Read the book: «Ангел греха»

Даже у такого подонка есть ангел-хранитель… Ангел с золотыми волосами.

Il Buono, il brutto, il cattivo

I. Явление стрелка народу

Как-то раз, на рубеже величайших нравственных перемен, когда большие власти наконец уже укротили повсеместное насилие, в небольшом захолустном городке без названия из развлечений для обрюзгших от пустой жизни мужчин в котором кроме имитации продолжения рода, выпивки и морального унижения друг друга практически ничего не осталось, даже понимания великой божественной сущности мироздания, в по большей части, на момент начала действия предназначенном для рабочих специалистов по приёму, погрузке и размещению крупного рогатого скота в вагонах, – произошло не поддающиеся уродливому обывательскому здравому смыслу и захватывающее дух чувствующих красоту барокко красивых стройных людей знаменательное историческое событие не только всего-навсего имеющее место в мифической реальности ушедшей печально известной эпохи, но даже и строго обязано… Ковбойской эпохи дикого запада!

Вполне обыкновенным, очередным, ничем не примечательным жарким летним днём очередного уходящего лета, в уже вскользь упомянутый городок забрёл согнутый мясницким крюком одинокий и вооружённый до зубов странный всадник.

Облачён незваный гость, символически, по средневековым меркам, с ног до головы в чёрную одежду, без шляпы, но с головой, верхом на почти чёрной гнедой лошади без зафиксированного под хвостом животного обязательного в черте города специального мешка. Седло всадника протёрто задом до деревянного основания, а потник совсем как новый, хоть и отвратительно засален. Всадник с виду не призрак и даже не демон, а вполне себе живой и в прошлом по дикому энергичный ковбой. Вот только, почти живой…

Ковбой всполошил замученное умеренной засухой потливое, но расслабленное население отталкивающей грозной наружностью, двумя торчащими из штанов огромными револьверами с направленными дулами точно на детородный прибор, изобильно замызганной запёкшейся кровью одеждой и жутковатым для человека не причастного к естественным наукам увечьем.

Один ответственный законопослушный гражданин и по совместительству свидетель явления в мгновение ока сообразил и ринулся в участок, звать окружного шерифа.

Другой наблюдательный и порядочный человек метнулся в убогий салун, к сведению, местный салун действительно убогий, в нём нет даже старого расстроенного пианино, в нём никогда не играла музыка, зато на столах стоят стаканы со свечами, что колоритно, но без музыки с ними никто не танцует. Наблюдательный побежал не делиться сплетнями, напиваться и развлекаться азартными играми с несвежими мужиками, а прямиком, громко топая, – на второй этаж, но не в охапку с продажной девкой, как принято, а по соображениям совести, – звать доктора, поселившегося с недавних пор в скромной комнатушке напоминающей, как доктор себе сам возомнил по фанатичным соображениям: аскетичную монашескую келью с мини-баром.

Большинство куда хуже меньшинства, везде, даже в довольно крупных городах и особенно в столице. Такие персонажи просто молча наблюдали за заблудшим путником и великолепным стрелком, судя по внешности, но соблюдая значительную дистанцию, в душе надеясь засвидетельствовать смертельную перестрелку, не принимая непосредственного участия в таковой.

Гораздо хуже большинства лишь меньшинство большинства, таким в событии оказался беспризорный малец потехи ради метнувший камень в замученную лошадь всадника попав лошадке точно в глаз, после чего ретировался. Глаз, увы, в скором времени загноится и ни в чём неповинное благородное создание редкой масти ослепнет им насовсем.

Ковбой не был физически способен устроить столь желаемую многими, да и ему самому – рьяную перестрелку или догнать и отлупить чумазого босого беспризорника, чем следовало бы заняться и вообще что-либо, кроме как держась за окровавленный конец стрелы торчащий из живота не удержаться в старом седле и свалиться на землю, словно с небес, только с костлявой, вздыбившейся, истерично ржущей кобылы, подняв густое облако коричневой дорожной пыли. Это самое и произошло с незваным стрелком.

