В создании книги принимали участие: ридер Галина Куликова, журналист Влад Сохин, востоковед Мария Кича корректор Елена Пантюхина, дизайнер Наталья Карпова, психолог Мария Левченко.

Действие книги разворачивается в альтернативной реальности недалекого будущего (2028 год).

Часть 1. Влечение

Глава 1

Великобритания, Лондон, 2028, наши дни

Вообще-то мне нравится мой психотерапевт. От него пахнет калабрийским бергамотом и амброксаном, обувью за четыре тысячи фунтов и лавандовым мылом для рук ручной работы. Лысина и очки в темной оправе отлично гармонируют со стальным костюмом от Dior. Он окончил медицинский факультет Оксфорда почти двадцать лет назад, с отличием, разумеется.

Я выбрала Ричарда, потому что он показался мне хирургом или даже мясником среди психотерапевтов: проницательный ум, черный юмор, образование Оксфорда, отзывы пациентов из серии «это было жестко, но позволило мне начать новую жизнь».

В общем, никакого экологичного подхода и сюсюканья, но я недооценила, что отрезать мы будем не мясную тушу какой-то малознакомой свиньи, а мое собственное прошлое.

Ричард не пользуется соцсетями. Вообще. Ни для простых смертных, ни элитными. По будням он работает, выходные проводит в гольф-клубе с друзьями, слушает джаз в Garlem или встречается с Патрицией, загорелой испанкой с упругой задницей, тоже психотерапевтом, которая обожает китайскую кухню, шопинг и секс. Патриция живет в Барселоне с сыном-подростком, безответно влюбленным в новую пассию отца.

Ричард старомодно заполняет карточки пациентов от руки, делая пометки синими чернилами montblanc, а затем убирает их в нижний отдел шкафа на ключ.

Пошел второй год моей работы в Лондоне в качестве бизнес-аналитика. Совсем недавно мне согласовали контракт и подтвердили переход на следующую ступень должности. Это знаменовало новую жизнь или, по крайней мере, стабильность и увеличение зарплаты. Я больше не бунтовала и не чувствовала, что должна отстаивать место под солнцем, но как только борьба за выживание закончилась, на меня обрушились демоны прошлого.

Они скреблись ночными кошмарами, словно зашитыми в стены милой квартирки, проявлялись снами с мутной водой и тенью преследователя, снами, в которых я плыла по реке на каком-то ржавом корыте, и все дома на обоих берегах были обстреляны, словно после войны. Болезненные воспоминания о прошлом застряли прямо в ребрах. Мне казалось, что оно следует за мной по пятам, но попытка заглушить голос прошлого в алкоголе, влюбленностях или позитивном мышлении, терпела крах.

Мы с Ричардом из разного теста, и мне будет непросто объяснить ему, как я оказалась здесь. Девчонка, у которой даже технического образования нет, теперь на лету пересекает холл River Plaza на десятисантиметровых шпильках, и это на родине суфражисток, в городе, где женщины превыше всего ценят комфорт (вы не встретите ни одну нормальную женщину в Лондоне на шпильках).

Вообще-то нашему поколению отчасти повезло, мы прожили как бы несколько эпох, родившись в мире, где не у каждой семьи был миксер, компьютер и даже телевизор, к тридцатнику мы уже писали код, анализировали данные, создавали игры и искусственный интеллект, чтобы обеспечить потребителей новым цифровым продуктом, а глав корпораций – многомиллионным доходом.

Если уж мы и были рабами, то явно элитного подразделения.

И все же мы – поколение перестроечных детей – люди, которые будут искать вечно. Поиск ради поиска. Въевшийся паттерн беспокойства. Не верите? Просто спросите у человека возраста тридцати двух лет о его трудовом стаже и планах на будущее, и вы узнаете, что можно работать два года юристом, два года барменом, сделать карьеру в банке и улететь фрилансером на Бали.

