Тайфун

– Не хочу… чтобы вы погибли… пока судно… еще держится… Раут… надежный парень. Судно может еще… пробиться…

Джакс вдруг понял, что должен идти и воскликнул:

– Думаете, оно выдержит?

Ответ заглушил ветер, и Джакс уловил только одно слово, произнесенное с огромной уверенностью: «Всегда».

Капитан Макуир отпустил голову Джакса и крикнул, нагнувшись к боцману:

– Ступайте туда с помощником!

Джакс почувствовал только, что рука отпустила его плечо. Ему сию минуту приказали… сделать что? Он растерянно разжал руки, цеплявшиеся за поручни, и в ту же секунду его подхватил ветер. Ему показалось, что никакая сила теперь не сможет его удержать и он полетит за борт. Он распластался по палубе, а боцман, следовавший по пятам, упал на него.

– Не вставайте пока, сэр! – крикнул боцман. – Не торопитесь!

Их накрыло волной. Боцман, захлебываясь, прокричал, что трапы смыты.

– Я спущу вас вниз за руки, сэр! – крикнул он и добавил, что дымовая труба может в любую минуту отправиться за борт.

Джакс подумал, что это исключительно вероятно, и с ужасом представил, что огонь в топках погас и судно беспомощно…

Боцман продолжал что-то орать.

– Что? Не понял! – отчаянно прокричал Джакс, и тот повторил:

– Что сказала бы моя старуха, увидев меня сейчас?

В отсеке плескалась вода, люди лежали в темноте неподвижно, как трупы. Джакс споткнулся об одного и злобно выругал его за то, что валяется на дороге. Два-три слабых голоса взволнованно спросили:

– Есть надежда, сэр?

– Что с вами, дуралеи? – спросил он грубо.

Ему хотелось броситься на палубу рядом с ними и больше не двигаться, но матросы как будто воспрянули духом. Посыпались услужливые предупреждения: «Осторожнее! Аккуратно, здесь крышка люка, сэр!», и его спустили в угольную яму. Боцман прыгнул вслед за ним и, едва поднявшись на ноги, заключил:

– Она сказала бы: «Поделом тебе, старый пенек! Зачем поперся в море?»

У боцмана были кое-какие средства, и он частенько об этом рассказывал. Его толстуха жена и две взрослые дочери держали зеленную лавку в лондонском Ист-Энде.

В темноте Джакс, с трудом сохраняя равновесие, прислушивался к гулким ударам. У самого уха раздавался приглушенный вой, а сверху опускался на эти близкие звуки громовой рев шторма. У него кружилась голова. В этом темном бункере беспорядочные пируэты судна казались странными и зловещими, и ему стало страшно, будто он очутился в море впервые в жизни.

Ему захотелось немедленно выбраться отсюда, однако после слов капитана Макуира отступление стало невозможным. Ему приказано пойти и разобраться. Черт, кому это теперь нужно! Разозлившись, он сказал себе, что пойдет и посмотрит, однако боцман, переминаясь с ноги на ногу, предупредил его, что за дверью идет отчаянная драка. Поморщившись, как от зубной боли, Джакс раздраженно осведомился, какого дьявола они дерутся.

– Доллары! Доллары, сэр!.. Все их гнилые сундуки развалились. Проклятые деньги рассыпались по всему трюму, а они ловят их, катаются кубарем, дерутся и кусаются. Сущий ад устроили!

Джакс яростно рванул дверь. Низенький боцман выглядывал из-под его руки.

Одна из ламп погасла – вероятно, разбилась. Им навстречу вырвались злобные гортанные крики и какой-то странный хрип – напряженное дыхание десятков дерущихся мужчин. В борт снова ударила мощная волна, наверху зашумели потоки воды. Джакс увидел в душной красноватой полутьме бьющуюся о палубу голову, две толстых ноги, мелькавших в воздухе, мускулистые руки, обхватившие чье-то голое тело. На секунду показалось желтое лицо с выпученными глазами и тут же исчезло. С грохотом перевернулся и хлопнул крышкой пустой сундук; китаец упал в прыжке головой вниз, словно от пинка; дальше, в темноте, вырисовывались неопределенные очертания людей, бешено размахивающих кулаками и стучащих ногами по палубе, точно груда камней, скатывающихся по склону. На трапе, который вел к люку, гроздьями, будто пчелы на ветке, висели китайцы. Они яростно колотили кулаками снизу по задраенному люку, а сверху в промежутках между их воплями доносился яростный шум бури. Судно дало сильный крен, и они стали падать: сначала один, потом двое, наконец, с воплями сорвались все остальные.

