Read the book: «Оборотная сторона», page 2

Глава четвертая

Так уж устроена жизнь, мы не знаем, что ждет нас через год, через час или даже через одну минуту. Можно переходить дорогу по пешеходному переходу на зеленый свет светофора в тот момент, когда купившая водительские права барышня путает педаль газа с тормозом. Или возвращаться вечером домой и столкнуться в темном переулке с агрессивным, ищущим на дозу деньги наркоманом. Обе эти встречи ничего хорошего путнику не сулят. В лучшем случае прохожий попадет в больницу с травмами легкой степени тяжести. А ведь никто не думал о несчастье, ни пешеход, которого сбила машина, ни прохожий, на которого напал отморозок. Как говорила мама: «Знала бы, где упаду, подстелила бы соломку».

А вот мне выпала возможность пусть не подстелить соломку, то хотя бы подуть на будущее больное место. А болеть у меня будет душа… Болеть, тосковать, переживать…

Открывая дверь своей квартиры, я ощущала тревогу. Что если квартира вся заросла слизью и грязью, а на кухне поселился мусорщик? Вдруг родители не будут меня замечать, как прохожие на улице, что я тогда буду делать?

Но дома все показалось мне обычным, никакой слизи, никаких жутких существ. Я быстро прошла по квартире, проверяя, все ли дома. Брат, как всегда, у себя в комнате за компьютером. Отец в зале что-то увлеченно паял. Мама на кухне чистила картошку. Это на краткий миг создало впечатление, что кошмар закончился и в квартиру проникнуть не смог, а остался за входной дверью.

Я попросила маму сделать сладкий чай, а сама прошла в комнату брата. По-моему, я никогда еще не была так рада его видеть. Даже в тот день, когда братика привезли из роддома, такого крошечного и милого, сладко спящего на руках отца. Как говорила мама: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Я еще не потеряла своих родных, но была уверена, что это скоро произойдет. Сколько, сказали Толстый и Высокий, уйдет на переход? Сутки?

Брат, как я и думала, смотрел очередного обзорщика какой-то стрелялки и укатывался так, словно это была лучшая комедия года.

– Егор, как дела, уроки на завтра сделал? – начала я разговор.

Нужно было ему все объяснить, ведь родители мне не поверят. А Егор всегда мне полностью доверял, даже если я что-то выдумывала – верил.

– Ага, там мало было, – продолжая смотреть, ответил брат.

– Егор, останови эту… – я хотела сказать «фигню», братика это всегда задевало, и я сдержалась. – Останови, потом досмотришь.

Он удивленно нажал на паузу и посмотрел на меня:

– Ты что, плакала?

– Немножко.

– А почему?

Братик подошел ко мне и обнял. Все же он меня любил.

– Наверное, Егор, – я старательно подбирала слова, боясь его напугать, – скоро что-то изменится. Я могу уйти из дома.

– Почему? – Егор заплакал.

– Не плачь, это, может, и не произойдет, но если я пропаду, ты не бойся. Я буду в безопасности. Понял? Там, где я буду, мне будет хорошо. Понял?

Егор заплакал еще сильнее. Да уж, здорово подобрала слова.

– Ну, это совсем не страшно. Это даже хорошо, – стала я утешать брата, поглаживая рукой по его белобрысой голове. Волосы у него были намного светлее моих, но с каждым годом делались темнее.

– Почему? Куда ты уйдешь? – Егорка немного успокоился, но смотрел на меня с опаской.

– В хорошее место, но это еще не сто процентов.

«А двести», – подумала я про себя.

– Ты вернешься, если уйдешь?

– Обязательно. Ты не переживай и не плачь. Хорошо?

– Хорошо, только ты обещай, что вернешься! – Егор прижался ко мне, и я крепко обняла его. Какой же он еще маленький и доверчивый.

– Обещаю!

