Слёзы Иссинир

Когда на мир опускается ночь, луна отбрасывает тени, и они оживают.

Благодарности

В первую очередь, хочу выразить свою искреннюю благодарность людям, которые поддерживали меня на всем пути создания этой книги, которые первыми читали ее, критиковали и помогли мне прийти к конечному варианту.

Спасибо моему мужу, который преодолел со мной весь непростой путь от начала и до конца процесса написания этого произведения, помогал и подсказывал идеи – их было огромное количество, вдохновлял и подгонял, критиковал и хвалил. Это было непросто, но вот он результат!

Спасибо моей подруге Юлии, благодаря которой эта идея когда-то родилась, ее поддержка помогла мне не забросить эту идею на долгом пути к творчеству. Отдельное спасибо ей за некоторых персонажей, которые получились очень самобытными и яркими, со своей перчинкой в характере, и их взаимоотношения.

Спасибо моему другу Дмитрию за то, что прочитал первую версию этой книги, поддержал меня своими вдохновенными комментариями и советами, дав мне второе дыхание для более масштабных изменений, которые сделали окончательный вариант лучше.

Особое спасибо моему художнику Марии, которая взялась за обложку, когда я уже совсем отчаялась, и создала настоящий шедевр.

Спасибо вам всем за то, что верили в мой талант, вдохновляли меня и помогали на этом долгом пути к конечной цели. Работать над этим произведением было непросто, но невероятно интересно.

Удачного и увлекательного путешествия со мной по Миру Ночи!

В начале всего…

До сотворения мира, в бесконечности существовали четыре Первоначала – Свет, Тьма, Смерть и Жизнь. И звали их Дарнаос, Тенебрис, Хелльтар и Анкиора. Во Тьме Тенебрис была лишь пустота и заканчивалась она там, где начинался Свет. В жизни Анкиоры не было надобности – никто не жил кроме Первоначал, и жил он подле Света. В Смерти Хелльтар не было нужды – так как Первоначала бессмертны, и жила она подле Тьмы. Дарнаос и Анкиора были братьями, потому существовали они всегда вместе так же, как Тенебрис и Хелльтар были сестрами, и шли рука об руку.

Свет и тепло Дарнаоса некому было дарить, и заканчивался он там, где начиналась Тьма. Так продолжалось бесконечно, пока боги от бессмысленности своей жизни не решили создать свой мир, в котором всем им было бы место, и чтобы Жизнь и Смерть могли существовать и при Тьме, и при Свете. Дарнаос посеял во Тьму семя света, и оно проросло древом, которое своими ветвями раздвинуло Тьму и осветило ее. Но древо так сильно разрослось, что начало поглощать Тенебрис. И тогда Хелльтар коснулась древа, и ветви его опали, и древо начало умирать. Тогда Анкиора коснулся тех мертвых ветвей и листьев, породив землю, которая вернула жизнь древу. И стало древо расти и умирать, цвести и плодоносить, ибо было то древо божественным и соединяло оно всех богов воедино, и боги поселились на вершине его.

Проходило время. Земля от опадающих ветвей и листьев увеличилась, став островом, что парил над тьмой, плескавшейся под ним. Плоды, что зрели на том древе были звездами. Созрев, они рассыпались по небу, давая тьме жизнь, но некоторые звезды становились слишком большими и не могли улететь, и опадали на землю. Первая упавшая звезда была поднята Дарнаосом и Тенебрис. Падая, раскололась она на две части, и свет их постепенно угасал, становясь тьмой. Дарнаос и Тенебрис благословили эту звезду, и дали ей часть своей силы, и стали половинки той звезды первыми детьми богов. Возвысившись к своим родителям, и сами они стали богами. Звали их Иш’тара и Дамайн. То, как они были рождены, связало их невидимой нитью, как близнецов. А Свет и Тьма отныне стали супругами.

Иш’тара объединила в себе силы матери и отца, и была она всегда и светом и тьмой одновременно, и выбрала она себе небосклон, где дарила свет во тьме, и была темна при свете. Дамайн стал водой, что была темна в глубине и светла на поверхности, и выбрал он землю, и был он светлым при свете отца и темным во тьме матери.

