Следующий апокалипсис. Искусство и наука выживания

Chris Begley

THE NEXT APOCALYPSE:

The Art and Science of Survival

© 2021 by Chris Begley

© Ю. Б. Капустюк, перевод, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Сорейде, Белле, Уильяму и Аарону

Пролог

Ничто не длится вечно. Законы физики требуют, чтобы мы стремились к хаосу, и мы им подчиняемся. Одно изменение тянет за собой другое, и трансформация пронизывает всю нашу жизнь. Перемены бывают глубокими, резкими и порой катастрофическими. Многие из нас часто думают о том, что принесет с собой следующий апокалипсис, и полагают, что он уже не за горами. На мой взгляд, каждое поколение предчувствует, что конец близок. Иногда люди оказываются правы.

Глубокие изменения не остаются без последствий, но мы продолжаем помнить мир таким, каким он был до катаклизма. Мы создаем овеянное мифами прошлое, романтизируем те времена, когда все было в порядке. Я археолог, изучаю, как формируются и меняются общества. В тропических лесах Гондураса я наблюдал, как глубоко эти изменения влияют на людей даже столетия спустя.

– Тебе известна история Затерянного города? – спросил меня Дон Чиприано и указал куда-то рукой. – Он вон там.

Мы с Чиприано сидели, смотрели на костер и ждали, когда закипит вода для кофе. Мы находились на Москитовом берегу Гондураса, в самых дебрях тропического леса, где на протяжении многих лет я проводил археологические исследования. Мы шли уже больше недели, составляя список археологических объектов, которые он мне показывал. Разумеется, я слышал истории о Затерянном городе. Их передавали из уст в уста, и многие утверждали, что нашли этот город.

– Может, нам стоит на него взглянуть? – предложил я.

Я был настроен скептически, но мною вдруг овладел интерес и страстное желание взглянуть на еще одно древнее место.

– Нет, – ответил Чиприано. – Нам туда нельзя. Это то самое место, куда сбежали все боги, когда пришли испанцы. Наши боги, боги всех коренных племен.

Чиприано – представитель племени печ (или пайя), коренной этнической группы, и потомок тех людей, что создали эти археологические памятники тысячу лет назад. Я работал с племенем пайя, потому что они знали тропический лес лучше, чем кто-либо другой. Я прожил в их деревне около года.

– Боги одиноки, если ты придешь в тот город, тебе придется поговорить с каждым из них, иначе они разгневаются и никогда тебя не отпустят. Для этого нужно знать семь языков. А мы ими не владеем. Никто не знал все семь индейских языков.

– Ты там бывал? – спросил я.

Чиприано посмотрел на меня, с трудом скрывая разочарование и нетерпение.

– Нет. Разве ты не понял, что я сказал про языки? Если бы я туда пошел, я бы находился там до сих пор. Но я знаю, где это, – он замолчал и опустил плечи, словно его одновременно покинули и энергия, и злость. – Может, когда-нибудь мы туда попадем, – едва слышно произнес он, – не знаю…

Его внезапное смирение меня поразило. Ему хотелось в тот город, это было очевидно, но он понимал, что нельзя. Отправиться туда – все равно что совершить путешествие в идеализированную эпоху. Он никогда не сможет вернуться.

Мы больше об этом не говорили, и я в том месте так и не побывал, но понимаю, почему оно было для него так важно. Легенда о Затерянном, о Белом городе родилась несколько столетий назад. Испанские версии перемешались со сказаниями племени пайя, и сегодня мы слышим рассказы о затерянном в джунглях огромном и некогда богатом городе. В первоначальных сказаниях пайя речь шла не о городе. Они использовали термин Kao Kamasa, то есть «белый дом», но люди, не знакомые с языком пайя, неверно истолковали этот термин. В первоначальной истории ничто не указывает на масштаб или богатство, потому что это было не важно. А важно то, что это место служит домом для богов и располагается на территории, традиционно считающейся родиной племени пайя.

