– Так твоя Ифиса служит добровольным осведомителем для упомянутого тобою Арсения. А уж Арсений научился худо-бедно использовать прирученных агентов себе во благо во всех смыслах. Вот Арсений и рассказал о тебе нашему доброму доктору Штерну, а уж тот поведал мне, что мать моей прежней жены Гелии почти удочерила тебя. Лечит своими травами. Только доктор пребывает в большом сомнении, что её средства окажут нужное воздействие на твоё пошатнувшееся здоровье. Так что он сам планирует прислать к тебе своего посланца на днях, чтобы тот доставил тебя в подземный город для осмотра и последующего лечения.

– Но если, Руд, всё это лишь мой самообман, а нашего ребёнка нет в живых? И если я умру, то я уже велела Ифисе при таком вот возможном сценарии отдать твою дочь тебе. Ты обещаешь взять её на Землю? А вообще-то, я не верю во всю эту чепуху, которую плетёт для меня моё же собственное релаксирующее сознание, пользуясь тем, что я сплю. Я поверю в подлинность происходящего лишь тогда, когда доктор Франк действительно пришлёт ко мне своего посланца, – тут она почувствовала, как он сполз и прижался лицом к её животу. Жалеющее прикосновение было настоящим.

Охваченная томлением от его скользящих поглаживаний, она прижала лицо к его груди. – Ты всегда надо мной насмехался. Даже во сне ты меня теребишь ради издевательской игры, ради насмешки.

– Верь, – прошептал он, – всё ещё вернётся, – и стал гладить её спину. – Икринка считала, что я утратил моральное право на счастье. Я признал её правоту. Но оказалось, что тем самым я только выковал еще несколько звеньев несчастья.

– И что же теперь?

– Хочу всё вернуть. Прошло так мало времени, возможность всё исправить пока остаётся. Ты хочешь вернуть мне свои чувства?

– К чему возвращать то, что я у тебя не отнимала. Любовь как была, так и осталась во мне… – постепенно и незаметно Нэя куда-то уплывала, глаза слипались от поглаживаний спины, по телу прошла волна тепла, и она перестала чувствовать его руки, падая в ещё один уровень сна, пустой и серый, без сновидений. Чтобы проснуться утром в такой же серый для неё мир, без женского счастья, с одной единственной блёсточкой в застывшей и вязкой этой серости – маленькой Икринкой.

Как ни сладок сон, наступает пробуждение

Её окружала тишина вдовьего жилья. Но никакой серости вокруг не было. Наоборот, утро сияло так ярко, словно бы вместо дешёвого стекла в оконных рамах были вставлены драгоценные витражи, украшенные вкраплениями камней из сокровищницы самой Мать Воды. Нэя опять подумала о том, что вдова она как бы, дважды. Утратив мужа фиктивного, Реги-Мона, чьей женой не была никогда, она, как ни переворачивай ситуацию, вдова. После жизни в плантациях была вдовой во мнении окружающих, – ведь в ЦЭССЭИ её так и считали вдовой некоего психиатра, и опять живёт под «ярлыком вдовы», как обозначила её статус некогда Лата-Хонг.

А поскольку мужья не были настоящими, то и вдова она, выходит фальшивая. Её единственным и настоящим мужем был Рудольф, а он жив. А что если сны обещают его возвращение? И не сны это, а тоскующий от пережитых потрясений мозг плёл обманчиво-реальные образы, слова и ощущения. Сонная, перебирая перед зеркалом свои поседевшие пряди, она рассматривала скорбную усмешку над собою, – отражение казалось самостоятельным существом, её строгим судьёй. Отражение осуждало её надежды, чувственные томления и любовные устремления. Оно было солидарно с Тон-Атом. А то, что приснился явный бред, очевидно уже из того, что пришелец из сна говорил ей о том, что задушил Тон-Ата. Такую чушь может породить лишь сон. Однако, сон подарил ощущение счастья, и оно до сих пор остаточно грело её, трепетало в ней, как и световые блики по-утреннему оптимистично играли на стенах. Это был очень хороший сон, даже если он не сбудется никогда.

