Тряпичник
TextВася сдержал слово. Выглядывая из-за угла, он увидел, как ушли хозяин и хозяйка, и шмыгнул навестить больного товарища. Он принес Феде булку, которую купил вместо костей, и под вечер, конечно, ожидал грозы от хозяина.
Федя одиноко лежал в углу без помощи. Он горел и метался. В подвале никого не было. Вася подбежал к нему и спросил:
– Что, Федя, попить хочешь?
– Бутылка без горлышка… Дно большое… Тряпкой заложи… – проговорил мальчик, глядя на товарища широко открытыми глазами.
Вася удивился и спросил:
– Где бутылка-то? Какая без горлышка? Попить хочешь? Я принесу, – он побежал за водой и принес в кружке больному.
Но тот оттолкнул руку товарища и расплескал воду по полу, по постели. Он привстал, еще шире раскрыл глаза и заговорил скоро и громко:
– Купил костей корзину… Мыши съели… Повернулся… Ой, ой, не буду… Не брал я, не брал! – и он громко заплакал, закрыв голову руками точно от чьих-то побоев.
Вася испугался. «Никак Федюха с ума сошел», – подумал он и жалостливо, тревожно смотрел на мальчика. Тот долго вздрагивал, плакал, кашлял и наконец затих. Некоторое время он лежал молча, Вася хотел уже уйти, как вдруг Федя повернулся, огляделся кругом и узнал друга.
– Вася, ты? – слабым голосом сказал он. – Не видели тебя? Как мне больно-то, дышать не могу!
Глаза у Феди совсем провалились, губы были сухие и запеклись; он еле произносил слова.
– Попей воды, – жалостливо сказал Вася. – Ты все такую чепуху нес, я испугался…
Он приподнял товарища и попоил его. Тот с жадностью прильнул к воде.
– Хочешь поесть? Я тебе булку принес.
– Нет… Есть не хочу… Так сухо во рту… Не могу… А ты иди, тебе достанется. Теперь полегче… Уж я один тут… Ничего, иди…
В это время за окнами раздались громкие голоса.
– Ой, ой, кажется, хозяева! – воскликнули оба мальчика.
– Ничего, я спрячусь в сарае… Они пройдут и я убегу… Вася шмыгнул в дверь и скрылся. А Федя заметался, закашлялся и стал бредить.
Хозяева вернулись и даже не подошли к нему, не взглянули на больного мальчика.
V
Был сильный, трескучий мороз. На улицах у людей дух захватывало, ресницы слипались, того и гляди, что ноги, руки и нос отморозишь, а птицы замерзали на лету и падали мертвыми.
Плохо в такое время тем, у кого нет теплого пальто, сапог, одежды… Особенно было плохо маленьким тряпичникам в их рваных кафтанах и в дырявых сапогах.
Вася продрог так, что, как говорится, у него зуб на зуб не попадал. Он шел домой и плакал: ноги и руки его застыли, нос и щеки щипало ужасно. Он то подпрыгивал, то приседал, то хлопал рука об руку, но толку было мало и согреться было нельзя.
«Что-то Федя? Поди, совсем закоченел на полу… Из двери дует… Эх, бедняга».
Вася решил обогреться дома и товарища навестить. Пусть ругается хозяин: все равно добычи никакой не было. Не умирать же на морозе.
– Ну, будь, что будет, – решил мальчик и быстро шагал к дому. Около ворот он услышал громкие голоса. Кто-то кричал, спорил, бранился.
– Верно, ребята тоже пришли… зазябли… Хозяин и хозяйка ругаются… – подумал Вася.
Вдруг он остановился у дверей и стал прислушиваться. Сердце его билось шибко и болезненно: то замирало, то, казалось, переставало биться. Что-то странное показалось ему. Нет, этого быть не может! Ему почудилось… И с чего он вообразил?!
– И на тебя управу найду… Так не оставлю… Жаловаться буду… Мы ведь не крепостные… Я к самому главному начальнику пойду… Так ты не посмеешь… Права твоего нет… – кричал громкий сердитый голос.
Васе показался этот голос знакомым, близким, родным…
– Убирайся вон! Ты глупая деревенская баба… Ты ничего не понимаешь! Я за него заплатил… И паспорт его у меня… Он накормлен, в тепле и при деле…
– Отдай моего сына. Я тебе его не представляла… Мужик злодей обманул меня, наобещал, наплел… И мальчишку сгубил. Где мой сын? Отдавай моего сына!..
– Мамка, мамка! – закричал вдруг Вася, бросаясь не помня себя в подвал. Теперь он ничего не боялся; он задыхался от радости, от счастья. Все кружилось в его глазах.
– Мамка, мамка! – повторял он рыдая, бросившись и охватив деревенскую женщину, так горячо спорившую с хозяином.