Замерла жизнь городская. Прервалась стройка. У большинства наблюдателей мужского пола непроизвольно ощутилось неприятное давление в заднем проходе от увиденного, но и это их не отвадило, а даже наоборот…

По истечении некоторого неопределённого отрезка времени навсегда потерянного в кромешной пустоте, как теряется молодость; приоткрыв глаза и всосав солоноватую влагу подло оставшуюся на отросших усах и бороде со вшами, после того, как ему местные выплеснули из лохани на обожженное запачканное лицо выцветшую воду полную белка – он узрел перед собой вытянутую бледную физиономию мужчины в фетровой шляпе, с ухоженными толстыми и широкими усами полностью закрывающими сухую верхнюю губу и торчащей прямо из них сигарой. На пробуравленном великой глубокой морщиной лбу мужика под полем шляпы искрятся мелкие капельки пота подобно каплям утренней росы на траве под восходом солнца, где-то далеко на севере. Поля шляпы мужик не коснулся, что скверный сигнал.

Внимательно, насколько только возможно в подобной ситуации тщательно изучив особенности черт лица и усы ковбой опустил взгляд на бликующий прицельно в глаз шерифский значок пристёгнутый к потёртому жилету с комичной бахромой, из толстой коровьей кожи и попытался красноречиво, не избегая нецензурной брани выразить сожаление о том, кого он видит перед отходом в специально отведённое место для самых страшных грешников несправедливого дикого мира запада. Остатка сил хватило лишь слегка скривить губу, но небритость и налипшие длинные просаленные словно специально пропитанные жиром космы без малейших признаков седины полностью замаскировали мимические манипуляции.

Опыт непревзойдённой по многочисленным параметрам личности подсказывал ему, что необходимо изо всех оставшихся силёнок сопротивляться потери сознания концентрируя внимание в данном случае на огоньке тлеющей, зажатой в зубах заядлого курильщика казавшейся неестественно огромной сигаре напоминающей торчащий коричневый член чернокожего раба, благо направленный не в него, а в сторону деревянной одноэтажной захиревшей постройки, с пристройкой, со скоро угасшим энтузиазмом хозяина и хозяйки, с прибитой деревянной табличкой над дверью с полустёртой, но очевидной, надписью: «Мастерская гробовщика».

– Что… упал?! – язвительно спросил шериф растягивая «что».

Шериф, назвавший себя Биллом Карсоном странным образном своим пытливым умом возрадовался и возбудился от увиденного представления, в позитивном ключе. Настроение его ещё изрядно приподнялось, когда он отбросил дулом легального заряженного револьвера прядь волос с лица и рассмотрел пришельца чуть повнимательнее.

У ковбоя напрочь отсутствовало правое ухо. В былые времена скотоложцам отрезали левое ухо, что означало отсутствие правого пока загадка для общества. Срез относительно свежий, ткань не успела зарубцеваться тщательным образом и чудодейственным образом не загноилась.

– Вижу, тебе нужна помощь, – сказал шериф с приятной дрожью в голосе, затем глубоко затянулся ядовитым дымом без помощи двух пальцев, собрался духом, выдохнул через ноздри и громогласно продолжил: – При всём уважении, будь добр, веди себя прилежно, если не собираешься подыхать. Постарайся вести себя так, дабы мне не пришлось вбивать в твою тупую башку уважение к закону и власти. Я таких как ты знаю не понаслышке. У нас спокойный городок с правилами нового порядка, да, убогий, но спокойный, не порть статус. Сейчас тебя осмотрит доктор Родриго, надеюсь, безрезультатно, в противном случае ты молниеносно сдриснишь отсюда привязанный к седлу и больше я твоё уродство и твою срущую лошадь никогда не увижу.

