Неглинный мост

– Давай, жми, батя! – кричали мы ему всякий раз, когда он пробегал мимо, а он косил на нас сердитым взглядом и молча работал рычагами. Когда он пошел на восьмой круг, я вспомнил, что в сумке у меня лежит томик стихов Апполинера, на время презентованный мне Ледой. Обрадовавшись, я достал книгу и начал читать все подряд, а Джеггер с Джокондой изображали благодарных слушателей.

– Ты от старого мира устал, наконец! – кричал я на весь Бульвар. – Пастушка, о башня Эйфеля! Мосты в это утро блеют как стадо овец!

И так я дочитал весь сборник до конца. В шесть часов Джоконда не выдержала и ретировалась домой. Джеггер двинулся к метро. Я уговаривал его дождаться восьми часов и зайти на Остановку выпить пивка, но он уже был чуть жив, и мы разъехались по домам. А после Сессии Джеггер уехал в Херсонес на практику, и мы не виделись долгих три месяца. Эх, Джеггер, Джеггер, друг неизменный…

ЭПИЗОД 7

Мы познакомились с Заслуженным Банщиком в сентябре 79-го. Как-то мы заскочили выпить по бутылочке пива, и дабы не терять времени, примостились прямо у Валиного Ларька, благо погода благоприятствовала. Потом подошел еще кто-то из Наших, и вдруг мы заметили, что они СТОЛПИЛИСЬ одной кучей и громко смеются. Мы протолкались вперед и увидели невысокого растрепанного человека, держащего в одной руке бутылку пива, а другой отчаянно жестикулирующего. Это и был Заслуженный Банщик. Он с упоением читал стихи, в основном Есенина. Отсюда и пошло его прозвище – Есенин или просто Сережа. Мы же прозвали его Банщиком после того как он сам себя так назвал в разговоре с нами. Через пару дней мы, проходя мимо Сандунов, увидели, как он, разувшись (а было уже холодно) и засучив штаны до колен, с азартом мыл чью-то машину. И тогда мы поняли, какой он «банщик», но продолжали его так называть с такой же серьезностью, с какой он называл нас Заслуженными Архитекторами.

Внешность Банщика была весьма примечательна. Ростом он доходил мне до плеча, сам был круглым и рыхлым, а лицо его напоминало вареную морковку, причем подбородок у него двигался как бы отдельно, он постоянно дергал нижней губой, отчего рот его проваливался, а подбородок почти касался носа. В общем, впечатление было такое, как будто сжимался кулак, только роль кисти руки выполняло лицо. Говорил Банщик еще интереснее. Во всей его речи самым слышимым было раскатистое «р-р-р-р-р», иногда он рычал просто без слов, а уж что он говорил, понять было практически невозможно. Попробуй разбери что-нибудь, когда до тебя доносятся обрывки фраз, отдельные бессвязные слова и рычание. Однажды Толстяк обидел Банщика, зарычав на него в ответ, после чего мы долго укоряли Толстяка.

Банщик был вечно пьян. Я ни разу не видел его трезвым, причем, пил он не только пиво. Однажды, уже на втором курсе, мы стояли с ним в Предбаннике Женского разряда, с нами была Маша (одна из Дружищ), и по этому поводу Банщик читал что-то про девичью грудь, вгоняя Машу в краску. В самый разгар нашей беседы открылась дверь Железного Угла (перегородка, весной 80-го отделившая Подоконник, на котором когда-то спал Эпилептик), и к Банщику подошел Борода и протянул ему полстакана водки. Банщик ЗАГЛОТНУЛ и закурил Беломор.

Чем больше Банщик пьянел, тем больше он заговаривался. Из его несвязного бормотанья можно было понять, что лучший друг его юности – заслуженный художник Моор, после того как он добавлял градусов, вдруг оказывалось, что его другом был сам Серега Есенин, а потом он говорил, что он сам не то Моор, не то Есенин. Но стихи читать он умел.

– А где луна? – однажды спросил он нас с Джеггером, столкнувшись с нами в дверях Мужского разряда.

– Где? Какая луна? – удивились мы.

– Ее, наверно, слопали собаки! – уверенно закончил Банщик и только после этого пожал нам руки, опять назвав нас Заслуженными Архитекторами.