В этом регионе множество уникальных археологических памятников, но именно «белый дом» считается колыбелью данного народа. Именно там они жили до того, как их привычный мир рухнул, и они оказались рассеяны вторгшимися европейцами. Это место символизирует общество до его распада. Чиприано боялся посещать город, но ему хотелось о нем говорить. Я понял, что важно не само место, а то, что утеряно: независимость и достоинство, которых в тропическом лесу было не найти. Дело не в самом месте, а в мифическом, наполовину забытом, наполовину сотканном воображением прошлом. Прошлом, которое предшествовало коллапсу.

Для Чиприано это далекое событие – не только прошлое. На основе этой картинки мифического прошлого он строит свое настоящее. Для него настоящее – это искаженная и гротескная версия того, что могло бы быть (и что было бы), если бы его мир не захватили незваные гости. Если образ столь далекого, существовавшего до упадка прошлого обладает подобной силой, то какой силой обладают наши представления о будущем, ожидающем нас после коллапса?

Мысли о будущем крайне важны, ведь именно они формируют грядущее. То, каким видит прошлое Чиприано, влияет на его взгляд на настоящее. Наши представления о будущем заставляют нас сейчас действовать определенным образом, а эти действия, в свою очередь, влияют на будущее. Оглядываясь вокруг, я вижу, каким мы представляем себе жизнь после апокалипсиса. Мы пишем о ней, снимаем фильмы и готовимся к ней. Мы представляем себе, как все разрушится. Мы рождаем сложные апокалиптические фантазии, одновременно болезненные и приятные. Эти фантазии помогают нам подготовиться к катастрофе и определяют параметры вероятных версий будущего.

Зачем мы это делаем? Будущее нас беспокоит, и это вполне понятно. Мы постоянно сталкиваемся с проблемами, и впереди их все больше. Но дело не только в этом. Мы словно упиваемся своими фантазиями. Они являются отражением нашей истории, наших желаний и страхов. Эти фантазии очерчивают контуры историй, которые мы создаем. А сами истории влияют на будущее.

Как и большинство археологов, я изучаю общества, находящиеся в состоянии непрерывной трансформации. Часто эти преобразования приводят к катастрофам, которые мы называем «коллапсами». Археологи изучают, как и почему происходят эти изменения и как люди реагируют на глубокие и резкие перемены. Эта тема знакома большинству археологов, а для некоторых является центральной темой исследования. Я изучаю то, что происходит на самом деле, когда случается крах, и вижу, где наше воображение ошибается и наши фантазии расходятся с реальностью. Апокалипсисы из фильмов и книг совсем не похожи на реальные катастрофы. Наше представление о том, как все это происходит, полностью нас удовлетворяет, является ярким и занимательным, но, к сожалению, неточным. Мы готовимся не к той катастрофе.

Введение

Я – археолог и инструктор по выживанию в дикой природе. Интерес к этой сфере родился во время моих археологических исследований в отдаленных районах Центральной Америки. За годы жизни и работы с представителями коренного народа пайя в Гондурасе я освоил множество навыков, которым и обучаю на своих курсах. В тропической деревне без этих навыков не обойтись, и многие из них (например, умение разводить костер) были самым рутинным и привычным делом, когда мы в очередной раз разбивали лагерь в тропическом лесу, чтобы задокументировать археологические памятники. На курсах выживания мы обсуждаем катастрофы, чрезвычайные ситуации и неожиданные происшествия. Люди хотят знать, как к ним подготовиться и как выжить. И хотя я существую в мире ученых, до мира «препперов»^[1] и «выживальщиков»^[2] мне рукой подать.

