Ночь над водой

Глава третья

Гарри Маркс был счастливчиком из счастливчиков.

Мать всегда внушала ему, что он – необыкновенный везунчик. Хотя отец его погиб во время Первой мировой войны, зато Гарри повезло с матерью, женщиной сильной и умной. Она трудилась уборщицей в конторах, добывая этим средства к существованию, и недостатка в работе не испытывала даже в годы Депрессии. Они снимали квартиру в Беттерси с краном без горячей воды на этаже и удобствами во дворе, но соседи попались дружные, готовые прийти на помощь в трудную минуту.

Гарри отличался удивительной способностью избегать неприятностей. Когда мальчиков наказывали в школе, палка в руках учителя обычно ломалась в тот момент, когда наступала его очередь. Гарри мог свалиться с повозки, но копыта лошади и колеса его не задевали.

Вором парня сделала любовь к драгоценным камням.

Еще подростком он любил прогуливаться по богатым торговым улицам Уэст-Энда, глазея на витрины ювелирных магазинов. Его завораживали бриллианты и другие драгоценные камни, посверкивавшие на темных бархатных подушечках в ярких огнях витринных ламп. Они пленяли его не только своей красотой, но и тем, что олицетворяли собой образ жизни, о котором он читал в книгах: безмятежное существование в просторных загородных домах, окруженных широкими зелеными газонами, где прелестные девушки с именами леди Пенелопа и Джессика Чамли сражались целыми днями в теннис и, разгоряченные, спешили в дом выпить чашку чая.

Он пошел в подмастерья к ювелиру, но изнывал от скуки, не находя себе места, и через полгода уволился. Чинить порванные ремешки для часов и увеличивать размер обручальных колец для отяжелевших матрон было совсем непривлекательно. Но он научился отличать рубин от граната, натуральную жемчужину от искусственной, современный бриллиант от камня старинной огранки. Он умел увидеть разницу между изысканной и примитивной оправой, отличить красивый узор от безвкусной поделки; умение оценивать ювелирные изделия еще больше разжигало в нем страсть к красивым вещам и сопутствующему им образу жизни.

В конце концов ему удалось удовлетворить обе эти страсти с помощью таких девушек, как Ребекка Моэм-Флинт.

Гарри познакомился с ней в Эскоте. Он часто заводил подружек на скачках. На свежем воздухе в толпе ему удавалось вертеться между двумя группами любителей дерби так, что каждая группа была уверена, что он принадлежит к другой. Ребекка, высокая девушка с мясистым носом, одевалась на редкость безвкусно в шерстяные платья с рюшами и носила шляпки с пером под Робин Гуда. Никто из молодых людей не обращал на нее внимания, и она была искренне растрогана, когда Гарри с ней заговорил.

Знакомство он продолжил не сразу, сочтя за лучшее не проявлять излишнего рвения. Но, когда они встретились месяц спустя на выставке картин, она приветствовала его как старого друга и представила своей матери.

Девушкам, подобным Ребекке, не полагалось, разумеется, ходить в кино или рестораны с юношами без сопровождения старших. Так могли вести себя только продавщицы да фабричные работницы. Поэтому девушки говорили родителям, что направляются куда-либо целой компанией – это считалось приличным. И действительно – начинали обычно с общей вечеринки с коктейлями. А затем незаметно расходились кто куда парами. Это идеально устраивало Гарри: поскольку он не считался официальным ухажером Ребекки, ее родителям не приходило в голову исследовать его происхождение и они никогда не подвергали сомнению невнятные рассказы Гарри про дом в Йоркшире, малоизвестную школу в Шотландии, о матери-инвалиде, поселившейся на юге Франции, и предстоящей службе в Королевских военно-воздушных силах.

Смутная ложь, как он выяснил, вообще была характерна для высшего общества. Ко лжи прибегали молодые люди, не желавшие признаться в отчаянной бедности, в том, что их родители – безнадежные алкоголики, или в происхождении из семей, обесчещенных скандалом. Никто и не думал поставить такого молодого человека на место, пока он не проявлял серьезных намерений в отношении какой-нибудь благовоспитанной девицы.