Иногда, подходя к Ларьку, издалека можно было услышать пропитый голос Банщика, читающего свое любимое стихотворение.

– Стая воробышков к югу промчалась. Знать, надоело говно им клевать. Где-то на ветке ворона усралась… Ну и погодка, ебит твою мать! – в экстазе выкрикивал Серега, стоя посередине Сандуновского Прохода и ожесточенно жестикулируя. Вокруг стояла толпа пивососов, смеялась и жадно внимала.

Где и кем работал Банщик, работал ли он вообще, был ли он когда-то действительно банщиком, где он жил, почему он все время крутился в Сандунах, как его звали на самом деле – так и осталось для меня тайной. Лишь однажды он пригласил нас в гости, объяснив, что живет где-то рядом и что у него есть огромный сиамский кот, который очень не любит, когда он возвращается пьяным. Мы, конечно, не пошли, хотя Джеггеру почему-то очень понравилась эта идея, и он меня долго уговаривал. Но я не рискнул связываться с Сережей.

А в Сандунах он ошивался постоянно, его знали все, а мы его встречали почти каждый день.

Еще одна колоритная личность из Сандуновского района – Артист Цирка. Впервые мы увидели его в октябре 79-го на Неглинном Бульваре. Мы сидели на моей любимой лавочке и пили пиво, и в один прекрасный момент с нами по-равнялся человек в шляпе с тросточкой. Он попросил у нас пустую посуду, и мы сразу определили, что он относится к породе Мешочников. Но уже прошли те времена, когда, сморенные солнцем и пивом, мы с безудержной удалью выставляли пустые бутылки на середину Бульвара, а Мешочники только шныряли туда-сюда. Деньги подходили к концу, и нам было не лень после каждой Бульварной вылазки относить тару обратно к Вале.

Но человек сказал: Да я же артист цирка! – и пристал к нам так навязчиво, что мы плюнули и отдали ему пару пузырей. Но после этого мы долго не видели Артиста Цирка, пока не встретили его в Сандуновском Проходе. Он стоял у Валиного Ларька, пьяный в стельку, и опираясь на трость выкрикивал: Звезда! И добавлял соответствующую рифму. Народ вокруг хохотал, а Валя подбоченившись стояла в дверях Ларька и смеялась больше всех.

– Где это с утра ты так нализался? – спрашивала она Артиста, но он ее не слышал. Мы посмеявшись прошли мимо, и с тех пор мы ни разу не видели Артиста, и в конце концов Джеггер решил, что он умер.

Еще одна фигура из породы Мешочников – Нищий. Нищий, по-моему, не пил, но наверняка только потому, что пить ему было не на что – ведь он был Нищим. Одет он был в совершенные лохмотья, зимой и летом носил одно и то же потертое пальто и калоши, вечно был небрит и собирал посуду. Нищий был самым старым из всей Сандуновской компании, он передвигался очень медленно, шаркая ногами и согнувшись в три погибели; а подойдя к вам в поисках бутылки, шамкал что-то маловразумительное и смотрел на вас глазами побитой собаки. Мы всегда отдавали Нищему посуду – уж очень его было жалко. Иногда мы видели его в Закутке за Поликлиникой, где он шарил по мусорным бакам, а последний раз, уже курсе на третьем мы встретили его на перекрестке Жданова и Рождественского бульвара. Нищий стоял у угла дома и в буквальном смысле слова просил подаяние. Увидев нас, он замычал еще жалобней. Мое сердце мучительно сжалось. Но что я мог сделать? Дать ему двадцать копеек? Но двадцать копеек не могут спасти человеческую жизнь, а 20 тысяч я предложить ему не мог. И мы прошли мимо.

– Да-а-а-а, – задумчиво выдохнул Джеггер. – Наша жизнь как этот серый тротуар, все топчут и плюются…

И еще одна личность, о которой стоит упомянуть – это Борода. Борода работал в Сандунах грузчиком, и как водится, был всегда пьян. Глаза у него открывались только наполовину, а в бороде вечно застревали какие-то крошки. Не знаю почему, но Борода мне запомнился больше других, возможно потому, что он чаще других таскал ящики с пивом к Вале и обратно.