Джакс растерялся.

– Не лезьте туда, сэр, – испуганно умолял боцман.

Весь трюм ходил ходуном, катался, извивался и корчился, и, когда налетела очередная волна, Джаксу почудилось, что эта обезумевшая масса людей сейчас набросится на него. Он попятился, захлопнул дверь и дрожащими руками задвинул засов.

Как только ушли старший помощник и боцман, капитан Макуир, оставшийся на мостике в одиночестве, кое-как добрался до рулевой рубки. Дверь открывалась наружу, и ему пришлось вступить в противоборство с ветром; когда же он наконец ухитрился войти, дверь моментально с треском захлопнулась, словно капитан пулей прошел сквозь дерево. Он остановился, держась за ручку.

Рулевая машина пропускала пары, и овальное стекло нактоуза поблескивало в редком белесом тумане тесной рубки. Завывающий на все лады ветер сотрясал двери и ставни, обдавая их злобными брызгами. Две бухты лотлиня и маленький холщовый мешок, подвешенные на длинном талрепе, раскачивались, отклонялись и вновь прилипали к переборке. Деревянный трапик почти плавал в воде, с каждым новым ударом волны вода яростно пробивалась во все щели. Матрос, сбросив фуражку и куртку, стоял, прислонившись спиной к кожуху рулевой передачи в одном полосатом хлопчатобумажном тельнике, распахнутом на груди. Небольшой медный штурвал в руках парня казался блестящей хрупкой игрушкой. Жилы на шее у рулевого натянулись, в ямке у горла виднелось темное пятно, неподвижное лицо осунулось, как у мертвеца.

Капитан Макуир вытер глаза. К величайшей досаде командира, волна, едва не смывшая его за борт, сорвала с его лысой головы зюйдвестку. Пушистые светлые волосы, мокрые и потемневшие, походили на моток ниток, фестонами облепивших голый череп. Лицо, блестящее от соленой воды, побагровело от ветра и колючих брызг. У него был такой вид, словно он только что отошел от раскаленной печи.

– Вы здесь? – пробормотал он.

Незадолго до появления капитана в рулевую рубку пробрался второй помощник, забился в угол и, поджав колени, обхватил руками виски. Эта поза выражала гнев, отчаяние, нежелание бороться и какую-то злобную мстительность. Он горестно и вызывающе произнес:

– Сейчас не моя вахта!

Рулевая машина щелкнула, остановилась, застучала вновь. Штурвальный таращил глаза с таким голодным видом, будто картушка компаса за стеклом нактоуза была куском мяса. Одному Богу известно, сколько времени простоял он у штурвала, забытый товарищами и командирами. Склянок не отбивали, его никто не сменил, судовой порядок пошел наперекосяк, и все-таки он пытался держать курс на северо-северо-восток. Рулевое устройство могло давно выйти из строя, а огонь в топках погаснуть. Возможно, двигатели сломаны и судно вот-вот погибнет. Он страшно боялся сбиться с толку и потерять направление: картушка компаса раскачивалась, вертелась туда-сюда, а временами, казалось, совершала полный оборот. Рулевой ужасно волновался, кроме того, боялся, как бы его не унесло в море вместе с рулевой рубкой. На нее непрестанно обрушивались водяные валы. Когда судно отчаянно ныряло в бездну, уголки его губ подергивались.

Капитан Макуир посмотрел на часы, привинченные к переборке: черные стрелки на белом циферблате будто замерли. Половина второго ночи.

– Скоро новый день, – пробормотал он себе под нос.

Второй помощник расслышал эти слова и поднял голову с видом человека, скорбящего на развалинах.

– Вы не увидите рассвета! Не увидите, клянусь Небом! – дрожа как в лихорадке, провозгласил он и вновь прижал кулаки к вискам.

Рулевой слегка шевельнулся, но голова осталась неподвижной, словно у каменного идола, обреченного смотреть в одном направлении. Судно накренилось так сильно, что капитан Макуир едва устоял на ногах. С трудом поймав равновесие, он сурово сказал:

– Не обращай внимания на слова этого человека.