Я вышла из комнаты брата и закрыла за собой дверь. Началось! Я готовилась к переменам, но не ожидала, что это будет именно так. Коридор между комнатами удлинился и слегка потускнел, словно вкрутили тусклую лампочку.

Я зашла в зал. Отец отложил паяльник и теперь орудовал отверткой. Оказывается, он разобрал старый тостер, что в нем вообще можно паять?

– Пап, ну что, починил?

Отец посмотрел на меня из-под полукружий очков:

– Наверное, да. Сейчас соберу и проверю.

Я подошла к нему и обняла за шею.

– Ты меня задушишь, – улыбнувшись, сказал отец.

– Ничего, – хихикнула я. – Я соскучилась.

Повисев на шее отца еще немного, я чмокнула его в щеку и вышла из комнаты. Заметив, как отец улыбается, мне стало немного легче.

Изменения продолжались, коридор увеличился еще вдвое. Он стал шире, а на обоях появились жирные пятна. Значит, стоит мне откуда-нибудь уйти, как там, где меня нет, происходят изменения. Я тут же развернулась, чтобы еще раз взглянуть на отца, к моему ужасу, ни отца, ни комнаты, в которой он сидел, не было. Осталась только дверь на стене. Если так будет продолжаться, я не успею попрощаться с самым главным человеком в моей жизни – мамой, моей мамочкой, моей…

– Мама! – закричала я и побежала по ставшему еще длиннее и более грязному коридору. Даже бегом это заняло у меня десять секунд.

Я вбежала в кухню, мама удивленно посмотрела на меня. И мое сердце заныло. Как я буду без нее? Как я буду без ее нравоучений? Иногда она так могла ими достать, что хотелось сбежать из дома. Но вот сейчас, когда я вынуждена расстаться с ней, я этого не хочу. Я не хочу! Не хо-чу!

– Я сделала тебе чай, он на столе. Ты что куртку не сняла? – мама не любила, когда по квартире ходили в верхней одежде, тем более заходили в ней на кухню.

– Сейчас, – я повесила куртку на спинку стула. За что получила неодобрительный взгляд мамы.

Мама казалась спокойной, ее материнское сердце не подсказало ей, что дочь вот-вот пропадет и она не сможет ее нигде найти, потому что ее не будет в этом доме, в этом городе, в этом мире…

Я жадно выпила чай, даже не почувствовав его вкуса.

– Спасибо! – сказала я слегка запыхавшимся голосом. – А можно еще?

Мама обычным движением налила мне чаю, добавила, как я люблю, три ложечки сахара и, помешивая, протянула мне стакан.

Я смотрела на маму, стараясь запомнить каждую морщинку на ее лице. В свои сорок три года она выглядела хорошо. Стройная, ей не приходилось сидеть на диетах, она никогда не набирала лишнего веса. Невысокая, я давно уже ее обогнала и была выше на полголовы. Красивая…

Наверное, каждый ребенок считает свою маму красивой, но такой ее считали многие, не только я. Черные брови, она их никогда не красила, достались и мне, а вот серый цвет глаз и светло-каштановые волосы я унаследовала от отца. У мамы же были карие глаза и темные, почти черные волосы. Сейчас их слегка тронула седина, и мама все чаще задумывалась, не стоит ли их покрасить. Хотя мне серебреные паутинки в ее волосах очень нравились, и маму они ничуть не старили, а только придавали ей строгий вид.

– Я люблю тебя, мама! – шепотом сказала я и прижалась к ней, словно мне было пять лет.

– Я тоже тебя люблю, моя хорошая. У тебя все в порядке?

Мама внимательно на меня посмотрела, и в ее глазах читалось беспокойство, понимание, доброта и решительность. Все сразу могут испытывать только мамы. Они любят, заботятся и защищают своего ребенка. И не важно, сколько ему – один годик или сорок лет. Мама всегда остается мамой.

