Последнее хокку. Сборник рассказов

Открывающиеся в другую сторону двери, исчезнувшие вилки, обои, меняющиеся на глазах, бесконечные лестницы… Простите мне мое озорство. А в это время ваш выдуманный мир рушился. Случались катаклизмы, техногенные катастрофы. Здесь, к сожалению, почти ничего не пришлось придумывать. Посмотрите внимательно вокруг. Последнее хокку и двадцатикилометровый астероид «Эрос» означали конец игры – game over. Но вас всех ждет рассвет. И это рассвет настоящей жизни.

Сатоси Танака низко поклонился, и на экране осталась только красивая картина рассвета.

Майка какое-то время сидела в оцепенении. А потом она решилась. Это был шанс. Ее шанс. Она набрала знакомый номер и с бьющимся сердцем слушала далекие гудки. Все ведь могло быть совсем не так. Но он сам дал ей этот номер в игре. И если она что-то понимает…

Когда Майка уже потеряла надежду, в трубке раздался мужской голос:

– Я слушаю.

– Это Майка.

– Это действительно ты? – его голос не был похож на тот, что она привыкла слышать, но это уже было не важно.

– Ты хочешь покататься на роликах?

– На роликах? – Марат радостно засмеялся. – Да. Это мое любимое занятие. После айкидо, конечно.

Пятое озеро

Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные…

И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии,

причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску.

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

1

Ветки иногда хлестали по лицу, но мужчина как будто не замечал этого. Могло показаться, что бежал он без всякой системы, что называется «куда глаза глядят», но это только на первый взгляд. Он был в тайге, как дома, и ориентировался с чуткостью зверя. Сколько раз, чтобы не умереть с голоду или просто забыть свою тоску, он отправлялся вглубь без страха и возвращался обратно по одному ему ведомым меткам. Сегодня он уходил, чтобы не возвращаться. За плечами был холщовый мешок с хлебом, солью, самодельным ножом. Все остальное он мог добыть сам. В деревне его хватятся только под утро, а значит, он успеет уйти очень далеко. Он бежал ровно, не сбивая дыхания, высоко впереди маячила яркая звезда. Он не знал ее названия, но всегда находил ее первой на потемневшем небосклоне. Она то появлялась, то исчезала за высокими лапами елей. Те росли кучно, образуя вверху настоящий купол. В ночной мгле раздавались звуки. Тайга жила своей особенной жизнью. Но звуки эти не пугали, сейчас самым страшным для него были бы человеческие голоса. Но здесь уже не ступала нога человека. Пахло сырой землей, прелыми листьями. Холодный воздух обдувал разгоряченное лицо. Хорошо, что он научился видеть в темноте, как кошка. А лучше летучая мышь. В деревне все боялись этих тварей, только не он. Ему хотелось бы иметь такие же крылья – плащи и бесшумно летать, наводя суеверный ужас на глупцов. Он посмотрел на небо, цвет его неуловимо начал меняться. Значит, совсем скоро появятся эти странные деревья, верхушки которых словно подрезаны на одинаковой высоте каким-то острым предметом. Скоро он будет на месте. Вокруг стало темнее, как будто живые стены обступали его. Небо почти скрылось. Он набрал побольше воздуха и шагнул в заросли, появившиеся ниоткуда. Острые шипы цеплялись за грубую ткань, ноги по щиколотку погружались в мягкую землю. Если бы он захотел посмотреть назад, то увидел бы, как за его спиной ветки сплетаются друг с другом. Впереди он уже видел сияние. Еще шаг, и он на месте. Как всегда у него захватило дух от открывшейся картины. Вода идеально круглого озера была полна звезд. Мелкие, крупные, они дрожали и вспыхивали в глубине. Вокруг мрачной стеной возвышались великаны-деревья со странными кронами. Разбуженные птицы недовольно перепархивали с ветки на ветку. Только сейчас он понял, как устал. Сняв мешок, он бросил его под голову и лег на мягкую траву, которая буйно росла вокруг и в которой, как он точно знал, не было ни одного насекомого. Последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться в сон, яркую знакомую звезду, ласково смотревшую на него со светлеющего неба.