Мы умеем накидываться на новое, как накинулись бы наши родители на пару фирменных levis в середине 80-х. Мы постоянно держим холодильник набитым из страха голода и тестируем реальность не на прочность, а на «настоящесть», а именно все время задаем вопрос: а что, так было можно? Особенно если речь касается чего-то хорошего: новой машины, классной работы, счастливых отношений или просто отдыха.

Мы открыли для себя мир ценных бумаг, фондовых рынков, дешевых китайских товаров, сексуальных игрушек, налогового возврата, виртуальной реальности, доказательной медицины, но так и не нашли свое место во всем этом, съезжая по скользкой ниточке от философии дзена, дауншифтинга и свободы от вещей до должностей топ-менеджеров госкорпораций и it-гигантов.

Возможно, так случилось, потому что нас воспитывали люди, которые не знали, как жить, на постулатах, предназначавшихся другому времени.

Мои ровесники в свою тридцатку не только делают компьютерные игры, но и с удовольствием в них играют, набивают татуировки с покемонами, покупают футболки с «Наруто» и красят волосы в синий. Но еще хуже то, что они предаются воспоминаниям о ментоловых сигаретах, рейв-пати, альтернативных тусовках и слипонах в шашечку с такой острой ностальгией, словно это было не в 2009-м, а шестьдесят лет назад. Даже моя бабушка вспоминала молодость не с таким упоением.

Мир изменился слишком стремительно. И убежденность в том, что мы успели прожить все моменты, слишком призрачна. Эти воспоминания – единственные заплатки памяти о прошлом – исчезали быстрее, чем успеваешь нажать enter.

Весной 2010 года команда гендиректоров одной известной социальной сети представила миру нововведение, подсадившее на иглу миллиарды пользователей интернета по всему миру.

«Лайк» стал самым успешным коммерческим решением цифрового времени.

Семь лет спустя сооснователь этой же соцсети на конференции в Филадельфии признался, что «лайк» не выдерживает никакой критики как инструмент психического воздействия на людей, и что его детям запрещено бывать в соцсетях.

Тремя годами позднее молодой аналитик, основатель небольшой компании ZerO, работающей с big data и успешно продающей аналитику по открытым данным, рассказал, что «лайки» как зайки на лужайке, пожалуй, единственный точный критерий, по которому можно проанализировать поведение пользователя в сети и его интересы.

Однажды так развалили целую политическую партию! Не составило труда найти внутри нее участников, которые за последние пару лет пролайкали треш-контент, детское порно и предложения проституток. Оппоненты партии получили большинство на выборах в Думу, сама партия уничтожила себя изнутри. Каждый пинал мяч друг другу, в конечном итоге официальная пресс-служба заявила, что их аккаунты похитили десять месяцев назад. Что, все сразу?

Корпорации уже давно проехались по нашему синдрому Бога – смеси эгоизма, тщеславия и панического страха одиночества. Богам нужен Олимп. Мы до одури жаждем чужого одобрения. Ведь для нас это показатель, что мы кому-то интересны.

На самом деле нам хочется, чтобы нас любили близкие. Все эти мамы-папы, бабушки-дедушки, братья и сестры, чтобы они принимали нас такими, какие мы есть: со скверным характером и высокомерной требовательностью. Но как в детстве, нам все так же проще получить похвалу от чужих дядей и теть, которые не знают нас до костяшек.

Нам нужна близость, а не ее суррогат.

И корпорации это знают. Их жизнь – глобальное соревнование, Олимпийские игры за внимание пользователя, должен быть раж: зрачки должны расширяться, а голова отваливаться. Должно быть что-то, что заставит нас есть эту вкусную пироженку каждый день.

На кону что угодно: чья-то роскошная жизнь, чей-то бизнес, чья-то индивидуальность, в конце концов (теперь это слово для поколения z значит слишком много), и даже больше: на кону сама идея, и за эту идею люди расплачиваются своим временем или психическим здоровьем.