В последние несколько лет интерес к моим курсам выживания в дикой природе возрос. Изначально я представлял себе эти курсы как подготовку для тех, кто неожиданно окажется в дикой среде и задержится там на короткое время, например заблудившись во время похода. Но я вижу, что люди хотят освоить эти навыки, чтобы быть готовыми к крупномасштабной катастрофе. Они хотят подготовиться к пандемиям, экономическому коллапсу или росту авторитаризма. Бедствия, которые они себе представляют, отражают их растущий страх перед нестабильным миром. До недавнего времени подобные опасения вызывали изменения климата. Теперь к ним добавился страх пандемии или политических волнений. Ученики спрашивают, есть ли у меня свой план спасения. Что я буду делать? Как следует поступать им? Как нам пережить следующий апокалипсис?

В основе данной книги лежит опыт. Я исследую события прошлого, чтобы понять, как на самом деле выглядят радикальные перемены. Я изучаю наши фантазии об апокалипсисе, наши надежды и страхи, которые находят свое отражение в искусстве и в том, как мы готовимся к катастрофе. Я исследую, как мы формируем будущее, представляя себе вероятные сценарии развития событий. Заглядывая в будущее, я обсуждаю вероятные сценарии апокалипсиса, те действия и навыки, которые помогут нам пережить эти события. В точности представить себе будущее невозможно: оно часто оказывается неожиданным, странным, непредсказуемым. Тем не менее, представляя себе возможные варианты и осознавая, как мы формируем и ограничиваем наше видение будущего, мы сможем увидеть чуть дальше и тем самым выиграть немного времени.

Я писал эту книгу не в ответ на пандемию Covid-19, а во время пандемии, и это не могло не отразиться на её содержании. Я начал работу за пару месяцев до того, как в мире впервые услышали об этом вирусе. Тогда главной угрозой для мира, каким мы его знаем, считалось изменение климата. То и дело натыкаясь на мрачные фантазии о будущем в фильмах, книгах и видеоиграх и зная, как и почему общество подвергалось трансформации в прошлом, я заметил значительные различия между реальностью и нашими фантазиями. Мы создаем и потребляем апокалиптические и антиутопические истории. Каждый второй роман для подростков – фантазия на тему антиутопии. Зомби атакуют нас со всех сторон. Нам нравится думать о следующем апокалипсисе. Я задался вопросом, похожи ли наши воображаемые апокалипсисы на что-либо, что происходило на самом деле, и влияют ли наши фантазии на то, как мы думаем о будущем, как готовимся к катастрофам или даже как действуем в настоящем.

Я опубликовал в местной газете статью на эту тему, предположив, что наши фантазии отражают торжество индивидуализма и уверенности в себе^{1}. Они раскрывают наше желание вернуться к мифическому прошлому, которого никогда не существовало, но это воображаемое будущее не похоже ни на один реальный апокалиптический сценарий. Мое эссе нашло отклик у многих людей, и я развил эту тему в своей книге. А потом началась пандемия, и сюжет апокалиптических разговоров поменялся. Я хочу исследовать идеи в нашей голове, сравнить их с имеющимися у нас данными и двигаться дальше. Мы не хотим и дальше планировать воображаемую проблему, закрывая глаза на более очевидные модели предстоящих катаклизмов.

В части I я исследую правдоподобность наших представлений об апокалипсисе. Для этого загляну в прошлое. Будучи археологом, я имею дело с обществами, одни из которых исчезли, другие – радикально изменились, а третьи просуществовали в течение удивительно долгого времени. Видим ли мы в прошлом что-то похожее на наши апокалиптические фантазии? Действительно ли общества переживают распад, как нам нравится себе представлять? Если да, то почему? На что это похоже? Чему нас это может научить? Я рассмотрю археологические и исторические свидетельства нескольких катастрофических событий и сравню их с нашим видением апокалипсиса.

В части II я порассуждаю о современном фокусе на апокалипсисе. Откуда взялись сотни книг, фильмов и сайтов, посвященных апокалипсису и рассказывающих о том, как с ним справиться? Когда началась эта одержимость? Какие из наших представлений об апокалипсисе отражены в этих работах? Почему апокалипсис остается популярной темой и как тенденция меняется с течением времени? Что мы можем узнать о себе, глядя на это? Как люди готовятся к катастрофе и почему? Что, по их мнению, произойдет? Что они думают о будущем?

