– Я после Олега ни с кем. Ты настолько красивый, такой большой и ласковый… Я терпеть не могу всякую мелюзгу. Я ум теряю от одиночества. Разве я виновата, что мне изготовили такое горячее и ненасытное тело? Оно не подчиняется моему уму. Я обо всём забуду уже на утро, только дай мне удовлетворение…

Всё ближе она подползала к нему в самый центр подиума. Он никак не мог подобрать нужных слов, чтобы они смогли спасти его, и её от кошмарной ситуации. Не хотел грубо и повторно оттолкнуть ту, кто была откровенно-больным и несчастным существом, поскольку провоцирующим фактором являлся сам. Нелепо закрывшись от неё как щитом её же сброшенным корсетом, чтобы не видеть её голых грудей с мерцающими глазами-татуировками на месте сосков, – а она уже полностью выскочила из своего платья, – он отползал от опасного захватчика на край подиума. Не произнося ни слова, он спрыгнул с возвышения на пол, едва не грохнувшись оземь от поспешности и радуясь, что не успел стащить брюки. Поправив их как должно, он положил деньги на край сцены, где некогда кружились живые модели Нэи.

– Тебе за услугу, – и радовался тому, что деньги оказались в кармане. Для чего-то он их припас.

– Попробуй только оставить их тут! – прошипела она и повторно ощерилась, пошла искрами как рыжая бродячая кошка, – я завтра приду к тебе в офис и всю рожу расцарапаю за то, что ты подстрекал меня к продажной любви. Я не продажная! Я знала, что ты любишь издеваться над женщинами, но, чтобы так… Ни за что тебя не прощу! – Вытатуированные глаза тоже казались переполненными ненавистью. Они переливались как у живого чудовища. Над нею поработал подлинный мастер своего извращённого стиля. Но это же был не его мир, с другим представлением о красоте и о сексуальном блаженстве.

– Простишь, куда денешься. Кто же ещё защитит тебя от напасти в виде такой габаритной дамы как Лата-Хонг? – Наблюдая, что она окончательно пришла в себя после приступа неудержимой страсти-ярости, он спрятал деньги, удивляясь щепетильности очевидной воровки, разграбившей в числе прочих воров имущество Нэи.

– Неужели ты имела в своей дурной голове мысль заменить Нэю? – спросил он.

– Чем я хуже? – отозвалась она, разглядывая себя в полумраке зеркальной стены. Поняв, наконец, обречённость своего натиска, она влезла в платье, разглаживала пальцами вставшие дыбом волосы. Не хотела уже дарить своё мерцание тому, кто её окончательно отверг. Платье в тех местах, где были прозрачные вставки, слабо светилось, – Зря только крем извела впустую. А он, между тем, денег больших стоит. Да ещё и не найдёшь его нигде. Куда я дела свою накидку? Как без неё пойдёшь по улице? Кто встретится, умрёт со страха…

– Что за гадость была у тебя в пузыре? Это не сок, а отрава. – Тут он удивился тому, что не помнил, кто выключил свет в зале показов. Или это она поспешила, боясь привлечь чьё-то ненужное внимание к освещённому зданию. – Когда ты успела выключить освещение?

– Ага! Всё же потерял свою голову? Не в напитке дело, а в том, что ты хочешь перебороть своё желание. К чему, если это вредно для здоровья?

– Для моего здоровья вредна только ты.

– И чего, спрашивается, играть роль какого-то бесчувственного истукана? Я выключила освещение, чтобы Лата не вломилась. Она где-то поблизости. Я её видела, как сюда шла. Что было бы, войди она? У неё есть ключи от здания.

– А кто ей дал ключи?

– Я. Она потребовала для того, чтобы сделать ревизию оставленного имущества. Вдруг Нэя потребовала бы отчёта? Она сначала всё украла, а потом пришла в пустые помещения. Таким манером она хотела всё свалить на меня. Кто докажет, что я хоть что-то тут брала? Кто видел? Ты видел?

– Нет. Нэя ничего и ни от кого не потребует. И ты отлично это знаешь.

– Конечно! За её аристократическое благородство ты её и любил.

