Лата сбивалась с ног, одна против целого города бесчинствующих гуляк. Она так и говорила, что и «Лучший город континента» пребывает в заметном упадке. Девчонки же из «Мечты» обленились, не слушались свою же хозяйку, безобразничали, воровали. Тащили платья и обувь из коллекций через проломы в ограде, чтобы быстренько их увезти в столицу, сев на общественную машину. Через эти же проломы ночью лезли их дружки, порой не видя необходимости в том, чтобы удалиться хотя бы в лесопарковые глубины. Визжали, хохотали среди зарослей, купались в фонтанах и в озере, превращая «Мечту» в подобие мерзкого дома любви. Юные очаровашки, не принимающие участия в очевидных разгулах, были ничем не лучше. Их использовали по откровенно-природному назначению управленцы и прочие важнюки из города где-то и ещё, о чём знали уже все. Информация, как летучий газ, распространялась, не подчиняясь секретным и прочим начальственным ухищрениям, одновременно сгущаясь над «Мечтой» удушливым облаком, в котором задыхалась главная красавица «Лучшего города континента».

Пришлось создать из числа работающих группу, подобную хупам, но женского облика, чтобы следить за порядком и ловить нарушительниц. На всех прочих из-за этого увеличилась рабочая нагрузка. Они бурчали и требовали повышения оплаты, принимая как уже должное бесплатное питание и проживание. Та же Лата постоянно выгоняла то одну, то другую за то, на чём они и попадались. За кражу, за распущенное поведение, за нарушение рабочей дисциплины, за ропот неудовольствия тоже. Поскольку сколько утекало работниц, столько и притекало. Несмотря ни на что, под хрустальный купол «Мечты», ставшей известной и за пределами стен, мечтали забраться очень и очень многие. Текучка персонала, даже легко восполняемая, всё равно способствовала усилению неразберихи. Доходило до того, что не хватало спальных комплектов, посуды, на что госпожа хозяйка взирала с полным безразличием, без слов предлагая труженицам самим о себе позаботиться. Не внемля жалобам и не замечая потасовок, что устраивались по вечерам на втором этаже за обладание простынями и пледами. Она устала быть дарительницей благ.

Двери в жилые комнаты Нэи укрепили настолько, что они не отличались от дверей сокровищницы управителей. Нэя так и чувствовала себя живущей в каком-то сейфе, всегда под прицелом жадных разбойников. Также укрепили двери и во все прочие комнаты для хранения коллекций, тканей и прочего необходимого добра. Эля тоже забаррикадировалась в бывшей и большой комнате Ноли на первом этаже, не впуская к себе никого. Лата всё чаще при посещении «Мечты» прикидывала, как бы устроить общежитие где-нибудь подальше отсюда, а весь второй этаж присвоить себе как совладелице, о чём намекал ей Инар Цульф, озвучивая пожелания Нэи. Но надо было знать Инара Цульфа, как знала его Лата, чтобы опрометчиво хвататься за такое выгодное предложение. Владелец здания, то есть загадочная корпорация, скрывающаяся за отражающими стенами «Зеркального Лабиринта», освободившая от уплаты аренды сиятельную госпожу-вдову Нэю-Ат, другую вдову Лату-Хонг так баловать уже не станет. И половину этой аренды сразу же навесят на неё. И где тут сказочная выгода? С учётом страшно запущенных дел, запутанных финансов, несоответствия затрат и получаемой прибыли. То, что не придётся платить за аренду собственной уже квартиры, ничего не значило в сравнении с колоссальной суммой, даже уполовиненной, что придётся платить за сказочно прекрасный и великолепный дворец. Всё, абсолютно всё хозяйство, требовало решительного переустройства, смены правил, новой системы учёта и, даже не обновления, а коренного слома. Главным к тому препятствием была вовсе не Нэя, о будущем материнстве которой Лата давно догадалась, а сам Цульф. Она понимала, что он взвалит на неё всю неподъёмную работу, а результатом завладеет сам. Сделает её опять бесправной помощницей, ломовой копытной тварью, везущей свой драгоценный груз в кладовые ласкового Главы Хоз. Управления «Лучшего города континента». За сладкий корнеплод, конечно. Ведь и теперь она не голодала. Он даже позволял ей, выражаясь метафорическим стилем, выкапывать сладкие корнеплоды на чужих огородах, награждая своим прикрытием. Лата взвешивала и высчитывала, утратив сон и даже похудев. Никого из посторонних привлечь в качестве советчика было невозможно. Если только Рудольфа…