Она отправилась готовить завтрак, невольно радуясь и тому, что дочка – стимул для каждодневной деятельности, беготни, а то бы так и валялась без еды и даже умывания целыми сутками. Повязав и скрыв волосы лёгкой тканью, не желая их видеть, не желая их красить, не желая ничего менять, она вдруг подумала о том, что заматывать собственную голову ей порядком уже надоело. Скинув тряпку с волос, она тряхнула ими и подставила их под утренний свет, а потом зачем-то пришла в большую комнату, где принялась разглядывать заброшенные эскизы, чтобы, наконец, сшить то, что и сотворили её фантазия и надежда. Не для Олы, а для себя.

Домик был из трех комнат и кухни. Две маленькие спальни, её и дочки, и большая комната, она же мастерская и игровая для Икринки. Икринка никогда ей не мешала. Нэя разложила ткань, принесённую Олой. Нежнейшая, сиреневая. Из таких тканей шили платья для богачек. У себя в «Мечте» она тоже использовала подобные ткани. Комната стала напоминать поляну, ту, на которой они валялись с Рудольфом в лесу. Ткань словно дышала, шевелилась от ветерка, проникающего из сада через открытое окно. Нэя представила себе, как она будет выглядеть в платье, которое она сделает похожим на грозди цветов. Подол будет состоять из удлиненных полос в форме лепестков, длинные рукава будут заканчиваться прозрачными до кистей рук воланами, в которых она сделает сквозной узор. Плечи будут открыты, как у того платья, в котором она выбежала к Антону из-за стены кустарника, а там…

Она села на пол, закрыла глаза. Ничего уже не отвлекало от любования воссозданным и давно уже угасшим утром. Там, на лесной дорожке, возник Рудольф. Он замер одновременно с ней, его лицо изменилось, глаза… Он мог плести что угодно своим языком, глаза не подчинялись ему никогда. Она могла бы вести с ними диалог без слов, а все те прошлые бесконечные препирательства были своеобразной лишь игрой. Она хваталась за пережитое некогда чувство… От него шло особое мощное излучение, напряжение, каждая клетка тела, каждый квант его души желали её. С запозданием в несколько лет она отвечала ему тем же, здесь, тянулась к призраку из прошлого точно так же, как к фантому из сна…

Она помнила то утро, когда возникла растерянность, даже гнев на наглую демонстрацию того, что он не намерен ничего скрывать… То самое утро, когда она своими руками наплела те самые петли, в которых запутала его и запуталась сама.

Возникшее головокружение вынудило её прилечь на раскинутую по полу ткань. Невозможность прижаться к тому, кто мощно утягивал её тогда к совместному и ответно желаемому безумию – броситься друг к другу, чтобы стать нераздельным целым прямо там. Где было прекрасно по-утреннему и по-утреннему же пустынно. Обитатели «Лучшего города континента» или ещё спали или уже работали, то в такое время гуляющих по лесопарку не наблюдалось в слишком уж заметном количестве. Она воспроизвела, уподобляясь визионеру, то, как он обхватил её, когда сил сопротивляться не осталось. Да и не хотела она сопротивляться. Все предыдущие игры в догонялки себя исчерпали. Именно она стала препятствием для окончательного сбрасывания надоевших масок…

– А ну! – прикрикнула на себя Нэя, – забыть!

Вернувшись к платью, она принялась возиться с ускользающей из рук тканью. Талия будет ужата поясом, завязанным в цветок, а грудь будет скрыта в пышных складках чудесной ткани. Но тут Нэю пронзила мысль: куда она будет ходить в таком платье? Перед кем выставляться? И она замерла с ножницами, стоя на коленях на полу. Потом собрала всю ткань в комок и отшвырнула в угол.

«Дура! Кому ты нужна! В своих платьях, в своих хламидах – никто не смотрит»! Потом она успокоилась, решив, что опять придумает что-нибудь для Олы, той есть кого порадовать очередным нарядом.

К ней подошла Икринка, вышедшая из Нэиной спальни. Она что-то пыталась натянуть на голову своей кукле. В её руках был браслет. Чёрная витая змейка с оранжевыми глазами. Нэя застыла, ножницы брякнулись и довольно больно стукнули её по мизинцу ноги.

