Read the book: «Богиня и поэт»
Богиня и поэт.
Как же смог бы удивить? До невозможности уняться! Каковой сердечной пылкостью любить, чтоб в изгнании скитаться?
Мне не видно, приоткройте занавес сценический, где актёры ещё в роли не вникли, словно полусогнутый зародыш в утробе, ему слышны лишь отголоски зрителей, их сплетни и россказни резонируя пронизывают стены, застывшие в них росписи.
Раз! И зрелище возникло, наливая жаром паническим кровь, ваши чувства, ваши вольности, и всё мигом сникло, больше нет ничего, лишь аккомпанементы вспыхнули сопровождая вопли новоявленной стихии.
Из-за тьмы мерцает блеск пары глаз и хриплый возглас содрогает кроны: "Я ненасытная хищная морда, хочу изречь не малость толка".
Что же высловить в ответ, каковую ересь, чем сущность сию встрепенуть, чем задеть её произвольность?:
"И как ты здесь в миг грядущий устремившись, очутилось, скользя сквозь кулуары небытия, и не сочти за милость, но диалог возник не зря в просторах рассечённых, ведь кто, откуда и куда, каковы предлоги, неизвестно, эта уместная молва в тот же миг проникла в безызвестность".
Глаза ярчайшие прикрылись, но обнажился образ тот, что некогда явившись облаком проникся светом предо мной и вымолвил: "Здесь только ты и я, но не быть предрешённости, всё возникает воссиявши, ровно во все стороны от центра отдаляясь, лишь потому, что утопая в нём, всё меняется и всё по новому, жесты творчества пылают".
Ух уж дерзкая молва, должно быть её истоки из предтечей бытия, у самих порогов его логова. Но кто подскажет, коль не этот край, ударяясь о который, уцелеть дано чему-то одному, а может ни тому и ни другому?: "Что есть самая безумная мечта?"
Изверглась в новь молва с буйствующей поточностью перебивая мыслей лад: "Безконечность до сих пор не преодолена! Всё есть вследствие того! Проблема лишь в том, что не по нашей воле.
Мы производная констатация вероятная в эквиваленте с безконечность, но я бы поменял местами роли,
Сия динамика предстаёт нашим и вселенским произволом, изобилующим соучастием осознанным и непредрешённым, вероятность осмысленности осмысленна самой вероятностью, она воплощена текущим воплощением, инертным потоком, но собою в себе же распознанным, как некоей плетущейся сложностью".
– Явиться? – вопрошает незримое.
– Я не понимаю Вас, сей голос мне неведом. – Возник ответ смыслом зыблемым из неоткуда.
– Может ли родиться то, что знает своё рождение? Можно ли понять то, что не предстало пониманием? Лишь закономерность последовательная даёт простор для осознания, но само становление никогда не предрешено. И этого то стоит, сплетений и терний преграждающих полнолунный лик тенями ветвей пред взором.
Как вас похитить, божественность, если порывы жаркого пыла бюрократической лихвой и цепями абстракций оскоплены на уровне звероподобной неврологии?
Не кража, не убийство, тюремная скука за пределами тюрьмы.
– Лучше любоваться издали. Я плохо выношу людей когда они находятся в непосредственной близости, но не всех, лишь тех, что путают заборы с ментальными границами. – Неведомое сущностью существо произрекло.
– Царство лишается восхитительности, это его гибель, это его гной,
Да и я вовсе не людской, и мы не увидимся должно быть.
Загадки моих пьес пускай в глуши веков поникнут,
И этот миг пускай утонет в вас, и каждый тот, кто возомнил хоть нечто более постигнутого, распознает тоже тот же час.
– Судя по культивируемым вами образам, вероятно я похожу на нечто, к чему вы внутренне интуитивно стремитесь. Не исключено, что соответствую тому в действительности.
Но образам лучше оставаться виртуализированными, а бытийность и так нами пронизана, что стоит гораздо большего.
– И этот миг пускай в глуши веков возникнет со звоном колокольни резонирующих ласк,
Нет образов, которые я предпочёл бы культивировать,
Картины и рифмы говорят со мной сквозь века, и я проникшись диалогом побеспокоил вас.
– Понимаю, прежде чем смогу сказать, это препятствие между словами и ментальностью.
– Вы любите море? И любите ли вы? Почему всякое болестное страстями пены морской не обвито?
– Невиданно, немыслимо, непоколебима жизнью стать.