Не в пример прежним дням расцвета «Мечты», Нэя испытывала искреннюю благодарность к Лате, суровой блюстительнице, неподкупной судье и неумолимой исполнительнице своих же приговоров. Изгоняемые нарушительницы порой вопили на всю округу, обзывая Нэю последними словами, когда их увозили прочь за стену. Ведь не все подчинялись приказу и продолжали жить в «Мечте», завтракать-обедать, говоря, что им некуда уходить. Жили как в ночлежке какой, надеясь на высокое заступничество любовников, притаившихся во мраке неизвестности по вполне понятной причине. Верили, что всё им сойдёт с рук, их простят и опять допустят на рабочее место, ставшее для иных фикцией такового. Нэю воспринимали доброй деликатной дурочкой. К тому же откровенной наложницей владельца здания – кристалла. Чем она лучше прочих? Хуже даже. Не такая наглая, не такая хитрая, не такая изворотливая. Пока не приходили военные из охранных структур города и утаскивали уволенных уже силком. Иногда такое происходит на глазах у непростых посетителей, заказчиц-заказчиков изысканных и по-прежнему дорогих изделий. Для иных это являлось лишь забавным развлечением, а также поводом потребовать сброс цен, раз уж тут отнюдь не престижный текстильный Центр, а какая-то кутерьма, будто на рыночной площади. На дорожках проросли сорняки, оскорбляет взор мелкий мусор, под ногами снуют бродячие кошки. Да и все вокруг уловили утрату интереса к «Мечте» со стороны её же создательницы. Если не дорога ей, то и никому!

– Ограду починили, – заметила Икринка, – Замок на калитке тоже поменяли. Озеро и сад теперь будут охранять. Двое охранников через день будут сменять один другого и дежурить на территории возле «Мечты». Антон так сказал. Он по поручению отца теперь следит, чтобы там навели полный порядок.

– Да? Это хорошо.

– Антон сказал, что кому-то очень выгоден подобный беспорядок, чтобы прикрыть этим не только чьё-то личное воровство, но и дальнейший замысел отнять у тебя «Мечту».

– Кто бы такое смог?

– Ты должна следить за своими ближайшими уже сотрудниками.

– Я слежу. Мне Эля и Лата в этом помогают. Но Эля не всегда может за всем уследить. А у Латы к тому же огромная нагрузка, связанная и с другими объектами в городе. Прежде был один цех, мало служащих, все на виду. Тихо было, упорядоченно, чисто и уютно по-домашнему. А потом Инар Цульф расширил производство, нагнал тучи девчонок, тёток, которых я даже не запоминаю в лицо, поскольку Лата без конца их увольняет за нарушения. Многие живут в этом же городе, из-за чего тут стали шнырять толпы их знакомцев, родственников. Качество изделий падает. Один цех, как и прежде мой личный и экспериментальный. Я туда его швей и модельеров не допускаю. У нас как бы два несхожих предприятия в одном здании. Мне бы такое не мешало, раз уж он платит большие отчисления за то, в чём я не задействована даже. Но плохо, что нет пропускного режима. Я говорила об этом Инару. Он: «Да, да. Всё сделаем. Зато деньги текут рекой к нам, госпожа! Я даже открыл в столице несколько текстильных торговых павильонов, куда только и успевай доставлять товар. Ваша торговая марка, высокое качество, а труд и вложения уже мои. Вы с аристократками и их подражателями играетесь в высокую моду, а я облагораживаю простых людей из тех, у кого хороший вкус. Никому нет в том обиды».

– Если ты утратила интерес к «Мечте», закрой это предприятие, уволь всех, здание просто законсервируют. Иначе там всё растащат…

– И где же я буду жить в таком случае? – спросила Нэя без всякого выраженного чувства, будто речь шла о чём-то, для неё постороннем.