– Что это? – она протянула руку, – Дай!

Девочка послушно отдала браслет. Это был тот самый браслет… Нэя считала его похищенным кем-то из «друзей» в Творческом Центре, когда праздновали её удачную покупку домика. Пропажу она обнаружила уже позже. Но сколько времени она тогда жила, отключившись от реальности, выбитая из неё отторжением себя Рудольфом, внезапным и необъяснимым. Да что и когда он ей объяснял? Как мог браслет оказаться здесь?!

– Где ты его взяла, дочка?

– Там, в нише окна, в твоей спальне.

Нэя помчалась в спальню. Зелёное витражное и узкое окно было в углублении стены из белого камня. В нише ничего больше не было. Да и что там могло быть? Рядом стояла её постель с неубранными подушками и скомканным бельем. Она плюхнулась лицом в подушку, стараясь уловить запах, оставленный им. Он не был сном! Он приходил к ней и оставил браслет. Он нашёл его в кристалле разорённой «Мечты». Она вспомнила, как сама же скинула браслет, и тот скатился куда-то за подушечки. Она ещё подумала найти его утром, но перетряхивая подушечки, видимо, окончательно, сбросила его куда-то и не нашла. И вспомнила о нём только после «веселья» в Творческом Центре. Рудольф же нашёл браслет в её опустевшем жилье, когда швырял подушечки, не веря, что та, кто была готова терпеть всё, вот так запросто сбежала.

Сев на постель, она прижала руки к груди, чтобы унять сердце, готовое выскочить наружу. Когда-то в доме у Гелии она удивлялась до потрясения его волшебству – проходить сквозь двери. Но сейчас-то знала, у землян есть микроскопические роботы, способные открывать любые засовы, замки и не оставлять при этом следов воздействия. Она прислушалась к себе, к отзвуку его слов. Ладони хранили остаточное ощущение от прикосновения к его рабочему комбинезону. Какое счастье, что была ночь, и он не мог ясно разглядеть её удручающего вида. Так на что же теперь надеяться?

Дом Нэи стоял на самой окраине посёлка у невысокого холма, а дальше шёл лес. Сейчас она встанет и пойдёт, посмотрит. На что посмотрит? Что можно найти? Кажется, он что-то ей обещал. Но что конкретно? Повторно он уже не появится. Возникший порыв сбежать от гнетущего настоящего, обернулся страшной горечью, разочарованием, пониманием, что прошлого не поправить… Ребёнок исчез, воздушная и светлая красота самой возлюбленной, столько лет хранимая тёмным магом в загадочных плантациях, улетучилась с непостижимой быстротой. Лютые ветра дисгармоничного мира сдунули её, как кисейный шарфик на том самом мосту, где также развеялись когда-то первые юные мечтания. Она осталась, как худая больная убогая копия самой себя вчерашней, чарующей и невозвратной…

Нэя схватилась за собственные волосы, взбила их, как будто умоляя собственную натуру стать прежней, засиять утренним сиянием, неодолимо влекущей женственностью. Она буквально упивалась ожившим образом недавнего прошлого, когда она казалась ему немыслимым совершенством. Когда он её желал на пределе возможного напряжения, но терпеливо разогревал ласками, поскольку без длительной игры и не было бы нужного накала, завершающегося взаимной алхимической вспышкой, порождающей волшебный сплав любви, всегда бессмертной на тот момент…

Так неужели всё испарилось? Вечность лишь развлеклась по обыкновению, поиграла сверкающим бисером кратких мгновений и ушла, стукнув по лбу чугунной дверью ту, кто столь самозабвенно ей поверила?

– Надо было первой разлюбить, – сказала она вслух. Заставить себя оттолкнуть его в миг наивысшего взлёта влечения, чтобы по заносчивому лбу досталось ему. Чтобы на эфирном теле его души вздулась от удара больная шишка и отравила все его последующие дни! – Я тебя ненавижу! – добавила она тому, кто опять развлекался над нею, увлекая в непутёвые игры.