В подобной неопределенной манере Гарри ухаживал за Ребеккой около трех недель. Она добилась для него приглашения на загородную вечеринку в Кенте, где он играл в крикет и украл деньги у хозяев, которые не заявили в полицию, чтобы не оскорбить этим гостей. Ребекка таскала его с собой на балы, где он очищал карманы и вытаскивал кошельки. В довершение всего, когда она пригласила Гарри к себе домой, он выкрал у ее родителей небольшую сумму денег, присовокупив к ней несколько предметов столового серебра и три красивые викторианские броши, которых мать еще пока не хватилась.

С точки зрения Гарри, в том, что он делал, не было ничего аморального. Люди, которых он обворовывал, не заслужили своего богатства. Многие из них за всю жизнь и дня не проработали. Те же, кто вроде бы и работал, как правило, получали высокооплачиваемые синекуры через школьные знакомства и служили дипломатами, председателями правления компаний, судьями или даже сидели на скамьях консерваторов в парламенте. Украсть у них – все равно что убить нациста: услуга обществу, а вовсе не преступление.

Он занимался этим на протяжении двух лет и понимал, что вечно так продолжаться не может. Высший класс Британии хоть и обширен, но все-таки ограничен, рано или поздно кто-нибудь его разоблачит. Война настала как раз в тот момент, когда он был готов найти для себя что-то новенькое.

Однако идти в солдаты никакого желания не имелось. Плохая кормежка, грубое белье, муштра и палочная дисциплина не для него, тем более что форма оливкового цвета была ему не к лицу. Но вот синева летной формы попадала в тон его глазам, и он в воображении видел себя военным пилотом. Надо стать офицером ВВС. Как этого достичь, Гарри еще не придумал, но был уверен, что своего добьется: недаром он прослыл счастливчиком.

А пока решил использовать Ребекку, чтобы проникнуть в еще один очень богатый дом, а уж потом ее бросить.

Вечер начался на приеме в Белгрейвии в доме сэра Саймона Монкфорда, богатого издателя.

Некоторое время Гарри провел в обществе достопочтенной Лидии Мосс, перекормленной дочери шотландского графа. Нескладная, вечно одинокая, Лидия была девушкой того типа, что легче всего подпадали под его чары, и он флиртовал с ней минут двадцать просто в силу привычки. Затем поговорил с Ребеккой, чтобы не сердилась. После этого решил, что настал момент осуществить задуманное.

Извинившись, он покинул комнату. Вечеринка продолжалась в большой спаренной гостиной второго этажа. Когда Гарри вышел на лестничную площадку и стал подниматься по ступенькам, то почувствовал прилив адреналина в крови – так было всегда, когда он шел на дело. Мысль о том, что сейчас он совершит кражу и, возможно, будет пойман на месте преступления и разоблачен, наполняла его одновременно и страхом, и возбуждением.

Гарри поднялся на один этаж и двинулся по коридору в направлении передней части дома. Самая дальняя дверь вела, по всей видимости, в спальню хозяина. Он открыл ее, это действительно оказалась просторная спальня с занавесками с цветочным узором и широкой кроватью, убранной розовым покрывалом. Гарри уже готов был войти, как вдруг отворилась другая дверь в коридоре и послышался резкий возглас:

– Эй, стойте-ка!

Гарри повернулся, напрягшись. Он увидел мужчину своих лет; выйдя в коридор, тот с любопытством смотрел на него.

Как всегда, нужные слова сразу пришли к Гарри, когда в них возникла необходимость.

– Это, видимо, находится здесь?

– А что вы ищете?

– Туалетную комнату.

– О, понимаю. – Лицо молодого человека прояснилось. – Вам нужна зеленая дверь в другом конце коридора.

– Я вам крайне признателен.

– Да не за что.

– Замечательный дом, – бросил Гарри, шагая по коридору.

– Согласен с вами. – Молодой человек спустился по лестнице и исчез из виду.

Гарри довольно усмехнулся. Люди так доверчивы.