– Антон сказал, что тебе уже купили отличный дом в живописном месте.

– Кто купил мне дом?

– На средства подземного города. Доктор Франк обещал, что сад вокруг твоего дома обогатят всевозможными саженцами из горных питомников, как и прочими вкусными ягодками. О тебе очень все заботятся, Нэя!

– Да? – спросила Нэя без заметного чувства радости. – Оказывается, уже приговорили меня к изгнанию. Уже занялись обустройством моего будущего дома неволи…

– Что такое ты говоришь?!

– Я не собираюсь жить отщепенкой в какой-то провинциальной глуши и никому не давала согласия на закрытие моей «Мечты». Я обязательно возьму себя в руки и наведу вокруг себя порядок. Я уже сказала Инару, что Лата будет моей совладелицей. Это справедливо. Она уж точно согласится. И тогда все забудут о своих мечтах разграбить и уж тем более присвоить мою «Мечту»!

Нэя закуталась и замерла, едва не засыпая в тёплой пелерине. Икринка разделяла её боль, но не тот оптимизм, который силилась изобразить маленькая её, хотя и старшая подруга. Икринка превышала Нэю по своему росту на целую голову. Как там обстояло с развитием, это уж каждая из них думала на свой лад. Нэя мнила себя заменой Гелии для её дочери, Икринка очень скептически воспринимала притязания как бы и мачехи на подобную роль. Слишком молодая, слишком доверчивая и добрая ко всем без разбора, и, – как ухватила она как-то фразу отца, – большого ума, да ум этот отвлечённый. Не о Нэе отец так говорил, а про Арсения.

Во мнении Икринки это очень подходило под определение Нэи как существа возвышенного и вечно летающего где-то над всеми. Простор, открывающийся благодаря такому обзору, тем ни менее, не мог уберечь её от всякого ничтожного камня или мелкой рытвины внизу, о которые она и спотыкалась. Бывшая неприязнь к Нэе, порождённая дочерней ревностью, давно уж истаяла. Икринка недоумевала, почему сбылись прогнозы дедушки? Почему настолько плохо стало Нэе, самой пригожей и человечной здесь? Она верила, что он её любил, любя сама. Да разве умеет такой любить? Икринка прижалась к Нэе, страдая за те слова, которыми оскорбляла её, стремясь задеть лишь отца. Хорошо, что Нэя не услышала этих слов. Она бы, конечно, всё простила, но Икринка сама себе не могла их простить. От платья слегка уже, едва-едва, шёл запах маминых и Нэиных, их совместных духов.

– Как хорошо пахнет, – прошептала она, – как в детстве, когда приезжала мама.

– У меня их больше нет. Закончились все. Был один флакончик, но потерялся.

– Я тебе отдам. У меня же остался твой подарок. Я не пользуюсь. Отдать?

– Зачем? Для кого мне? – Нэя гладила её струящиеся волосы ласково и настолько нежно, что у Икринки закрывались глаза.

– Мама… – прошептала она, ощутив себя в том времени, когда вот также прижималась к матери, и лучше этого не было ничего. Никто, кроме матери, не ласкал её в детстве. Дедушка обласкивал только словами, бабушка не прикасалась особенно-то никогда, если только ей приходила блажь поиграть с волосами внучки, и она причёсывала их в редкие минуты, колдуя над ними, переплетая и расплетая. И даже в такие минуты её проявленного чувства, Инэлия своими мыслями пребывала где-то совсем не рядом, где-то далеко. Всегда далеко. И, словно очнувшись, внезапно отталкивала её, рассыпая заколки и стряхивая их с себя, так и не создав ни разу из волос внучки пристойной причёски. Наоборот, она как-то умудрялась запутать волосы так, что Икринке приходилось их драть костяной расчёской. Дедушка призывал быть снисходительной к причудам полупомешанной бабки, когда внучке хотелось в такие минуты оттолкнуть её.