Она вспомнила, что у неё нет краски для волос, она всё оставила в кристалле, в ЦЭССЭИ. Была какая-то смутная надежда тогда, что он её вернет. Не вернул. Она попросит Олу, и та привезёт ей лучшую краску для волос из столицы. У Олы есть своя машина, все девушки из высших сословий умеют водить машины. Сама Нэя выпала из этих сословий в детстве и не умела, никогда не имея машины. Так на что же теперь надеяться? Повторила она беспощадный вопрос, обращая его к беспощадной реальности. Ответ был очевиден. На будущее, в котором его, похоже, рядом не будет. Но и обольщений уже не предвидится.

Она вышла из дома. Небольшой, хотя и густой сад, никаких следов там, понятно, не обнаружилось. За оградой шла дорога на холм, и у его подножия она тщилась увидеть примятую траву. Но ничего не рассмотрела. Никто к ней не прилетал, кроме её же безумных миражей. Но как же звезда за окном? Она точно не была её сном. Она уже просыпалась, и тогда наполовину спящий мозг сплёл сон, где она повторно переживала тот ужас в операционной, в родовспомогательном пункте, где рожают даже нищенки, когда звезда принесла ей спасение от мук.

Рудольф без труда мог в любой из дней обнаружить её убежище, ни для кого не бывшее тайным. Но он же так и не возник. Неужели, Реги-Мон стал той самой стеной, за которую он не посмел перейти? Нахлынула, вспенилась, опрокинула волна вселенского одиночества. Незаслуженные обиды рвали как звериными когтями. Она бросилась на постель, давя стоны в подушечках.

Икринка, подойдя, жалобно канючила, пугаясь её вскриков, – Мама, не плачь! – не умея жалеть, тыкала куклой ей в затылок, – Возьми браслетик себе. Он твой. Я тебе делаю подарок. Я нашла первая, но тебе отдам. Пусть он будет твоим. Не будешь плакать?

Она легла рядом и обняла Нэю. Она пока что стыдилась проявлений своей ласки или не умела ещё ласкаться, ведь она росла почти заброшенной. Нэя обняла найденного подкидыша, свою дочку, целуя светлые, не местные волосы, гладя их. Какое же одиночество? Она мать, она вселенский центр для маленькой девочки-дочери. И другие дети обязательно появятся, не важно, кто именно будет их отцом. Печального одиночества, такого как у Ифисы, у неё точно не будет никогда.

– Мама, тебя обидел дядька?

– Какой дядька?

– Я видела. Он лежал здесь. Я хотела заплакать. Но он отнёс меня в мою спальню. Погладил спинку и сказал, чтобы я ничего не боялась, а он твой сон. Я спросила: Ты злой? Он сказал: Нет. Я добрый. Я скоро увезу тебя и маму на волшебной птице в другой сказочный мир. Но я не должна тебе ничего говорить. Иначе это может не сбыться.

– А что же делала я? – изумилась ещё сильнее Нэя.

– Ты спала. Дядька сказал, не плачь, не буди маму. И когда он гладил мне спинку, я тоже уснула. Это, правда, был твой сон?

– Правда. Сон.

– И мы никуда не улетим?

– Я не знаю.

Она должна выплыть из своего опущенного состояния, как из тяжкой мутной воды, ставшей привычной своей убаюкивающей качкой однообразия – день, ночь, день ночь… Как некогда ей была привычна её утончённая и тщательно продуманная красота облика.

«Сегодня последний день такой трясины, напрягусь и выберусь». Она села и составила список, нужного ей для быта, для жизни. Скоро должна заехать Ола. Та ездила по своим делам и захватывала для Нэи всё необходимое. Она брезговала ближайшим местным базаром, сказывалось аристократическое высокомерие. Нэя давала список, и добрая Ола покупала ей всё. Вместе со списком Нэя давала ей и конверт с деньгами, она не была содержанкой при богатой подруге. Она не была нищенкой, какой её считала служанка Олы, корча кислые гримасы, не видя конверты, убираемые хозяйкой. Из-за этого проще иногда и самой ездить на поезде в ближайший городок. И станция располагалась совсем рядом за леском, за холмом.

Тайные печали Ифисы

Из столицы приехала Ифиса. Ифиса часто оставалась у них на ночлег, а то и дольше, как ей взбредало в голову, нисколько не помогая Нэе по хозяйству, но отдыхая от столичной суеты.