– Какое ещё аристократическое благородство? Я любил её за то, что она слишком глубоко проросла в меня, слишком много лет я холил те корни, что она во мне пустила. Мог бы и выкорчевать, а не захотел. Лелеял их и ждал её девять лет, а дождавшись, всё поломал своими собственными руками, в который уже и раз?

На куполе потолка засветилась с неприятным угрожающим писком пластина охранной сигнализации. Кто-то тронул панель центрального входа снаружи, пытаясь её открыть. Неизвестный не знал, что здание поставлено на сигнализацию. Хотя и поздно это было сделано. Эля сжалась. Рудольф проявлял полное безразличие. Здание принадлежало «ЗОНТу», и он мог делать в нём что угодно. Хоть жить, хоть плясать на подиуме, хоть песни орать во всю глотку. Дверь оставили в покое, и сирена стихла. Через фасадную стену, прозрачную только изнутри и непроницаемую снаружи, они увидели тёмную фигуру. Она появилась как раз там, где не светило ни единого фонаря. Силуэт принадлежал крупной женщине.

– Лата! – в ужасе Эля спрятала своё лицо подолом платья, не соображая, что человек снаружи не мог видеть того, что происходит внутри. – Обходит территорию. Я же говорю, она за всеми следит! – она плюхнулась на пол, придвинулась к нему и прижалась. Платье без поддержки корсета упало до талии.

– Да пусть несёт дозор. Кому плохо? – он осторожно потрогал её голую грудь, не желая повторно увидеть зловеще-мерцающие глаза на ней – печать неведомого колдуна – слуги Чёрного владыки. От недавнего наката звериного желания ныло всё тело, и вовсе не было полного освобождения от него. Насколько было бы лучше, подумал он, если бы в тот далёкий кошмарный день вместо Нэи в подземный отсек вошла бы эта несостоявшаяся «пища подземного бога Паралеи», как сектанты называли жертв. Полностью приготовленная для жуткого стола тайных изуверов, Эля была отставлена непонятно почему. То ли их спугнул кто, то ли потому, что она сбежала в нужный момент, или же сектант-палач пожалел её по причине, ведомой ему одному. А он, Рудольф, после собственной недостойной человека, а тогда необходимой его внутреннему зверю, релаксации просто зачистил бы Эле замусоренную и без того голову, и отпустил бы без всякой памяти о ней и со своей стороны тоже. И у него с Нэей была бы любовь без всякого горького осадка, без незабываемой вины. Без той встроенной в их взаимное счастье тайной червоточины, из-за чего оно и оказалась таким нестойким к малейшему, извне пришедшему удару. А зверь больше так никогда и не пришёл. Он не пришёл даже в созданные специально для него условия, к своему парному маленькому зверьку с разрисованным брюшком – к его жадному зову. Рудольф с опаской притронулся к животу Эли и вздрогнул от ощущения ледяного укуса в кончик среднего пальца. Хищная бабочка-упырь уже не горела Элиной кровью, она была холодна и безжизненна, не получив подпитки извне. Как и сама Эля, она утратила звериную намагниченность, став только нелепой безвкусицей на испорченной коже женщины. Впрочем, не всё было так и однозначно. Эле она, несомненно, приносила удачу. Затейливая ритуальная картинка стала её талисманом. Адские крылышки держали свою носительницу на плаву там, где тонули другие. Наверное, доктор Франк сумел бы вернуть коже Эли её первоначальную чистоту, избавив от жуткого украшения. Если бы Рудольф попросил его об этом. И хотя пришлось бы идти на определённое унижение для себя лично и преодоление неприязни доктора, тот никогда бы не отказал. Только разве нужно самому Рудольфу такое вот милосердие ко всякой местной живности? Да ничуть. И играть в совершенное существо тут не перед кем. Да и надо ли это избавление самой Эле?

– А если бы она сюда вломилась? Тебе что, а я? Опозорит на всю округу. – Эля замерла в надежде всё повторить и довести до разрешения. Но боялась пошевелиться, чтобы его не спугнуть.

– Она испугалась сигнализации, – он невольно приник к её макушке. Запах волос был чужой и неродной.