Дамайн увлажнил почву, что была создана древом и Анкиорой, и из-под корней божественного древа потекли реки, и проросли опавшие листья травой, а из сброшенных ветвей рождались земные деревья. Пригретые светом божественного древа, они росли, но во время тьмы, когда древо засыпало, приходила и смерть, ибо всегда тьма и смерть шли рука об руку. И тьма переходила в смерть, а смерть в тьму. И все, что росло, сразу же умирало, реки покрывались льдом, и вода, пропитанная тьмой, становилась непригодной к употреблению. Ибо тьма есть и начало, и конец. Все, чего она касается, становится ничем, как было всегда. И отныне она стремилась туда, где есть свет.

На корнях древа из их отмирающих частей, что пронизывали почву и спускались в самые глубины тьмы, она оживала, подпитываемая жизнью, что струилась в жилах древа, и превращалась она в темных созданий – ворханов, что стали подниматься на поверхность, когда древо засыпало, ибо не могли они выносить его свет. Тьма поглощала жизнь, что рождалась подле древа, но каждый раз этого было мало, и ей хотелось больше, ибо тьма всегда стремится поглотить свет, а свет стремится рассеять тьму.

Тенебрис восхитилась своими созданиями, что родились под корнями из ее тьмы, оживленной силой Анкиоры, текущей в древе, и что несла в себе частицу Хелльтар, которая не давала древу разрастись сильнее и поглотить Тенебрис. Вот только не было в ворханах света Дарнаоса, от того могли нести они только разрушение и смерть.

Дамайна и Иш’тару расстраивало, что все растения подле древа погибали каждый раз, когда оно засыпало, и потому коснулись они воды, что текла из-под основания древа, и наполнили они ее своей силой, и стала та вода светиться во тьме, не позволяя себя отравить. И тогда стали растения расти по берегам ручьев и на их дне. А из почек, что набухали на корнях древа, омываемые ручьями, и из цветков и бутонов, что осыпались в воду, из дыхания древа, что касалось воды и земли, родились нэйсиэль – народ леса, дети божественного древа, что поселился на корнях его, ибо было рядом с ним светло и тепло. Назвали они божественное древо – Даосин, что означало «свет жизни»

Нэйсиэль прятались у корней, прикрывались сброшенной корой древа, но многие из них все равно погибали, когда ворханы поднимались на поверхность. Тьма не могла больше тронуть воду, но нэйсиэль, созданные жизнью, что текла в дереве, светом, что исходил от его ветвей и коры, умирали от тьмы, что творения Тенебрис в себе несли.

Посмотрев на страдания лесного народа, Иш’тара пожалела их и попросила мать, чтобы она держала ворханов под корнями и не позволяла им подниматься на поверхность, на что Тенебрис разозлилась и отказалась. Ворханы родились раньше нэйсиэль, и по праву первых могли бродить, где им хочется.

Тогда Иш’тара попросила помощи у Хелльтар, и Хелльтар даровала нэйсиэль бессмертие. И тьма больше не могла убить народ леса, но многих неосторожных нэйсиэль, кто перестал ее бояться и ушел далеко от древа, когда оно уснуло, она извратила и обернула в дархаров, что стали враждебны и воинственны к собственным братьям и сестрам. И восхитилась ими Тенебрис, ибо были они прекрасны и устрашающи одновременно. Захотела она, чтобы жили они на поверхности, как и нэйсиэль, и попросила она Дарнаоса, чтобы защитил он ее творения от губительного воздействия света, но только бог света отказался, видя, как агрессивны творения его супруги. Тенебрис разозлилась, ибо не видела она ничего прекрасного в нэйсиэль – были они мягкосердечными и немощными, по ее мнению. Тогда она пошла к Анкиоре, чтобы он создал ей еще более совершенных созданий из ее тьмы, дабы убедить мужа, что они достойны жить на корнях древа под его светом. Но и Анкиора отказал в помощи Тенебрис, ибо видел в ней алчность и упрямство, тщеславие и гордыню.