Он вернулся и вошел в розовую спальную комнату. Как обычно, спальня состояла из смежных помещений. Судя по цвету, это – комната леди Монкфорд. Быстро оглядевшись, он увидел небольшую гардеробную, тоже отделанную во все розовое; в смежной спальной комнате меньшего размера с полосатыми обоями стояли обтянутые зеленой кожей стулья, к ней примыкала мужская гардеробная. Супружеские пары высшего общества часто спали порознь, это Гарри уже знал. Он еще не решил: следствие ли это меньшей похотливости, чем та, что свойственна рабочему классу, или же богачам просто приходилось изыскивать какое-то применение многочисленным комнатам своих громадных домов.

В гардеробной сэра Саймона стоял тяжелый платяной шкаф красного дерева и такой же комод. Гарри выдвинул верхний ящик комода. Там, в небольшой кожаной коробке для драгоценностей, оказался целый набор запонок, жестких вставок для воротничков и булавок для галстука, сложенных без всякого порядка. Большая их часть представляла собой обычный ширпотреб, но натренированный взгляд Гарри сразу выхватил пару изящных золотых запонок с крохотными рубинами. Он сунул их в карман. Рядом с коробкой лежал мягкий кожаный бумажник с десятью купюрами по пять фунтов. Гарри взял двадцать фунтов и был очень доволен собой. Большинству людей пришлось бы за двадцать фунтов вкалывать на тяжелой и грязной работе на фабрике не меньше двух месяцев.

Гарри никогда не крал все подчистую. Если взять немножко, то у хозяев возникнут сомнения. Они подумают, что сунули свои драгоценности в какое-то другое место или просто забыли, сколько денег оставалось у них в бумажнике, а посему воздержатся от обращения в полицию.

Он задвинул ящик комода на место и вернулся в спальню леди Монкфорд. Преодолев искушение немедленно исчезнуть, он решил рискнуть еще несколькими минутами. У женщин должны иметься цацки получше, чем у их мужей. У леди Монкфорд могли быть сапфиры. А Гарри обожал сапфиры.

Вечер выдался прекрасный, окно было широко открыто. Выглянув в него, Гарри увидел небольшой балкон с кованой железной балюстрадой. Он быстро зашел в гардеробную и сел за туалетный столик. Выдвинул все ящички и обнаружил несколько шкатулок и подносов с ювелирными изделиями. Он начал стремительно исследовать их содержимое, опасливо прислушиваясь, не откроется ли дверь в спальню.

Хорошим вкусом леди Монкфорд не отличалась. Это была премиленькая женщина, но у Гарри сложилось о ней впечатление как о человеке крайне бестолковом. Она – или ее муженек – выбирала вещи эффектные, но недорогие. Жемчуга оказались посредственные, броши крупные и уродливые, серьги нелепые, браслеты кричащие. Гарри был разочарован.

Он заколебался насчет довольно-таки привлекательной подвески, когда услышал, как открылась дверь в спальню.

Он похолодел, у него свело желудок, мысль лихорадочно заработала.

Единственная дверь из гардеробной вела в спальню.

Было небольшое окно, но наглухо закрытое, такое не откроешь быстро и бесшумно. Гарри прикидывал, успеет ли он спрятаться в гардеробе.

Оттуда, где Гарри находился, дверь из коридора в спальню не была видна. Он услышал, как дверь снова закрылась, затем покашливание женщины и легкие шаги по ковру. Повернувшись к зеркалу, он обнаружил, что может видеть спальню. Вошла леди Монкфорд, она медленно направлялась в гардеробную. Не оставалось даже времени, чтобы задвинуть ящики.

Он тяжело задышал. Страх сковал его, но Гарри уже бывал в таких переделках. Он выждал мгновение, заставил себя дышать ровнее и обрести самообладание. И двинулся навстречу хозяйке.

Он вошел в спальню стремительными шагами:

– Послушайте!

Леди Монкфорд застыла посередине комнаты. Она поднесла руку ко рту и тихонько вскрикнула.

Цветастая занавеска трепетала от ветра из открытого настежь окна, и к Гарри вернулось вдохновение.