Шериф перед тем как отступиться в сторону выпустил напоследок ковбою в лицо клуб ароматного табачного дыма и только после этого втиснулся в народное скопление добрых людей собравшихся на проезжей части дилижансов ради получения эмоций от предстоящего наблюдения погибели незнакомого им человека, на судьбу которого всем плевать с высокой колокольни. Но, в городе церквей нет, даже старых испанских и дилижансы всё реже и реже прибывают, разве что иногда, из Мексики, огромные, гружёные, для экзотического товарооборота, вроде подвоза свежих смуглых шлюх, ну и для почтового сообщения. Так что отпевание не намечтается.

Возмущённая отсутствием шляпы толпа заёрзала, начала елозить и расступаться, неохотно пропуская грубо всех расталкивающего коренастого мужика широкого в плечах, почти опрятно одетого, с большой кожаной сумкой в руке и запахом перегара в лёгких. Судя по чертам лица и усов в форме подковы данный тип богатого мексиканского расово-этнического происхождения и явно не местный, даже судя по частичной опрятности и полному отсутствию задрипанности.

– Не мешайте, дайте пройти, расступитесь. Так, что у нас тут… Господи! – протараторил доктор подбираясь к ковбою, затем невзначай сострил: – Кто его так отделал?! Ну же, признавайтесь!

– Джонс-младший! – кто-то выкрикнул из толкучки.

– Явно он!

– Узнаю почерк.

Со всех сторон разразился заразительный хохот и послышалось фырканье, не только лошадиное.

Доктор начал проводить осмотр больного. Облик ковбоя сиюминутно показался мексиканцу страдающим за его грехи. Он мелодично обратился к внеземным высшим силам очень быстро зачитав молитву сочинённую им самим на днях, считая, что такая молитва в разы искренней и сильнее классической.

Самая сильная молитва на диком западе человека, как считалось ублюдками с принципами повидавшими всякое – не преуспевшего должным образом в убийствах, картах и ограблениях дилижансов и только поэтому принявшегося помогать людям по двум фронтам, прозвучала так:

– Спаси заблудшую душу грешную, как спас однажды ты мою, за что тебя благодарю… Amén!

Всё же лекарь приступил к работе. Вколол долговременное обезболивающее, от острой боли, и после контрольного осмотра и обнюхивания ран засучил рукава обнажив мощные волосатые инструменты для битья по роже. Вытер с лица пот волосатой тыльной стороной ладони, повернул больного на бок словно игрушку, аккуратно вынул из его штанов револьверы дабы случайно не отстрелить чего, положил их на землю. С треском разорвал жилет и рубашку, аж пуговицы разлетелись в разные стороны, задрал рваную одежду и пыльник до сосцов, подвигал стрелу туда и обратно, обломил торчащее из живота древко с костяным остриём с жуткими зазубринами и резким движением, под аплодисменты, лошадиное ржание и отвратительные взвизги женщин выдернул стелу с другого конца, со спины, да так ловко, будто проделывал неприятную процедуру на регулярной основе и учился этому искусству в специальной академии.

Ковбой застонал и скукожился, а доктор почесал макушку чёрной шляпы вспоминая, что выдёргивать по академическому правилу выдёргивания стрел было бы предпочтительнее с другого конца. Но, что сделано, то сделано, сделанного не воротишь, разве что можно проткнуть его снова, насквозь и выдернуть правильно.

– Сейчас прижигать будет, несите раскалённую кочергу, – раздался возбуждённый возглас.

Шериф одобрительно кивнул.

– Никаких прижиганий. Не вздумайте! Мы не средневековые инквизиторы.

– Значит виски?

– Разве что мне, ему уже ни к чему, он сейчас вырубится и вероятно навсегда.

– Сколько он крови потерял? – спросил какой-то умник.

– Немного, он не вынул стрелу, – деловито ответил доктор.