– Родная… Я люблю тебя… Почему я так никогда и не сказала тебе об этом? Почему мы откладываем на потом свою потребность выразить любовь к своим ближним, воображая, что все процессы в жизни наделены бесконечностью? Зная всегда, что это не так, мы всегда пребываем под властью коварной иллюзии? – она не понимала, к кому обращается в данную минуту – к Инэлии, к матери или к Нэе?

– Я тоже люблю тебя как родную. Как любила и твою маму Гелию. Я полюбила тебя с первого взгляда. В тот день, когда Антон привел тебя впервые, я была поражена твоим сходством с отцом. У твоего отца в молодости тоже были светлые и густые волосы. Хотя, почему в молодости? Он и сейчас как юноша.

Она ничего не знала, что это она, Икринка, лишила её, оказывается, такого зыбкого, женского счастья. И у неё уже не будет повторения, подобного тому, что было. Где Нэя найдёт себе другого возлюбленного? Где человек может найти утраченную любовь? Что-то, конечно, найдёт. Но это будет именно «что-то», а не любовь. Пусть отец плохой, но кто тут рядом с ним и сравнится для любящей его Нэи? Она понимала это и разделяла такое отношение к нему. Он слишком хорош, чтобы хоть кого можно было поставить рядом с ним. Доктор стар. Арсений ни на кого не глядит, чтобы внимательно, всегда рассеян, задумчив. Видный и весёлый дядька по имени то ли Велемир, то ли Вольдемар, хирург по профессии, постоянно убредает куда-то, а когда возвращается, также бродит уже в своих миражах, напившись Мать Воды. Пока пожилой, но сильный доктор не хватает его и, пихая в мощную спину, толкает в лечебную капсулу для очищения. Все прочие скучные, занятые, обособленные, Нэю не замечают, или делают вид, считая её чужой женой. Остальные красивые парни из подземного города слишком молоды. Не потому, что отец устарел, они умом до него не доросли.

– Иди же, а то уснёшь, – сочувственно обратилась к засыпающей Нэе Икринка.

– Куда? – спросила Нэя.

– В свою «Мечту».

– Никакой мечты уже нет. Навалилась чудовищная реальность. Она всех нас сплющит, задавит… Не знаю, увижу ли я тебя ещё? Но сердце чует, что нет…

– Что такое ты говоришь? Куда ты денешься? И я не собираюсь умирать. Пока что…

Нэя спрятала лицо в своих ладонях волшебницы, умеющей то, чего не дано тут никому. Сквозь её тонкие пальцы капали слезинки. Как у дедушки, когда он плакал, будучи пьяным. А бабушка смеялась: «Вино проливается. Перебрал». Но вино было золотистым или пунцовым, а слёзы Нэи, как и слёзы Хагора, были прозрачные и жалкие. Не театральные, настоящие.

Встреча в сумерках

Всё ещё не веря в окончательность неожиданного приговора их любви, Нэя опять пришла к «Лабиринту», сделав солидный крюк по лесу вместо того, чтобы идти в свою тёплую и уютную «Мечту». Пластины от входа в «Лабиринт» у неё не было. Браслетом он пользоваться ей не запрещал, но и до пропажи был он каким-то образом отключен, превратившись в обычную безделушку. Она даже не ставила себе цели подкараулить Рудольфа и прибрела сюда по какой-то давно встроенной программе, продолжающей словно бы в издёвку бултыхаться в ней. И так вышло, что едва приблизилась она к «Зеркальному Лабиринту», как увидела его подкатившую машину. И не удивилась, так и должно было быть. Некий тайный навигатор всегда выводил её ему навстречу, когда уровень тоски зашкаливал внутри. Но выйдя из машины, он ничуть не обрадовался, оттолкнул её взглядом и стремительно скрылся за открывшейся панелью входа в здание.