Чтобы уберечь оставшихся нэйсиэль, Иш’тара попросила о помощи брата, так как были они детьми Тьмы и Света. Коснулись они корней божественного древа Даосин, и как много времени назад, дало древо росток, из которого выросло еще одно древо. Мощные корни их были едины, и заключили они под собой тьму, что убивала все живое. И реки, что срывались раньше в темноту, потекли по земле, что расширилась и стала больше благодаря второму ростку, позволяя больше не ютиться на маленьком клочке земли. Дамайн создал озера и моря, чтобы повсюду почва была плодородной. И мягкий свет древа, что нэйсиэль назвали Иссинир – светом, что разгоняет тьму и согревает ее, не вредил Тенебрис, но держал ее тьму и ее творения в стороне от мирных созданий нового мира.

Так Иш’тара и Дамайн навсегда разделили тьму и смерть.

Пролог

Порой, в поисках себя, мы находим совсем не то, что искали.

В Шаэд-Морхе всегда была ночь. Небо над этими забытыми богами землями никогда не видело ни луны, ни звезд, лишь непроглядную, зловещую тьму, дремлющую в глубоких расщелинах безжизненных долин, текущую в руслах давно высохших рек, обнимающую одинокую башню из черного камня, чья вершина куталась в густой дымке мрака. Колыбель Тьмы и самых страшных кошмаров, которые она только могла породить в начале времен. Самый темный уголок мира, про который на протяжении многих веков старались не вспоминать, словно бы так он мог исчезнуть не только из воспоминаний, но и с лица земли.

Чертог Вечной Темноты был сердцем этих отравленных земель. Вокруг него, словно вода в окружающем рве, плескался мрак, а черные сосуды зловещим рисунком испещряли каменистую поверхность долины, убегая вдаль и углубляясь в самые недра.

Воздух над долиной пропитался ужасом, смерть здесь пахла гнилью и кровью, поднимаясь из бездонных расщелин подобно серным газам. Затаившееся среди скал зло смотрело на мир издалека, в предвкушении, когда настанет время выйти из душных, плотных теней, словно бабочка из кокона.

На подступах к Чертогу Темноты двумя древними стражами возвышались тотемные столбы с изображением творений Тенебрис, чьи распахнутые пасти служили чашами для жертвенной крови. Слабо мерцающий между ними разрыв пространства походил на безобразный шрам. Он казался безжизненным, но внезапно заалел, будто заполняемая кровью рана, зарябил и исказился, пропуская кого-то с другой стороны. Существа, ступившие на землю Шаэд-Морха походили на людей, но диких и безобразных. Кожа их, пепельно-серая и тусклая, никогда не видела солнца. Подобно зловещим татуировкам, на ней лежал узор черных сосудов. Существ было много. Один за другим они выходили из Излома, одетые в костяные доспехи и маски из черепов. В их нестройные ряды вклинивались связанные рабы, измученные ровно настолько, чтобы им хватало сил переставлять ноги. Стеклянные глаза смотрели в никуда. На шеях пленников слабо мерцали металлические ошейники, ощетинившиеся внутрь зубчатыми шипами, царапающими кожу при каждом движении.

Рабов повели к башне, у которой не было входа. Когда отряд приблизился к глухим стенам через ров мрака, вздымающегося черным туманом к ногам заключенных, один из воинов в костяных доспехах достал клинок и перерезал горло близстоящему к нему пленнику, толкнув его вперед. Кровь хлынула резвым потоком из рассеченных сосудов и забрызгала темную глухую стену башни. Камень, что до того спал, пробудился и жадно впитал подношение. Там, где не было ничего, проступили кровавые символы, сплетаясь в очертания арки.

Воин махнул рукой, и пленников стали заводить внутрь прямо сквозь камень, который до сих пор выглядел твердым и неприступным. Рабов повели в подземелье по темным сырым коридорам, спиралью уходящим вниз. Воздух здесь был тяжелым и липким, как на болоте, пристающим к коже, точно грязь.