– Послушайте, – повторил он наигранно глуповатым тоном, – я только что видел, как кто-то выпрыгнул из вашего окна.

Она наконец обрела дар речи.

– Да что такое вы хотите этим сказать? И что вы делаете в моей спальне?

Разыгрывая взятую роль, Гарри подбежал к окну и выглянул в сад.

– Он уже успел скрыться!

– Пожалуйста, объяснитесь!

Гарри глубоко вздохнул, приводя в порядок мысли. Сорокалетняя леди Монкфорд, облаченная в зеленое шелковое платье, была явно легковозбудимой женщиной. Если у него хватит выдержки, он сумеет обвести ее вокруг пальца. Гарри чарующе улыбнулся, представляясь эдаким добродушным увальнем, великовозрастным школьником – этот тип мужчины должен быть леди знаком, – и начал пудрить ей мозги:

– Мне только что довелось увидеть нечто совершенно невообразимое. Я шел по коридору, и вдруг какой-то странный тип выглянул из вашей спальни. Заметив меня, он тут же исчез за дверью. Я знал, что это ваша спальня, потому что сам минутами раньше открывал эту дверь, полагая, что тут туалетная комната. Я сразу же подумал, что тот малый затеял какое-то темное дело – он явно не был из числа ваших слуг и уж тем более гостей. Я хотел спросить, кто он такой. Но открыв дверь, я увидел, как он выпрыгивает из окна. – Затем, чтобы объяснить, отчего выдвинуты ящики туалетного столика, добавил: – Я только что осмотрел вашу гардеробную и понял, что он искал ваши драгоценности.

Блестяще, восхищенно сказал он себе, монолог достоин радиопьесы.

Леди Монкфорд прижала руки ко лбу.

– Боже мой, какой ужас! – выдавила она слабым голосом.

– Вам лучше бы сесть, – участливо сказал Гарри. Он помог ей опуститься на маленький розовый стульчик.

– Подумать только! – воскликнула леди Монкфорд. – Если бы вы за ним не погнались, он был бы здесь, когда я вошла! Я сейчас упаду в обморок. – Она крепко сжала руку Гарри. – Я вам так благодарна!..

Гарри подавил улыбку. Снова удалось уйти от возмездия.

На мгновение он представил, что будет дальше. Надо сделать так, чтобы она не подняла слишком большого шума. Лучше всего, если бы леди Монкфорд не стала распространяться о случившемся.

– Я прошу вас, не надо рассказывать Ребекке о том, что произошло, ладно? – Это был его первый ход. – Она ужасно нервная, и такое происшествие может на несколько недель повергнуть ее в депрессию.

– И меня тоже, – сказала леди Монкфорд. – На несколько недель! – Она была чересчур расстроена, чтобы сообразить, что столь добродушная, крепкая девушка, как Ребекка, вряд ли даже представляет себе, что такое депрессия.

– Вы, наверное, захотите известить полицию, но это, конечно, сорвет вечеринку, – продолжил он свою партию.

– Да, это будет крайне неприлично! А я обязательно должна звонить в полицию?

– Ну… – Гарри старательно прятал удовлетворение. – Все зависит от того, что взял этот негодяй. Почему бы вам не посмотреть, не украл ли он нечто ценное?

– О Боже, ну конечно!

Гарри ободряюще сжал женщине руку и помог ей подняться. Они вместе вошли в гардеробную. Она охнула, увидев выдвинутые ящики. Гарри проводил ее до стула. Леди Монкфорд села и начала рассматривать свои драгоценности. И вскоре сказала:

– Не думаю, что он чем-нибудь поживился.

– Это потому, что я его спугнул: он просто не успел.

Женщина продолжала перебирать браслеты, ожерелья и броши.

– Должно быть, вы правы. Как это мило с вашей стороны.

– Если ничего не исчезло, то нет смысла кого-нибудь оповещать.

– Кроме сэра Саймона, разумеется.

– Конечно, – подтвердил Гарри, хотя надеялся, что и этого удастся избежать. – Вы можете рассказать ему о происшедшем после вечеринки. Так вы никому не испортите праздничного настроения.