– Она ничего не боится. Если бы наверняка знала, что мы тут, то и вошла бы. Чего ей охрана сделает? Она не последний человек в Администрации. – Эля прижала его сползшие вниз ладони к своему животу. Кожа была нежной на ощупь. Изуродованный живот вызывал жалость, хотелось её утешить. И чтобы повторно не залипнуть в ловушке подобно сладострастному насекомому, он сказал сам себе, – «Кукла! Из дешёвой липкой резины. Глупо проникаться жалостью к кукле». – и тиски похоти стали слабеть. – А ты-то кого боишься? Тебе не шестнадцать и даже не двадцать, тебя не заберут в дом любви. А хотела бы туда? Ну, сознайся? Каждую ночь – любви досыта, по самое горлышко.

– Ага! Любовь со старыми пердунами, импотентами, мучителями или неполноценными какими, – она отодвинулась от него, злясь на надоевшую, утомившую её игру. Она тоже остывала. – У нормальных людей есть жёны и персональные любовницы, – Эля взглянула не без страха на панорамную стену, за нею никто уже не просматривался. – Давай, немного обождём. Не пойдём сразу. Вдруг она в кустах сидит, притаилась.

Смешной детский страх располагал к ней. Жалость нарастала, а градус желания упал до нуля. Он протянул к Эле руку, – Ну, иди, рыжая глупая киса, я тебя только поглажу по твоей травмированной спинке. Мне тебя жалко, ты перенесла много страданий. Для чего ты нарисовала жуткие глаза на собственной груди? И живот к чему разукрасила?

– Как же! Разукрасила я! Колдун таким вот образом готовил меня к процедуре отдачи своему чёрному братству. А я такая беленькая была, такая чистая девочка! До чего же страшна была его маска! Из кожи какого-то зверя, похоже. Морщинистая и шершавая, она шевелилась на нём как настоящее лицо чудовища, когда его лицевые мускулы двигались. У него были безжалостные руки-тиски, а яйца огромные как у быка. Ой! Но шею я ему славно разодрала своими ногтями!

– Может, зря тогда убежала в джунгли. Вдруг он хотел сделать из тебя долгоиграющую куклу себе на радость. Женился бы на тебе.

– Ага! Женился бы! А я простила бы его, думаешь? Я визжала, пока он раскалённой иголкой всё тело мне истыкал. Потом нарывало всё, чуть зараза не попала в кровь. Хороша живопись! А куда теперь денешься? Так и живу с таким вот позором. Нет. Чапос и рядом не стоял с тем зверюгой!

–Твой Чапос такой же зверь.

– Чапос был моим родным мужем, а своё добро вне критики. Потом в логове поклонников Чёрного владыки появился кто-то. Очень высокий и добрый человек. Может, главный жрец той банды? Так я теперь думаю. Поскольку они перед ним все тряслись. Он и приказал тому гаду отвезти меня в город. А уж потом я и встретила Чапоса.

– Опа! Ещё одна подробность вынырнула. Про доброго жреца. Да ты сочинительница! Он был в маске?

Они говорили очень тихо, будто затаившиеся подростки, играющие в недолжные игры втайне от старших

– Маски на нём не видела, но запомнила, что у него было живое и доброе выражение лица. Волосы белые и длинные, ниже ушей… – она возобновила блуждание своих рук по его плечам, спине, стремясь засунуть их ниже.

– А глаза ярко-золотые, лучистые, ничуть не похожие на глаза старика? Лицо гладкое и смуглое, а всё одно старик? – он перехватил её руки и сжал их, не испытывая к ней уже ничего.

– Не знаю. Ты-то откуда можешь знать? Его лицо в моей памяти выглядит как гладкое яйцо или расплывчатое пятно. Он что-то мне говорил, гладил по волосам. Мне стало хорошо, я уснула, а очнулась уже в городе. Не так чтобы и много лет прошло с тех событий, но я их почти не помню. Только обрывки, рваные лохмотья… Если бы имелась у человека такая способность, чтобы очищать свалки в собственной душе! – Эля подчинялась его воле, охладевала даже на ощупь.