Подземный зал, куда обреченных согнали точно скот, был круглым и просторным, полностью занимая один из нижних уровней. Пол в форме чаши был разделен на равные сегменты уходящими к центру желобами.

Прибывший отряд уже ждала высокая молодая девушка, одетая в платье, сотканное из теней, подол которого темной дымкой клубился у ее ног. Ее длинные платиново-белые волосы ниспадали ниже поясницы, убранные назад обручем из черных ветвей. Вязкими каплями крови среди них сверкали рубины, играя светом факелов на острых гранях.

Девушка велела расставить рабов по периметру строго напротив желобов, в центр плит из черного камня. На их тусклой поверхности были выбиты угловатые, зубчатые узоры, линии которых стекали прямо в устья желобов.

Последнее мгновенье тяжелым грузом повисло в воздухе, рисуя на полотне времени отчетливую черту между «до» и «после». Миг ожидания медленно скользил по этой черте, не спеша сорваться в одну из сторон. Растягивая предвкушение смерти, позволяя ей насладиться повисшим в воздухе напряжением. Она точно бусины на нитке перебирала эти мгновенья, решая, какое же станет роковым.

Легкий кивок головы девушки в черном платье позволил лезвию смерти разрубить напряженное ожидание. Металлические ошейники на пленниках одновременно клацнули механизмами, шипы выпрямились и сомкнули ряды, сжимая кольцо и вспарывая глотки рабов. Зал наполнился симфонией стонов и криков. Последний плач тела и души был ее мелодией, а стон разодранного в клочья горла – словами. Песнь, что рождалась их слиянием, плакала болью и страданиями, возносящимися ввысь.

Никто из жертв не мог пошевелиться, все они застыли неподвижными статуями. Лишь хлынувшая по их коже кровь была доказательством того, что они все еще живы. Стоило первым каплям окропить плиты, и символы на них ожили. Красное мерцание, охватившее тела рабов, выжимало их сосуды досуха. С каждой каплей свет становился все более насыщенным и вязким, словно сам превращался в кровь. Он все плотнее смыкался вокруг тел жертв и глубже впивался в них, не позволяя ни единой капле упасть мимо рун.

Потоки крови устремились по желобам к центру зала, который пробудился в предвкушении пиршества, словно хищник, оголодавший после длительной спячки. Он пил эхо голосов, стоны душ и отзывался резонирующим гулом, будто бы зловещий хор затянул древнюю запретную песню.

Сосуды, которые пронизывали стены башни, ожили, напитываясь кровью. Их ритмичные импульсы устремились вверх вслед за песнью умирающих.

Когда опустошенные тела пленников сломанными куклами упали на пол, а последние струйки крови скатились в бездонный люк в центре зала, башня снова затихла. Зверь насытился и начал снова впадать в спячку. Пульсация сосудов становилась все слабее, биение невидимого сердца затихало, пока в жертвенном зале вновь не воцарилась тишина.

Воины в костяных доспехах стояли в безмолвном ожидании неподвижными статуями. Глаза девушки в платье из теней сверкали в предвкушении.

Древние знамения должны были пробудиться сегодня в Чертоге Вечной Темноты. Но они молчали. Как и сами обитатели этих безжизненных мест.

Еще один толчок. Последний импульс и тишина. Роковой миг, застывший в вечности, вознесшийся к вершине башни и опавший к ее ногам напряженным затишьем. И вновь импульс, набирающий силу. И снова эхо, заговорившее где-то в глубинах бездны. Биение сердца тьмы, наполняющее стены силой, пробуждающее Шаэд-Морх от тысячелетий сна.

Рык, сотрясший стены Чертога и прокатившийся по всей Колыбели Тьмы, и вырвавшаяся из Чрева Мрака окровавленная рука, прорвали полотно времени, чтобы вернуться в мир.

Стоявшие по периметру воины одновременно выхватили из-за поясов костяные клинки и, полоснув ими по ладоням, припали на одно колено в низком поклоне, приветствуя своего Повелителя. Девушка криво улыбнулась и начала спускаться вниз к Чреву Мрака.