Кровь вспузырилась в ране на волосатом животе, отверстие под слабым давлением пульсируя вдруг испражнилось чёрными сгустками запёкшейся грязной крови, болезнями, феями и возможно даже злыми духами. Зрители немного отпрянули. Изо рта пошла пена, глаза закатились. Ковбой ритмично побился в судорогах, дугой выгнул позвоночник и со стоном облегчения повернулся на спину, уставился в небо и обмяк. Очистительное кровопускание произошло самопроизвольно, как у странствующего рыцаря.

Доктор виртуозно наложил швы, жадно обработал раны чистейшим спиртом, наложил чистые повязки, даже на увечье на голове и выступил с вердиктом:

– Обратите внимание: не испражнился, значит ещё жив, но, стрела могла повредить кишечник, если так, то фекалии попадут в кровь, начнётся сепсис, отчего он уже помрёт с большей долей вероятности.

– Сепсис, что это, мать его, такое?!

– Позорное отравление, – доктор Родриго раскатал рукава. – Кстати, если стрела всё же не повредила извилистый орган всё равно он скорее всего подохнет, от отравления мельчайшими частицами фекалий подлого скво. Подобного рода частицы мы вдыхаем полной грудью, когда какой-нибудь ублюдок пердит в салуне. Так что будь я уголовником – держался бы от него подальше и оставил бы в покое… Я сделал всё, что в моих медицинских силах. Рекомендую постельный режим и услуги священника. Оповестите, если очнётся от адской телесной боли или душевных мук, вколю ему дополнительную дозу героина, – закончил наконец доктор и вскоре испарился за трухлявым пендельтюром салуна, под рогатым черепом с комичной узкой продолговатой щелью.

В толпе разверзлись ожесточённые дискуссии знатоков касающиеся методов отравления наконечников стрел. Один опытный знаток заявил, что достаточно ткнуть стрелу в землю, не нужно предварительно срать или искать чужое говно перед каждым новым выстрелом в потенциального врага.

Одна женщина предложила подложить ковбою под язык несколько собачьих волосков.

Кто-то добрый, из гуманных соображений предложил сразу пристрелить ковбоя, а кто-то, судящий по внешности, как можно скорее повесить или лучше даже сжечь ублюдка, пока тот не накликал беду на город, не сглазил или не устроил пьяную бойню в родном салуне.

Шериф Карсон тем временем уже начал проводить самый продолжительный и экзотичный обыск в своей карьере. В случае кончины ковбоя можно будет даже открыть первый городской музей, если кому-то будет до этого дело, а его не будет. Примерно пол века назад изъятое никого бы не удивило. Казалось, что ковбой продолжительное время был законсервирован, заморожен в леднике или находился в потусторонней духовной реальности и чудодейственным образом воспрянул на глазах избранных очевидцев. Знающие мужчины включая Билла были приятно удивлены и одновременно недоумевали от того, как было в старину неудобно жить и как удобно и безопасно жить в настоящее время, но все согласились в постепенной утрате вкуса к жизни.

Местечковая власть благополучно изъяла: два 15,5 дюймовых Кольта Драгуна третьей модели 44-го калибра, с рычагом-шомполом для заряжания (для вдавливание пули в камору барабана), оба украшены гравировкой сцены боя рейнджеров с индейцами, оба всем очень понравились (оружие в черте города всем плебеям, кроме маршала, шерифа и его помощников носить запрещено); круглые свинцовые пули; сложенный бумажный лист из внутреннего кармана драного бандитского пыльника, столь незаменимого на юге; комок мятых гринбеков (основная государственная валюта); потёртую дорожную сумку.

Шериф после обыска тела снял с лошади сумку и небрежно вытряхнул на землю из обеих ёмкостей неопределённую субстанцию отдалённо напоминающую испорченную еду, пустой треснувший сосуд из высушенной тыквы без остатков влаги, наполовину съеденный, пороховницу с пахнувшим мочой чёрным порохом, подменный барабан, капсюли, мульду для отливки пуль, кресало, нож Боуи, свинцовую чушку и различные безделушки вроде жутких миниатюрных фигурок животных умело вырезанных из человеческой кости, явно ремесленниками другой культуры (доисторической или первобытной).

