Оптина звала. 7 месяцев, которые подарили жизни новый смысл

Благословение в дорогу

Итак, был праздник Крестовоздвижения, я пришла на литургию в свой храм, но батюшки, к кому я ходила исповедоваться, не оказалось. За свечным ящиком мне подсказали, что он на каком-то важном мероприятии у благочинного, а вместо него прислали иеромонаха из Коренной пустыни – отца С. Я уже собиралась расстроиться, как вдруг ко мне пришел утешительный помысел: «С кем же, как не с насельником монастыря, лучше всего поговорить об отъезде в монастырь? Кто, как не он, лучше всего разберет все произошедшие со мной события и появившееся вдруг решение уехать в Оптину?» В этой мысли я утвердилась еще больше, когда заняла очередь на исповедь, в которой было совсем мало человек для столь большого праздника. Ко мне тут же стали подходить сердобольные бабушки и тетушки со словами:

– Деточка, этот монах такой строгий, он уже столько человек до причастия не допустил! Ой, скольким уже епитимьи выписал…

– И даже бабе Нюре.

Последняя реплика должна была мне внушить особое беспокойство: ведь баба Нюра жила в моем доме и я точно знала, что все то время, что она не проводит на скамеечке около подъезда, она бывает в храме. И за столь частое посещение храма у своих околоподъездных подружек она слыла «праведницей».

«Ну и хорошо, – подумала я, – Значит, так надо. Не благословит ехать в Оптину, выходит, не надо мне это сейчас. Будь что будет». Так решила я и шагнула к аналою.

И вот после исповеди я обращаюсь к отцу С. с просьбой рассудить мои намерения оставить все и уехать жить в монастырь на неопределенное время (как чувствовала, на тот момент, так и говорила). А ввиду того, что желающих на исповедь к «строгому иеромонаху» больше не было, батюшка слушал меня внимательно и обстоятельно обо всем расспрашивал.

– Ну что ж, поехать в монастырь – дело хорошее. А в какой?

– В Оптину пустынь.

– Так это ж мужской монастырь.

И я рассказала отцу С., что сначала я думала о Дивееве, как о наиболее очевидном варианте, сразу всплывающем в голове, но последующая произошедшая цепочка событий таки апеллирует к Оптиной.

– Ну, тогда все понятно, – несколько протяжно резюмировал он. – Езжай в Оптину. Отцы-духовники там сильные, женская община при монастыре стоит прочно с момента его восстановления. Езжай, а там разберешься.

Благословил меня и посоветовал заказать Псалтирь о здравии себе, так как, по его словам, предприятия, связанные с отъездом в монастырь, всегда сопровождаются штормами искушений, впрочем, как и все благие намерения.

Псалтирь я пришла заказывать на следующий день. Стою в церковной лавке, диктую матушке за свечным ящиком имена на требы. В этот момент открывается дверь и на пороге показывается иеромонах отец С:

– О, ты еще здесь, а я думал, уже в Оптиной за нас молишься.

– Завтра поезд, батюшка.

– Ну и славно, – улыбнулся отец С, благословил меня, взял свечи и вышел.

– Деточка, да что ж ты сразу не сказала, что в Оптину собираешься? А надолго? – с интересом подключилась матушка-свечница.

– Как Бог даст. Я без обратного билета.

– Ой, да какая ж радость! Не надо денег за требы. Во славу Божию!

Все следующие сутки я провела в предвосхищении чего-то грандиозного: вот, оказывается, какая эта неизвестная мне пока Оптина, что даже незнакомые люди за меня радуются!

Три дня на сборы

Монастырь манил своей неизвестностью. Никогда до этого я не жила в монастыре даже одного дня, а тут собралась на неопределенный срок. Без обратного билета, как говорится. Это, конечно, очень в моем духе, но даже я сама была удивлена своему решению. Хотя после всех состоявшихся событий уже совершенно не могла поступить иначе.

Знаки воли Божией были везде и повсюду. Знаменательно, конечно, что благословлял меня на поездку в монастырь неожиданно оказавшийся в нашем храме иеромонах, насельник монастыря, с которым я имела возможность поговорить, собственно, о монастырской жизни и получить важные наставления, очень укреплявшие меня первое время в Оптиной, пока я еще не обрела там духовника. Был и еще один интересный эпизод. В крестном ходе с иконой «Знамение» я встретила блаженного, которого нередко встречала около храмов города. Про него говорили люди, что «Господь ему открывает», но я всегда воспринимала эти слова скептически. И вот, завидев его среди толпы, я потянулась достать из сумочки немного денег для него.