К 2023 цифровая преступность достигла мирового пика. Госотделы кибербезопасности не справлялись, у них просто не было такого количества специалистов, способных вести расследования в сфере информационных преступлений. Кража денежных средств, взлом компьютеров и целых сетей, вымогательство, шантаж, мошенничество, цифровая педофилия, доведение до самоубийств. А еще горы бумаг, судебные разрешения и постановления. Это был провал.

Государства начали говорить о создании Единого генетического банка и введении перспективы общего генетического тестирования для всех родившихся младенцев. При рождении у ребенка собирают генетическую информацию и заносят в базу Банка.

Это бы решило проблему преступности, болезней и миграции. Это, возможно, стало бы чем-то вроде официального генетического паспорта гражданина мира.

Общественность пришла в раскол. Одни считали, что это навсегда решит проблему нераскрытых преступлений и незаконного перемещения, другие выращивали теории заговора и предрекали апокалипсис.

И где-то посередине всего этого хаоса в моей жизни появился Джамиль. Я хотела объяснить Ричарду, что так или иначе, Джамиль появился в ней не случайно, но мне это совсем не удавалось, и в тот день мой психотерапевт окончательно вышел из себя.

Это была наша десятая или одиннадцатая встреча. Раз в две недели я прихожу к нему в офис в обед или около семи часов вечера, в зависимости от дня недели, и мы ведем диалог о моих кошмарах, самочувствии или воспоминаниях. Но ни разу, ни разу я не осмелилась заговорить обо всем этом с самого начала.

– Вы когда-нибудь теряли с ним контроль?

– Что?

– Вы когда-нибудь теряли контроль с этим человеком? С Джамилем.

– Что вы имеете ввиду под «теряла контроль»?

– Все, что угодно. Алкоголь, наркотики, секс, что-то опасное, угрожающее жизни, ощущение эйфории, которое толкало вас на необдуманные поступки…

– Нет. Не было такого.

За кого он меня, блин, принимает?

– Лизабет, – он произносит мое имя на английский манер, и каждый раз, каждый раз я вздрагиваю от этого, – если вы не начнете говорить, то этот сеанс будет последним.

– Вы отказываетесь от меня?

– Я спасаю ваш банковский счет, – он поправил очки и посмотрел на меня снизу вверх, – Вы всегда можете обратиться, когда будете готовы. На крайний случай я могу посоветовать вам коллегу.

– Это неэтично.

– Обратитесь в комиссию по этике. Прошло семнадцать недель. Мы практически не сдвинулись с места.

– Дело не в том, что вы мужчина, если вы хотели это услышать. Терапия мне помогает.

– Думаете, в моей практике не было женщин, подвергшихся моральному или физическому насилию? Или я не отличаю сопротивление от недоверия? Вы хотите говорить, но не доверяете мне. Когда вы обратились, то сказали, что подверглись сильному психическому воздействию. Вы упоминали также, что, возможно, были жертвой вербовки. Поймите, терапия строится на большей или меньшей степени откровенности. И да, я думаю, дело может быть в том, что доверие с лицом женского пола вам будет установить проще.

– Что вы хотите услышать?

– Вашу историю. Ваши чувства. Иначе все это не имеет смысла. Я понимаю, что люди привыкли думать, что психотерапевт – это нечто вроде груши для битья вместо матери или бывшего мужа. Или губка для впитывания негативных эмоций. Но это не так.

Я встала с кресла и подошла к окну. Офис Ричарда был расположен в районе Ламбет, недалеко от моей работы и недалеко от Park Plaza London Riverbank. Из окна был виден Ламбетский мост, затягивающийся снизу сентябрьской дымкой тумана. Ветер швырял по мостовой желтоватые листья и мусор.

– Сны с преследователем прекратились?

– Да. Уже пару недель сплю без кошмаров. Говорю же, терапия помогает.