– Что я тебе расскажу, – начала она с таким видом, будто припасла Нэе ценный подарок. – Ты помнишь мой рассказ о том аристократе, что выкупил часть усадьбы твоего отца?

– И? – Нэе совсем не хотелось отвечать Ифисе на её вопрос.

– Так вот. Он до сих пор помнит о тебе. Мало того, он сказал, что знает твою печальную историю с замужеством. Он готов взять тебя и твою приёмную дочку к себе. Заменить тебе погибшего друга и стать отцом твоей малышке. А если ты захочешь, то готов и к ритуалу в Храме Надмирного Света. Ведь ты же аристократка по рождению, так что и препятствий нет. Он тоже вдовец. Говорит, что с тех пор, как увидел тебя, так ты и поселилась в его сердце. Он засыпает рядом с твоим чарующим образом и просыпается с мыслями о тебе же.

– Не думаю, что он захотел бы реализовать свои мечты, если бы увидел, во что я превратилась, – безразлично отозвалась Нэя, слушая Ифису так, будто она рассказывала ей свой же нелепый сон.

– А во что? Покрасишь свои пёрышки, облачишься в бесподобные платьица, и чем ты ему не пара? Умна, стройна, необычна. Лишь чуточку бледна, а талия зато тоненькая стала, как не у каждой девчонки есть.

– Талия? Да я просто высохла как обломанная палка! Только я и в таком виде не собираюсь ни к кому подселяться ради выживания. Я буду искать замену Реги-Мону. Мне нужен друг и тот, кто меня будет уважать.

– Так он и хочет быть твоим другом. Будет не уважать, а любить.

– Я не готова пока ни к какой любви. Я должна собрать себя в прежнюю целостность. Пусть она и будет как мозаика, вся из кусочков, но, чтобы из бессмыслицы смысл проявился. И потом, Ифиса, я не хочу, чтобы меня кто-то свысока осчастливливал. Я сама хочу быть источником счастья.

– Жди, жди. Собирай свою мозаику, а время-то неумолимо. Проснёшься однажды как я, а вокруг лишь пауки по углам висят и таращатся на тебя из безмолвия и бедности.

– Расскажи лучше о чём-то ещё. Просто развлеки меня, – попросила Нэя.

– Ты помнишь маленькую Анит? – Ифиса с готовностью вынула из своего информационного короба ещё одну новинку.

– Да, – ответила Нэя, пытаясь представить лицо бледной и полузабытой Анит. – Надеюсь, с нею не случилось ничего плохого?

– С нею случилось нечто настолько хорошее, что мне бы такое кто припас! Вообрази себе. Её мать – стареющую и никому не интересную бродячую актёрку разыскал один человек. Оказалось, что старушка – родная сестра Айры!

– Какой ещё Айры? – удивилась Нэя.

– Почему я должна знать жену Ал-Физа? Я и его-то видела только в детстве, а потом один раз, когда мы с тобою гуляли вместе в столице, и ты его встретила. Всё. Не помню его лица абсолютно.– Ну как же! Айра – жена Ал-Физа.

– Всё же некогда твои родители соседствовали с этой семейкой. Ваше имение было рядом.

– Что-то вспоминаю. Бабушка мне рассказывала, что большая часть нашего прежнего имения была присвоена Ал-Физом, а наш дом Ал-Физ хотел подарить тебе. Отчего же не подарил?

