветчину сможет отличить. Сергей дрогнул, дал согласие сотрудничать.

– Давай так, – сказал старший лейтенант, – если я зайду к вам в казарму и как бы между прочим с каким-нибудь вопросом к тебе обращусь, для тебя это послужит сигналом. Ты спустишься вниз и будешь ждать, а там уж на выходе мы с тобой парой словечек перебросимся.

– Так точно, – только и ответил младший сержант Морозов.

– Отлично! Тогда свободен.

Сергей вышел из Ленинской комнаты первым. Через пятнадцать минут старший лейтенант, прогуливаясь по казарме, поравнялся с Морозовым и обронил:

– Стенгазету вы делали? Неплохо, неплохо, – и пошел дальше.

Сергей спустился вниз – казарма их роты занимала второй этаж трехэтажного блока. Проклиная себя, он стоял в прокуренном тамбуре перед выходом на улицу и дожидался особиста. Тот сбежал по лестнице, похлопал Сергея по плечу и с веселой улыбкой бросил ему:

– Молодец!

После обеда было личное время. Сергей кинулся на телеграф, заказал телефонный разговор с отцом. Опасаясь прослушки, предложил поговорить по-английски, – якобы для тренировки, – и сбивчиво рассказал о случившемся.

– Не делай глупостей, потом не отмоешься, – сказал папа. – Получишь пометку в личное дело и будешь всю жизнь с клеймом ходить.

На следующий день Сергей сам поймал особиста. Он нашел офицера в клубе и, удивляясь своей отваге, втиснулся следом за ним в тамбур между двойными дверьми, отделявшими зрительный зал от коридора.

– Случилось что? – удивился старший лейтенант его рвению.

– Да нет,.. – он запнулся, на мгновение испугался, хотел отступить, но все-таки выпалил: – Товарищ старший лейтенант, извините, пожалуйста, но я передумал…

– Что – передумал? – с насмешкою спросил офицер.

– Я не буду с вами сотрудничать, – эти слова Сергей произнес, глядя в глаза офицера.

В тамбуре было темно и тесно. Они стояли, едва ли не прижавшись друг к другу. Рассмотреть что-либо в подобной ситуации было нельзя, но все же что-то такое в глазах Морозова особист разглядел или почувствовал, – словом неожиданно для Сергея офицер сдался.

– Ну, ладно, нет так нет, – ответил он. – Только не рассказывай никому…

– Само собой, – бросил Морозов уже в спину старшего лейтенанта.

Последующим кошмаром для Сергея остался вопрос: успел или не успел особист сделать роковую пометку в его личном деле?

Он демобилизовался, восстановился на второй курс финансового института, перешел на третий, правда, с «хвостами». Но самое главное, что на девятый этаж в особый отдел его не вызывали. По истечении года Сергей успокоился: отметки в личном деле нет. Изредка он возвращался к тому случаю и с гордостью вспоминал разговор в тамбуре.

Что делать теперь? Вернуться к Леониду Павловичу, сказать «извините, передумал»? Но Рукавишников? Как быть с ним? Сергей заверил секретаря, что не подведет его.

А ведь Дмитрий Алексеевич изначально знал, куда посылает Морозова, знал, какого сорта задание Леонид Павлович даст студенту. Оттого-то в последний момент у него возникло опасение, что не совсем подходящую кандидатуру подобрал он для деликатных поручений. Подставил он Морозова – вот что. На слове поймал: обещал ему Сергей, что не подведет.

Думал он и о том, что была все же разница между людьми с площади Дзержинского и такими, как Леонид Павлович, по крайней мере, Морозов считал, что отличие есть и существенное. «Здесь же вопрос не в том, что испортят жизнь человеку за анекдот про бровеносца, – размышлял он, поджидая автобус. – В конце концов, как-то же нужно бороться со всем этим ворьем и жуликами. Так почему не ты? Почему кто-то еще? Ты, значит, чистеньким хочешь остаться!»

Так убеждал он себя в том, что дело Леонида Павловича хотя и неприятное, но нужное. Но когда вошел в наполовину пустой автобус, остался на задней площадке. Хотелось встряски, словно гадкий осадок, оставшийся на душе, можно было вытряхнуть механическим способом.