И мрачно добавил, неуловимо изменив тон:

– Он не на вахте…

Матрос промолчал.

Ураган ревел, потрясая маленькую рубку, казавшуюся герметично закрытой. Мерцала лампа нактоуза.

– Тебя не сменили, – не поднимая глаз, продолжал капитан Макуир. – Я прошу тебя оставаться у штурвала, пока хватит сил. Ты приноровился к ходу. Если на твое место встанет другой, может случиться беда. Так не годится, это не игрушки. У других матросов, должно быть, хватает работы внизу… Как, сможешь?

Рулевая машина застучала быстрее и резко остановилась, окутавшись паром, точно дымящийся костер. Неподвижный человек с остановившимся взглядом с чувством проговорил:

– Ради всего святого, сэр! Я могу стоять здесь сколько угодно, если никто не будет меня отвлекать.

– О! Ладно, хорошо… – Капитан Макуир впервые поднял глаза на рулевого. – Хэкет.

Он тотчас выкинул разговор из головы и нагнулся к рупору в машинное отделение, дунул в раструб и опустил голову. Соломон Раут снизу ответил, и капитан приблизил губы к рупору.

Поскольку вокруг ревела буря, капитану приходилось приставлять к рупору попеременно то губы, то ухо. Снизу доносился голос старшего механика, резкий и недовольный, словно его оторвали от срочной работы. Одному кочегару стало плохо, остальные свалились с ног. Огонь поддерживают второй механик и старший кочегар. Третий механик стоит на ручном управлении.

– Как там, наверху?

– Довольно скверно. Вся надежда на вас, – сказал капитан Макуир. – Спустился ли к вам помощник? Нет? Значит, он в пути. Скажите, пусть подойдет к переговорной трубе, мистер Раут, к той, что сообщается с мостиком, я сейчас туда выйду. Китайцы шумят. Дерутся как будто. Не могу допустить драку…

Раут отошел, а капитан Макуир, прижав ухо к рупору, слушал, как бьется сердце судна. Старший механик что-то глухо выкрикивал там, внизу. Судно зарылось носом в волну, двигатели взревели из последних сил и остановились. Лицо капитана Макуира оставалось бесстрастным, лишь глаза рассеянно уставились на скорченную фигуру второго помощника. Вновь раздался из глубины судна голос Длинного Сола, и машины заработали – сначала медленно, затем все ускоряясь.

Механик вернулся к рупору.

– Какая разница, что они там делают, – торопливо произнес он и раздраженно прибавил: – Судно ныряет так, словно не собирается вынырнуть.

– Ужасная волна! – отозвался сверху капитан.

– Сделайте хоть что-нибудь, иначе пойдем на дно! – пролаял в трубу Соломон.

– Темень и дождь! Ничего не видно! – крикнул капитан. – Нужно… сохранить ход… чтобы можно было… управлять… а там видно будет…

– Делаю все, что могу.

– Нас здесь… здорово… потрепало, – продолжал капитан. – Однако пока справляемся. Конечно, если рулевую рубку снесет…

Раут, внимательно прислушиваясь, проворчал что-то сквозь зубы.

Решительный голос сверху бодро спросил:

– Джакс еще не у вас?

Затем, после короткой выжидательной паузы, капитан прибавил:

– Он нужен мне здесь. Пусть скорее покончит с этим делом и поднимется сюда, наверх, на случай если что-нибудь… Присмотреть за судном. Я тут один. Второй помощник для нас потерян…

– Что? – заорал Раут в машинное отделение: затем приблизил губы к рупору, – Смыло за борт?

И тотчас же прижался к раструбу ухом.

– Потерял рассудок от страха, – бесстрастно ответил голос сверху. – Чертовски не вовремя…

Старший механик, пригнувшийся к рупору, вытаращил глаза. Сверху донесся какой-то шум, напоминающий потасовку, и отрывистый вскрик. Он напряг слух. Все это время третий механик Биль стоял с поднятыми руками, держа между ладонями обод маленького черного колеса, выступающего сбоку большой медной трубы. Казалось, он взвешивает его, играя в какую-то странную игру.