А вместо обычного «Благослови Господь, матушка» он вдруг прибавляет:

– А в монастыре тебя уже заждались. Вот только юбка у тебя коротковата, матушка. В монастырь в такой нельзя.

Не без скрываемого удивления от услышанного я прошла вперед, смотря на свою юбку. Это была моя обычная «храмовая» юбка: черная, закрывающая колени, вполне подходящая для служб в приходском храме, а вот монастырь – это ж совсем другой уклад! Действительно, как же я об этом не подумала?

Ни одной темной юбки длиною в пол у меня в гардеробе не оказалось. Но меня вдруг озарила идея поискать подходящие модели в секонд-хенде, недавно открытом недалеко от дома. И действительно, на 500 рублей я купила там целые три широкие длинные юбки.

К слову сказать, за эти последние три дня дома перед отъездом я сделала еще множество важных, нужных и не очень дел. Об ожидающем меня монастырском укладе я не знала совершенно ничего, о чем, к примеру, говорит тот факт, что напоследок я на всякий случай сходила в солярий.

– Ведь в монастыре, скорее всего, не смогу делать ежедневный мейк, – рассуждала я, – поэтому надо бы мне сходить в солярий, чтобы цвет лица был ровный.

Эх, знала бы я тогда, что меня ждет не то что отсутствие макияжа, а душ раз в неделю по расписанию на 30 минут. И это при условии, что успеешь взять талон на него. Пожалуй, все-таки и хорошо, что не знала…

* * *

У меня оставался один вечер дома и самое тревожное мероприятие – рассказать обо всем маме.

Мама жила на другом конце города. Доехать можно было быстро, за 15 минут, на маршрутке или ехать, не торопясь, в трамвае больше часа. Я выбрала второй вариант. Я уже никуда не спешила. Мои мирские дела были завершены. Больше никаких проектов, встреч и дедлайна в ежедневнике, никакой гонки и спешки через суету будней. Только далекая, прекрасная, неизвестная Оптина впереди, от которой меня отделяли всего какие-то сутки – всего двадцать четыре часа до того момента, который навсегда изменит мою жизнь и разделит ее на «до» и «после».

И я ехала в полупустом трамвайчике и любовалась прекрасной золотой осенью за окном. Она стояла теплая, ласковая, яркая. А на душе было хорошо и спокойно. Совсем не в сравнение с еще недавним состоянием внутренней бури.

И вдруг! Из состояния предельного умиротворения меня возвращает рекламный уличный баннер моего любимого модного магазина, дерзко заявляющий о поступлении новой коллекции.

– Неужели уже новая коллекция? Надо бы заехать на обратном пути… Стоп! А зачем мне новая одежда, если я уезжаю в монастырь? Конечно же, я смогу носить ее, когда вернусь. А когда я вернусь? Не станет ли к тому времени новая коллекция старой?

Помыслы о новом платье с рекламного баннера настолько ощутимо впивались в мое умиротворенное после крестного хода сердце, что я приняла волевое решение…

Пишу и сама не верю, что это было со мной! Что я могла это решить и осуществить, но тем не менее…

Я приняла решение избавиться от всех своих «прищепок», которыми цеплялась за мирское. И ехать в монастырь со свободным, не отягощенным суетой сердцем. Мне казалось, что только так будет честно.

И в тот же вечер я отдала подруге свой гардероб с поручениями, что, кому и куда отдать. Весь свой гардероб, ещё недавно светской барышни, телеведущей, включая плоды европейского шопинга, к которым я имела особое пристрастие.

А еще одним махом я удалилась из всех соцсетей, отдала смартфон брату, а в обычный кнопочный телефон вставила новую сим-карту.

Новая жизнь – новый номер. Я хотела прожить, не отвлекаясь ни на что суетное, все то время, которое меня сподобил Господь прожить в благословенной Оптиной пустыни.

Разговор с мамой

Когда я зашла к маме домой, она была очень встревожена. Наверное, материнское сердце всегда связано с детьми, где бы они ни были и сколько бы им ни было лет.

– Мама, мне надо сказать тебе кое-что важное…

– Ты что, в монастырь собралась?

На мне была абсолютно мирская, моя привычная одежда. Как можно было догадаться, я до сих пор не понимаю.

– Но откуда ты знаешь? Ведь я никому не говорила.

– Да у тебя на лице все написано.

И заплакала. Горько так заплакала:

– Ксюш, если ты уедешь, я покончу с собой!

Ох, бедная моя мамочка. Как же непросто мне было тогда ее успокоить! Но нужные слова как будто сами находились и исходили из сердца.

И кто бы мог тогда предположить, что этот тяжелый, драматический момент станет началом воцерковления моей мамы…

Воистину, пути Господи неисповедимы.