Знамения сошлись и ворвались в мир, чтобы навсегда изменить его.

* * *

Сон оборвался резко, словно сорвавшаяся с гардины от рывка штора, и встревоженное сознание распахнулось навстречу бесконечности, разукрашенной сиянием холодных, но удивительно прекрасных огней. Среди их белого света я парила в невесомости, ощущая собственное тело не более, чем ветер ощущает подхваченное с земли перо.

Умиротворение и приятная опустошенность, лишенная всяких воспоминаний и мыслей, были мне крыльями, позволяющими парить вне времени. Чье-то прохладное дыхание, коснувшееся кожи, сначала вызвало только неприятные мурашки, но с каждой секундой оно становилось более настойчивым и осязаемым, заставляя ежиться и обхватывать руками тело, притягивать ноги ближе к груди, чтобы хоть немного согреться. Оно было по-своему заботливым и нежным – не хлестало по щекам порывами ветра, и все же привело в чувство, сбрасывая последние обрывки сонливости, налипшие на сознание словно паутина.

Бесконечность оказалась ночным небом, усыпанным звездами, в одно мгновенье уронившая меня обратно на землю, заставляя почувствовать все ее неровности, впивающиеся в спину, словно пиявки. Восточный край темного полотна уже подернулся предрассветной голубой дымкой нарождающегося утра.

Ощущение легкости и приятного беспамятства все еще владело телом. В голове далекой музыкой звучали отголоски чьего-то голоса, который говорил со мной. Но ни слов, ни обладателя голоса я вспомнить не могла.

Перед глазами внезапно снова потекли реки крови, а в ушах зазвенели вопли терзаемых людей, из которых выдавливали жизнь. Казалось, что в носу все еще свербит насыщенный металлический запах. Ощущая его даже во рту, я провела рукой по лицу, все еще плохо ощущая собственное тело, словно до сих пор была там в подземелье с полом в виде жертвенной чаши, словно до сих пор была той, кто руководил жутким жертвоприношением. Склизкий комок ужаса снова пошевелился в горле при воспоминании о ночном кошмаре, который был слишком реальным. Где-то глубоко внутри догорало удовлетворение от увиденного зрелища, словно я достигла цели, и одновременно эти мысли вызывали у меня приступ тошноты.

Я резко села и огляделась в попытках доказать себе, что нахожусь далеко от того ужасного подземелья, и едва успела сглотнуть родившийся в груди и подкативший к горлу крик. Тело, словно пустой до этого сосуд, как будто наполнилось ледяной водой, в которой в свое удовольствие плескался ужас.

Место было мне неизвестным. Оно походило на небольшую часть старого запущенного парка – лестницы, деревья, статуи, полуобрушенные каменные арки. Я находилась во внутреннем дворике рядом с круглым небольшим водоемом, к которому спускались ступени, уходя под воду. В центре водоема располагалась чаша из молочно-белого минерала, в которой плавно перетекал серебристый свет. Его движения и переливы завораживали, как текущая река или плывущие по небу облака. Сияние как будто издавало едва слышимую мелодию. Легко касаясь моего сердца, она вызывала в нем почти болезненные эмоции. То, что издавал этот таинственный свет, оскорбительно было бы назвать музыкой, это даже не было похоже на саму суть обычного звука. Это было нечто неуловимо легкое, как касание луча солнца по утру, или аромат цветов перед дождем, как чувства, которые просыпаются в душе при виде чего-то прекрасного.

Очнувшись от завораживающей красоты света, я испуганно отпрянула от непонятных ощущений и снова поежилась от холода. Опустив глаза, я обнаружила себя мокрой и обнаженной. Витающая над старым парком тишина казалась неестественной, словно кто-то накинул на это место полог, не пропускающий извне ни единого звука. Даже в такой час подобное было казуистикой. От того паника усилилась, наступая на сердце так же безжалостно, как подошва сапога на назойливого таракана. Я не знала, где нахожусь и что мне делать. Снова оглядевшись, словно бы надеялась на чью-то помощь, я увидела возвышающийся надо мной темный, огромный, точно скала, замок, черными шпилями грозящий вспороть предрассветное небо.