– Скорее снотворное, что я Вам выписал.

Я замолчала, а затем продолжила.

– У меня любовник.

Ричард оторвал тяжелый, глубокий взгляд от бумаг, и наши глаза соприкоснулись, как если бы он был разведчиком, перехватившим тайную информацию.

До сих пор я не поднимала с Ричардом этих тем.

– Он марокканец. Зовут Хамзат.

Ричард ничего не ответил на это, и я продолжила рассказ о новом любовнике.

– Мы познакомились на работе. Компания его отца наняла нас для исследования продукта. Он немного младше меня.

– Он похож на Джамиля?

О, нет! Он совсем не похож на Джамиля. Хамзат прост, как три копейки. Никакой загадки, никакого секрета. Я бы даже сказала, он типичен для мужской особи: любит красивых женщин, хороший секс, вкусную еду, дорогие тачки и путешествия. И совершенно не любит напрягаться и уж тем более погружаться в высокодуховные глубины.

Хамзат плавает на поверхности. Он – типичный представитель мужского пола. Махровый эгоист. Банальный любитель удовольствий.

Хамзат родился в Марокко, на стыке культур, но с явным уклоном в арабскую патриархальность, как если из нее исключили все, запрещающее пить вино и спать с женщинами, но оставили всякие-разные плюшки. Например, Хамзат хотел жениться на девственнице, когда нагуляется, а еще в их семье бизнес наследуют только сыновья. Отец делегировал часть полномочий компании на Хамзата и его старшего брата.

Хамзат не был красавцем. Он был вежлив, обладал отличными манерами, его даже можно было назвать симпатичным или красивым, но это была не природная красота, а выхолощенность манер и обаяние статуса. Я сомневалась, что в нем осталось бы что-то привлекательное без одежды от баленсиага и новой тачки.

– Нет. Они совершенно разные. И внутренне, и внешне.

– Араб… младше Вас. Закономерность все же есть. Что это? Попытка подпитать исчезающие воспоминания? Или замещение Джамиля?

В этот момент кожа на моем лице вспыхнула, а зубы заскрежетали друг о друга. Я машинально достала из сумочки электронную сигарету.

– Здесь нельзя курить, Лизабет.

Но голос Ричарда доносился, как из глухого подземного отсека.

– Почему нет? Это же электронная сигарета, Ричард.

Мне вдруг почудилось, что я говорю с ним на русском, и я повторила то же самое еще раз на английском. После чего вставила сигарету в нагреватель и втянула успокоительный никотин.

Ричард с раздражением выскочил из-за стола и в два шага уже стоял около меня, напротив окна, бесцеремонно вырывая из рук нагреватель с сигаретой.

– What are you doing, Elizabeth?

– I am a fu**ing mess, Richard, I am sorry, so sorry¹…

– У нас в контракте прописано: никаких сигарет. Даже электронных! У меня чертова аллергия на табак!

Надо было видеть его лицо: лоб и лысина покрылись испариной, прежде спокойный, сосредоточенный взгляд пылал чернотой, как раскаленная сковородка.

На днях Хамзат спросил меня:

– Элизабет, скажи честно, с кем ты трахаешься?

– Что?

Это было слишком откровенно для двух едва вступивших на зыбкое поле близости людей, да еще к тому же не остывших после хорошего секса.

– Ты ведь не со мной спишь. Ты хочешь кого-то забыть. Это не редкость для женщин. Он араб?

Так что, вполне вероятно, Ричард прав. И мое тупое раздражение всего лишь сопротивление собственным эмоциям.

– Some water?

– Bourbon?²

Несмотря на то, что я пошутила, Ричард достал из стеклянного шкафа графин с бурбоном (надо же, я угадала, хотя, признаюсь, бурбон обладает специфичным цветом, а коньяк в Англии вряд ли будут разливать в стеклянный графин) и два стакана и налил нам по пятьдесят.