Я прилагала все усилия, чтобы выглядеть беззаботной и не разрыдаться. Но комок подступал к горлу, и сдерживать слезы становилось все труднее. Я схватила чашку с чаем:

– У меня все отлично, мам. Ну, я пойду в свою комнату, – скороговоркой проговорила я и вышла из кухни.

Коридор меня снова напугал, его длина на этот раз не изменилась, но вот вид… Обои сползли по стенам и выглядели мокрыми, стены осыпались, кое-где в них были маленькие дырочки. Обернуться и посмотреть, не исчезла ли за спиной кухня, я не решилась.

На этот раз по коридору я шла медленно, плача и думая о том, что ждет меня в другом мире. Мне нужно выдержать сутки и не сойти сума, не лишиться рассудка, не помешаться, не тронуться, не свихнуться, не спятить, не сбрендить, не чокнуться, не съехать, не скрейзить… и делать этого я не собиралась.

Конечно, все, что происходило вокруг, было ненормальным, но почему-то меня уже не пугало. Томило и душило лишь расставание с родными. Но и оно не было ужасным, потому что я знала: они останутся на лицевой стороне, и от этих мыслей мне становилось спокойнее. В конце концов, мне уже не 10 лет.

Я зашла в свою комнату, ожидая увидеть полную разруху, но комната почти не изменилась, если не считать толстого слоя пыли на всех горизонтальных поверхностях и мохнатой лапы мусорщика за окном. Лапа закрывала почти все окно, поэтому я включила свет. Он, как и в коридоре, был тусклым и подошел бы больше маленькому подвальчику, а не комнате молодой девушки. Смотреть на лапу монстра не хотелось, и я задернула портьеры, а чтобы не было щели, скрепила их между собой заколкой-крабом. Так лучше!

Усталость навалилась на меня тяжелой мохнатой лапой монстра. Я поставила чашку чая на прикроватную тумбочку и легла на кровать. Не обращая внимания на огромное пыльное облако, которое при этом поднялось в воздух, и моментально уснула.

Глава пятая

Не знаю, сколько я спала, но проснулась я с сильной жаждой. Протянула руку к прикроватной тумбочке, взяла стакан с чаем. Выпила залпом. Чай был холодным, но очень вкусным.

В комнате было темно, наверное, лампочка перегорела окончательно. Я встала, подошла к окну и отстегнула заколку. Между портьерами сразу пробился яркий солнечный свет. Лапы монстра не было, я дернула портьеру в сторону, и она с громким чужим скрипом отодвинулась. Я зажмурилась.

Наконец глаза привыкли к яркому свету, и я осмотрела свою комнату. Она изменилась, стала казаться родной и чужой одновременно. Кровать, стул и письменный стол изменились совсем немного, они всего лишь отрастили по дополнительной пятой ножке. Все остальные вещи изменились основательно.

Книги не только поменяли внешний вид, но и содержание. Теперь учебник по алгебре для 10-го класса назывался «Учебник по числу 10». Я открыла книжку, каждая страница его была исписана одной только цифрой «10». Десятка была написана разными способами и шрифтами. Там были совсем маленькие десятки, почти неразличимые, и большие, на всю страницу. Десятки прописные и печатные, написанные с наклоном и без, квадратные десятки и круглые. Десятки треугольные и десятки в виде лебедя с яйцом. Это был самый бесполезный учебник, который я когда-либо держала в руках.

Очень изменился мой альбом выпускника 9-го класса. Фотографии в нем словно попали под водопад красок. Все люди были неузнаваемы, лица потекшие или перевернутые. Встречались лица перемешанные, например, нос находился на лбу, а глаза на щеках, уши могли занимать центр лица в виде уродливой бабочки, а рот где-нибудь на подбородке. Неприятное зрелище.