Припоминаю такой случай. Весной 81-го мы с Джеггером стояли во внутреннем Дворике, пили пиво, и вдруг из дверей Склада вышла Валя, улыбаясь КАК САРДЕЛКА, и вынесла на руках свою любимую кошку. Она вертела ее и так и эдак, дергала за хвост и за лапы, а мы стояли рядом, потягивали пиво и улыбались. Вдруг, откуда ни возьмись, появился пьяный Борода, подскочив к Вале и пытаясь погладить кошку, протянул: Му-у-у-у-рка! Валю это мгновенно вывело из себя. Улыбка сошла с ее лица, и она треснула Бороду по голове и заголосила: Ах ты, пьянчуга проклятый! Иди работай, лодырь несчастный! Никаких нервов на вас не хватит!

Борода ошеломленно отступил, и на его красной роже проступила такая обида, что Джеггер согнулся в приступе смеха. А надо вам сказать, что рассмешить индифферентного Любителя Пива было очень нелегко, и он никогда не смеялся в полный голос. Мы еще долго вспоминали эту историю, и с тех пор каждую кошку называем ласково: Му-у-у-у-у-р-р-р-р-ка!

И наконец последний персонаж Сандуновского сброда – сам Мешочник. Это тип появился на нашем горизонте весной 80-го, когда мы пили пиво в Закутке за Поликлиникой. Мешочник появился со стороны Бульвара, подошел к мусорному ящику и что-то долго в нем высматривал, а потом вдруг резко нырнул вовнутрь, чуть не опрокинув ящик и едва не свалившись в него целиком. Грохот стоял страшный, Мешочник дрыгал на весу ногами, а Джеггер чуть не поперхнулся пивом от смеха. Через некоторое время Мешочник подошел к нам и спросил:

– Мужики, мешки есть?

Мы не поняли.

– Ну, бутылки, – пояснил он.

Мы так удивились, что отдали ему пустые пузыри. Еще никто не называл бутылки мешками. Отсюда и пошло его прозвище – Мешочник.

Однажды, уже в 81-ом, мы снова стояли в Закутке, и опять мимо нас пробежал Мешочник, и на этот раз он подарил нам учебник по Философии, сказав, что книга ценная и нам пригодится. А мы как раз изучали Философию (за третий семестр я получил четыре двойки), учебники у нас были, и мы с величайшим удовольствием сожгли этот учебник, представляя, что мы вместе с ним сжигаем нашего учителя – украинского антагониста Герасименко. С таким же кайфом мы сжигали наши рисунки на площадке перед Церковью в конце каждого семестра. И до сих пор я благодарен Мешочнику за несколько счастливых минут.

Мешочник не пропадал из виду в течение всех лет нашей учебы, а однажды осенью 82-го я целых полчаса просидел с ним на Бульваре в ожидании Люси (ждал, конечно, я, а он проходил мимо), и он рассказал мне всю свою жизнь за последний год, как он 11 раз был в вытрезвителе и т.д. и т.п. В заключении я отдал ему пустой мешок, и он исчез по направлению к Сандунам. И больше я его не видел.

ЭПИЗОД 8

Вернувшись в ноябре 78-го из Питера, где я отгуливал свой очередной отпуск, я обнаружил у себя на столе повестку. На́ тебе, – стукнуло в моей голове, и я отправился в Военкомат, где Врач-терапевт в звании капитана, злой КАК СОБАКА, обследовал меня и заявив, что мне давно плачет Трибунал, выписал мне направление на медобследование. Так во второй раз я попал в больницу.

Больница №31 находится прямо напротив моего дома на ул. Лобачевского, сто́ит лишь перейти овраг. Через день я собрал вещички и подошел к боковому входу. Я уже лежал в этой больнице полгода назад, и впечатление у меня сложилось весьма хорошее. Я целыми днями валялся на кровати, щупал за попу хорошеньких медсестер, читал книги, смотрел Телеящик, почти каждый день приходил домой и нормально обедал (там ведь я сидел на диете), ну иногда приходилось ходить по процедурам, но об этом я старался не думать. Но я никак не мог предположить, что этот месяц больничного кайфа я буду вспоминать как ярчайшее впечатление моей жизни.