Некоторым завистливым свидетелям представилась романтичная сцена, в незамысловатом сюжете которой свободный от погрузки вонючего скота ковбой под звёздами сидит у миниатюрного костерка в прерии и отливает пули для своих врагов, чистит револьверы с нежной любовью, покуривает или жуёт табак, попивает виски из старой солдатской фляги, и никто ему не нужен, как и он никому, он даже готовит себе еду сам. За всё это обыватели его дружно возненавидели, женщины среди которых единовременно подумали: «Мужчина должен быть добытчиком, а женщина хранительницей очага»; или: «У мужчины должен быть блеск в глазах, пока он молод».

Цельные изъятые купюры шериф сразу незаметно от всех, ловко, используя навыки профессионального шулера припрятал в рукав рубахи, не считая спрессованных обрывков, которые судя по всему ковбой забивал в дула капсульных револьверов, в качестве пыжей, как идейный капиталист наоборот, но не коммунист.

Все вываленные причиндалы он сгрёб и закидал обратно в сумку и гордо закинул её себе на плечо, как в старые времена.

– Увы, к моему глубочайшему сожалению комнат свободных на сегодня нет и завтра, к великому разочарованию, не будет, – отрыгнул человек с двумя бесполезными подбородками и в мятом цилиндре и раздосадованно покачал головой.

Данный персонаж хозяин единственного салуна и по совместительству единственной в городе гостиницы, возле салуна, то есть хозяин всего, плюс скобяной лавки чуть поодаль.

Завершив лакомый обыск, глядя на кровавого человека, нервно поправляя шляпу с плотно набитой седельной сумой на плече и сигарой во рту шериф дал себе волю вслух порассуждать: «Куда и кому сбагрить обузу…».

Зрители начали постепенно расходиться и прятаться от палящего солнца, продолжая перешёптываться, обсуждать всё засвидетельствованное и выслушивать упрёки недовольных женщин. Даже единственный приличный и порядочный человек вспомнил о срочных неотложных делах. Брать на себя сомнительную ответственность и неоплачиваемые риски желающих не нашлось.

Вдруг, как Биллу Карсону на тот момент показалось, – пришла гениальнейшая мысль в стиле старого доброго дикого запада, о которой он в дальнейшем пожалеет, почувствует себя полным идиотом и затем останется таковым навсегда, но госпожа история рассудит ситуацию в его пользу. В пользу человека решительного на необдуманные действия.

Он мигом назначил с запозданием подоспевшего своего подчинённого ответственным за ковбоя. Распорядился отвести замученную клячу в конюшню, а тело оттащить прямиком к гробовщику и сразу положить в гроб, для надёжности, всё предельно тщательно проконтролировать и организовать больничный уход до самого прихода святой смерти с косой и винчестером.

– Мистер Карсон, почему именно я должен сидеть с ним?! Врач же ещё в городе… Я не старая повитуха, – проворчал озадаченный молодой помощник Билла.

– Будь по-твоему, тащи его в салун, но не забудь оплатить доктору Родриго больничные и молитвенные расходы, плюс проживание и содержание, из своего худого кошелька разумеется. Но не забывай, что всегда есть альтернативный бунтарский вариант, о котором ты помышляешь время от времени, – можешь не слушаться главного. Великолепная должность дежурного уборщика навоза с перрона как раз на днях освободилась, когда Боб Хардин поскользнулся на жидком говне с комочками и упал спиной на рельсы прямо перед приближающимся составом. Ну, ты помнишь, тебе ещё тогда было весело, особенно, когда машинист не успел затормозить локомотив и бедолагу размазало скотобойником по шпалам. Незабываемый денёк.

– Всё благополучно изъятое отнести в участок? Я угадал?..

– Не переживай, сам справлюсь и будем считать, что ковбой оплатил залог.