– Такие способности есть и всегда были. Но есть ли это хорошо? Опыт жизни не свалка, а ценный, приобретённый в страданиях груз. При условии, что он усвоен, осмыслен и правильно структурирован. Отчего же ты отвергаешь возможность, что именно Чапос продал тебя тому сектанту? Просто ты о том не подозревала.

– Нет. Никто меня не продавал. Просто я осталась без матери, а отцу дела до меня не было никакого, меня и выследили, а уж потом…

– Я, например, случайно узнал, как Чапос охотился на тебя ещё тогда, когда ты, совсем юная девушка, училась в школе искусств. Я ему дал тогда понимание, что ему придётся за тебя ответить. О другой скотине я, к сожалению, ничего не знал, – Рудольф был готов пожалеть её высшей человеческой жалостью, как запутанную глупую женщину, никому не нужную. Она отвергала такой вид жалости, воспринимая её как отбраковку себя в роли соблазнительной женщины.

– Хочешь сказать, что ты меня тогда запомнил после встречи в «Бархатной Мечте»? А в Саду Свиданий ты был или не ты? Когда выскочил навстречу. Зачем же тогда отдал цветы Нэе, а не мне? Если я тебе нравилась…

– Скажу, что не нравилась ты мне никогда, так ты опять будешь психовать. Ты была очаровательной девушкой, ты и теперь женщина – мечта для многих, но я не из их числа. Для тебя секс – пустяковая забава, а я так не умею. Ты и лиц-то своих партнёров не помнишь. Я же отношусь к подобным делам серьёзно. Всех своих женщин я помню по именам, лицам и даже в подробностях. Ну? Давай я поглажу тебя как незаслуженно обиженную, любимую комнатную кошку Нэи. Ведь ты не столько помогала ей, сколько мешалась у всех под ногами и воровала сладкие кусочки с её стола.

– Только тронь, я шею тебе перегрызу! С Нэей своей и ласкайся во сне, гадина! – поняв окончательно, что он просто издевается над нею, смеётся, и она совсем ему не нужна, не нравится, Эля заплакала от нестерпимой обиды, – Ты мутант! Ты точно рождён какой-нибудь пустынной падшей тварью! Подкидыш, подобранный каким-то аристократом, давшим тебе обучение и обеспеченность.

– Жаль, что моя мать тебя не сможет услышать. Она оторвала бы тебе голову как букашке за то, что ты посмела ужалить её. Но я на несчастных существ не обижаюсь никогда.

– Разве я настолько не красива, что тебе противно со мною просто развлечься? Я же не в Храм Надмирного Света тебе предлагала пойти после всего…

– Не в том дело. Ты не только красива, ты умна, – он врал ей в лицо, содрогаясь при мысли о её настолько и специфическом уме. Увы, печальный опыт совместной жизни с мутантом Чапосом искалечил её непоправимо. – Понимаешь, даже если бы я пошёл тебе навстречу с ответной утробно-звериной радостью, то потом… лучше уж нет.

– Да всё я понимаю, – отозвалась она. – Понимаю, что твоё желание никогда не будет принадлежать мне. Я завистливая, но ей я никогда не завидовала, поскольку люблю её как родную душу. Кажется, я противоречу себе, то ругаю её, то хвалю. Но я хотела всего лишь дать тебе недостающую радость, а не стать её заменой.

Из жизни насекомых. Они умеют плакать

– Ты деньги оставь, – потребовала она. – Уж если они тебе не очень нужны, то мне очень необходимы. Всё же я успела дать тебе несколько приятных минут. Ты же едва не пролился в меня… И чего ты взбрыкнул? Я только хотела попробовать, что ты за сокровище такое. А тут выпила, чтобы побойчее быть. Вот и несколько… Чего ты испугался? Ты уж, вроде, давно не девственник. Ты роскошный парень, я буду любить тебя безвозмездно хоть каждую ночь. Мне никто никогда не давал обильного секса даже в моей юности. Я вечно недоедала в смысле любовных радостей. Моё тело пребывает в хроническом голоде, от этого я и выгляжу неразборчивой обжорой. Я пребываю в поиске не потому, что я порочна, а потому, что всегда одинока.