В части III я говорю о будущем. Может ли наше общество потерпеть крах? Если это произойдет, то что станет причиной? Как это будет выглядеть? Что мы можем предпринять, чтобы выжить? Я исследую наиболее вероятные сценарии, по которым может развиваться трагедия, а также рассмотрю несколько маловероятных тенденций. Наконец, я задамся вопросом, что нам сделать, чтобы пережить эти события.

Это не книга о конце света. Я не стремлюсь нагнать на читателей страх, не оплакиваю современную реальность, не погружаюсь в фантазии о каком-то мифическом прошлом и не пропагандирую важность первобытных навыков. Я хочу исследовать саму природу катастрофы, то, как мы ее переживаем и почему мы представляем себе апокалипсис так, а не иначе.

Часть I. Прошлое. Археология апокалипсиса

В 1994 году я договорился с Филдовским музеем естественной истории в Чикаго о том, чтобы предоставить им коллекцию современной керамики из индейской деревни пайя в восточном Гондурасе, в которой я жил во время проведения археологических полевых работ. Нуэво-Субирана – это раскиданная по дну долины деревня с населением около 500 человек, хотя она кажется намного меньше. Я выявлял и документировал археологические памятники в ряде речных долин. Во время работы над проектом я мог бы жить в любой деревне, но решил спросить у племени пайя, могу ли я арендовать место в Нуэво-Субиране и будет ли кому-то интересно работать со мной над этим проектом. Община дала разрешение, и полдюжины человек помогали мне в полевых работах. Многие в общине использовали керамические кастрюли для приготовления пищи, в основном определенной, например бобов (как некоторые жители Кентукки являются поклонниками старомодных чугунных сковородок).

Во время археологических раскопок керамику мы находим чаще, чем любой другой тип артефактов. Почти все такие находки – сломанные черепки, но по ним я могу определить размер и форму посуды, понять особенности формы и дизайна и увидеть, как со временем менялись или сохранялись рисунки на керамике. Археологов больше волнует информация, которую мы можем выудить из артефакта, а не состояние объекта, поэтому разбитые горшки для нас очень ценны. Я обнаружил набор элементов дизайна, повторяющихся на керамике в обширном регионе восточного Гондураса. Почти все они были вырезаны или вдавлены в поверхность и состояли из узнаваемых последовательностей линий и точек.

Осколки современных керамических горшков часто обнаруживались возле жилых домов. Некоторые горшки прослужили десятилетия, но большинство – гораздо меньше – люди случайно разбивали их и выбрасывали. Я спросил своих соседей об этой посуде. Что они в ней готовят? Подходят ли горшки для каких-то определенных блюд? Как долго они служат и из-за чего чаще всего ломаются? Как люди избавляются от разбитых горшков (странный вопрос для любого, кроме археолога)? Я узнал, что все керамические горшки в этой общине делала женщина по имени Глория. Она жила на другом конце деревни, примерно в километре от моего дома, изредка мы встречались. Я нанес ей визит, чтобы поговорить о керамике: спросил, могу ли я приобрести около пятидесяти горшков для Филдовского музея, и она согласилась изготовить их в течение следующего месяца. Мы договорились, что по возвращении она расскажет мне о процессе изготовления горшков. Этот отчет я собирался отправить в музей вместе с самой коллекцией.

Пару недель спустя я вновь пришел к ней домой, и она показала свои горшки. Я обратил внимание на рисунок по краю, которым она украсила несколько своих изделий. Изображения были почти идентичны рисункам на черепках тысячелетней давности, которые мы обнаружили в ходе полевых работ. Это было событие чрезвычайной важности. Знала ли она о тех рисунках? Знала ли, что они означают? Неужели это свидетельство преемственности поколений от далекого прошлого к современному племени пайя? Как было бы здорово провести прямую линию от гончарного дела ее предков до частного производства Глории! Это оказалось бы полезным и для нашего понимания прошлого. Иногда археолог в состоянии интерпретировать иконографию из прошлого, но в данном регионе я не знал, что означают те или иные символы, и решил спросить об этих узорах у Глории.