Неужели это замок Рангвальдов? Как я могла сюда попасть?

В памяти мутным призраком шевельнулось отдаленное воспоминание длинного стеклянного коридора, освещенного тусклым серебристым светом. И чей-то мутный силуэт рядом. Удар о стекло головой и невыносимый, неразборчивый шум.

В голове клубился тяжелый, непроглядный туман, не позволяющий прорваться к воспоминаниям. Страх медленно закипал в венах. Напряжение густело в груди, не пропуская воздух в легкие. Одеревеневшее тело отказывалось повиноваться. В голове продолжали назойливо мельтешить обрывки минувшего сна, словно бы намекая на что-то.

Я снова посмотрела на стены замка, чувствуя, как ледяная дрожь пробирает тело. Неужели это был не сон, и все произошло в этом жутком месте? Замок напоминал затаившееся в тенях чудовище, готовое к рывку.

Замирая от каждого шороха, я поискала глазами свою одежду. Откуда-то из темноты в мою сторону прыгнула тень, крикнув нечто неразборчивое. Закричав, я попятилась назад и оступившись, провалилась в кусты, исцарапав себе спину и руки. Меня грубо схватили и дернули прочь из объятий пышного кустарника, продолжая что-то говорить, но беспокойное сознание было глухо к разумной речи. Я пыталась вывернуться из захвата, но противник был сильнее.

– Успокойся! – рявкнул грубый женский голос. Из темноты вышла еще одна тень с бледным лицом, вырывая из моей груди очередной панический крик, который задохнулся во внезапно онемевшем горле. Язык перестал слушаться и безвольно обмяк во рту, губы едва шевелились.

– Что она тут делает? – поинтересовался мужской голос. Тень с бледным лицом скинула плащ и бросила его в мою сторону. Меня выпустили из захвата и ловко завернули в тёплую ткань, пахнущую древесиной и химическими веществами. Щеки обдало жаром запоздавшего стыда.

– Понятия не имею, – отозвался холодный женский голос. Моим глазам предстала молодая девушка в черной униформе, какую обычно носила прислуга.

– Какого дхара ты шляешься ночами по саду? Да еще голышом? – рявкнула девушка. Меня словно толкнули в грудь и одновременно заставили прийти в себя.

– Вы вообще кто такие? И почему позволяете себе разговаривать со мной в таком тоне? – собственный голос показался мне тоненьким и неуверенным. Язык после онемения подчинялся с трудом. Невольный взгляд снова скользнул по стенам замка.

Молодой мужчина, пожертвовавший свой плащ в дар моей наготе, и девушка в униформе обменялись удивленными взглядами. Черты лица служанки смягчились, губы тронула добродушная улыбка, идущая вразрез с ее недавним поведением.

– Миледи, вы наверняка напуганы произошедшим. Вы снова бродили во сне.

Я с опаской взглянула на протянутую мне руку и отпрянула назад.

– Где я?

– Вы в безопасности, леди Селения. Идемте в замок, иначе вы совсем замерзнете, – почти нежно уговаривала девушка. Ее лицо казалось милым, вот только глаза смотрели холодной пустотой сквозь темноту зрачка. Где-то на задворках памяти шевельнулось какое-то воспоминание об этих глазах, как будто они были мне смутно знакомы.

– Что это за место? – уже настойчивее повторила я, не двинувшись с места.

– В замке графа Рангвальда. У вас снова провалы в памяти, – доверительно сообщила мне девушка.

Со мной разговаривали так, словно я была чем-то больна. Эта мысль заставила сердце болезненно сжаться. Что если это правда? Беспамятство, отсутствие понимания происходящего, хождение во сне – все это на самом деле напоминает расстройство психики.

– Вам нужно принять лекарство и лечь в постель, – более настойчивым голосом заявила служанка. Бледный мужчина стоял в стороне, не вмешиваясь, как будто происходящее его вообще не касалось.