Не будь у Нэи гордости, она успела бы за ним проскользнуть и затеять бурное выяснение отношений внутри «Лабиринта», как ей очень того хотелось. Хотелось стукнуть его в железную бесчувственную спину, обозвать, накинуться, поскольку обида, гнев, пограничные с ненавистью были подобны пыльному завывающему вихрю, поднявшему вверх сорванные листья, мелкие сучья, песок и прочий мусор вокруг неё, и толкали вперёд опьяневшее тело. Обширный подол из легчайшей ткани с ажурными клиньями-вставками под очередным порывом ветра скрутил жгутом её ноги, и она не тронулась с места, наблюдая за довольно медленно закрывающейся панелью. Затем резко дёрнула ткань, оторвав один из клиньев и как-то мгновенно утихая, остывая от порыва внезапной злости на него. Остались только непонимание, неверие в явленную метаморфозу, когда ещё вчера родной и близкий человек стал посторонним и чужим.

Из уже непроглядного лесопарка внезапно появился Артур, хотел подойти, но Нэя отшатнулась от него. Шатаясь, она побрела в свой, ставший ей ненужным кристалл. Пелерина сползла с её плеч и тащилась за нею вместе с оторванным лоскутом радужной юбки, как хвост, подметая узорчатую дорожку. Она не обернулась и не увидела, что Рудольф вышел из «Лабиринта и застыл на ступенях.

Странное чувство, что так уже было, внезапно окатило Рудольфа. Оно пробило поверхность настоящего, выскочив из давно окаменелых, как он считал, ставших глубинно-отринутыми пластов, когда точно также тащилась с тряпичным хвостом оборванного платья девушка «бабочка», – только на Земле это было. Она ползла в сумраке позорного прошлого, оскорблённая им, а в отместку умышленно опустившая его самого в самый низ собственной самооценки… Ему стало трудно дышать. Это был знак дальнейшего и вряд ли поправимого крена будущих событий не в ту сторону, – её, Нэиного, и его падения вниз, в темень, в надвигающийся провал пронзающей безотрадности…

Он сделал шаг, чтобы броситься за нею, но там, у начала дорожки, стоял Артур, и его присутствие подействовало отрезвляюще. Не хватало ещё на глазах у мальчишки бежать за этой местной декоративной куропаткой этаким нелепым петухом.

Артур изумлённо смотрел ей вслед и ничего не мог понять. Маленькая, удаляющаяся фигурка, освещённая вопросительными знаками изогнутых фонарей, работающих от панелей – батарей, накапливающих дневную энергию Ихэ-Олы. Был уже вечер. Артур, видя, что её шатает, не мог понять, от чего это? Что с нею опять? Он повернулся к вышедшему из здания Рудольфу, не зная, считать ли его в такой ситуации отцом или лицом отчуждённым и начальственным, как и обычно. Рудольф уже стоял рядом и тоже смотрел в перспективу освещённой голубоватым светом аллеи, пока Нэя не скрылась за деревьями.

– Что это с нею? – спросил Артур.

– Я должен отвечать? Понятия не имею, – ему даже в голову не пришло, что она могла напиться. В ЦЭССЭИ царил сухой закон. Железный и нерушимый. За пьянство отсюда изгоняли бесповоротно. Местных. А земляне не пили никогда.

– Может, стоит пойти за ней и проверить? – спросил Артур с тревогой, – отвести её к Франку. Она же в положении.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил Рудольф, кривя губы.

– Я что, слепой? Или я маленький и ничего не понимаю во внешних изменениях женской фигуры? Она же была тоненькая как стебелёк. А сейчас?

– Она много ест. Раньше она жила впроголодь в своей столице. Вот и дорвалась до изобилия. Это происходит сплошь и рядом.

– Шуточки у тебя, – сказал Артур, – не смешные. Почему ты на ней не женишься? У них же подобные отношения считаются предосудительными. Её травят. Олег говорил.

– Её и пальцем здесь не посмеет никто тронуть!

– Чтобы извести человека, не обязательно трогать его пальцем. А они тут большие специалисты по травле своего ближнего, как учуют что неладное. Она не блестяще выглядит, если сравнить с тем, как она выглядела совсем недавно… Ты бы озаботился её здоровьем, раз уж она будущая мать твоего ребёнка…

– Сегодня утром я посмотрел на себя в зеркало и вдруг понял, что вижу чужое лицо. Полное несовпадение внутреннего восприятия себя и того, что уставилось на меня. Инерция представления о собственном облике может тянуться годами. Человек не сразу понимает своё изменение, даже видя себя в зеркале каждое утро. А тут я вдруг прозрел. Я, кажется, начал стареть, здесь же это происходит стремительно. Мне пора домой. Иначе на Землю доставят ходячую мумию вместо меня.