2

Забытая Богом, несмотря на наличие деревообрабатывающего объекта, Ужаниха давно не видела молодых, свежих лиц да и вообще лиц новых. Молодежь уехала в город в поисках лучшей жизни. Трудно было обвинить их в этом. Из культуры здесь только библиотека и киоск с промышленными товарами, в котором до сих пор в ходу сапоги «прощай, молодость» и цветастые байковые халаты. Жизнь здесь текла размеренно, подчиняясь природному распорядку. Вставали с рассветом, ложились с закатом. Перед сном обсуждали местные новости. Телевизор смотреть не любили. Все, что показывал волшебный ящик, казалось, происходило в параллельном мире, который и назван так, потому что никогда не пересекается с их миром. Но вчера сработала геометрия Лобачевского. И мир Киры пересекся с миром этого странного места. Кира, занятая своей книгой о фольклоре Сибири, вспомнила об Ужанихе. Вернее, были живы детские впечатления. Ее двоюродная бабушка Шура жила здесь со своим дружным многочисленным семейством. Раскулаченный работящий прадед Ермолай Данилович попал с Украины в Сибирь и начал все с нуля. Так и закрепилось здесь семейство корнями. Кира, всю жизнь прожившая в Новосибирске, с удовольствием приезжала в гости к бабе Шуре. Все работали, и маленькая Кира была предоставлена себе самой. Много времени проводила она на чердаке, где сушились абрикосы, яблоки, вишня. Стоял густой летний запах солнца. Она с удовольствием читала Булгакова, совсем не по возрасту. Но мир булгаковских героев захватил ее воображение. И фигура Воланда совсем не пугала, а заставляла задуматься над не детскими вопросами. Не понятна ей была только печаль, которую вызывало бессмертие у героев Михаила Афанасьевича. Ей хотелось жить вечно: смотреть мультики, есть мороженое, играть с подругами. Любовь к Булгакову привела ее к филологии.

Древняя старушка Федора Ивановна была подслеповата, с острым крючковатым носом и сурово поджатыми губами. На удивление, она помнила Шурку, и потому Кире было разрешено периодически приезжать сюда. Кира и приезжала. Помогала по хозяйству, разговаривала, но больше слушала истории из того, другого времени, которые помнились бабе Федоре, как будто случились вчера.

Кира помнила свой первый приезд сюда. Ровно год назад. Сергей, видимо, устав от уговоров привезти ей любую бабку на дом, чтобы только Кира не ездила в эту глухомань, просто навязал свою помощь. И Кира сдалась. Всю дорогу до Ужанихи он мужественно молчал, начав чертыхаться только на последнем жутком участке бездорожья. Здесь прошел дождь, и Кира впервые порадовалась, что поехала на внедорожнике Сергея. Они вышли из машины, сразу увязнув в грязи.

– Прости, – виновато сказала Кира. – Но вряд ли мне бы подошли старушки из твоего отделения.

По иронии судьбы ее дом стоял почти у самого леса.

– Ну вот, – глубокомысленно заключила Кира, – все как учил великий Владимир Яковлевич Пропп: дом на границе живого и мертвого мира. Главное, чтобы хозяйка оказалась дарительницей, а не похитительницей детей.

– А поподробнее? – откликнулся Сергей, оглядывая довольно запущенный двор: покосившийся от старости сарай, пустую собачью конуру, какие-то палки, сломанные стулья, железный матрац.

– Видишь ли, Сережа, Баба-Яга, как известно, – проводник в мир мертвых. А потому дом ее на границе, – пояснила Кира.

– То есть Баба-Яга – пограничник? – уточнил Сергей.

Кира рассмеялась и продолжила, слегка ткнувшись в его плечо:

– Если все так, то нас ждет ритуальное омовение в бане и еда, не предназначенная для живых.

– Последнее звучит не так чтобы… Понапридумывал ваш этот Пропп. А вот про омовение интересно.

– Даже не сомневаюсь, – не поддержала игру Кира.

– На самом деле, – Кира села на своего любимого конька. – Все имеет свое объяснение. Причем очень интересное.

– Для вас, узких специалистов, интересное? – опять уточнил слегка задетый Сергей, понимая, что не в его интересах обижаться.

– Для человеческой цивилизации. Раньше своих умерших люди хоронили в специальных домовинах. Ну, это такие домики над землёй на очень высоких пнях с корнями. Корни, похожие на куриные ноги. Домовины ставились так, чтобы отверстие в них было обращено в противоположную от поселения сторону, обычно к лесу.