– Ты ведь видел обломки, которые находишь здесь повсюду? Думаю, их сделали наши предки, вот я и использовала эти мотивы для своих горшков, – ответила она.

На вопрос, знает ли она, что означают те или иные узоры, женщина засмеялась и покачала головой. Я был разочарован, хотя понял, что означают эти узоры для нее сейчас, а именно желание сохранить связь с далеким прошлым, грубо уничтоженным европейской колонизацией и последующими расизмом, нищетой и маргинализацией, превратившимися в неотъемлемую часть жизни коренного населения. Она открыла мое ограниченное видение «смысла» и показала, что иначе взаимодействует с прошлым, не так, как чаще всего видит это археолог. В целом, археология говорит об археологах так же много, как и о прошлом.

В этой части Гондураса между людьми, жившими тысячу лет назад, и племенем пайя существует связь. Хотя бы потому, что они занимают одно и то же географическое пространство, практикуют схожие методы ведения сельского хозяйства и говорят на собственном уникальном языке. В других сферах преемственность менее очевидна. Есть несколько преданий о том, что произошло в далеком прошлом, например история Чиприано о Белом городе, и никаких письменных свидетельств до XVI века. Порой археология – единственный способ получить доступ к прошлому.

Размышляя о следующем апокалипсисе, я сосредотачиваюсь на будущем. Взгляд в прошлое помогает увидеть грядущее. Оглядываясь назад, мы получаем гораздо более широкий взгляд и больший набор событий для наблюдения, чем те, что представлены в настоящем. Но прежде чем мы обратимся к прошлому в поисках подсказок на будущее, стоит сделать несколько оговорок. Конечно, с тех пор многие существенные факторы изменились. Население планеты выросло, как и его плотность на большей части территории. Наша повседневная деятельность радикально отличается от характера деятельности людей в доиндустриальную эпоху. Тем не менее сходство существует: мы живем в мире крайне сложных и взаимосвязанных систем, и, возможно, нам не удастся предвидеть волновой эффект изменений в какой-либо определенной сфере. Все существует в уникальном контексте, каждая история неповторима и никогда не воспроизводится. Взгляд в прошлое требует тщательного рассмотрения принципиальных отличий, а также сходства. С этой оговоркой взгляд в прошлое обостряет наше видение будущего.

Наше понимание предыдущих событий несовершенно. Археология, как и любая наука, – это процесс. Выводы могут меняться, натолкнувшись на новые данные. Каждое новое исследование дополняет предыдущее, а порой и предоставляет сведения, опровергающие прежние идеи. В следующих главах я упомяну несколько предложенных археологами выводов, которые мы более не считаем верными. Так уж устроена наука, и не надо думать, что с учеными или с процессом что-то не так. Мы строим гипотезы и приходим к выводам, основанным на имеющихся у нас данных, которых, на наш взгляд, достаточно для определенных утверждений. Мы собираем новые данные или смотрим на факты с новой точки зрения, меняем наши представления о том, какие гипотезы верны, а какие нет. Разумеется, единого мнения не существует. Ученые спорят постоянно и почти по всем вопросам, но это – двигатель процесса, а не признак дисфункции. И новые поколения археологов усовершенствуют результаты моей работы на Москитном берегу Гондураса. Опираясь на мои исследования, они будут использовать более качественные данные или больший их объем, у них будут более свежие интерпретации и перспективы, и они составят более полную картину событий прошлого. Мы всегда движемся к новому пониманию, и это не обвинительный акт в отношении исследователей-предшественников или самой дисциплины. Ученые строят лестницу: каждый добавляет по ступеньке, чтобы подняться выше и заглянуть дальше. Каждый новый шаг – это не завершенное произведение, а лишь очередная ступень в лестнице.