В первый же день я обнаружил, что со мной в палате лежит мой бывший одноклассник Су́ра, а в конце коридора обосновался сын известной певицы Леня Нашев, барабанщик группы «Земное Притяжение», базировавшейся в соседней школе. Через день мы познакомились еще с тремя молодыми чемоданами, сходными с нами по возрасту, духу и степени заболевания. Вот их имена: Дёма, Окунь и Котик. Мы объединились в одну теплую компанию и начали разноображивать серую жизнь.

Прежде всего, выяснилось, что все мы – люди пьющие, и Леня сразу же откололся, так как своими выпивками нажил себе такую язву, что врачи только хватались за голову. Таким образом, нас осталось пятеро. Господи, как хорошо лежать в больнице здоровому человеку! Знай, попивай водочку или пивко. И мы попивали, да так, что только дым стоял. Недалеко от здания Больницы располагались два винных магазина, деньги у нас водились, так что проблем не было. Обычно мы вдвоем с Дёмой выходили через любую дверь в нашем корпусе (а их было много, и они днем не запирались), спокойно проходили через боковые ворота и направлялись к магазину. Мы ходили прямо в тапочках и больничных пижамах, а в магазине снимали куртки, оставаясь в майках, а наших ног продавщицы за прилавком не видели, и поэтому продавали все, что мы хотели. В Больнице можно было выпить в любом закутке, но мы почему-то очень любили пить в ду́ше. Но попасть в душ было непросто, банные дни выпадали раз в 10 дней, ключ находился у сестры-хозяйки, но женщина она была добрая, и мы каждый день посылали к ней нового человека. Сначала ключ просил я, потом Дёма и т.д., и даже Леня, который в душ не ходил и с нами не пил. Сура ходил к ней раза три, мотивируя свое желание тем, что ему надо помыться перед операцией. Его действительно скоро прооперировали, и он выбыл из нашей компании.

Ближе к вечеру, уже находясь под кайфом, мы дружно топали в Первый корпус и садились на лестницу, где постоянно собирались больные из Травмы и Терапии, в основном, девочки. Я присмотрел там себе двадцатидевятилетнюю молдаванку, болевшую полиомиелитом с девяти лет, и вовсю за ней ухаживал. У одного парня со сломанной ногой была гитара, и каждый вечер мы давали концерты вдвоем с Окунем. Пару раз ко мне заходил Маэстро и присоединялся к нашим сборищам. Мы засиживались и после Отбоя, и сестры нас постоянно гоняли. После этого мы ходили по этажам в поисках работающего телеящика, а потом играли в карты где-нибудь в перевязочной.

Пробалдев так почти две недели, мы залетели, причем, случайно и по-глупому. Напившись в очередной вечер, мы пошли было в Травму, но вдруг у лифта заметили кресло-тележку для тяжелобольных. Недолго думая, я сел в это кресло, а Дёма с Котиком повезли меня в лифте на первый этаж. Но нас заметила дежурная сестра и попыталась остановить, а мы ее послали; а так как она была на меня обижена на недостаток внимания и за постоянные нарушения режима, то капнула дежурному врачу, и он нагнал нас уже в Первом корпусе и заставил ехать обратно. Мы про себя посмеялись над этой историей, но наутро Главный врач сказал нам: Собирайте вещички, разгильдяи! – и нас троих выписали за нарушение больничного режима. Причем знал ведь, СОБАКА, что обследование мы не закончили, и что через день нас пришлют обратно, а все равно выписал, да еще накатал в Военкомат ТЕЛЕГУ, что мы распивали спиртные напитки, хотя с этим нас ни разу не ловили.

Выгнали нас в пятницу, и мы двинулись в Военкомат, где Терапевт нас чуть не убил, но выписал новое направление. Лично я на все это плевал, и очень удачно погуляв в субботу на Дне Рождения Маэстро, в понедельник вер-нулся в больницу. И все началось по новой, только личный состав немного поредел. Сура отходил после операции, Леню выписали как безнадежно больного, Окунь вылез сухим из воды, закончил обследование и благополучно испарился. А Котик испугался последствий и пить перестал, и остались мы вдвоем с Дёмой как самые стойкие. Дёма болтался по больницам и убегал от Армии уже года три и прошел, как говориться, и огонь и воду, а мне просто все было до лампочки.