– Ну, да к лесу задом, ко мне передом, – проворчал Сергей, он нашел какую-то палочку и теперь тщетно пытался отковырять грязь от подошвы.

– А домовина с украинского переводится как «гроб», и люди верили, что мертвецы летают на гробах, – продолжала Кира. – Относились к умершим предкам с почтением и страхом, никогда не тревожили их по пустякам, чтобы не навлечь на себя беду, но в трудных ситуациях всё же приходили просить помощи. Так что, Баба-яга – это умерший предок, мертвец, и ею часто пугали детей.

– А почему ты раньше мне этого не рассказывала?

– Потому что ты не спрашивал.

– Закончили?

Голос Федоры Ивановны прозвучал за их спинами настолько неожиданно, что они оба вздрогнули.

– А теперь огород вскопать, ветки сухие попилить, воды в баню натаскать.

3

Солнце настойчиво светило прямо в закрытые глаза, и под веками полыхало пламя. Он проснулся и вдыхал утренние острые запахи. Наконец, Ян решился открыть глаза, через ровные кроны видны были ярко-голубые кусочки неба. Рядом чуть слышно плескалось озеро, точно дышало. Он повернул голову. Теперь в воде отражалось солнце и синева. Она была удивительно прозрачной, каждый камешек можно было разглядеть на дне. И само дно было не илистое, как можно было подумать. Ян скинул одежду и вошел в воду. Как всегда это было необыкновенное ощущение: как будто миллионы иголочек впились в тело, но совсем не больно, пожалуй, щекотно. А потом и это ощущение прошло. Осталось только чувство необычайной легкости. Тело утратило вес, то же самое, наверно, испытывают птицы в небе. Каждая клеточка его тела наполнялась энергией. Поплавав немного, он вышел на берег и посмотрел на свою кожу. Она как будто приобрела серебристый оттенок. По опыту он знал, что так продлится пару минут. Он наблюдал, как кожа отражает солнечные блики и синее небо. Постепенно блеск исчезал, видны стали кровеносные сосуды, как маленькие реки разветвляющиеся, несущие свои красные воды. Вскоре и прозрачность исчезла. Он вспомнил, как первый раз увидев это, обезумел от страха, метался по поляне, терся о траву. Ян тихо засмеялся: каким глупым он был. Ощущение неиссякаемой энергии не проходило. Что самое интересное, есть ему тоже не хотелось, несмотря на то, что последний раз он ел давно, кажется, еще в прошлой жизни. Мысли пришли ясные, четкие. Он отыскал глазами самые высокие деревья. Там, за их стволами, прятался его шалаш, сделанный добротно из густых еловых лап. Он был настолько прочен, что мог укрыть и от проливного дождя, и от ветра. Хотя он знал, что пронизывающего ветра здесь никогда не бывает. Здесь вообще всегда тихо и тепло, как будто это место окутано чем-то упругим и одновременно мягким. Он помнил, что все это испугало его в первый раз настолько, что он поклялся никогда больше не приходить сюда. Но через какое-то время понял, что его манит это озеро.

Однажды он подрался с Михой-аркудой, прозванным так из-за огромного роста и полного сходства с медведем. Как водится, тот пристал первым да по пьяному делу. Вначале куролесил в избе, потом вывалился на улицу. Темная сила требовала выхода, и, ничего не объясняя, Миха ударил его в челюсть. Ян был увертливее, но Миха в два раза больше. И Яну досталось. Кроме разодранной рубахи, были разбиты губы, один глаз превратился в узкую щелочку. Ну, бесило Миху, что Иван (так на русский манер называли Яна в деревне) не пьет брагу, вырезает что-то из деревянных чурок и думает о чем-то. Последнее было особенно обидно. Миха подозревал, что думы Ивана какие-то недоступные. За них то, возможно, и любит его Алена. Так вот Ян добрел тогда до этого озера и снова вошел в его воды. К вечеру этого же дня на нем не осталось ни одной царапины. Алена, видевшая его после драки, охнула и в изумлении уставилась на него.

– Ты, – только и смогла произнести она.

– Что?

– Как ты это сделал?

– На мне все заживает, как на собаке, – отшутился он, но недоверие в ее глазах осталось.

А еще, пожалуй, испуг. Ян тогда твердо решил, что ничего не скажет ей о странном озере. Так прошло несколько лет.