Доступ к прошлому и его интерпретацию затрудняют многие факторы. Иногда это полевые условия или разрозненные данные. Иногда проблема в археологе или в самой дисциплине. Наибольшую трудность для ученых представляет наше колониальное наследие. Археология, а также ее смежная область, антропология, развивалась одновременно с колонизацией мира европейскими державами. Существует множество скрытых путей, согласно которым эта ситуация влияет на наши действия и мысли о мире. Археология имеет долгую историю колонизаторов, изучающих прошлое колонизированных народов. Это продолжается и по сей день. Я родом из Соединенных Штатов, изучаю прошлое в бывших колониях. В этом нет ничего необычного. Однако гораздо реже археологи родом из бывшей колонии проводят исследования в метрополии, на родине колонизаторов. Такое случается, но редко. Эти узоры являются лишь одним из признаков колониального наследия в археологии.

Колониальное наследие влияет на способ проведения археологических исследований – на то, кто в них участвует, какие вопросы мы задаем, какие следы прошлого называем ценными и интерпретируем и что, по нашему мнению, можно считать данными или доказательствами. Это влияет на то, что мы создаем в качестве археологов, и на то, каким образом мы представляем свои находки. Возможно, первое, что необходимо изменить в этой системе – список участников археологических исследований, чтобы более широкая и разнообразная группа специалистов решала, как справиться с другими ограничивающими моментами этой колониальной истории.

Существование привилегированных групп приводит к тому, что ограниченная часть человечества пишет прошлое для всех остальных. Мое видение прошлого живет в настоящем и, следовательно, отражает мой жизненный опыт. Как и у всех археологов, современная расстановка сил и системы, в которых мы живем, формируют мое понимание прошлого, включая несправедливые и неизбежные фрагменты этой системы. Я должен подумать о том, как эти реалии влияли на интерпретации прошлого. Например, я родился в конце XX века в Соединенных Штатах Америки. Мой опыт – это опыт белого мужчины из патриархального общества, построенного на превосходстве белых и эксплуатации темнокожих. Как я ни ненавидел элементы истории своей группы, я не в силах их избежать, и мое понимание прошлого никогда не освободится от определенного угла зрения.

Я пытаюсь устранить предвзятость, свести к минимуму поправки на угол зрения, но как бы я ни старался, у меня ничего не выйдет. Я мог бы привести в пример сотни факторов, которые формируют мою точку зрения и обуславливают взгляд на мир. Так, я по умолчанию использую двоичную гендерную систему, хотя знаю, что у людей в разные эпохи и в разных частях света существовал гораздо более сложный подход к гендеру. Вот другой пример: я замечаю, что пытаюсь объяснить действия людей мотивами, которые отражают мое воспитание в капиталистической системе, прославляющей личные достижения. Я с детства усвоил идеи о том, как ведут себя люди и что движет их поведением, и мне с трудом удается представить себе общество, в котором личные достижения не считались бы подобным критерием успеха. Мне известно, что есть общества, где целеустремленность и сосредоточенность на личных достижениях считается позорной, эгоистичной или тщеславной. Прямо сейчас, в рамках ограниченных параметров современного мира, существует яркое разнообразие мировоззрений. Представьте, если мы перенесем это разнообразие на 300 000 лет назад, к истокам человечества. Чем больше перспектив, тем лучше удается нам интерпретация прошлого, тем эффективнее мы устраняем или сводим к минимуму предубеждения и слепые пятна. История археологии ограничила число точек зрения, участвующих в интерпретации прошлого. Но чем разнообразнее перспективы, тем проще нам понять прошлое, и чем больше разных голосов будет представлено в данной книге, тем лучше. Чем шире будет диапазон в будущем, тем выгоднее для археологии.