Обычные шариковые ручки изогнулись, у них появились маленькие тонкие ручонки, пять штук на каждой. То же произошло с карандашами. Хотя эти предметы поменяли внешний вид, они оставались всего лишь письменными принадлежностями. Чего не скажешь о моей расческе. Расческа была живой, она покрылась волосами, как будто всегда о них мечтала. Волосы были похожи на мои, такие же светло-каштановые и слегка вились. У нее появились глазки, ротик и даже, кажется, носик и ушки, и пять лапок совсем тоненьких, слегка трясущихся. Похоже, в этом мире все ходят на пяти лапах. Хорошо, что у меня не отросла еще одна нога. Я улыбнулась своим мыслям. Протянула руку, и расческа забралась мне на ладонь. Наверное, нужно будет дать ей имя, раз она теперь живое существо. Надо же, я так хотела домашнее животное, и теперь у меня оно есть – странное живое существо.

С улицы донесся звонкий смех. Я распахнула окно, и меня сразу обдало летним теплом. Еще вчера деревья стояли с почками, а сегодня уже вовсю зелеными. Но сейчас меня это не интересовало. Лишь голоса были важны, их обладателей я увидела сразу. Две девочки качались на качелях и громко смеялись. Совсем маленькие, чтобы гулять одним. Я с облегчением вздохнула. Если есть дети, значит, где-то рядом их родители. А это значит, что здесь много людей, может быть, даже семей.

Я осмотрела двор, рядом с детьми никого не было. Только около моего подъезда сидела девушка в легкой зеленой куртке и фляжкой в руке. Она с удовольствием потягивала что-то через соломинку, но на детей совсем не смотрела, будто бы даже их не замечала.

Расческа на ладони пискнула. Я поставила ее на подоконник, и она чуть сжалась, опасливо подошла к самому краю и снова пискнула. Потом засуетилась, забегала по кругу, как заводная игрушка на пяти ножках. Пришлось посадить ее в карман, где она сразу притихла.

Заливистый смех за окном продолжался. Смех был таким ярким, таким живым, что мне захотелось смеяться вместе с ними, и я даже улыбнулась, но так и застыла, глядя на детей с глупой улыбкой на губах. Девочки то поднимались, то отпускались на качелях, а потом просто начали истлевать. Прямо у меня на глазах превращались в труху и осыпались. Сначала осыпались их руки и ноги. Затем туловище, и только потом их головы. И все это время их смех не умолкал, пока не исчез вместе с их ртами.

Дети исчезли полностью, а я стояла и смотрела на качели, которые продолжали подниматься и опускаться. Увиденное выбило меня из душевного равновесия, голова закружилась, я почувствовала, что ужасно хочу пить. Жажда заставила меня отойти от окна. В стакане не осталось ни капли чая, поэтому, опираясь на стены (идти без опоры было невозможно), я побрела на кухню. Коридор опять изменился, хотя на этот раз в лучшую сторону. Он остался большим и широким. Стены стали белыми, с вкраплениями разноцветных мелких камушков. Камушки сверкали, отражая свет электрических светильников в виде толстых свечей с имитацией капель воска. Мне всегда нравились такие бра с ноткой старинного великолепия. Они помогали представить, будто горит настоящий, теплый, живой огонь.

Я зашла на кухню, в ней изменилось всё. Правильнее было бы сказать, что все вещи пропали и появились новые. Стены и потолок в кухне были такими же белыми, как в коридоре, и сверкали, но на этот раз их подсвечивало яркое солнце, проникающее через кухонное окно.

На месте нашего серого стола стоял новый – желтый круглый стол с пятью ножками (разберусь с их количеством в следующий раз). Стол был заставлен бутылками, стаканами и кружками. Вроде бы обычными, но я не помню, чтобы у нас были такие. По крайней мере, бутылки, к которой прикреплен узкий ремешок, у нас точно не было. Около стола стояли два круглых стула. Я вспомнила, что такие стулья ставят возле фортепиано или рояля, их еще можно регулировать по высоте, выкручивая и закручивая сиденье. Мои новые стулья так не могли, но казались очень удобными и устойчивыми на своих пяти ножках. Ну и почему их пять?