А потом как-то незаметно все стали сторониться его. Когда становилось совсем грустно или тяжело, он уходил к озеру. Изменения происходили и в нем. Не только внешние: он перестал болеть, наполнился недюжинной силой. Но что самое главное – изменения были и внутренними: он вдруг остро стал осознавать, что люди из его родной деревни, как будто говорят на другом языке. И мысли их больше направлены вниз, к хозяйству, скотине, урожаю. Его мысли летели вверх. Все чаще задумывался он о том, зачем все это? Если вокруг дикость, невежество, пьянство, страх, который сопровождает человека всю его жизнь. Должен быть смысл в том, что он, Ян, пришел в этот мир. Его захватила жажда, которую не могло утолить озеро. Это была жажда узнать этот мир, понять его устройство. Не верилось ему, что Илья-пророк едет на своей колеснице, когда в небе грохочет гром и сверкают молнии.

По деревне между тем поползли слухи. В то утро бабы в деревне встали рано, запаслись лукошками и пошли за земляникой. У самой околицы им встретился Ян. Они проводили глазами высокую стройную фигуру, а потом Глафира, острая на язык, вдруг сказала:

– А ведь мой Тимофей в один год с Ванькой рожден. Ведь к сорока им.

– И что? – откликнулась другая в белом выцветшем платке, уродливо закрывающем почти все лицо.

– А то, – огрызнулась Глафира. – Мой седой, как лунь. В морщинах весь, как яблоко из печи. А на энтого погляди. Как будто ему осьмнадцать.

– И то правда, – подхватила Арина. – У мово ноги гудут, болят, спина. Едва с печи слезат.

Алена молчала, покусывая травинку.

– Чево молчишь? Твой ить жених был?

– Был да сплыл, – ответила Алена.

– Чего ж за него не шла?

– А он звал? – в сердцах сказала она.

Алена уже давно вышла замуж за Миху, устав ждать. И тот вроде как остепенился. Во всяком случае теперь походил он на медведя, которого по ярмаркам таскают, выучивши всяким фокусам. Да и сама Алена поняла однажды, что перестала быть Яну парой.

– И все строит что-то, чертит. Странный он.

– Уж почти и не разговариват ни с кем. Живет сам по себе. Как родители его померли, так и живет лешим.

– Да уж не знается ли он с нечистой силой, бабы? – предположила Глафира.

– Скажешь тоже, – не очень уверенно возразили ее подруги.

А вечером все, кроме Алены, не сговариваясь, завели об этом разговор с мужьями, которые тоже Ивана не жаловали. Они от жен отмахнулись, но мысль эта разрасталась, как снежный ком. Вплоть до вчерашнего дня, когда в его избу ввалились пьяные мужики и, набросившись все сразу, с двумя-тремя он бы справился легко, связали его и потащили к местному священнику. Накануне тот произнес пламенную речь о бесах, «овладевающих душами человеческими». До выяснения обстоятельств и процедуры изгнания решено было бросить Яна, предварительно поучив хорошенько бесов, в сарай. Среди ночи Ян развязал веревки и, выбравшись из плена, ушел, прихватив из укромного места заранее припасенный мешок, как чувствовал. Дорога была ему одна – к озеру. Он понимал, что уходит от прежней жизни навсегда. Какая жизнь ждет его впереди, он не знал, но чувствовал, что будет она необыкновенно долгой.

4

К вечеру им было разрешено помыться в бане. Баня была старая, закопченная с сухими пучками травы в маленьком предбаннике. Какое-то время они сидели вместе в летней кухне, где было постелено Сергею. Кира должна была расположиться в доме в маленькой душной комнатке, похожей на кладовку. Из еды им была предложена варенная в мундире картошка, малосольные огурцы собственного приготовления, которые распространяли чудный аромат. От картофеля валил пар.

– Вполне человеческая еда, – заметил Сергей.

– Тебе, наверное, мало? – поинтересовалась Кира.

– Умеренность в питании – залог долгой жизни. Ты же хочешь жить долго?

– Хочу, – согласилась Кира.

– Вот посмотри на нашу Бабу-Ягу. Сколько ей лет? Она, может, еще царя Гороха помнит, а вот жива и бодра.

– Это все потому, что ограничивает себя в питании? – хмыкнула Кира. – Или потому что она сказочный персонаж?