– Как я здесь оказалась? В этом замке? – продолжая игнорировать просьбы девушки, спросила я.

Служанка как будто бы удивилась, но ее глаза оставались, как и прежде, пустыми.

– Вы – невеста графа. И он будет очень переживать за вас, если….

Остатки фразы потонули в шуме пульса у меня в ушах. Внутри взревело пламя, обдавая жаром грудную клетку. Перед глазами поплыл разгорающийся рассвет, и снова наступила ночь.

* * *

В густой тьме было тепло, как в душной комнате. Она была величественна и абсолютна, как основы мироздания. Вездесуща. Непоколебима. Вечна. Неподвластный времени мир, в котором можно потерять самое главное – себя.

Внезапно тьма стала более прозрачной. Она отступила ровно настолько, чтобы можно было разглядеть движущиеся сквозь плотный мрак силуэты. Там, где по всем канонам должно быть небо, из чернильной завесы показалась огромная кровавая луна. Ее зловещий свет окропил мрак, как кровь обагряет землю, выхватывая из небытия образ девушки. Она была прекрасна, как летняя ночь, наполненная светом звезд и пением сверчков, ароматами ночных цветов и шепотом воды с танцующими на ее поверхности бликами. Белое одеяние испускало ненавязчивое сияние, не позволяя кровавым лучам касаться нежной молочной кожи.

Девушка была не одна. Она стояла на неподвижной глади озера, в темных водах которого отражалась совсем другая особа. То же лицо, но более холодное и жесткое, те же глаза, но наполненные злобой и жаждой крови. Черные одежды, открывающие белые хрупкие плечи и изящные ноги. И если в первой девушке на самом деле имелась хрупкость и нежность, то у ее отражения она была лишь иллюзией, созданной игрой света и тени. От нее исходила мощь, вызывающая лютый ужас и непреодолимое желание преклонить колени, в то время как ее «светлый близнец» рождал желание любить ее, уважать и идти за ней даже в самую темную бездну добровольно.

Над головой отраженного в черном зеркале воды «темного близнеца» дрогнул лик белой луны, до того спокойно лежащий на непоколебимой глади и бесстрастно наблюдающий за своей красноликой сестрой. Сверкающим дождем с черных небес хлынули тяжелые капли белого света, пронзая окружающий мрак подобно сияющим копьям, падая на поверхность пруда, но не тревожа его покой, будто вода и правда была зеркалом. Однако вопреки всему, белое одеяние и волосы девушки окропились кровью, стекающей по ее лицу и тонким рукам. В отраженном мире дождь был кровавым, но по коже «темного близнеца» струйками сбегали потоки света. Игра противоположностей, такая явная изначально, становилась все более размытой. Вскоре уже сложно было понять, где чья сторона, белое и красное слились в едином хаотичном танце, динамичном и спокойном одновременно, зловещем и умиротворяющем. Границы зеркала дрогнули, и девушка в черных одеждах резко вскинула руку, схватив свою светлую половину за ногу и рывком утянув ее в черноту воды, которая брызнула осколками, став ледяной и колючей.

Черная холодная пучина росла и приближалась, опутывая руки и ноги, лишая возможности вырваться. Студеными щупальцами она сжимала горло и грудь, проникая внутрь тела и выдавливая последние частицы драгоценного воздуха, который неоткуда было взять. Вокруг была лишь вода, с каждой секундой она все тяжелела, пока не сомкнулась вокруг объятиями неминуемой смерти. Последний рывок вниз. И тишина, плывущая над снова спокойной поверхностью черной воды. Красная луна взирала сверху с прежним безразличием, не заметив даже исчезновение своего бледного отражения.

В душной темноте я не могла сделать вдох. На груди будто бы лежал валун, не позволяя глотнуть воздуха. Онемевшее горло не могло издать ни звука, чтобы позвать на помощь. Я оказалась заперта в собственном теле, как в тесной тюрьме, не в силах пошевелить даже пальцем.