В небольшое замешательство меня вогнала водоразборная колонка, похожая на те, что стоят на улицах в деревнях. У нее еще есть рычаг, который нужно сначала поднять, а потом, прилагая силу, опускать, тогда вода начинает поступать. Именно такая колонка стояла посередине моей кухни, словно это был изящный фонтан. Вид колонки вызвал у меня нервный смешок. Хотя, почему бы и нет, все нормально, подумаешь, колонка в многоэтажном доме… Живая расческа, исчезающие дети – вот это дело, а тут всего лишь колонка. В конце концов, какая разница, главное, чтобы в ней была вода!

Я подняла и опустила рычаг, вода сразу потекла прямо на пол кухни. Я наполнила стакан и залпом выпила его, и еще два полных стакана так же жадно, словно не пила уже много дней. Вода была ледяная и имела сладковатый вкус. Здорово! Я умылась и сразу почувствовала себя человеком. Даже настроение поднялось.

В кармане пискнула расческа, я поставила ее на пол, и она сразу принялась слизывать разлитую воду. Наверное, тоже хотела пить. Бедняжка…

Теперь нужно было осмотреть квартиру, двор и окрестности. Я вспомнила, что Толстый и Высокий держали при себе бутылки с водой. И решила, что так нужно сделать и мне. Как ни крути, а вода здесь какая-то волшебная.

На круглом столе я выбрала бутылку, у горлышка которой крепился узкий ремешок. Его длины как раз хватило, чтобы повесить бутылку через плечо, как сумку почтальона. Так носить бутылку оказалось удобно. Я налила в бутылку воду. Подняла расческу и посадила ее обратно в карман. Сказочная зверюшка нравилась мне все больше. К тому же, по какой-то непонятной причине мне казалось, что я в ответе за нее.

Почувствовав себя хорошо (головокружение прошло, а вместе с ним и страх), я выглянула в кухонное окно. Качели все еще то поднимались, то опускались, словно на них катались невидимые призраки, но теперь это меня не пугало. Как говорила мама: «Не так страшен черт, как его малюют».

Я вернулась в коридор. Двери в зал и в комнату Егора были на месте. Я открыла дверь в комнату брата. Как я и думала, Егорки в ней не оказалось, да и его вещей тоже. Нелепо было рассчитывать на другое, но мне все равно стало неприятно тоскливо. Я глубоко вздохнула, задержала на пару секунд дыхание и выдохнула, стараясь вместе с уходящим дыханием выгнать из себя дурные мысли. Это, как ни странно, сработало.

Больше эту комнату нельзя было назвать Егоркиной. В ней, казалось, не было ни стен, ни потолка, ни пола. Нет, не верно. Все это было на месте, вот только было из зеркал. Сплошных, без соединений, огромных зеркал. Словно комнату отлили сплошным зеркальным кубом, и лишь открытая дверь, казалось, висела в бесконечности.

Я шагнула в комнату, отражаясь во всех зеркалах бесконечным множеством, и сразу потерялась, пропало ощущение пространства. Я словно стояла над бездной, а вокруг меня существовала лишь пустота. Снова закружилась голова. Я закрыла глаза и, пошатываясь, вышла из комнаты. Кошмар какой-то, что это за зеркальная комната и зачем она нужна? На себя любоваться, что ли? Я закрыла дверь в бывшую комнату брата. Ладно, и с этим разберемся потом.

Я подошла ко второй двери. Вспомнила, что вчера в этой комнате сидел отец и что-то мастерил. Вспомнила, как комната пропала вместе с ним, а значит, вполне возможно, что ее так и нет. Стало опять грустно, захотелось уйти и оставить все как есть, но я потянула ручку на себя. Дверь не открылась, но теперь у меня появилось устойчивое ощущение, что за дверью что-то есть. Тогда я толкнула ее, но ничего не произошло. Дверь осталась закрытой, хотя замка я не увидела. Я подергала дверь еще и даже попыталась ее выбить. Зря, конечно, только сильно ушибла правое плечо, и теперь оно болело.