– Замечательная мысль, – сказала она с благодарностью в голосе.

У Гарри отлегло от сердца. Все уладилось как нельзя лучше. Но теперь разумнее будет уйти.

– Я пойду вниз, – сказал он, – а вы тем временем придете в себя. – Гарри быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. От изумления леди Монкфорд покраснела. А он шепнул ей на ухо: – По-моему, вы вели себя очень храбро, – и с этими словами вышел из комнаты.

С женщинами средних лет еще проще, чем с их дочерьми, подумал Гарри. В пустом коридоре увидел свое отражение в зеркале. Он остановился, поправил галстук-бабочку, победно улыбнулся собственному отражению и прошептал, чуть шевеля губами:

– Ты дьявол, Гарольд.

Вечеринка близилась к концу. Когда он вошел в гостиную, его встретил раздраженный голос Ребекки:

– Ты где пропадал?

– Беседовал с хозяйкой дома. Извини. Не пора ли нам уйти?

Он вышел из дома с запонками хозяина и двадцатью фунтами из его бумажника в кармане.

На Белгрейв-сквер они взяли такси и поехали в ресторан на Пиккадилли. Гарри обожал хорошие рестораны: ощущение благополучия пронизывало его от накрахмаленных салфеток, отполированных бокалов, меню на французском языке и почтительных официантов. Его отцу ни разу не довелось бывать в подобных местах. Матери – может быть, если она нанималась там прибираться. Он заказал бутылку шампанского, тщательно изучив винную карту и выбрав год розлива, известный хорошим урожаем винограда, но не какой-то раритет, чтобы это не стоило бешеных денег.

Когда Гарри только начинал водить девушек в рестораны, то наделал немало ошибок. Но он быстро учился. Один из полезных трюков состоял в том, чтобы, не раскрывая меню, сказать: «Я обожаю камбалу, у вас сегодня она имеется?» Официант открывал меню и показывал ему строчку: «Sole meuniere, Les goujons de sole avec sauce tartar, а также Sole grillee»^[1], а затем, увидев, что он в нерешительности, говорил что-нибудь вроде: «Goujons сегодня исключительно хороши, сэр». Гарри вскоре уже знал французские названия основных блюд. Он обратил внимание, что люди, часто посещающие престижные рестораны, нередко расспрашивали официанта, что собой представляет то или иное блюдо: богатые англичане не всегда понимали по-французски. Гарри взял в привычку спрашивать, как переводится название определенного блюда всякий раз, когда обедал в изысканном ресторане, и научился вскоре читать меню лучше большинства богатых молодых людей, своих сверстников. Выбор вина тоже не составлял проблемы. Официантам, ведавшим винами, почти всегда льстило, когда посетители просили их что-либо порекомендовать, да они и не ждали, что молодой человек знаком со всеми виноградниками французских провинций и может отличить урожай одного года от другого. Вся хитрость заключалась в том, что в ресторанах, как и в жизни, нужно демонстрировать уверенность в себе, особенно когда ее нет и в помине.

Шампанское он выбрал отменное, но что-то сегодня Гарри был не в духе. И вскоре он понял, что все дело в Ребекке. Подумал, как было бы хорошо прийти в такое местечко с хорошенькой девушкой. А то все время с ним малопривлекательные девицы: простецкие, толстые, прыщеватые. Знакомиться с ними легко, а потом, когда они к нему привязываются, то лишних вопросов не задают и верят каждому слову Гарри, боясь потерять ухажера. В его планах проникновения в богатые дома это было ему на руку. Беда только в том, что все время приходилось проводить с девушками, которые ему не нравились. Но когда-нибудь, наверное…

Ребекка сегодня тоже явно находилась не в духе. Чем-то она раздосадована. Быть может, все дело в том, что после регулярных встреч в течение трех недель Гарри даже не попробовал «зайти слишком далеко», чем была бы, по представлениям девушки, попытка прикоснуться к ее груди. Но вся беда заключалась в том, что он не мог даже притвориться, будто питает к ней плотские чувства. Гарри умел ее очаровывать, ухаживать за ней, заставить смеяться, пробудить чувство к себе, но не мог вызвать у себя желания обладать ею. Да еще мешало и мучительное воспоминание о том, как однажды он оказался на сеновале с мрачной худосочной девицей, решительно вознамерившейся расстаться с невинностью, и Гарри пытался заставить себя ей в этом посодействовать, но тело отказалось повиноваться, и его до сих пор не оставляет жгучее чувство неловкости, когда он вспоминает о той истории.