– Ну, уж! – Артур опешил от его неуместных откровений, – чтобы ты превратился в мумию, твоё исполинское туловище надо сушить годы и годы.

– Я живой человек, а не туловище! А ты потрясающе косноязычен, и не знаю от чего это – от генетически заложенного скудоумия, изъяна воспитания или от твоей лени к обучению. У вас всех тут достаточно времени и для самообразования, что тебе насущно необходимо. А ты без толка бродишь на поверхности, как только у тебя оно появляется. Свободное время.

– Разве не ты наш всеобщий отец, воспитатель и образец? Откуда бы ему и взяться скудоумию, да ещё и генетическому?

– Возможно, твоя мать и просветила бы тебя по этому поводу, будь она жива. Но тайну твоего происхождения она унесла с собою в невозвратные глубины Космоса. А я не настолько низко пал, чтобы проверять твои генетические данные. Оно мне надо?

– Хочешь сказать, что ты не имеешь отношения к моему возникновению? Что ты не отец?

– Ты ни разу не назвал меня отцом. А уж кем ты меня считаешь…

– Я считаю тебя исполняющим обязанности Главного Ответственного Распорядителя военного объекта на планете Трол. Я не прав? – безупречное лицо Артура хранило столь же безупречное спокойствие, синие ясные глаза выражали стойкое безразличие к нападкам Рудольфа. Стало очевидно, ему всё равно, кто его отец. Он давно уже не нуждался в отеческой любви и не испытывал ни к кому любви сыновней. Впервые Рудольф споткнулся о странную аномалию Артура – перед ним стоял прекрасный истукан, безупречный и статичный, одинаковый всегда. Но в кругу своих коллег и друзей он как-то же проявлял себя с человечьей стороны, поскольку его любили все, а с ним, отцом, всегда такой – робот. Рудольфу стало трудно дышать, но ухватить и спрятать так внезапно вырвавшееся признание, было невозможно. Он ему не отец, а его мать – шлюха. Артур такого уже не простит.

В отличие от непонятного состояния Нэи, он не волновал Артура совершенно. Ни в гневе, ни в радости, ни в неожиданном обнаружении того, о чём этот мальчик явно давно догадывался. Рудольф был потрясён уже повторно, на сей раз утратой контроля над эмоциями. – Ты как Пермяк скоро переродишься в образчик местного злонравия. Но не исключено, что Олег всегда был недоразвитым. Он действует на тебя разлагающе, и лучше держи от него дистанцию, пока он не приобщил и тебя к совместным похождениям в гнездовья местечкового разврата, – Рудольф развернулся и ушёл.

«Чего и выходил?» – подумал Артур неприязненно. И только. Он даже не был задет тем, о чём не знал, но к чему привык с самого детства. У него никогда не было отца. А его прекрасная, всегда добрая мать, сколько он себя помнил, всегда бросала его в ласковые и большие руки деда Паникина. В полутьме он увидел Икринку.

– Гуляешь? – спросила она, – пойдём вместе?

Артур направился в сторону кристалла «Мечта», сам не зная зачем. Икринке же было всё равно где гулять.

– Мне так надоело замкнутое пространство, – пожаловалась она Артуру, – и эти «блаженные сады» уже не кажутся мне такими прекрасными как два года назад.

Они вышли по освещённой дорожке к поваленному стволу дерева, отшлифованному под удобную скамью. Но остановились в стороне, потому что на бревне сидела Нэя. Была отчетливо видна её вздрагивающая спина. Может, она плакала, может, просто дрожала от прохлады вечера в тонком платье, лица её видно не было. Пелерину она где-то так и обронила в гуще зарослей. Икринка улавливала вибрацию её страдания на расстоянии. Только чем можно было ей помочь? Если она избрала себе такого недостойного человека? Икринка потянула Артура за рукав, давая понять, что им лучше не подходить. Отойдя на приличное расстояние, она сказала Артуру, – Этого и следовало ей ожидать от такого бездушного киборга.