– Как вы думаете, Ричард, что делает человека уязвимым?

– Многое. Чувство вины, страх, слепая ярость.

– А потребность в близости?

– Потребность в близости может сделать уязвимым, если ты очень молод или не до конца способен опереться на себя, получить поддержку от других людей, а не костыль.

Чтобы найти уязвимости в системе, нужно от двух часов до нескольких дней.

Уже через неделю можно достоверно определить, обладает ли компьютерная сеть уязвимостью.

Чтобы найти уязвимость в человеке, требуется только одно: вы должны ему понравиться.

Никто не пытает нас с таким ожесточенным удовольствием, кроме тех, кого мы любим.

– Джамиль появился в моей жизни в непростое время. Фактически мой брак трещал по швам, и разрыв казался меньшим из зол. К тому же у бывшего мужа были огромные проблемы по работе. В том числе судебные. Велось расследование. И появление Джамиля сразу же натолкнуло меня на мысль… – я сбилась, но Ричард ловко подхватил повествование.

– Что Джамиль связан с делами мужа?

– Да, – я кивнула.

– Вы познакомились в сети?

– Да.

По правде сказать, я даже не помню неделю или месяц, когда начала отвечать на его сообщения. На этот bombing love. Любовный терроризм в сети. Как если бы я была подопытным кроликом пикапера, только освоившего курс «как склеить девушку онлайн за десять дней».

Но в один из таких дней я зачем-то ответила ему. Из скуки или его настойчивости.

Закончив одну из лап сирруша, я вытерла кисть о кусок грубой ткани и открыла его профиль.

Джа Ра. Возраст не указан. Дата регистрации 13.11.2023, то есть странице нет полугода. Никаких личных фотографий. Многочисленные dark pop картинки. Ра определенно был поклонником Дилона Сэмюэлсона и Фила Хейла, и это был хороший выбор, на мой вкус.

Лист мессенджера был типичен для сетевого любовного терроризма. Обычно после ответа на такие сообщения тебе прилетают фото полового органа, непристойное предложение или поэма больной сексуальной фантазии. Реже – разговоры об искусстве или предложения выпить кофе.

«Привет, как дела?»

«Привет, как дела? Мне нравятся твои картины».

«Привет, как дела? Лиз, у тебя на картинах изображена Иштар. Что ты о ней знаешь?»

«Я хочу показать тебе кое-что. Хочешь взглянуть на мозаику?»

– Сколько можно? Ты не видишь, тебе не отвечают?

– Прости. Ты права. Мне нравятся твои картины. И ты тоже.

– Я замужем

– У тебя нигде это не указано.

– И тем не менее.

– Хорошо, я могу быть просто другом. Я не претендую на твое сердце. Мне нравятся твои картины, Лиз. Расскажешь о них?

– Ра? Что это значит – Ра? Это как Бог Солнца?

– Да, Лиз, как Бог Солнца.

– И ты не скажешь, как тебя зовут?

– Джамиль. Можно просто Джа. Ты знаешь, что Елизавета – Элишева – с еврейского переводится как «давшая клятву Богу»?

– А ты, стало быть, и есть тот самый бог?

– Ха-ха, возможно. Но есть версия о том, что так называли долгожданных дочерей, вымоленных у Бога.

– Ты скрываешь свое лицо?

– Нет. Тебе не нравится эта страница?

– Мне нравится видеть своих собеседников даже в сети.

– Лови фото.

Он открыл доступ и скинул мне ссылку на альбом. Я внимательно исследовала фотографии.

«Надо же, какой красавчик», – подумала я.

У Джамиля были высокие скулы, прекрасный овал лица, полные губы и копна черных кудрей.

– Откуда ты, Джамиль?

– Из Ливана.