– Хотел подарить? Я и понятия о том не имела. Ничего он мне не подарил, как тебе известно. Не в том суть. Ал-Физ умер, вот Айра и решила найти свою изгнанницу – сестру. Она даже не помнила её лица. Ведь когда сестра сбежала с бродячим акробатом, Айра была совсем ребёнком. Она передала через посланца несчастной, вернее, уже счастливой старушке-сестре документы на получение огромной суммы денег. Встречаться с нею Айра не захотела. Или боялась за своё душевное равновесие или побрезговала. Ведь сестра в её представлении стала опустившейся простолюдинкой. Стала кем-то, на кого ей страшно было взглянуть без ущерба своему чувствительному сердцу. Айра же помнила свою сестру как волшебную прекрасную фею, которая пела ей песни и играла с нею в куклы. Парила над полом их дома, как душистое кружевное облачко, давно став видением из другой реальности в её одинокой душе. Мамаша нашей Анит со своим мужем – бывшим красавцем-акробатом и настоящим инвалидом – пьяницей купили маленькую харчевню для бедноты и домик, где они и поселились, устав от бродяжничества длиною во всю свою совместную жизнь. Но как любящая мать она большую часть денег отдала Анит. Та купила себе собственный театр, поскольку не желала устойчивого сидения на одном месте. Теперь вот разъезжает по стране, но уже маленькой хозяйкой своего бродячего балагана на колёсах. Машины для передвижения и жилья все новенькие и красочные, реквизит богатый, а сама она пышная и сдобная, как и положено «Ягодной Булочке». Её красные волосы опять отросли пышной шевелюрой, а талия всё такая же узкая и вертлявая. Лицо круглое и смуглое от постоянного нахождения на воздухе, а румянец такой, будто её запекли в печке как настоящую булочку. Купила себе и красивого молодого мужа – одного из актёров. Вот только детей у неё нет. Не знаю, почему. Может, не захотела, может, и не смогла больше родить. Я не спрашивала. Чего ей душу бередить? Про Чапоса тоже ничего я ей не рассказала. Но оказалось, она знает о его страшной участи. Ещё мне показалось, что она продолжает его любить. Так я почувствовала на глубинном особом уровне, на каком и считывается информация о человеке. Чудно то, что я увидела на её руке тот самый браслет с бабочкой, что она тебе подарила. Как он к ней попал назад, ума не приложу. Я у неё и спрашиваю:

«Ты чего, паршивка, Нэю обокрала? Где её диадема с драгоценными синими камнями»? Она мне, – «Я не крала. Мы с Нэей обменялись на счастье. Я ей, она мне». Что-то я не припомню, чтобы ты ей дарила диадему. Она говорит, что давно её продала, а деньги элементарно проела, поскольку не всегда у неё был заработок в те времена. Переживала, узнав о гибели Реги-Мона. Сказала, что он был не только случайным любовником, но стал ласковым другом. Дал ей поддержку, когда она была самым несчастным человеком в Паралее. Так ей тогда казалось. Покупал ей сладости и приходил в её кибитку на колёсах даже после того, как ты и Реги зажгли зелёный огонь в Храме Надмирного Света. Вот они, муженьки! Потом она уехала далеко –далеко вместе со своим бродячим театром, куда, кстати, я её и пристроила. Подруга моя бывшая тот балаганчик содержала, вот и сжалилась над Анит. Не потому, что полна была душевной чуткости, а потому, что мне жизнью своей обязана. Я её из дома неволи вытащила в своё время. Я же добрая была, Нэюшка. Да и осталась, хотя мне добра, исключая тебя, никто не делал. Да она ничуть о том не пожалела. Потому что Анит – подарок любой труппе. Всё умела, и шить, и раскрасить любую рожу под красавицу, и плясала, как никто не умел. Чего уж скрывать, и мужчин одаривать своей лаской за вознаграждение не отказывалась, а денежки-то благодетельница присваивала. Она так и звала свою новую хозяйку – «моя Чапка». Та и понятия не имела, что за Чапка эта и кто за именем сим скрывается. А то бы обиделась. Ну вот, всё и рассказала.

– А обо мне она спрашивала? – всё с тем же безразличием спросила Нэя. Её уже не интересовали ни бывшие печали Анит, ни настоящие её радости. Все персонажи той жизни казались картонными человечками из какой-то игрушечной коробки.