– Ты же была замужем.

– А толку? Он любил меня от силы раз в неделю, а то и меньше. И только первую пару лет. Потом и думать обо мне забыл. Тебе это странно? Он берёг свои силы для тех, кем он торговал и кого дегустировал. Вот какого скота подсунула мне моя судьба, да и того вечно я должна была с кем-то делить. Может, попробуем всё повторить? Я не буду так спешить. Я умею работать в разных скоростных режимах. Уверяю, ты ещё не пробовал таких изысков, никто не будет о том знать…

– Когда выйдешь отсюда, панель захлопнется сама. За услуги же я плачу всегда. Никто не обижался. А может, и обижался, да сказать возможности не было, – он повернулся к ней спиной, направился к выходу.

Она спрыгнула следом с криком, – Я тебя уничтожу! – но прыжка в спину не последовало, она опять запуталась в узорчатом, сложно –устроенном платье своей бывшей госпожи. Она села на корточки у сцены, некогда наполненной одушевлённой и текстильной красотой юных моделей, и справила свою малую нужду. Он не увидел, но услышал, как она зажурчала. Хулиганская выходка не произвела ни малейшего эффекта, поскольку только подтвердила поставленный ей диагноз. Эля была искалечена и больна психически.

– А это на заметку моё мнение о тебе, – произнесла она ему вслед, – ты для меня как сосуд для малой нужды, отлила бы и забыла. Нет сосуда – могу и на пол отлить.

– Потом убери за собой, – ответил он, – если уж не было сил дойти до отхожего места.

– Чем бы убрать лужу? Тут ни одного лоскута не осталось. А платье дорого слишком.

Он скинул свою рубашку, обслюнявленную этой тварью, когда она елозила на нём, а он-то и не сопротивлялся! – Убери, а потом выброси! Иначе, я скручу тебя в узел и твоим раскрашенным брюхом всё подотру! – и бросил в неё рубашку. Эля заворожённо и влюблённо следила за ним, по-прежнему сидя на корточках. Она была опьянена наркотическим пойлом, изготовленным по рецептуре Чапоса. Муженёк оставил жёнушке богатое порочное наследство. Научил распутству, обману других, изготовлению дурманящих эликсиров, бесстыдству, воровству и прочим гадостям, так что Рудольф впервые ощутил, насколько виноват перед Нэей – наивной, воздушной, доверчивой женщиной, около которой отиралась столько лет такая вот скользкая тварь. И сколько других подобных? Почему он не опекал её столь тщательно, как стремился проделывать это с Гелией? Его буквально скрутила бесполезная острая жалость к покинутой, погубленной мечтательнице. К покинутому и погубленному кристаллу «Мечта».

– Не упади носом в лужу, – добавил он.

– Красавчик! – процедила она. – Я привычна и не к таким дозам. Я трезва как утренний свет. Чапос дал мне мощную выучку для скотской жизни. Пусть Лата – блюстительница чистоты убирает. А Лате бы не отказал? Он же дымится, едва тебя видит, настолько тебя хочет…

– Вполне может быть и такое, что не отказал бы. Она всё же женщина, а не пёсья самка. Уж не буду выражаться более сущностным словом, – после чего ушёл.

Она долго сидела в полутьме, плача от обиды. Никакого особенного опьянения она не ощущала. Поведение Рудольфа отрезвило её разом. Сквозь прозрачный купол лилось сиреневое сияние, падая бликами на её платье, в котором она запуталась и надела его наизнанку. И никак не могла его распутать. Она влезла на подиум, ища свой корсет, где-то сброшенные туфельки и не могла найти. Вновь включить освещение было страшно, вдруг Лата где-то рядом и заглянет на огонёк? Тогда уж всё расхищенное точно припишут ей одной, Эле. Тогда позор, дом неволи! Лата вцепится в неё хваткими зубами. Она выдвинула против Эли обвинение в расхищении «Мечты», но все свидетели, точнее свидетельницы укрылись в столице. Девчонки и швеи тоже получили от Эли свою маленькую долю от чужого добра. Кто платьице, кто пустячный браслетик с серьгами, кто использованное постельное бельё, – все остались довольны. А Эля при помощи нанятых работяг, когда Лата отсутствовала где-то на отдыхе, а другим и дела не было до того, что там творится на холме в опустевшем здании, вывезла всё то, что осталось после расхищенного неизвестными людьми дорогого оборудования. Все универсальные станки для пошива и вышивания, для сложной отделки изделий, новая мебель, уникальные светильники во всём здании, исчезли. Никаких следов, все тайные камеры слежения кто-то ликвидировал также предварительно, прежде чем приступить к краже.