– Васенька, сынок, болезный!.. Ой, да ты ли это? Матушка Божья! Как извелся ты?! Да на кого ты похож кости да кожа!.. – уж не говорила, а причитала и выговаривала в подвале Агрефена, мать Васи, охватив его шею. Хозяин и хозяйка смутились и замолчали.
– Ну и забери своего мальчишку… И убирайтесь вон! Прежде заплати за его харчи да одежду отдайте, тогда и пачпорт его получишь… Убирайтесь сейчас вон!
– За харчи платить не буду… Ты его работать заставлял… И не голый он к тебе пришел. Найду на тебя управу… – горячилась женщина.
– Отдавай одежду! Иначе не пущу!
Вася испуганно стал снимать свое тряпье. Мать плакала над ним и причитала, надела ему свою кофту и повязала платок. Вася был обрадован, испуган, голова его была точно в тумане. Он ничего не понимал, не соображал и, казалось, забыл обо всем на свете: о товарищах, о хозяине, о том, что он озяб… Они вышли торопливо с матерью из подвала и пошли быстрым шагом, не раздумывая, не оборачиваясь, точно их гнали, преследовали. А вслед им неслись грозные окрики хозяев. Хозяйка хлопнула за ними дверью и разразилась бранью.
Только уже пройдя несколько улиц, Вася вдруг вспомнил и даже остановился, точно его рванули по сердцу ножом.
– Ой, мамынька, Федюшка-то там! – проговорил он.
– Какой-такой Федюшка?
– Товарищ… тоже тряпичник. Больной лежит… Я и не посмотрел на него. Вот-то забыл! Эх, горе какое! Мамынька, вернуться бы?
– Да ты в уме ли, сынок? Я сама едва ноги волочу… Ты думаешь, легко мне!.. Натерпелась я горя-то… Пойдем уж скорее!.. Чтобы этот мужик нас еще поколотил?!
Вася не смел возражать; он зашагал около матери, а сердце его болезненно щемило, ему виделся Федя, один на полу, в жару… И тяжело ему было и совестно, что он в страхе, радости и суматохе забыл про больного товарища.
Долго они шли и совсем закоченели. Аграфена всю дорогу оттирала и отогревал сына. Наконец, с трудом добрели до вокзала.
Огромный вокзал был освещен, около него стояла масса экипажей, шло много народу. Аграфена и Вася боязливо вошли в зал; мать даже ахнула от ужаса: у Васи были совершенно побелевшие щеки и нос – он их отморозил. Увидели тут некоторые из публики, и все стали советовать одно, другое, давать лекарства, велели растирать. Вася молчал и даже не пикнул от боли: впереди ему радостно светилась деревня. Параня, бабушка, ребята и сломанное дерево у мельницы, где росли незабудки. И в горести всегда находятся добрые люди. Какая-то старушка дала Васе булку и 50 копеек денег.
Мать и сын сидели в уголке пассажирского зала III класса. Народу тут было тьма: мужики с огромными мешками за плечами, бабы с узлами, корзинами, с детьми; бегали носильщики, сдавали и везли багаж. Все суетились, кричали, куда-то спешили, толкались.
Аграфена и Вася только теперь пришли в себя от пережитого и сидели в углу, прижавшись друг к другу. Васе все казалось, что с ним случился какой-то необыкновенно хороший сон, что он скоро пройдет и опять наступит мрак, опять проснется он тряпичником в подвале, в грязи и смраде. Хотя у него распухли и болели отмороженные нос и щеки, но он молчал и на душе у него было весело.
– Ох, сынок, намаялась я… Вся душа выболела… Не думала, не гадала тебя найти… Думала, и не жив ты, болезный! – сказала, наконец, Аграфена и заплакала.
– Как же ты нашла, мама? – спросил Вася, тоже только теперь пришедший в себя.
– Земляк один помог… Видел тебя… Ну, я к дяде Егору пристала… Говорю: «Отдавай мне сына, не то худо тебе будет… Начальнику пожалуюсь». Веришь ли, я сна лишилась, жизнь мне не мила стала… Тосковала шибко… Я писал, мама, тебе…
– Ох, не получала я, сынок. Ничего не получала… Мужик-то тот вредный… Обманул он нас… Злодей он. Бабка все глаза выплакала.
– А что Паранька? – вдруг спросил Вася и улыбнулся.
– Паранька такая вольница… Не удержишь в избе… Шустрая…
– А Маша, Катюша, Феня?
– Маша и Катюшка в няньках, а Феня дома помогает. Бедность нас одолела, сынок.
– Как же ты, мама, собралась?
– Ох, уж собралась как… Просто ума лишилась. Лавочник наш помог… Ужо отработаю ему в поле. Еле добралась до Питера-то… Где пешком, где ехала… И про еду забыла… Богу молилась, чтобы тебя найти… Один земляк свел… Вишь, знал он тряпичников-то.