В кармане раздался писк. Надо же, про ожившую расческу я успела напрочь забыть. Я вынула зверюшку из кармана, она тут же вскарабкалась по рукаву на больное плечо и притихла. Интересное, странное создание. Я погладила ее здоровой рукой, и расческа ласково пискнула.

Во входную дверь постучали, и я от неожиданности подпрыгнула. Сердце бешено заколотилось то ли от испуга, то ли от предвкушения. Я подбежала к двери и сразу открыла ее, даже не подумав посмотреть в глазок….

***

Голова раскалывалась. Я лежала на чем-то жестком, ужасно неудобном. Издалека доносились слова. Я с трудом могла их разобрать.

– Пей! Пей, говорю! Глотай!

Чьи-то руки с силой надавили на нижнюю челюсть, открывая мне рот. Холодная сладковатая жидкость обожгла пересохшую гортань и стекла по губам и шее. Жжение в горле прекратилось, и мне стало чуточку легче. Я попыталась открыть глаза, но безуспешно.

Незнакомый голос зазвучал более отчетливо, приказывая мне выпить еще. Я послушно сделала глоток.

– Ты молодец! – услышала я, и кто-то нежно накрыл меня одеялом, а под голову подсунул подушку. Еще немного стало легче, и мысли в голове наконец обрели очертания. Нужно понять, что вообще произошло. Но для начала надо постараться и вернуть себе подвижность. Я пошевелила рукой, потом ногой. С трудом, но получилось. Попыталась открыть глаза, но вновь безуспешно.

Еле слышно, сказать громче сил не хватало, я спросила:

– Ты кто?

– Твоя половинка. Здесь все разделены на пары. Ты и я что-то вроде близнецов. Я почувствовала тебя сразу, как только ты стала переходить. Я перешла неделю назад, мне пришлось тебя ждать.

─ Перешла…? Конечно. Оборотная сторона мира, – я все вспомнила. Я на оборотной стороне, у себя дома. Стук в дверь, а потом ничего. Почему? И почему у меня так сильно болит голова?

– Как ты… – выдавила я слова, но вопрос за меня закончил голос.

– Вошла? Ты открыла мне дверь, а потом бах, в обморок упала. Бедняжка. Это, наверное, от избытка чувств.

Силы постепенно возвращались, я с трудом открыла глаза. Ударил яркий ослепительный свет, заставив опять зажмуриться.

– У тебя тут миленько, – сказала гостья.

Глаза, наконец, окончательно свыклись с солнечным светом, и я увидела, что лежу на полу в своей комнате, около кровати, которая заслоняла мне вид на обладательницу голоса.

– Я дотащила тебя до комнаты, но на кровать поднять не смогла. Прости! Я – Лиана. А как тебя зовут?

– Виктория!

Слова стали даваться легче, руки и ноги я ощущала уже хорошо, только вот голова все еще болела. Я провела рукой по голове, на затылке хорошо прощупывался шишак.

– Виктория… – словно смакуя мое имя, повторила гостья.

Я привстала, опираясь на кровать, села. Теперь мне было хорошо видно гостью. Худенькая невысокая девушка в зеленой курточке. Та самая, что сидела около моего подъезда. Большие раскосые глаза выдавали в ней то ли корейские, то ли японские корни, никогда не разбиралась в этом. Цвет глаз был неестественно синий, словно небо перед грозой. Ресницы длинные, а брови черные, как смоль, и такого же цвета волосы.

Девушка улыбалась снисходительной улыбкой. Будто бы говоря: «Бедняжка, упала в обморок и ударилась головой, какая жалость».

– Лиана, объясни мне, что происходит? – вопросы в голове роились и жужжали, как пчелы на пасеке, хотя, может быть, жужжание было от шишки на голове.