Сексуальный опыт Гарри приобрел с девушками своего класса, и никакая из этих связей не затянулась надолго. Только одна любовная история затронула его глубоко. Когда ему было восемнадцать, его бесстыдно подцепила на Бонд-стрит женщина намного старше Гарри, скучающая жена вечно занятого юриста, и они оставались любовниками целых два года. Гарри многому у нее научился, прежде всего самому сексу – тут энтузиазм наставницы не знал пределов, а также манерам, принятым в высшем обществе, которые он незаметно усвоил, и еще – поэзии: в постели они часто читали и обсуждали стихи. Гарри глубоко к ней привязался. Она прервала их отношения грубо, в одночасье, когда мужу открылось, что у нее есть любовник (хотя кто именно, он так и не узнал). Потом Гарри несколько раз их видел, и женщина смотрела на него, как на пустое место. Гарри счел, что это жестоко. Та женщина для него многое значила, и ему казалось, что и она к нему неравнодушна. Что же тогда демонстрировало ее поведение – силу воли или бессердечность? Этого ему, видимо, так и не суждено узнать.

Ни шампанское, ни отменная еда не подняли настроения ни Гарри, ни Ребекке. Он места себе не находил. Гарри уже запланировал после этого свидания постепенно расстаться с Ребеккой, но внезапно почувствовал, что не в состоянии провести даже остаток вечера в ее обществе. Вдруг стало жалко и денег, которые Гарри потратит на ужин. Он взглянул на ее брюзгливое лицо, не знавшее косметики, как бы сплющенное под этой глупой шляпой с пером, и почувствовал, что ненавидит Ребекку.

После десерта Гарри заказал кофе и отправился в туалет. Раздевалка находилась рядом с дверью в мужскую уборную и от их столика была не видна. Он поддался непреодолимому импульсу. Взял свою шляпу, дал на чай гардеробщику и выскользнул из ресторана.

Ночь стояла теплая. Из-за светомаскировки было очень темно, но Гарри хорошо ориентировался в Уэст-Энде, да и огоньки машин помогали держать нужное направление, автомобили двигались, не включая фары, но и габаритных фонарей ему было достаточно. У него возникло такое ощущение, будто он сбежал с уроков в школе. Он избавился от Ребекки, сэкономил семь или восемь фунтов и теперь свободен – и все это благодаря нахлынувшему на него вдохновению.

Театры, кино и танцевальные залы были закрыты правительственным распоряжением «до оценки характера угрозы Британии со стороны немцев», как говорилось в нем. Но ночные клубы всегда действовали на грани закона, и многие из них были открыты, если знаешь, где их искать. Вскоре Гарри уютно устроился за столиком в подвале в районе Сохо, потягивая виски, слушая первоклассный американский джаз-оркестр и раздумывая, не завязать ли интрижку с девушкой, разносившей сигареты.

Он был погружен в эти размышления, когда вошел брат Ребекки.

На следующее утро Гарри сидел в подвале здания суда, подавленный и полный раскаяния, ожидая, когда настанет его очередь предстать перед мировым судьей. Да, случилась настоящая беда.

Глупо, конечно, было вот так уйти из ресторана. Ребекка не из тех, кто проглотит обиду и тихо оплатит счет. Она устроила скандал, управляющий позвонил в полицию, впуталась и ее семья… Это была одна из тех ситуаций, которых Гарри всегда тщательно избегал. И все равно он выкрутился бы, если бы не наткнулся несколько часов спустя на братца Ребекки.