Мы пьянствовали и распускались все больше. Однажды, например, мы пили в ду́ше совсем без закуски, и дождавшись обеденного времени, открыли дверь, Дёма натянул на мокрое тело штаны и куртку, и в два захода принес два полных обеда, благо столовая находилась напротив душа, и на его странный вид никто не обратил внимания. А мы закрылись и стали закусывать. Постепенно у нас кончались деньги, и мы стали ходить по палатам и собирать пустую посуду. Несколько раз мы забегали ко мне домой и пили там, ибо магазин находится у меня под окнами.

Короче, кончилось все это тем, что нас поймали с полной сумкой пива (остатки прежней роскоши) и на следующий день выписали, но уж зато это пиво мы с наслаждением выпили прямо в столовой, назло Главному врачу. И хотя обследование мы пройти успели, в медзаключении было особо подчеркнуто, что мы употребляли спиртные напитки, за что, понятное дело, военкоматовский Терапевт опять пугал нас трибуналом. Такая вот история.

Да, спешу оговориться. В начале эпизода я написал, что лежал в больнице, вернувшись из отпуска, но вспомнив про Д.Р. Маэстро (конец сентября), заметил, что немного ошибся. На самом деле, я обследовался, вернувшись из Колхоза, а после выписки со спокойной совестью уехал отдыхать в Питер.

ЭПИЗОД 9

С Рыжей я познакомился в первый же день учебы. Эта стройная девочка сразу мне приглянулась, и в течение года я вынашивал против нее самые черные планы. Как бы снять противную девчонку? – думал я, украдкой поглядывая на ее красивую грудь и кусая губы. Я постоянно подбивал под нее клинья, обхаживал и оглаживал, но на что-то серьезное решиться никак не мог, а почему, до сих пор понять не могу. То ли мне казалось, что она еще маленькая девочка, то ли еще что-нибудь. К тому же она знала, что я пью, и судя по всему, относилась к этому отрицательно. Когда я заговаривал с Рыжей, меня мучил какой-то комплекс, я кривлялся и вертелся как уж на сковородке, стараясь не дышать на нее пивом.

А моментов для решительной АТАКИ у меня было несколько. В конце сентября у одной из наших девиц по-прозвищу Хостел зародилась мысль собраться всей группой и выпить за знакомство. Я с удовольствием поддержал эту идею и взял на себя роль организатора, собирая деньги и попутно знакомясь с Одногруппниками. Костяк нашей Группы составляли Мафиози Первого Созыва: Главарь Мафии, Димыч, Сэр, Федюшка и Кирилл – ребята солидные, прошедшие Армию и ПО, активно внедряющие пиво и прочие напитки. К ним примыкали наш первый староста Копытин и комсорг Чесноков – но только примыкали, ибо познакомились на Подготовительном Отделении, но не пили. Внизу ютились два щегла, только окончившие школу: Кролик и Рубенка, а посередине как прослойка выступали Черные Во́роны. Биксы наши делились на три категории: Отличницы, Дружища и Камчатка во главе с Хостелом. Особняком держались Рина и Любовь.

Собраться мы решили дома у Каминки (класс Отличниц), на меня как на казначея взвалили обязанность покупки ДРИНКА. В Сороковой мы двинули как обычно с Джеггером и примкнувшим к нам Сэром, который нас очень выручил, добавив пятерку, которую мы уже успели пропить из общественных денег. Да еще и пивом угостил. На женскую половину выпала доля выбора закусок. Очутившись в пустой трехкомнатной квартире, все хорошо приняли и стали резвиться как могли. Толстяк в этот день репетировал и обещал подъехать попозже, попросив меня припрятать пару пузырей до его прихода. Мне удалось заховать одну бутылочку вина, но, оказалось, наши девицы, боясь всеобщего перепоя, тоже кое-что припрятали, что, впрочем, не помешало нам повеселиться.

Я рассчитывал в этот вечер атаковать Рыжую, но прежде чем сказал ей два слова, успел так напиться, что потерял всякую ориентацию. Когда примчался взмыленный Толстяк, я сидел себе в ванной и кайфовал, а бас-гита-рист группы «Образ Действия» бегал по всей квартире и кричал: Леон! Леон! Но никто не мог ему сказать, куда я делся. Наконец я вылез из ванной довольный КАК САРДЕЛКА и достал спрятанный бутылек, по поводу чего Толстяк обозвал меня Козлом и Бараном, так как он рассчитывал не на вино, а на водку.