– Даже звезды друг друга разрушают, даже свет во тьме изогнут,
Он золотом плесканий разорванных себе жизнь у небытия вымаливает,
Его поспель вспять повёрнута, она разгоняется, но затухая,
Состраданию нет места в любви, оно иссякает когда океаны берегов лишаются,
Так звёзды сияя безмерности отдаются,
Я всё мечтаю стать художником, да времени не нахожу, эту жизнь рисовать люблю,
Думаю, стоит это делать с натуры,
Явись, богиня, явись!
Вдохновлять мазки живой плотью, пахучей, сочной,
Дабы взыскать в тонах красок соответствие ей.
– Что делать с любовью? – вопрошает летящая мимо души наивность.
Доносится такой ответ: "Всё само проходит, проходит с жизнью вместе."
– Я не коснулась вас, и вы меня не коснитесь, это не порука, а фарс, и он для меня восхитителен. Скрашивание вечерка витиеватыми разговорами, что тоже случается в нашем мире.
– Не те гарцевые площади ныне! Ну что за извилистость линий, нарушение законов ровных помыслов? Плотские эстетизмы, как припадки, вспотели ладони кривые.
– Ужасно!
– Ужас имеет более внушительные признаки.
Думаю, это из той же жестокости сюжетной, любвеобильной и изувечивающей.
Так и воспоминания порой дороже плоти,
Я чаю в дамах много разочарованности, гораздо больше, чем их приверженность любви, они недостаточно любвеобильны были и все покинули меня, как покидает пыль пиджак встряхнувшийся безжалостным хлопком кисти,
И теперь отныне, мой удел Богиня, и вся моя жизнь для неё, вся моя суть её поиск.
Ваши прелести, да ваши только, им сверкать и пениться, как пенятся волны о береговую линию истираясь,
Но в чём выражена та пощада моей природы, коя вам так нестерпимо зрится?
Только губы алые, за них уже убиться.
– Не люблю смерть. Таково безсмертие.
– Смерть абстрактна в восприятии рецепторики благодаря боли,
Наполнение её образа исчисляется потерями и душевными воплями,
Обманчивая форма поведения, но позволяет некоторым выжить.
Что за провинция источается под вами?
– Ад.
– Всё никак туда не доберусь,
Вероятно это не свершится.
– Почему?
– Мне кажется там нечего ловить,
Я не выживу без южной жары.
– А я его люблю так обильно, мой холодный и любимый,
– Не люблю когда в беседах участвуют отсутствующие лица,
Пусть струнами тянутся ваши капризы и пускай сгинет ваш сатана.
– Капризы – это подайте мне эклеров в час ночи, не то шкуру с вас спущу и отдам моим завитым пуделькам.
– Вы настояли, подобно ром пресыщается древесиной в бочке.
– Скорее просто чуть более осветила свою точку зрения.
– Люблю эклеры,
Ваша точка уперлась мне в душу,
Сердце цвести принялось, аж выскакивает пульсом из штанов.
– Много чего люблю, вселенная не знает ни пощады, ни скупости.
– Все мы любим, пока однажды не перестаём.
– Что еще меня ждет?
– Редкостное сочетание,
Ювенильные радости,
Красота и эстетизм чередующейся новью ироний,
Щедроты роскошной жизни, должно быть вознесение и гам.
– Подобно Фрида Кало, она была впрочем не так испорчена культурой.
– Должно быть и я не тот, что портится о буквы или традиции,
Я мало увлечён дисциплинарной этикой, мне предостаточно мысли.
– Мне всего мало, постоянное постижение большего, рост жизни в необъятное.
– Полностью,
Неутомимая жажда вкусить безконечность.
– Так и запишем в анамнез. Или оставим для некролога.
– Для биографа, био графа.
– Когда я грущу, я всё равно рада, что живая.
– Сожаление об упущенном недостающем, но настигаемом, амбивалентность, шизоидная симптоматика.
– Агорафобия и дереализация, дереализация и агорафобия, метаболизм недотягивается.
– Откуда, поясните. Наркотики? Эндогенные?
– Переживания, сезонный реформатор жизненного цикла.
– Вы украсили мой вечер, я вам благодарен, хочется быть вашим должником, но по-моему это рабство в беспечности.
– Я за свободу роста к далям вышины.
– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.
И мигом незримо потехи слоняются пусть, небыль преодолевая и тьму пресыщая узорами страсти, прикрасой оков.
У меня бомба в груди, я взрывотехник,
Пламя несётся по катакомбам артерий,
Корневища нисходят ко мне, расцветают ветви,
Мой сок их питает, выходя к кронам наверх,
Выхожу погуляю, растворюсь в безконечности мыслью.