– Она так непосредственна, – задумчиво сказал Артур, – она страдает у всех на виду и не умеет справиться со своим отчаянием. Мне хочется дать ей совет, чтобы она прятала свои личные переживания от чужих и совсем не преисполненных сочувствия людей. Мне жалко её. Но как ей помочь?

– Никак, – ответила Икринка.

– Ей же опасно так переживать. Это плохо отражается на ребёнке.

– На каком ребёнке? – Икринка удивилась тому, насколько глубоко, и под землёй тоже, распространилось понимание положения Нэи. А можно было подумать, что земляне не проявляют особо заметного интереса к личной жизни своего шефа.

– На её ребёнке, конечно. Как шеф, он вне критики. Но как отец… – Артур не стал договаривать.

– У неё? Ребёнок? – Икринка сразу почувствовала, что интуитивный Артур раскусил её неумелую игру, но не хотела признать свою осведомлённость. – Не заметно же ничего. Да она и не говорит об этом никому. Ты-то откуда знаешь?

– Я внимательный.

– Ко всем? Или она особенная?

– Особенная. Считаешь иначе?

– Нет. Не считаю. Ты и представить себе не можешь, как радуются животные из местных её понижению до собственного уровня. То она была недосягаема для их плевков, а теперь? Здесь много хороших людей, но и плохих никто не отменял как разновидность человеческую.

– Трол – красивая, но жестокая планета, – сказал Артур.

– Причём тут Трол? Если он с Земли? Или на Земле у вас живут Ангелы?

– Ангелы живут только в преданиях и на старинных полотнах, а также в скульптуре и молитвах. Но жаль, что они не существуют.

– Они существуют.

– Где? В Раю?

– Если ты считаешь Паралею Раем, то да. Мои дедушка и бабушка прибыли сюда из мира Ангелов. И мама была наполовину Ангелом. И я тоже, отчасти. Но сами себя они называют совсем иначе. Хотя, если перевести это название на человеческий язык, это и будет Ангел.

– Шеф так и не поверил, что мы видели ангелов в горах. А где вы прячете свои крылья? Они у вас техническое приспособление для полётов или нечто иное?

– Прячем там, где никто не найдёт. И если найдёт, то ничего не поймёт.

– У вас тоже базы в горах? Засекреченные? Антон знает?

– О чём?

– О твоих полётах?

– Нет. Зачем ему знать? Тем более, что я не летаю с тех самых пор, как поселилась здесь.

– Но почему вы не идёте на контакт с нами?

– С вами? Кто же тогда я, если не этот, как ты говоришь, «контакт»?

– Но с Землей, с земным сообществом?

– Зачем нам ваша Земля со всем её, как ты говоришь, «сообществом»? А с кем оно, земное ваше общество, сосуществует? Если оно сообщество?

– Оно очень разнородное, многоплемённое, разноязыкое, хотя и обладает одним глобальным языком – наполовину синтетическим наряду со своим природным. Земля очень сложна и далека от идеальности. До сих пор многие люди живут так, что и знать не хотят ни о каком Космосе. Космос – это удел в определённом смысле продвинутых кругов земной цивилизации. Таких людей с детства воспитывают и образовывают в особых городах и не во всех странах. Вот у меня, по сути, не было беспечного детства. И если бы мне предложили выбор теперь, я бы предпочёл быть обычным замкнуто-планетным обывателем. Поскольку лучше, чем на Земле, нет нигде. Но какая-то многовековая всепланетная тяга, которой больны люди, постоянно тащит их за пределы земной вертикали.

– И вы думаете, что Вселенные созданы для вашего любопытства? Чтобы было куда совать вам свой нос?

– Разве вы сами не суете его в другие миры? Например, сюда? Стремление к непознанным мирам не пустое любопытство. Любознательность – двигатель развития.

– Если один человек в лесу срубил дерево и разжёг костер, чтобы согреться, сварить себе на огне ужин, то чем его действие с живым деревом отличается от действия другого человека, который приходит к излюбленному дереву в том же лесу и сидит под его тенью, радуясь его шелесту и красоте?