Но мы выпили и вина и водки, и еще добавили – и в конце концов я махнул рукой и на Рыжую и на все проблемы и горести. Тут уже все пошли в разнос. Что делал Джеггер, я не помню совершенно, он просто выпал из поля моего зрения; только помню, как грустная Каминка робко пыталась нас выгнать, а Главарь в обнимку с Хостелом стояли на лестничной клетке и ругались с соседом, грозившим милицией. Главарь все пытался отклеиться от Хостела, обвиняя ее в том, будто бы она изменяла ему с Сэром, и просил Толстяка подтвердить его слова; и Толстяк, хоть ничего не понимал, упорно кивал головой. Наконец, с грехом пополам все разъехались, но этот эпизод никак не повлиял на сплочение нашего коллектива.

Второй шанс мне выпал в декабре, когда в Школу приехала группа «Цитадель». Это был первый и последний танцевальный вечер на моей памяти – больше руководство Баннера не баловало нас такими подарками.

Приехали мы тогда вдвоем с Маэстро, предварительно засосав три литра разливного пива у него дома. Толстяк тоже был с каким-то школьным другом и основательно пьян. Джеггера не было, так как он никогда не танцевал, не умел и не любил это дело. Я сразу пристроился к группе, в которой находилась Рыжая, надеясь в течение вечера пригласить ее на медленный танец и форсировать наши отношения. Но мне определенно не везло. Подумать только – за весь вечер эти лажисты не сыграли ни одной медленной вещи, наверное, считая это непозволительной роскошью, не думая о том, что некоторые длинноволосые алкоголики хотят снять некоторых рыжих девочек. Короче, я опять пролетел, а только протрезвел, обозлился и устал КАК СОБАКА, и совершенно разочаровался в «Цитадели».

А о третьем разе я расскажу более подробно. Собственно говоря, этот случай никакого отношения в Рыжей не имеет, так как в тот вечер ее просто не было, а мне уже больше нравилась Жанна-2 из соседней группы.

В феврале 80-го я все больше начинал контактировать с Риной, но совсем не думал, что из этого может получиться. Началось с того, что Толстяк вдруг обнаружил, что Рина разбирается в роке, любит «Deep Purple» и «Uriah Heep», и как заядлый меломан шибко ее зауважал. Мы с Джеггером тоже больше стали обращать внимание на эту худенькую девочку, ничем особо не выделявшуюся среди своих сверстниц. Но постепенно мы обнаружили в Рине такие положительные качества как острый ум, широта взглядов и интересов, раскованность, отсутствие комплексов и многое другое. Она совершенно свободно могла рассуждать на любые, даже постельные темы, рассказывала неприличные анекдоты и вела себя так как будто была знакома с вами сто лет. Рина никогда не отказывалась от бутылочки пива, все чаще посиживала с нами на Бульваре, иногда покуривала за компанию и не считала нас алкоголиками.

И вот, сдружившись с Риной, мы начали подбивать ее на черное дело: собраться у нее и выпить как следует (пиво к тому времени уже изрядно надоело). Рина в принципе была согласна, но ее смущало то обстоятельство, что в семь часов приходит ее матушка, а следовательно, к этому часу надо закруглиться и навести порядок. Наконец она рискнула, только решила сделать это официально, пригласив всю Группу якобы на День Рождения. Я был недоволен таким раскладом, распоряжаться казной доверил Сэру и Главарю, а сам начал настраиваться на крупную пьянку.

В тот апрельский вечер мы погуляли славно. Пришли почти все, кроме Рыжей и еще кого-то, да еще Толстяк как всегда репетировал и просил припрятать бутылочку. Мы сели за стол, и распорядитель бала и тамада Главарь смешал в сифоне сухое и водку, и все это загазировал. Представляете себе эту адскую смесь? В башку в момент вдарило! Повторяю, в тот вечер я не пытался никого снимать, так как о Рине как о женщине еще не думал, а все остальные одногруппницы за полгода были ощупаны и отброшены. Но этот вечер интересен другим.