Сергей, видимо, целый день вынашивал план молниеносного наступления. То, что Федора Ивановна постелила им в разных местах, любви к Федоре Ивановне не прибавило. Киру же, скорее, наоборот, забавляло. «Это тебе не услужливые девочки на ресепшене в гостинице,» – съязвила, не удержавшись, Кира. Время, когда она была безумно влюблена и страдала от ревности к жене, к другим женщинам прошло. Все, как известно, имеет конец. Она долго ждала его решительного шага, а потом вдруг поняла, что все прошло. О, это благословенное «вдруг»! Она вдруг излечилась от него. Сергей же не мог или не хотел в это поверить. Теперь они словно поменялись ролями. Так всегда бывает, когда кто-то из двоих любит сильнее. Они обязательно поменяются ролями. «Все сбудется, надо только расхотеть» – эту жестокую мудрость Кира узнала на самой себе. Теперь она спокойно смотрела на его красивое волевое лицо. И даже не находила его особо красивым. Спокойно наблюдала за его попытками вернуть все, как было. Он еще не знал, что Кира отрезала один раз.

– У твоего сказочного персонажа, кстати, букет вполне несказочных заболеваний, – стал он загибать пальцы. – Во-первых, запущенный сахарный диабет. Костяная нога тому доказательство. Во-вторых, кисетный рот при системной склеродермии. Это когда растет много соединительной ткани, где не надо. Стягивает рот, уменьшает просвет кишечника. Этим тоже можно обьяснить худобу. В-третьих, остеопороз, отсюда горб в итоге.

Кира снова засмеялась:

– А ты все-таки умный.

– И наконец, тиреотоксикоз: много гормонов щитовидки. Беспокойная, худая, неуравновешенная, возбужденная. Что значит все-таки? – вдруг дошло до Сергея.

— А ничего это не значит, – отшутилась Кира.

Сверху донизу на полках в кладовке лежали старые журналы «Крокодил» и «Работница». Как выяснила Кира, выписывались они хозяйкой много десятилетий и складировались здесь. Как и старые потертые чемоданы. Мешочки с травой. Несмотря на духоту, пряный воздух приятно дурманил голову. Белье пахло свежестью, а перина была на удивление мягкой.

– Чай-то иди пить, – позвала Федора Ивановна.

На столе стоял пузатый чайник с ромашками. Край крышки был отколот. И старые местами треснувшие чашки с такими же ромашками. В стеклянной вазочке с выпуклыми виноградинами поблескивало варенье. Судя по цвету и запаху – земляничное. В Ужанихе всегда варили именно земляничное варенье.

– Федора Ивановна, а вы какие-нибудь песни, сказки старые знаете? – спросила Кира.

– Каки песни, – откликнулась Федора Ивановна. – Ничего такого я не помню. Ни сказок, ни песен. Смолоду-то мы шибко пели.

Она пожевала губами. Вдруг электрическая лампочка под плетеным абажуром дрогнула, засветилась ярко и погасла. Дом погрузился в темноту.

– Надолго? – почему-то шепотом спросила Кира.

– Кто ж его знат. Может, до утра. Экономят лектричество.

Федора Ивановна зажгла керосиновую лампу. Раньше Кира видела такие только на картинках в книжках про старую жизнь.

– Неужели керосиновая? – удивилась она.

– А то кака? Ко всему готовым надо быть, – философски изрекла Федора Ивановна. – Вот до войны я каки колготы да чулки рвалися, не бросала. В мешочек складывала. А подружки-то: затяжка чуть и ну их в помойку. А я нет. Смеялись все надо мной. Что я, мол, старье всякое берегу. А когда война то была. А потом кончилася, а я на танцах в колготах шелковых. Все от зависти помирали. Богачка, говорят. А богатство-то от тут, – Федора Ивановна постучала по голове.

«Сергей бы сейчас сказал, что это типичное паталогическое накопительство», – подумала Кира.

Свет причудливо играл на лицах, и Кире показалось, что Федора Ивановна моложе своих лет. Какое-то время они помолчали. Слышно было только, как в кладовой комнате изредка во сне вскрикивал цыпленок да кузнечики за окном завели свою вечную песню. Из палисадника в открытое окно доносился тонкий запах мирабилис. Луна не по-городскому огромная смотрела любопытным желтым глазом. Низкое небо вдруг оказалось усыпано миллиардами звезд.