В камере, кроме него, находилось пятнадцать или двадцать арестованных, у которых на это утро была назначена встреча с судьей. В ней не было окон, висел густой табачный дым. Сегодня еще не суд, а лишь предварительное слушание.

Конечно, его признают виновным. Свидетельства против него неоспоримы. Официант подтвердит показания Ребекки, а сэр Саймон Монкфорд – что запонки принадлежат ему.

Но все оказалось еще хуже. Гарри допрашивал инспектор департамента уголовного розыска в саржевой униформе, белой рубашке с черным галстуком и до блеска начищенных, хотя и разношенных ботинках; это был опытный следователь с острым умом, умевший тщательно подбирать слова. Он сказал:

– На протяжении последних двух-трех лет к нам поступают довольно-таки странные сообщения из богатых домов о пропавших драгоценностях. Не украденных, разумеется. Просто пропавших. Браслеты, серьги, подвески, мужские запонки… Люди, сообщавшие о пропажах, были убеждены, что все это не могло быть украдено их именитыми гостями. А сообщали они только на тот случай, если пропавшие вещицы где-нибудь неожиданно всплывут.

Гарри глухо молчал во время допроса, на душе было мерзко. Он проникся убеждением, что его подвигов пока никто не заметил. Узнать обратное было настоящим шоком: оказывается, они давно уже протоколируются.

Следователь раскрыл толстую папку.

– Граф Дорсетский: серебряная бонбоньерка в георгианском стиле и лакированная табакерка, тоже георгианская. Миссис Гарри Джасперс: жемчужный браслет с рубиновой застежкой от Тиффани. Графиня ди Мальволи: подвеска с бриллиантами стиля арт-деко на серебряной цепочке. У этого похитителя отменный вкус. – И следователь пристально посмотрел на бриллиантовые запонки рубашки Гарри.

Гарри понял, что в досье скорее всего содержатся данные о десятках его преступлений. Он понимал, что когда-нибудь попадет за решетку хотя бы за некоторые из них. Этот проницательный следователь собрал все основные факты: ему не составит труда найти свидетелей, которые подтвердят, что Гарри присутствовал во всех домах в те дни, когда пропадали вещи. Рано или поздно полицейские учинят обыск у него и в доме матери. Большая часть драгоценностей продана скупщикам краденого, но несколько вещиц он решил оставить: например, запонки, привлекшие особое внимание следователя, что были сняты с пьяного джентльмена на балу в доме на Гровенор-сквер, а у матери спрятана брошь, которую он ловко отстегнул с груди одной графини на свадьбе в Сюррей-гарден. Да и вообще, что Гарри может ответить на вопрос – на какие деньги он живет?

Да, в тюрьму его упрячут надолго, а когда он выйдет, забреют в армию, что в конечном счете одно и то же. От этой мысли кровь стыла в жилах.

Он упрямо отказывался говорить, даже когда следователь взял его за лацканы вечернего костюма и с силой прижал к стене. Но молчание Гарри не спасет – время играло на стороне закона.

У него оставался только один шанс обрести свободу. Надо убедить мирового судью отпустить его под залог и скрыться. Свободы вдруг захотелось так сильно, будто он провел за решеткой уже несколько лет, а не часов.

Исчезнуть будет нелегко, но альтернатива еще хуже.

Обворовывая богатых, он привык к их жизненному стилю. Гарри поздно вставал, пил кофе из фарфоровой чашки, прекрасно одевался и ел в дорогих ресторанах. Иногда ему доставляло удовольствие вернуться к корням, выпить в пабе со старыми приятелями или сводить мать в кинотеатр «Одеон». Но мысль о тюрьме непереносима: грязная одежда, грубая пища, невозможность уединиться и, хуже всего, уничтожающая скука абсолютно бессмысленного существования.

Его даже передернуло от отвращения, и он сосредоточился на мысли об освобождении под залог.