Достаточно выпив, мы принялись танцевать, и Дружища все приставали ко мне, чтобы я сплясал с ними рок-н-ролл; а так как координация моя уже хромала, то, в конце концов, я с размаху уронил Машу на пол и убежал на кухню, даже не сообразив, что ее нужно поднять. И вообще я постоянно бегал из комнаты на кухню и обратно, отталкивая Кролика, который почему-то вертелся на моем пути в коридоре, а зачем я это делал – ума не приложу.

Вскоре я почувствовал себя лажево и выскочил на лестничную площадку, а от– туда на балкон подышать свежим воздухом. Вернувшись в квартиру, я нашел Джеггера, и вдруг нам страшно захотелось пива! Стрельнув у Каминки рубль, мы рванули в ближайшую пивную и удобно расположились с кружками на тротуаре, но тут же напоролись на ментов, которые заявили, что выносить кружки из зала запрещено. Но это не помешало нам выпить пивка, мы вернулись в квартиру, и тут Джеггер куда-то пропал. После долгих поисков я обнаружил его на балконе. Накинув на плечи чужую куртку, он стоял, облокотившись на перила, и мучительно пытался придти в себя, так как был пьян как сапожник. В это время прилетел запыхавшийся Толстяк, и обозвав меня Бараном и Козлом за то, что я ничего не спрятал, умудрился напиться за 10 минут, и закурив сигарету, выскочил на балкон. Там он дохнул на Джеггера дымом, и бедолага Джеггер чуть не упал вниз, так ему стало худо. Так он и стоял на балконе все оставшееся время, а мы тем временем зарядили сифон по второму разу и продолжили наши игры. Все напились как скоты, кто-то заснул на диване, а Джеггер под занавес отколол такую штуку. Оторвавшись наконец от балконных перил, он решил заглянуть в Гогу, и вот проходит 10 минут, 20 – а Джеггера все нет! Уже все собираются уходить, уже злая как черт Рина гонит всех в шею, а этот прикольщик застрял себе в Гоге и неизвестно что там делает.

Роль изгонителя БЕСОВ взял на себя храбрый Федюшка. Он начал колотить в дверь Гоги кулаками и каблуками, громко крича: Джеггер, открой! Но тишина ему была ответом, и все-таки через несколько минут дверь открылась, и оттуда вывалился наш алкаш, довольный КАК САРДЕЛКА. Позднее на мой вопрос, что он делал в Гоге, он ответил просто: Спал!

Мы кое-как стащили с Джеггера чужую куртку (он почему-то активно сопротивлялся и звал меня на помощь), нашли его пальто и вывалились на улицу. В вагоне метро я ехал вместе с Дружищами (мы жили почти рядом), и они, недолго думая, растянулись на сиденьях, положив головы мне на колени. Редкие пассажиры взирали на нас с изумлением.

После того вечера Рина злилась на нас страшно (хотя сама виновата, не надо было приглашать всю Группу), со мной почти не разговаривала, но постепенно отошла, размякла, и как пригрело солнышко, мы все чаще стали выползать вместе с ней на Бульвар. Тут-то мы вдруг и оказались в одной постели. Но эти подробности уже неинтересны моему читателю, скажу только, что вся эта история с Риной вылилась во вторую Великую Любовь, которая в начале второго курса трахнула меня по голове так, что до Нового 81-го Года я ходил как пришибленный и пил как лошадь, пытаясь залить свою боль. Но об этом – особо.

ЭПИЗОД 10

Я думаю, нет никакого смысла утомлять читателя интимными подробностями моей жизни и скрупулезно обрисовывать каждую женщину, имевшую счастье проверить мою сексапильность. Но не могу отказать себе в удовольствии остановиться на некоторых ключевых моментах.

Посматривать на девочек я начал еще в седьмом классе, но лишь в девятом решился на робкие заигрывания с одноклассницами. Выглядел я при этом, наверное, дурак дураком. Ведь тогда я еще был чист и непорочен, постоянно искал какую-то Великую Любовь, и переспать с женщиной ПРОСТО ТАК для меня казалось кощунством. Глупые мечты, конечно, но что поделаешь – я был слишком робким и застенчивым, и не мог тогда РАССЕКАТЬ направо и налево, как, скажем, это делал Старик.