– А я и не переживаю…

– Ты что-то сказал?!

– Нет, ничего.

Шериф грозно насупил затемнённые полем шляпы густые брови.

– Нет, ничего. Мистер Карсон.

Парень подчинился, взял взмыленную лошадь под уздцы и повёл в конюшню ласково поглаживая и успокаивая страдающее животное, ясно давая бывалой лошади понять, что лишь он один на юге может отвести её туда, где ей профессионально помогут, тем самым завоёвывая доверие добротой, практически согласно самому методу приручения Ксенофонта.

Кобыла вела себя смиренно, лишь фыркнула со значением, но подчинилась мальцу, как малец шерифу. Во время загадочного странствия у неё отвалилась подкова, что она сама продемонстрировала и лошадиным умом искала общество добрых людей способных устранить лошадиное неудобство, помимо неудобства связанного с подбитым глазом и усталостью.

По возвращению к месту происшествия из конюшни, а находилась она на той же самой улице, где находилось вообще всё значимое в городе, шерифа уже не было на месте, лишь некоторые инициативные горожане всё ещё присматривали за распростёртым ковбоем и продолжали проводить обыск, уже народный.

Местный гробовщик и могильщик Питер Горн узнав о необычном распоряжении властей сперва поупорствовал, но на всё согласился, дабы угодить Биллу, да и с женой не успел посоветоваться, так как под впечатлением не успел подумать и предвидеть домашний скандал. Они вдвоём с помощником шерифа без особых усилий перенесли тело в мастерскую, подыскали подходящий по росту свежий гроб, две надёжные табуретки, насыпали на дно ароматных сосновых опилок для поглощения влаги содержащейся в нечистотах, постелили ветошь вместо подушки, для комфорта, и аккуратно погрузили обмякшее подобно тряпичной кукле длинное костлявое тело.

Гробовщик уже на месте проверяя дыхание маленьким грязным зеркальцем специально предназначавшимся для проверок на смерть присвистывая беззубым ртом произнёс:

– Ну-с, так и быть, пускай лечится здесь. Пока дышит – смердить сильнее вряд ли начнёт и нам с женой не помешает. Сдохнет – выну ветошь и просто заколочу крышку гвоздями, наглухо.

Проверять дыхание таким образом должен врач, но и хороший гробовщик своего рода врач продлевающий существование тела сооружая для него специальный ящик.

– Заколачивать не стоит. Выставим гроб на улицу, перед нашим офисом, а лучше перед салуном и будем фотографироваться с трупом. Помянем великие времена беспредельных перестрелок. Убеждён, что такой мужик кончил бы в нательный комбинезон со сральным клапаном, узнав о данном исходе, – уверенно сказал помощник шерифа, не дрогнув, затем удалился.

Гробовщик вслед покрутил кривым пальцем у виска.

Потомственный помощник шерифа Генри Джонс-младший временно покинув жуткое место заваленное гробами с задумчивым видом, вальяжно, туда и обратно бродил по главной и единственной более-менее приличной в городе улице, пока не остановился исполненный тревогой у тёмного пятна на дороге между мастерской и великолепным салуном. Лужа с желеобразными чёрными сгустками медленно таящими на солнце, словно медузы на пляже, – навеяла подходящие депрессивные мысли для ухода в себя. Он представил себя этим мокрым местом, точнее тем, что от него останется в мире живых, вдруг если его самого расстреляют или красиво подорвут динамитом. Подобного рода ассоциации заставляли его мыслить глубже.