Свет!
"каково бы я смел,
да не смог,
но выткал,
испещрял,
ещё одна капля эссенции эндокринной"
– Ах да, теперь понятно. – Говорит прохожий голос по местным берегам. Он томный и тяжёлый, молвит обвисшая сединой скала.
– Непонято, да внятно. – Говорю я во власти разряда.
Самобыт небытия, прости меня! Ведь, как можно разделять отношения с особью противоположной половины рода, словно дружественные или недружественные? Это парадоксальный абсурд. По моему – либо чувства, либо их не существует.
Психологи любят дробить суть вещей до атомов, но не затрагивая внятных основ, и получается, что там уже ничего и не разглядишь толком, сливается мимо по жилам кровь. Дружба с мужскими особями, а женщина, либо моя, либо не моя. Вот и всё!
– Женщина будет с тобой, если ты будешь для неё другом. – Склоняется подальше от сути незримый валун.
– В итоге оказывается, что дружба это нечто неопределённое, аморфное и постоянно капризное, безысходное и лицемерием протискивающееся сквозь боязливость. У меня не было ни разу дружбы с женщиной, только любовь. Дело в том, что пылкое чувство не может следовать в одном векторе, так и звёзды, но бывает, что вследствие слияния двух светил рождается одно и неповторимое, более веское и со вспышками, и таковое полыхает едино не представляя раздвоения никогда более, это вселенская физика, так однажды слилось в яму море, а вселенная когда-то преисполнится тусклыми плотными глыбами, что сбиваясь в массивы начнут излучать гораздо более тяжёлый свет, будет больше напряжения, тогда и проснутся гиганты новых мер. А бывает, что нет, бедлам, остывающая апатоабулическая заморозь, нехватка центробежности в кинетическом стазисе, динамики завихрения мало.
– Хочу увидеть деревья полыхающие осенним пожаром, чтобы волнами их листвы шуршащей мою непоколебимость сглаживало. Не до любви мне нерушимому.
– Это моя смерть, но не полностью, каждая формация в динамике мер растворяется, мысль за мыслью исчерпывается, действие к действию меняет содержащую его плоть и сущее предстающее для плоти рамкой картины.
– Звучит будто это твоя жизнь, но не полностью, рамки картины гораздо обширней текущей восприимчивости глазного или ментального фокуса, а стало быть стоит расширить таковой. – Резонирует сей тон сквозь каменный скрежет и стон.
– Я умираю опутанный отсутствием встречных чувств, мёртв, но кто б оживил. Я бы чаял да таял в сим, но не встретил самоотверженого жара любви на пути.
– А ты представь, что она рядом. – Каменный треск скрипит.
– Так и не родившись? Кто ты? Тебя нет! Я пьянь и авантюрная гибельность спрыгнувшая с морского курса, а ты голос галюцинирующий невзначай.
– Пьянь и я, моё ментальное зеркало пластично порождает резонанс с твоим гласом и мыслью в такт.
– Не обманывай себя, не обманывай меня, и будет всё, как было, так не будет впредь никогда и поныне. Состояние предсмертное протяжённостью в жизнь.
Спокойной ночи, спи, иначе я тебя пробужу окаменелость позабытая, выпавшая за края восприимчивости биослоёв.
– Мне и так хорошо.
– Рад не видеть. Испорченность умолкшая твоя, ищи бытия или сникни в безмерности заблудших берегов когнитивного края у пропасти.
– Не хочу, и думаю, что мне это не сильно то и надобно в незыблемом покое, мне нравится валяться из воды выглядывая.
– Ты путаешь приоритеты не по своей причине, ведь оперируешь лишь со случившимся в безучастности.
– Кто-то ублажает влагой себя веками с места не сдвигаясь, размокает на берегу вечности. Это долгая судьба и в ней всякое довелось видывать.
– Таково святое видится вам?
– Святейшее, меня нет, но ничего и не требуется.
– И здесь ли? И была ли перфорированная рефлённость залежей песка, словно туман пулями просеянный подвывал над золотым блеском смертельных искр с терзаемым их жалами ветром.
– Ну не совсем, святое не позволяет осилить убиение, так что прости, я полежу ещё немного, пущусь в забвение.
– И не новость, и умер бы в твоих осколках, как напоследок робость идущая стремглав с обрыва соскальзывая неловко, наполняется мятежами в предвкушении убийственной боли, последней всевышней кары не одолённой собственной данностью.