В Администрации никаких записей на сей счёт не оказалось, что и наводило на подозрение, те самые люди, что отвечали за охрану здания, всё и совершили. Рудольф сказал, что после того, как Нэя покинула «Мечту», он снял тайное наблюдение за зданием. Ведь там уже никто не жил, и он не ожидал, что кто-то посмеет украсть всё то, что и хранили стены «Мечты». Да неужели он был так наивен? Возможна ли такая вот степень безалаберности со стороны такого человека? Остались только боковые редкие бра, никому не понадобившиеся. Или же их сложно было вывинтить, не повредив стен. Эля нешуточно испугалась, узнав, что за зданием прежде велось наблюдение в тайном режиме. Сама она ещё до тотальной кражи потихонечку уволакивала то запасы наличного текстиля, то чашечки Нэи, то прочие ценные мелочи. Прятала на арендованном в столице складском сарайчике на самой окраине, опережая неизвестных последующих воров всего прочего. Возможно, что тем ворам были ни к чему тряпки, и нужны были только ценные станки и технический инвентарь. Но уж точно они бы не отказались от того, что лежало бесхозным. Было ли то загадочное наблюдение, о котором и упомянул Рудольф, в то время, когда она всё и вывозила, чтобы потом использовать для задуманного и уже собственного модельного бизнеса? Скорее, нет, если он ничего ей не сказал и, похоже, искренне верил в её непричастность.

«Каким же образом, по мнению Латы, ты смогла бы разобрать до последнего винтика оборудование швейного цеха и прочую техническую начинку здания»? – спросил Рудольф. – «Такую грандиозную суету трудно было бы не заметить. Да и за стены кто бы тебя выпустил с громоздким оборудованием? Явная же нелепица. Лата всё отлично понимает, что воры здешние высокопоставленные бюрократы, а с тобою только хочет поквитаться за ваши женские распри».

Всё так, всё правильно он понял. Ей надо только незаметно сбежать самой, пока Рудольф дал ей надежду на разбирательство мутной истории и обещание, что саму Элю никто уже не затронет. Она устала быть вечной слугой, вечной наложницей, вечной одиночкой и дойной коровой для негодной старой матери. Она будет холёной госпожой, любимой женой, хозяйкой себе и тем, кого наймёт для работы на её персональное благо. Всё это она заслужила своими прошлыми страданиями. И пусть Лата поздними вечерами бродит по округе, не имея сна, страдая вдовьей своей тоской, пусть следит. Никто ничего уже не найдёт у Эли лично! Кому нужно тряпьё, пусть красивое и дорогое, вместе с Нэиным уже бытовым имуществом? Ах, как жалко ту мебель и светильники, что были у Нэи. А у прочих-то казённая дешёвка – не жалко.

Нельзя бросать тут свою обувь. Вдруг Лата повторно сунется. Она точно выследила Элю и Рудольфа, когда они вошли в здание. Она сразу вычислит по дорогому клейму, что расшитые туфельки-то Нэины, а носила их Эля! Лата обращала внимание на дорогое оформление Эли. Она рассматривала её всегда и очень тщательно. Как ни шифровалась Эля, Лата много о чём подозревала. Доверчивая Нэя и понятия не имела, что Эля брала деньги в кредит в финансовой структуре городка, якобы для нужд Центра моды, а сама их тратила и прятала. В счёт долга пришлось отдать те коллекции Нэи, которые и остались в наличии, как сама хозяйка неожиданно сбежала. Коллекции пошли за бросовую цену. Женское население городка расхаживало в сказочных одеяниях, а долг был погашен меньше, чем наполовину. Эля как-то чувствовала, что с Нэи спроса не будет. И не было. Зря она поспешила. Надо было и коллекции вывезти заранее. Долг всё равно никто бы не потребовал. По-видимому, всё востребовали с Рудольфа. А Рудольфу, что целый долг оплатить, что его половину, какая разница! Структура «Зеркального Лабиринта» огромная и богатая. Рудольф уж точно не из своего кармана платил.