Среди городских обывателей репутация данного персонажа довольно сомнительна. Большинство всегда считали его идиотом и подвергали насмешкам в меру своих умственных способностей, как уже выяснилось, но это ему даже льстило, парень не промах и стрелять умеет. На самом деле все просто завидовали синекурой должности и молодости претендента на их же дочерей. Генри в отместку внимательно наблюдал за повадками людишек и развивал отвратительные качества. Но, кому-то он казался довольно интересной личностью, благодаря по-женски пухлым губам, особенно женщинам постарше, которые говорят и думают исключительно о хорошем. Мозги его действительно набекрень, но не в самом плохом смысле. Возможно, он свои странности мог использовать в творческой профессии, согласно собственному субъективному мнению, но, по наставлению и договорённости отца, как часто случается, – находился не на своём месте. Горожане не воспротивились, как не воспротивились и примерно десять лет назад мирно, без возмущений, избрали поставленного интриганами и воротилами шерифа с сомнительной репутацией, точнее вовсе без репутации и даже не местного.

Обычно, проработав пару лет на одном месте одной должности внешность человека начинает соответствовать профессии и по повадкам можно предположить кто он, из чего сделан и чем занимается. С Джонсом метаморфозы не произошло, он не выглядит как законник и вообще кто-либо, он просто «выглядит». Если бы он сам об этом задумался, то вероятно выразил бы мысль так: «Работа временная». Он никогда не собирался задерживаться на одном месте, но задержался. Он не знал, чем заменить настоящую деятельность и не знал чего внятного хочет от жизни, не считая увольнения, приключений со стрельбой, ограблениями, взрывами, шлюхами, интригами, новыми эмоциями и параллельной реализацией главной государственной мечты. Ещё, в отместку, можно конечно просто отправиться в монотонный путь, со станции, но на это нет достаточного количества гринбеков на кармане, придётся выйти из бюджета, да и в данный исторический момент уже не до этого.

Отец Джонса освободился от занимаемой должности помощника шерифа самой тупейшей смертью. Он в пьяном угаре утонул в нечистотах уличного сортира, за салуном. Перед смертью он успел попросить Билла взять сына в помощники, что породило ряд слухов касательно самоубийства Джонса-старшего. Дети в тот злополучный день обнаружили торчащую лысину с обмякшими ушными хрящами не сразу, поэтому зеваки даже умудрились поддать сверху тёплых экскрементов. Подобно Афродите Боттичелли показавшей макушку – показал макушку отец его, выросший из вырванного Кроносом ануса Урана. Обычно дети или идиоты заглядывают в подобные места ради интереса, как и швыряют в лошадей камни. Лысая голова изначально напомнила деткам хребет облезлой собаки в которую срочно нужно потыкать палкой и когда обо всём догадались рассказали родителям. Лезть и доставать тело никто не согласился, даже родственники, пока у одного местного случайно не свалилась в очко курица, за которой пришлось спуститься с лампой и внизу заодно накинуть петлю. Так город лишился своего предыдущего помощника шерифа и человека с курицей, и сортира. Из-за взрыва скопившегося метана.

Дед Джонса-младшего в отличие от бездарных потомков великий человек, имя которого никто не знает, а кто его знал из местных все давно мертвы. Выходец русской колонии, на самом западе, у побережья океана. Превосходный охотник, свежевальщик пушнины и путешественник. Идейный борец с чёрным рабством. Он с рождения не разделял всех прелестей данного явления, что вызывало ряд домыслов и было сродни суициду, но у него были определяющие философские ориентиры. Как-то раз он по-мужски бросил жену с сыном названным в честь винтовки в городке на территории Мексики, где работал помощником Чарро, собрал из местных идейную банду жаждущих лёгкой наживы и отправился в бунтовское странствие на север, где благополучно канул в лету. Возможно всему виной гражданская война. Восстанию не сопутствовал успех, а территории принадлежавшие королям Испании в дальнейшем были зафиксированы новыми законами вместе с городком, впоследствии были переосвоены и вошли в состав современного богатого государства. По традиции следовало назвать город в честь великого деятеля, но город так и остался безымянным, в официальных кругах. Даже после того, как в город провели железную дорогу для скота и торговли, и телеграф – город остался политическим призраком.