Сознание заметалось в панике, как мотылек, угодивший в стеклянную ловушку уличного фонаря, столь же бессильное против парализованных мышц. Мгновения густой древесной смолой текли сквозь темноту, которая становилась все горячее, будто я падала в жерло вулкана. Во рту стоял металлический привкус крови, который из тьмы, наполненной жаром, бросил меня в ледяную колючую тьму черного пруда. Откуда-то, словно потерявшееся эхо, донеслись голоса. В тот же миг драгоценные капли воздуха потекли в легкие. Тело снова подчинилось власти разума. Пошевелившись, я смогла, наконец, сбросить оковы душного мрака, которыми оказалось теплое одеяло.

Голоса все еще доносились сквозь плотную, как толстый слой ваты, пелену тишины. Они неприятно ввинчивались в сознание, заставляя его пробуждаться от кошмаров и саднить потревоженной воспаленной раной.

– Не понимаю, что произошло. Я очнулась на полу в этой комнате. Помню, что собиралась сходить в библиотеку, чтобы расшифровать ее кровавые каракули. И темнота… Ты сама-то в порядке? – с участием поинтересовался женский голос, который, как мне казалось, я слышала впервые.

– Ашиа…, – неловкая заминка, – Анабэль. Она плеснула мне кипятком в лицо после того, как я перевязала ее руки, и пыталась сбежать. А потом и вовсе случилось странное. Такого с ней раньше не происходило, – ответил второй голос, который принадлежал служанке.

– Нужно все рассказать Идрису. Ты давала ей отвар? – после некоторой задумчивости ответила первая девушка.

– Нет, она потеряла сознание, когда мы с Тамашем нашли ее в парке. И с тех пор она в себя не приходила, – отчиталась служанка. – Думаете, стоит дать ей то лекарство? Вдруг оно снова ей навредит?

– Не навредит, – уверенно отчеканил первый голос, лишенный всяких эмоций. – Пусть поспит. После того, что произошло, ей точно нужно отдохнуть. Её странности весь замок поставили на уши. Что с ее руками?

– Кроме обломанных ногтей и следа не осталось.

– Чертовщина какая-то. Уже не знаю, что и думать. Идрис так и вовсе молчит.

Хлопнула дверь, расколов и без того хрупкую дремоту.

Глаз открывать не хотелось, чтобы не выдавать свое пробуждение – вдруг кто-то из говорящих остался в комнате. Подслушанный разговор был странным и встревожил меня не на шутку. Помимо явного смысла диалога, в нем присутствовало еще что-то, что назойливо и в то же время неуловимо щекотало мысли, как друг детства, чье лицо было знакомо, но имя никак не желало вспоминаться.

– Миледи Селения, – позвала меня прислуга. Она оказалась рядом с кроватью, хотя я совсем не слышала ее шагов. Рожденная неожиданностью дрожь, быстрым импульсом прокатилась по телу, выдавая мое пробуждение. Открыв глаза, я воззрилась на беловолосую девушку. В руке она держала кружку, из которой поднимался душистый аромат трав. По запаху содержимое кружки походило на травяной чай, который принимают для успокоения нервов. Но судя по разговору, в него добавили что-то еще, что-то, что мне вовсе не хотелось пить.

– Миледи Селения, – более настойчивым тоном позвала меня прислуга. – Вам нужно принять лекарство, иначе вы снова будете ходить во сне.

Ходить во сне? Значит, вот как я оказалась в том парке? Но почему я ходила во сне? Неужели я больна?

Пустота в голове теперь не казалась блаженной, пробуждая страх от непонимания происходящего. Я до сих пор не знала, что со мной, как я оказалась в этом замке, и почему являюсь невестой графа Рангвальда? Все это было неправильным, вызывая внутренний протест, которому я не могла дать разумного объяснения.

Разомкнув веки, я села в кровати и посмотрела на служанку слегка затуманенным взглядом. Протянутую мне кружку я взяла слегка дрожащей рукой. Приятное тепло нагретого травяным чаем фарфора легло в ладонь и потекло по коже. Служанка не уходила, видимо, дожидаясь пока я выпью отвар.