Она так жалела сейчас коллекции, пошитые в швейном цеху по эскизам Нэи и не распроданные, что скрежетала зубами от злости. Собственный промах, поспешность и страх перед Латой-Хонг лишили её такой прибыли! Она могла бы своё будущее ателье в недалёкой уютной провинции украсить готовыми дорогущими коллекциями, а теперь дополнительные траты. Одни траты, и никто ей ничего и никогда не подарил за просто так. Даже деньги, оставленные Рудольфом только что, были за унизительную игру, которой он её подверг…

Как слепая, она какое-то время ползала и возле сцены, полностью уйдя в поиск, дабы избежать осознания того ошеломительного поражения, что постигло её на поле любовной брани. Наступила глухая ночь, и уличные фонари погасли. Внутри «Мечты» стало совсем непроглядно. Задрав подол, она пыталась осветить пол своим свечением как фонариком. Непристойная татуировка химеры с крыльями бабочки – зловещий подарок насильника ничего не освещала. Наоборот, только способствовала сгущению мрака вокруг. И Рудольф, её позор перед ним, её безобразное поведение, сдавливали сердце не только предчувствием скорого и несомненного отрезвления, но и страхом перед будущим днём, когда придётся посмотреть ему в глаза. Воображение замкнуло, чадя палёным душевным веществом перед немыслимой картиной расплаты. А он? Не виноват? Никто и никогда не оскорблял её так, как этот странный и прекрасный своим обликом человек. Или Азира была права, говоря, что он оборотень, принимающий свой обманчивый и заманчивый облик, чтобы утащить в своё подземелье, чтобы съесть душу у влюблённой женщины. И как похоже это на правду, если вспомнить, что он сотворил с Нэей, которую якобы и любил.

Найдя туфли, она влезла на сцену, и уже там нашла корсет. Легла на мягкое в целом, но колючее для голой кожи, покрытие. Столько чудесных дней и ночей она чувствовала себя тут почти что хозяйкой. «Мечта» стала милее родного дома, которого у неё и не было. Эле не хотелось покидать здание, даже опустошённое и необитаемое. От перевозбуждения, от неудовлетворённости, от того, что она существенно перебрала дозу эликсира из флакончика и перестаралась с кремом, а тот, всосавшись в поры, был слабо, а токсичен, – от всего болел живот. Перевернувшись, она потёрлась животом о жёсткие ворсинки в тщетной попытке соскоблить ненавистную бабочку. Живот горел, сияли контуры нечисти на нём, мистически приговорившей саму Элю на вечное порнографическое действо во имя Чёрного владыки, кому она и была приготовлена. И только мнила себя освобождённой. Чёрный владыка успел войти в неё в процессе кошмарного ритуала, прикоснулся к её истерзанному животу нечеловечески-железными чреслами, сделал её непригодной для нормального женского счастья. Потревоженная память вдруг оттолкнула от себя острой болью, жгучим запретом; не прикасаться! Нешуточный страх провалиться туда, в инфернальную трещину, откуда и спас её Чапос, выбросил её на берег реальности. Берег этот оказался сухой и шершавый, прогретый и отлично знакомый. Милая красочная «Мечта», неужели она больше не будет принадлежать, пусть и малой своей частью, а и Эле тоже? Не будет. Не засияет в ночи родным розовато-сиреневым светом кристалл здания, не распахнётся в ласковое утро её окошко на втором этаже, не придёт она и к Нэе в её чудесный закуток по-свойски поболтать о женских секретах. Какая она ни есть, наличная жизнь, успокаивала себя Эля, а и теперь не всё плохо. Всегда сыта, нарядна, в приличном месте работает, да ещё и за учёбу не платит. Не считать же за непосильную оплату нечастые встречи со слабосильным, сентиментальным человеком Инаром-Цульфом. Инар для неё наполовину начальник, наполовину старик, наполовину защитник, а на все оставшиеся другие половины – потерявший голову нелюбимый любовник. Исчезни он, Эля забудет о нём на другой же день. И если убежать, то страшно совсем одной без всякой опоры на ближнюю душу начинать новую неизвестную жизнь.