Полиция, конечно же, будет против этого, но решение принимают судьи. Гарри никогда раньше не представал перед судьей, но на улицах, где он вырос, люди знали про это все, как знали, кому положено муниципальное жилье или чем чистить от сажи трубы. Залог был невозможен только в тех случаях, когда дело касалось убийства. В остальных все отдавалось на усмотрение судей. Обычно они соглашались с предложениями полиции, но не всегда. Иногда их удавалось уговорить – адвокату или самому подсудимому, рассказав какую-либо жалостливую историю. Иногда, если полицейский обвинитель держался чересчур надменно, они разрешали залог, просто чтобы утвердить собственную судейскую независимость. Нужно найти деньги, фунтов двадцать пять или пятьдесят. Это не проблема. У него было полно денег. Ему разрешили позвонить, и он соединился с газетным киоском на углу улицы, где жила мать, и попросил Берни, киоскера, послать кого-нибудь из мальчишек-разносчиков газет позвать ее к телефону. Когда мать взяла трубку, он сказал, где лежат деньги.

– Они выпустят меня под залог, ма. – Гарри старался говорить как можно бодрее.

– Знаю, сынок, – сказала мать. – Ты всегда был большим везунчиком.

А если не разрешат…

«Я не раз выбирался из трудных ситуаций», – приободрил он себя.

Да, но не настолько трудных.

– Маркс! – крикнул надзиратель.

Гарри встал. Он еще не знал, что скажет, но полагался на присущее ему умение импровизировать. И все же сегодня хотелось бы иметь какую-то версию наготове. Однако будь что будет, сказал он себе решительно. Гарри застегнул пиджак, поправил галстук-бабочку, вместо платка расправил белую подкладку нагрудного кармана. Потер подбородок и подумал, что хорошо бы побриться. В последнюю минуту некое зернышко версии промелькнуло в голове, и Гарри быстро снял запонки и сунул их в карман брюк.

В решетчатой двери повернулся ключ, и он вышел из камеры.

Гарри повели по цементной лестнице, которая вывела его прямо к скамье подсудимых в центре зала суда. Перед ним находилась скамья для адвокатов, сейчас пустая, секретарь суда и судебный адвокат за отдельным столом, а также судейская скамья с тремя непрофессиональными, общественными мировыми судьями.

«Иисусе, – взмолился Гарри, – пусть эти гады меня отпустят».

На галерее для прессы сидел единственный репортер с блокнотом на коленях. Гарри повернул голову назад и увидел среди публики мать в лучшем ее платье и новой шляпе. Она с особым смыслом постучала себя по карману: это должно было, по-видимому, означать, что деньги на выкуп при ней. К своему ужасу, Гарри увидел на матери брошь, которую он стащил у графини Эйрской.

Он повернулся к судьям и сжал поручень, чтобы унять дрожь в руках. Обвинитель, лысый полицейский инспектор с крупным носом, произнес, обращаясь к судьям:

– Номером третьим в вашем списке значится: кража денег в сумме двадцати фунтов и пары золотых запонок стоимостью пятнадцать гиней, принадлежащих сэру Саймону Монкфорду, а также извлечение денежной выгоды посредством обмана в ресторане «Сан Рафаэль» на Пиккадилли. Полиция испрашивает разрешения держать подозреваемого под стражей, поскольку расследуются и другие его правонарушения, связанные с кражей больших денежных сумм.

Гарри внимательно разглядывал судей. С одного края стола сидел старый чудак с белыми баками и туго накрахмаленным воротничком, с другого – человек с военной выправкой и в галстуке с полковой эмблемой. Оба смотрели на Гарри осуждающе, явно исходя из предположения, что всякий, кто предстает перед ними, уж в чем-нибудь, да виновен. Чувство обреченности овладело им. Но затем он сказал себе, что глупый предрассудок легко можно обратить в не менее глупую доверчивость. Лишь бы они не оказались слишком умными, когда Гарри начнет пускать им пыль в глаза. Председатель, находившийся в центре, был единственным, с кем следовало считаться всерьез. Этот мужчина средних лет с седыми усами, в сером костюме, сидел с таким выражением усталости от жизни на лице, которое как бы говорило, что он за свои годы выслушал столько высосанных из пальца историй и похожей на правду брехни, что удивить его чем-нибудь будет совершенно невозможно. Вот от кого все зависит, заволновался Гарри.