– Сказок не знаю. А вот быль иногда пуще сказки бывает, – услышала Кира.

Она незаметно включила запись на телефоне.

– Быват иногда, что у человека двойник родится. Так и ходят они по земле. Друг про дружку не знат. Был у нас в деревне парень, – Федора Ивановна помолчала. – Красивый. Дружили мы. Мамка ругалась. Говорила все: «Красивый муж – чужой муж». Отец караулил даже. Без роду, без племени, говорили. И как в деревню попал непонятно. Родни никакой. Так и не заладилось у нас. Не знай поэтому, не знай еще почему. Я за Ермолая замуж вышла. Но так сильно только Ивана любила. Он из поляков, говорил, был. Черноволосый, плечистый. На одном месте все не сидел. По краю нашему ездил, изучал. Уехал с геологами. Все искали они что-то, воду каку-то волшебную. Навроде с космоса та вода.

Кира вдруг вспомнила:

– Это вы про легенду о пяти озерах?

– Может, и озера эти. Врать не буду, не знаю.

– Грустная история, – пробормотала Кира. – Жизненная. Но не фольклорная совсем.

– Уж и не знаю, сколько лет прошло. Мне тогда семнадцать, кажись, было. Сейчас семьдесят семь. Вот поехала я в город.

Что-то громыхнуло, и на табурет рядом с Федорой Ивановной мягко плюхнулся ее черный кот. В свете лампы блеснули изумрудной глубиной глаза. Для полного арсенала домика Бабы-Яги не хватало только совы или черного ворона.

– Пришел, гулена, – обратилась она к коту.

Тот промолчал. Ответ и так был очевиден.

– Вы поехали в город, – напомнила Кира, глаза у которой вдруг стали слипаться.

Она уже чувствовала, с каким удовольствием положит голову на пахнущую свежестью и травами подушку. Федора Ивановна ласково погладила морщинистой рукой широкую черную голову.

– В прошлом годе, – уточнила Федора Ивановна. – И батюшки светы, думала, спятила. Идет мне навстречу Иван. Черноволосый. Ни единого волоса седого, ни одной морщинки. Плечи в сажень. Бороду только отпустил небольшую.

– И что же вы? – проснулась Кира.

– Встала, как вкопана, и слова не могу сказать.

– А он?

– Глянул да мимо прошел. Узнать-то меня не просто. Шесть десятков прошло. Красу-то смыло, как водой.

– Может, обознались вы? – предположила Кира.

Федора Ивановна с сомнением покачала головой:

– Никто вот не верит. Думат, свихнулась бабка. А я точно знаю, что он это. И походка, и взгляд. Коли любишь кого, не забудешь.

– Вы же понимаете, что это невозможно, – осторожно сказала Кира.

Федора Ивановна помолчала, задумчиво гладя кошачью голову. Кот мурлыкал на самой большой громкости, и рождалось ощущение, что внутри у него работает моторчик. Глаза у Киры снова начали слипаться.

– А что за озера? – спросила она, встряхивая головой.

– А вот сказку знашь? Про живую и мертвую воду.

– Угу.

Голос ее словно издалека доносился до Киры. Она видела себя на берегу какого-то странного озера, вода в нем сверкала необыкновенно, вокруг росли огромные деревья со странными ровными кронами.

– Навроде как вода в энтих озерах раны заживлят, бодрость дает. Только купнуться надо во всех пяти водах.

– Что ж действительно помогает?

– Так пятое-то озеро найти надоть. Пять камней с неба упало. Четыре нашли. А пятое ишшут. Как найдут, человек никогда не умрет.

Голос Федоры Ивановны сплетался в причудливое кружево. Свет лампы мерцал. Сверкали кошачьи изумруды. Громко бились о стекло веранды, привлеченные огнем, белые бабочки и мотыльки. «Как в сказке», – подумала Кира и удивилась этому беспричинному счастью.

«Нам грозит перенаселение», – совсем не испугавшись, констатировала про себя Кира.

Уснула она почти мгновенно, едва коснувшись подушки. Всю ночь Кира плавала в очень странной воде (к болезни! – как сказала бы ее бабушка Шура). И тело Киры вдруг становилось легким и серебристым, как чешуя рыбы.