– Да как сказать… – настроение Ифисы заметно испортилось, – только о диадеме твоей и был разговор. Анит сказала, что счастье ей перенесла её бабочка на своих крыльях, взяв его у тебя, поскольку она её о том попросила. Вот она и своровала твоё счастье, а тебе оставила шиш! Анит – колдунья. Она из расы красноволосых, хотя она и смешанных кровей. Они от рождения наделены необычными магическими способностями. А магия – это просто другая физика бытия, и мы просто не знаем, на каких принципах она работает. Анит вдруг мне призналась в том, что душу её тяготит некий грех. Она как-то из ревности не пожелала помочь одной девушке, а могла бы. Девушку ту убили. Анит объяснила это так. Она знала её по прежней жизни, а потом их развело в разные стороны. Но в один из дней она увидела девушку. Та слонялась по центру города в полубезумном состоянии. Одета она была великолепно и очень дорого, но на счастливую похожа не была. Анит сразу же и остро почувствовала, что над девушкой нависло непонятное, незримое для глаз, но ощущаемое душой самой Анит сгущение нехорошей плотности. Того, что определяют как тень беды. Анит нужно было только увести девушку, спрятать лишь на время. В ней же вдруг вспыхнула обида и не позволила ей подойти к несчастной девчонке. Анит долго наблюдала, как та что-то ела в дешёвой забегаловке, но не подошла. А потом и разразилась некая страшная беда, поглотившая юную жизнь. Я ей сказала, не выдумывай! Не видела ты никакой тени. Почему ты должна отвечать за чужие преступления? Кому ты могла помочь, если тебе самой помощь была нужна? Мало ли девушек гибнет. Добрых Ифис на всех несчастных людей не напасёшься. Я послала ей намёк, чтобы она отблагодарила меня хоть как-то. Ведь теперь расклад иной. Я на мели, а она купается в благополучии. Я не просто так затеяла разбор про твою диадему. Хотела у неё отобрать, или уж получить компенсацию за украденную дорогую вещь. Стыд должен быть в наличии, если уж благодарности люди не ведают? Да куда там!

«Ах»! – говорит, – «Серьги у тебя роскошные. У Гелии такие были. Я никогда их не забуду. Может, подаришь мне на память, чтобы я о тебе помнила и душой согревалась»? Ага! Так я ей и отдала. Нашли себе бесхозную сокровищницу по имени Ифиса. Я, понятно, не собиралась ничего ей дарить, но для шутки говорю. «Давай меняться. Ты мне браслет с бабочкой, а я тебе серьги». Глаза вытаращила. «С ума ты сошла! Фамильную магическую драгоценность в обмен за мишуру»? «Какая же это мишура? Когда серьги сама Гелии носила. У Гелии все вещи были уникальные», – отвечаю. «Я только поношу, а потом тебе верну. Я уже вижу себя на сцене в этих серьгах. Они принесут мне творческую удачу». «Обойдёшься», – говорю, – «и той удачей, которую тебе бабочка на крыльях принесла. Не слишком ли много удач на один такой маленький нос. Мне и самой удача моя пригодится». «А Нэя как»? – спрашивает, и глаза при этом спрятала. – «Её удача при ней всё также»? «При ней, при ней», – отвечаю, – Куда ж её счастье денется? Только удвоилось. А на горизонте и новое счастье восходит. Так что Нэе и дверей в доме скоро не хватит, чтобы счастье за счастьем запускать. В новый роскошный дом переберётся на днях или раньше. А свой, кстати, тоже неплохой домишко, мне оставит на память».

– Ты шутишь? – Нэя улыбнулась. Шутка Ифиса ей понравилась.

– Ничего я не шучу. Я тоже веду происхождение от расы красноволосых магов. Я тоже предчувствую скорое изменение в твоей судьбе. Не сгущение плотности, как Анит болтала, а светлое облако, из которого ты мне сияешь глазами – звёздами. Ты похорошела, – добавила она. – А это показатель, что ты входишь в иную фазу своей жизни. Анит не понравилось, что я рассказываю о твоём счастье. «Какое же счастье? Если муж её Реги-Мон убит». Чуешь? Не должно у тебя быть счастья в её мнении! Оно же к ней перескочило. «Что же, по-твоему, она теперь в вечном вдовьем тюрбане будет засыхать»? Ты умница, Нэя, что осталась в своём бесподобном стиле и не ходишь как все окрестные чучела. Я смотрю, вон сколько ты платьев нашила. Это уж точная примета, что будешь скоро в них щеголять. Найдётся где. Темна она, Анит. Уверена, что она колдунья и твою удачу себе присвоила.