Мой лучший друг любил повторять «Знаешь, кто действительно разбогатеет? Тот, кто сможет продавать чувства. Представь, если бы была технология, которая с точностью определяет, влюбится ли этот мужчина в ту женщину, возникнет ли у них химия? Такой человек мог бы управлять миром! Просто подумай, сколько империй полегло из-за неразделенной любви».

«Мне кажется, ты пересмотрел сериалы на Нетфликсе. Не преувеличивай про империи!». «Ладно, хорошо, но все-таки множество жизней пошло под откос из-за любовных ошибок». «Ты так говоришь, потому что тебе хочется отношений, глупыш».

На следующий день я прочитала статью в Forbes о будущем в технологии знакомств, где несколько экспертов в искусственном интеллекте грезили о чем-то подобном.

– То есть Вы предполагали, что он может быть опасен, но продолжили общение, зачем? – спросил Ричард.

Бурбон приятно провалился в горло.

– Мне нужно было знать, кто он. К тому же так было безопаснее. Держи врагов при себе.

– Это было так важно – знать, кто он? Или важнее было знать, как он к Вам относится?

Я посмотрела вниз на свои ноги в черных колготках.

– Он был единственным человеком, который смотрел на меня с интересом. С интересом, понимаете? Не с вожделением, не с обожанием, не с влюбленностью. Он просто спрашивал, что у меня внутри, что я думаю, что чувствую.

– Это вполне объяснимое поведение, если он использовал техники психического воздействия.

– Наверное, вы правы, – я пожала плечами.

– Вы чувствовали себя одиноко? В момент, когда он появился в Вашей жизни.

– О нет, вот не надо, – я осеклась и замолчала, не зная, что сказать.

Помните «Леди Шалотт» Уотерхауса? Мне удалось лицезреть ее воочию в Лондонском «Тейт», предварительно выкурив косячок в двух кварталах от музея. Так вот, нигде выворачивающее чувство одиночества не накрывало меня сильнее, чем там. Мне казалось, она олицетворяет всех одиноких женщин мира, обманутая самой жизнью, вынужденная ткать волшебное полотно.

Она всего лишь хотела выйти из замка и посмотреть не в зеркало, а на реальный мир. Стремящаяся к любви и погибающая от нее. Полуоткрытый рот, копна огненных волос и смазанный взгляд, полный отчаяния.

И мне казалось, что в этой погребальной лодке, в этой могиле одиночества плывут все отчаявшиеся женщины мира.

Все, проклинающие Ланселотов.

– Это ведь и так очевидно. Было одиноко.

– Я задам Вам один вопрос?

– Задавайте.

– Вы считаете, что чувства – это слабость? Точнее, потребность в любви и близости. Вы не хотите, чтобы кто-либо увидел в Вас эту потребность?

– Ричард… Наверное, не хочу, – мне пришлось согласиться.

– Расскажите, что было дальше, когда вы начали общаться.

Никто не хочет рисковать в мире, где в любой момент можно получить еду и секс с доставкой на дом, а «гарантии» и «безопасность» – нечто большее, чем признаки качества товара или пункты в договоре.

Отношения – слишком рискованная сделка. Куда проще ее суррогат, там мы хотя бы вдоволь можем накричаться о собственном величии.

Нам необходимо, чтобы нам говорили, как мы хороши, или мы начинаем вопить об этом сами. Если этого не происходит, мы проваливаемся в огромную черную дыру боли.

Мы – поколение людей, которые знают о сексе больше, чем о любви, и то только в теории. Мы – поколение, чьи зародышевые убеждения о семье и браке рухнули дважды. Первый раз – в мире нахлынувшего потребительства, второй – цифрового одиночества.

1. Я- чертов хаос, Ричард, прости меня.

2. Воды?, – Бурбон?

12 Next

Other books by this author

Text

Ксения Фрида

Девушка для водолея

Жёны Ра

Часть 1. Влечение

Глава 1

Великобритания, Лондон, 2028, наши дни

People who read this book also read

Other books by this author