Мрачно погрустив Генри Джонс глядя на уже впитавшееся пятно вдруг повторно задумался насупив брови и приободрился, но задумался не об отце, он его редко вспоминал, лишь периодически злился и желал смерти (на диком западе все друг другу желали смерти, особенно родственники), даже после смерти, а задумался о том, что никогда так близко не контактировал с интересными личностями, до сегодняшнего дня и об открывшихся перспективах судьбы. Все потрясные истории про бандитов дикого запада, увы, впитались в прошлое, а он, к собственному сожалению устроился законником совсем недавно и в относительно безопасное время. Хотя, в опасные времена его на такую должность никто бы скорее всего не избрал, а если бы и избрали, то долго он бы не просуществовал в жесточайшем мире живых ублюдков.

По необъяснимым причинам Генри предположил, что пришлый ковбой его первый за всю жизнь второй шанс обзавестись связями и сделать нечто «своё», «для себя», сбросить оковы проклятой должности, преуспеть, ввязаться в долгожданную авантюру, а шансы возникают крайне редко, как сказал один примитивный мудрец: «На диком западе шанс выпадает максимум всего раз в жизни, более невозможно, более – чудо, а в чудеса верят только тупые». Возможно до явного второго шанса просто пока ещё никто не дожил.

Совсем недавно первый шанс был безынициативно упущен, как и у большинства неподготовленных к шансу. На перроне железнодорожной станции Генри встретил огромного богача в цилиндре, известного обывателю в первую очередь известной пиратской фамилией и владением клиникой с абортарием для персональных нужд. Прибыл он на личном поезде всего с двумя вагонами, даже не с четырьмя, как положено, не считая гондолы с углём и вагона для сотрудников и сотрудниц. Выйдя на платформу богач закурил сигару и вдруг вокруг него стали собираться восхищающиеся богатством бедняки примыкая неприлично близко, почти вплотную. Всем было страшно любопытно, местные никогда ранее не видели настоящих богатых и даже тучных людей, лишь одного жадного кретина с двумя подбородками, но он скорее обрюзгший и жизнь его убогая и наигранная. От хорошей жизни толстеют иначе и румянее, так как питаются исключительно и иногда даже радуют нутро дорогими стейками из отборной человечены. Богач и его белые гамаши тогда артистично засуетились, он затушил сигару придавив окурок модным каблуком лакированного итальянского ботинка и запрыгнул с перрона из наспех сколоченных досок обратно в свой роскошный вагон. Из вагона послышался писклявый женский смех. Деликатные мордовороты в котелках не почуяли угрозы и открывать огонь по любознательным людям не стали. Но, богач был совсем другой человек, нежели ковбой. Он восхищает по совсем иным причинам и бесконечно недосягаем до персоны простого человека со скучнейшей рабочей жизнью (должность помощника шерифа в настоящее время такой и является). И всё же, Генри периодически жалел о том, что не попросил мистера богача взять его к себе на работу. Он был абсолютно уверен, что профессиональный потомственный банкир разглядел бы в нём своим пытливым умом скрытый потенциал, богатый внутренний мир и даже не стал бы впустую расспрашивать о родословной, навыках и роде прежней деятельности и увёз бы его на поезде, под перестук, в роскошном вагоне тесно обставленном мебелью покрытой сусальным золотом.

Жалел, да не унывал. Мрачный и наполненный мифологизмом типаж ганфайтеров время от времени более пленителен и в данный момент именное такое состояние. Отчасти всё благодаря газетным фактам содеянного такими персонажами в прошлом, которыми Генри зачитывался с тем упованием, с которым некоторые смакуют факты из жизни маньяков. Пришелец явно не имел стабильного дохода и страдал сильнее него самого и физически и этически и, что гораздо важнее, духовно. Он вдруг почувствовал родственную душу и позавидовал свободе ковбоя. Бродяжья свобода казалась вполне осуществимой в этой жизни, в отличие от финансовой, особенно путём честного заработка, чего на диком западе никогда за всю историю не случалось и не случится никогда.