Как цепкий краб, скрытый в той волне, что выбросила Элю из страшных воспоминаний, Чапос успел зацепиться за край её подола. Эля ощупала сохранность всех швов, оборок и легчайших паутинных вставок едва не загубленного дорогущего платья. «Всё моё! Всё заработано недооценённым трудом». Работа, усталость, от которых болела спина, ныли вечно бегающие туда-сюда её ноженьки. Служение на совесть, за которую никто не платит, и рабская угодливость, которую берут всегда задарма…

Чапос не отлипал, скребясь своими клешнями, царапая скорлупку её души. Эля метнулась своими мыслями к Чапосу. «Шёл бы ты, куда тебя и направили», – сказала она ему беззвучно. – «А я тебе не утешительница. Что толку теперь в твоём темпераменте и сладких ночах, если все они в прошлом? Твоя похотливая и мужественная оболочка распорота до смерти, а текучая человеческая душа пролилась из неё в вечность, непроглядную для моих глаз. Да и так ли уж ты баловал меня ласками»?

Вспомнила его роман с танцоркой, драки, ругань. Вначале Чапос стоически терпел её ревность. И ответно нападал только тогда, когда она от злости бросалась и царапала ему лицо. Он уже не пытался доказать ей, как было в случае с Азирой, что рыжая танцорка Анит точно такой же коммерческий проект и не более того. Азиру он никогда не любил, а вот с красноволосой стервой он изменился к Эле. Стало очевидно, что разлюбил. Она же до сих пор не остыла к тому времени и любила его в своих воспоминаниях, как и прежде. И Чапос, всё же, не переставал в ней видеть человека, даже колотя её.

Богач из «Зеркального Лабиринта» рассматривал её как насекомое, как тварь какую, с любопытством и с презрением. Вдруг пришла мысль, – нанять наёмного убийцу! Чтобы не существовало больше на свете прекрасного оборотня с заключённым в нём непонятным притяжением для любой, кто видела его хоть раз. Эля отлично знала, как маялась по нему толстая увядающая Лата. Но если возможность оплатить убийцу из числа знакомцев Чапоса и была, невозможно было отдать столь трудно заработанные, уворованные, обманом приобретённые, тайно спрятанные деньги и прочие сокровища. Они нужны Эле для покупки себе не только домика за пределами дорогой столицы, но и будущего молодого мужа. Пусть бедного, пусть не особо умного, но обязательно здорового и бесперебойно функционирующего для супружеской, насыщенной, половой жизни.

Она в ярких дневных красках восстановила в памяти дворника и охранника «Утреннего Луча». Как он поедал её глазами, хватал руками при малейшей её оплошности. Да и не оплошность то была с её стороны, а умысел завлечь, дать почувствовать, что отказа не будет. Но провинциальный увалень так ничего и не понял. Убрёл куда-то со своей мешковатой жёнушкой. На краткое время Эля задумалась о том, где он теперь и есть ли возможность найти его местообитание. Тогда бы уж она не оплошала, не стала бы заботиться о репутации, которой и не было у неё никогда. Нэя принуждала блюсти некие рамки дозволенного, а теперь кому сажать Элю на привязь общепринятых и мало кем соблюдаемых приличий? Она задумалась о том, чем бы подкупить вредную недружественную Лату-Хонг, знающую все тайны базы данных не только настоящих, но и убывших людей ЦЭССЭИ. Понятно, что не всех это касалось, но информация о среднем и нижнем уровне служащих Лате доступна. Лата любила камни, а их Эля похитила у беспечной Нэи предостаточно. Можно часть и пожертвовать…