– Как ты можешь верить в такую чушь? Ты определённо деградируешь, Ифиса! – Нэя абсолютно не верила в то, что бабочка – безделушка с браслета способна что-то украсть, к тому же то, что не является предметом. Она и о диадеме той начисто забыла. Проела её Анит, и хорошо. С нею её бабочка и прекрасно. Это же была фамильная драгоценность матери Анит.

– Как же, по-твоему, к ней попал браслет с бабочкой, если она его тебе подарила?

– Рудольф выбросил браслет. Он посчитал его пошлой безделицей. А Чапос подобрал и присвоил. Он же тогда к нам с Рудольфом и подсел в «Ночной Лиане». Я требовала, отдай! Не отдал. Сказал, зачем он тебе, он мне память о той, кого я утратил. Чапос встретил где-то Анит и отдал ей. Весь и секрет. Он же переживал, поскольку был виноват перед нею в потере их общего ребёнка.

– Кто переживал? Чапос? Ты и насмешила! – новости из Ифисы сыпались как из худого мешка зерно, – Что мне удалось узнать о смерти Чапоса. Он был не просто насильственно умерщвлён, что естественно для человека подобной жизни. На груди, под его рубашкой лежала зловещая штуковина. Размером с детский кулак сердце, выточенное из горного вулканического камня, подобного стеклу цвета запёкшейся крови.

– И что это означает?

– То, что убийство было ритуальным, совершённое кем-то из секты поклонников Чёрного владыки. Они ему за что-то мстили. Никогда этих убийц не находят потом. Прежде ему Ал-Физ покровительствовал, а как Ал-Физа не стало, все старые счета Чапосу и предъявили. А счетов-то у него! Возможно, что так сделали умышленно. Метку подложили, чтобы запутать след. Да и кому надо заниматься Чапосом?

– Не будем больше о нём. Настроение портится у меня, – попросила Нэя.

– А у меня нет. Я решила, Нэюшка, отныне стать эгоистичной и равнодушной ко всем. Одна ты будешь моим исключением, кого я буду любить, о ком заботится, о ком переживать. Хватит с меня благодеяний неблагодарным душам. Я свой налог на доброту и сочувствие уже выплатила. Пусть другие теперь сердце рвут и чужие печали целят, как собственные. – Ифиса блаженно плюхнулась огрузневшим телом в качели дочки. Покачиваясь, она не уставала ахать, любуясь красотами природы, упиваясь тишиной и восхваляя уютный домик Нэи, приобретённый благодаря её, Ифисиным, стараниям.

– Ты не сможешь стать чёрствой. У тебя структура души иная, Ифиса.

– У меня после встречи с этой воровкой Анит всё в душе перевернулось. Ничего мне не подарила. Хоть бы бусинку какую, хоть шарфик. Ничего! И это после моего, настолько и затратного, участия в своей судьбе? Я беднею, Нэюшка, старею. Становлюсь завистливой и недоброй. Одним словом, деградирую. Ты права. Почему мне Айра ничего не прислала через самого завалявшегося посланца? Ал-Физ оставил после себя колоссальное состояние. Он не мог обо мне забыть. Я уверена, что была в числе его наследников. Но мерзавка Айра всё присвоила. Я подарила Ал-Физу самых его прекрасных детей! Конечно, в молодости у него был чудесный первый сын от первой его возлюбленной. Его звали Вит-Ал. Он был убит в столице. Преступников не нашли. После него Ал-Физ считал, что мои дети были его лучшими детьми. Я ведь время от времени с ним встречалась в его квартире в столице. Он был такой… Сложный человек с запутанной душой и запутанной судьбой. Обещал, что никогда не позволит мне пропадать в бедности, как позволил это в своей жестокой молодости. Он ведь всегда потом о том сожалел и всегда меня поддерживал. Выполнял все мои просьбы по поводу разных попрошаек неблагодарных. Айра присвоила не только часть денег, оставленных Ал-Физом мне, она и детей моих присвоила! – Ифиса стала сумрачной и замолчала надолго. Икринка обиженно стояла рядом, изучая полную тётку, захватившую её качели. Нэя, уже собравшись, спешила к ближайшему поезду с просторным баулом, чтобы через пару остановок выйти в городке, где и был большой рынок.