– Чем отличаются? Отношением, разумеется. Чисто утилитарным с одной стороны, а с другой эстетическим, ну, или духовным.

– Для Хагора Антон и есть такое дерево, которым ему нужно питать огонь. А для меня он – и тень, и счастье, и смысл.

– Кто он, Хагор? Я где-то слышал это имя. Тогда в горах Нэю испугал некий Хагор. Это он?

– Кого он может испугать? Он сам всего боится.

– Так это тот, с кем ты летала?

– У тебя нет доказательств, что в горах была я, а не твоя галлюцинация. Ни у тебя, ни у твоего Олега. В горах бывают миражи. В горах много чего бывает. Пока.

И Икринка ушла, оставив озадаченного Артура одного. Он пошёл в направлении места, где осталась одинокая Нэя. Но на бревне было пусто. Он поднял женскую накидку, поняв, что она Нэина, и вышел к сиреневому кристаллу. Тот загадочно мерцал, освещаемый фонарями снаружи, и переливался там, где свет был изнутри в жилых помещениях. Из зарослей густых и тёмных к нему бросилась невысокая миниатюрная женщина, – Олег, счастье моё! Ты всё же пришёл? – но резко остановилась, поняв, что ошиблась. – Простите. Вы так похожи в темноте. Тоже высокий.

– Да ничего, – смутился Артур. – Нэя дома?

– Нэя? – повторила удивлённо женщина, – да. Позвать?

– Не надо. Поздно уже. Я завтра приду, – Артур сунул женщине накидку-пелерину и развернулся, поспешно уходя прочь.

«Он ненормальный! Почему ты не понимала»?

Утром Нэя действительно заболела. У неё поднялась температура, и зашедшая к ней после вчерашнего общения Икринка сообщила о болезни Нэи доктору. Доктор прислал Антона. Тот на машине доставил её в «Зеркальный Лабиринт», где её и встретил сам Франк Штерн. Так Нэя оказалась в медотсеке. Франк лично нашёл в подземном городе Рудольфа и сообщил ему, что у Нэи сильная осложнённая простуда.

– Мне жаль, – ответил Венд, – но поскольку доктор вы, а не я, то ваше обращение ко мне выглядит странно.

Губы у доктора буквально затряслись от гнева. Он даже не смог сразу подобрать слова. – Она же ждёт ребёнка! – только и выдавил Франк, – в таком положении любая простуда может осложнить течение беременности. Ты хоть это понимаешь?

– Я понимаю, – ответил Рудольф, – но ведь вы доктор, а не я. Вы и боритесь с инфекцией. Кажется, для вашего уровня профессионализма это не та проблема, чтобы вызвать панику.

– Ах, ты! – прошипел доктор, – киборг ржавый! Сердце-то где у тебя? Высохло совсем от бесчеловечия?

Лицо Венда побелело от бешеного ответного гнева, но ответил он вполне тихо, – Достаточно того, что оно имеется у вас. Большое, человеческое и такое отзывчивое на всякий чих ближнего, что я могу быть спокоен за всех, кто к вам и попадает.

– Случись что с тобой, уж к тебе я точно не подойду! Хоть ты подыхай! – доктор сорвался настолько по-мальчишески, что стоящий рядом Артур, – а он как собачка бродил за доктором после того, как узнал, что Нэя попала в медотсек с температурой, – приоткрыл рот и замер в ужасе, ожидая драки. Но ожидаемой реакции на оскорбление не последовало. Венд взглянул на застывшего испуганного Артура и неожиданно засмеялся, хотя весело ему уж точно не было.

– У нас же и другие врачи есть. Не один же вы тут специалист. Да и когда это я к вам обращался за последние десять лет и даже больше? Насколько я понимаю, простуда мне уж никак не грозит, тем более беременность. – Нелепость фразы, само поведение Венда ввели доктора в окончательный ступор. Он не только не смог ударить, как только что хотел, а не смог и слова подобрать, чтобы поставить подземного владыку на место. На человеческое место, которое тот утратил в его глазах в который уже раз.