– Я тебе все уже объяснила. Ты – моя половина, я – твоя половина. Ты перешла на оборотную сторону и осталась, как мне кажется, в полном порядке.

– Хочешь сказать, что я не спятила? – ухмыльнулась я.

– Ну и это тоже…. Большая редкость, чтобы в первый свой день после мерцания человек так был спокоен и сообразителен, как ты. Видишь, все хорошо.

– Чего хорошего? – спросила я. Почему-то Лиана меня начинала раздражать.

– О-о! – загадочным тоном продолжила гостья. – Бывает, человек мерцает, мерцает и не домерцает. Остается где-то на переходной станции. И не на лицевой стороне, и не на оборотной. Я уже чувствовала мерцание одной моей половинки, но она не перешла до конца, зависла где-то посередине. Наверное, осталась у мусорщиков.

– Ужасно! – я даже не думала, что можно не домерцать.

– Очень печально, так как моя первая половинка не перешла, мне было очень одиноко, – Лиана поправила волосы и с улыбкой добавила: – Ну, кого не знал, по тому не грустишь. Теперь у меня есть ты.

– Да уж, – разочарованно пробубнила я.

В волосах зашевелилась расческа, и я сняла ее с плеча. Но увидев Лиану, зверюшка жалобно пискнула, вскарабкалась по моей одежде обратно на плечо и тут же зарылась в волосы, абсолютно слившись с ними и став невидимой.

Но гостья все же заметила расческу и завизжала от восторга:

– Вот это да… какая прелесть! Это у тебя дар такой, что ли?

– Что? – не поняла я.

– Твой дар. Какой он? Ты можешь превращать предметы в живых существ?

Лиана продолжала рассматривать расческу у меня на плече. Она протянула к ней руку, но расческа, пискнув еще жалобнее, посильнее зарылась в волосы.

– Нет, вроде…. Не знаю. Мне кажется, у меня нет никакого дара.

– Ерунда, Виктория,– продолжая всматриваться в мои волосы, сказала гостья. – Здесь у всех есть дар. У меня, например, есть предвидение. Я могу чувствовать, что будет происходить. У тебя тоже есть дар. Подумай!

Лиана настаивала. Она перестала разглядывать расческу и теперь пристально смотрела на меня, казалось, стараясь прочесть мои мысли. От этого ее взгляда мне стало не по себе.

– Я не умею создавать из неживых предметов живые. Расческа уже была такой, когда я проснулась.

– Жаль, – обиженно сказала Лиана. – Это хороший дар, с ним много чего можно сделать. Подумай еще, каждый знает, на что он способен. Тебе нужно только хорошенько представить свой дар. Как он выглядит?

Я закрыла глаза, постаралась представить свой дар. Какой он может быть? Если он вообще есть. По телу пробежала мокрая прохлада, и мне почудилась мягкая невесомость.

– Я чувствую туман, – я сосредоточилась еще сильнее и вспомнила, словно таблицу умножения, точно и четко. Только это знание не было заученное мною, а родилось в момент моего перехода на оборотную сторону. – Туман. Я – туман!

Я, должно быть, могла становиться туманом, и это мне нравилось. Не знаю почему, но я даже гордилась своим даром.

– У тебя одна из лучших магий, – прошептала Лиана.

Ее улыбка исчезла, глаза сделались злыми, в них заблестели сумасшедшие огоньки, которые отразились страхом в моей груди.

– Мне нужен твой дар, Виктория, очень нужен!

Тонкие длинные пальцы Лианы обвили мою шею и с силой сжались, не давая мне вздохнуть. Я стала задыхаться. Мои попытки сопротивляться были ничтожны, и тогда я поняла, что умру. Почему-то мне стало по-детски обидно так бессмысленно умереть в первый же день новой жизни, и ведь мне только начало здесь нравиться.