На этой почве мы со Стариком и познакомились. Мы учились в одном классе, но я мало обращал на него внимания, пока однажды на большой перемене он не подошел ко мне и не спросил:

– Хочешь переспать с герлой?

Я опешил.

– С какой?

Тут он начал мне ее подробно обрисовывать, и как ее зовут, и сколько ей лет, и все ее параметры, начиная с цвета волос и кончая размером бюста. В конце концов я понял, что это обыкновенная шлюха, которой безразлично, с кем спать; а на такое я, естественно, согласиться не мог. Отвергнув предложение Старика, я понял, что он занимается этим давно и постоянно и не брезгует ничем. Уже тогда по району о нем ходили слава великого Бабника, которая со временем только росла и ширилась.

Тогда контакта у нас не получилось, и еще полгода я продолжал свои невинные игры, пока немного не повзрослел, и вот в конце 9-го класса мы вдруг сошлись со Стариком, ибо я решил, что пора мне завязывать со своей «холостяцкой» жизнью. Старик быстро понял мои проблемы и с тех пор стал моим верным наставником и союзником.

В мае 76-го мы влипли в историю, познакомившись с тремя восьмиклассницами и начав приплясывать перед ними, как гусь перед тараканом. Треугольник у нас получился явно не равнобедренный. Одой девочке по-прозвищу Уайт, безусловно, нравился я и не нравился Старик; мне больше всех нравилась Джин (Маэстро до сих пор не может забыть ее стройные ножки), и немного нравилась Марфа. Старику же нравились и Марфа и Джин, но он не прочь был переспать и с Уайт. А к кому из нас благоволили Джин и Марфа, мы так и не поняли, и постоянно об этом спорили. Кончилось это тем, что Уайт я послал подальше, Джин откололась, а с Марфой мы устроили тройную любовь на лужайке средь бела дня, впрочем, весьма легко и невинно. После этого мы расстались, так как начались каникулы, я пошел отрабатывать практику на Мосфильм и серьезно начал ухаживать за Дианой. Всю эту историю вы могли бы прочитать в рассказе «20 дней или 5 ударов по фэйсу», написанным совместно со Стариком по горячим следам, если бы в последствие Диана не уничтожила мой экземпляр, а Наша Дура в припадке ревности не сожгла бы экземпляр Старика.

Летом меня скрутила Великая Любовь, о которой я так мечтал, я закрутился с Дианой и почти на полгода забыл и про Старика и про Маэстро и про учебу. Осенью 76-го я познакомился с Грифом, который ухаживал за Дианиной подругой Конфеткой, и мы образовали «любовную четверку». К новому, 77-му году я совершенно ошизел от такой жизни и был готов на все, чтобы отвлечься от мыслей об этой правильной и невинной девочке. Гриф же никогда не отличался постоянством, и мы пустились в загулы. Начали мы с того, что стали ходить в Могилу.

Эх, Могила, Могила… Какой был шикарный бар! Вход в него был бесплатный, народу никогда много не было, коктейль стоил 1.90, и не было дебильной диско-музыки. Зато были свободные девочки, которые легко снимались и долго не ломались. А главное, там собирались только свои: Леня Нашев с неразлучным спутником Гитаристом (они играли в знаменитой тогда на весь район группе «Земное Притяжение»), Леннон, Найн, Дуремар, Тэн, Мозга́, Мидий и т.д. Мы ходили туда с Грифом всю зиму и весну и веселились вовсю. Учился я кое-как, Диана отходила все дальше, и характер мой неудержимо менялся. Под влиянием алкогольных паров я постепенно превращался в наглого циничного гаера, которому все было нипочем, и начитавшись Блока, я постоянно повторял его крылатую фразу: Все – все равно, а над диваном написал: Profani, procol ite, his amoris locus sacer est! (Перевод ищите у Блока). Захаживали мы в Могилу и со Стариком, дружба с которым возобновилась после долгого перерыва. Одновременно я сошелся с Позднячком, учеником на-шего же класса и ближайшим соседом, тоже активно пьющим и рассекающим девок. Мы собирались у него дома или на чужих хатах, или ездили к нему на дачу, выписывая каких-то красоток, которых ни до, ни после я ни разу не видел.