Чтобы удержаться на ногах, он оперся плечом на белую переборку и согнул одно колено. За поясом у механика висела тряпка, чтобы утирать пот. Его гладкие щеки разгорелись и были запачканы сажей; угольная пыль на веках, словно подведенных черным карандашом, подчеркивала блеск белков, придавая молодому лицу женственный, экзотический и чарующий вид. Когда судно ныряло, он, поспешно перебирая руками, туго завинчивал маленькое колесо.

– Совсем сбрендил! – раздался вдруг из рупора голос капитана. – Накинулся на меня… только что. Пришлось сбить его с ног… Вот сию минуту. Слыхали, мистер Раут?

– Вот черт! – пробормотал Папаша Раут. – Осторожно, Биль!

Его крик прокатился по машинному отделению как сигнал боевой трубы. Металлические стены, выкрашенные в белый цвет, покато уходили вверх. В тусклом свете палубного иллюминатора высокое помещение напоминало внутренность огромного монумента, разделенного на этажи железными решетками. На разных уровнях мерцал свет, а посередине, между станинами работающих машин, под неподвижными выпуклостями цилиндров, сгустился мрак. Шум урагана эхом отдавался в спертом горячем воздухе. Пахло раскаленным металлом и маслом, в воздухе висела легкая дымка пара. Оглушительные удары волн прокатывались из конца в конец, потрясая все помещение.

На полированном металле дрожали длинные бледные отблески пламени. Снизу из-под настила поднимались, блестя медью и сталью, огромные вращающиеся мотыли. Шатуны, похожие на руки и ноги огромного скелета, толкали их вниз и возвращали вверх с неумолимой точностью. Внизу, в полутьме, мерно раскачивались взад и вперед другие шатуны, кивали крейцкопфы, медленно скользили металлические диски, окруженные тенями и отблесками.

Временами все эти мощные и точные движения вдруг замедлялись, словно живой организм внезапно поражала гибельная слабость, и тогда вытянутое лицо Соломона Раута омрачалось, глаза темнели. Он вел эту битву прямо в домашних тапочках. Короткая блестящая куртка едва доходила до бедер, узкие рукава не закрывали белых кистей рук. В этот критический момент он словно вырос, руки вытянулись, бледность усилилась, а глаза запали.

Он двигался с неутомимой энергией, взбирался наверх, исчезал где-то внизу, а когда стоял неподвижно, держась за поручни перед пусковым механизмом, то все время смотрел направо, переводя взгляд с манометра на водомер, прибитые к белой стене и освещенные раскачивающейся лампой. У его локтя нелепо торчали разверстые жерла переговорных устройств, а циферблат машинного телеграфа походил на огромные часы с короткими словами команд вместо цифр. Черные буквы, начертанные на оси индикатора, складывались в подчеркнуто символические восклицания: «Вперед! Задний ход! Малый ход! Средний ход! Товсь, машина!» – а жирная черная стрелка указывала вниз, на «Полный ход», и эти слова, таким образом выделенные, притягивали взгляд подобно тому, как привлекает внимание пронзительный крик.

Громоздкий цилиндр низкого давления в деревянном корпусе величественно хмурился с высоты, испуская при каждом толчке слабое шипение. За исключением этого негромкого звука стальные члены машин работали – быстро или замедляя движение – тихо и плавно. Все это – белые переборки, движущиеся стальные механизмы, настил под ногами Раута, железные решетки над его головой, тени и отсветы – непрерывно и согласно поднималось, а затем опускалось под суровыми ударами волн. Просторное сооружение, гулко отзываясь на могучий голос ветра, раскачивалось, как дерево, и накренялось то в одну, то в другую сторону под чудовищным натиском бури.

– Вам нужно спешить наверх! – крикнул Раут, как только увидел в дверях кочегарки Джакса.

Джакс посмотрел на него блуждающим взглядом, как пьяный. Красное лицо старшего помощника отекло, словно он слишком долго спал. Ему пришлось проделать непростой путь, который он, подгоняемый душевным смятением, совершил с невероятной быстротой. Стремглав выскочив из угольной ямы, он налетел в темноте на лежавших вповалку недоумевающих матросов. Когда он наступил на кого-то, со всех сторон послышался испуганный шепот: «Ну что, сэр?» Джакс бросился к трапу в кочегарку и, пропуская железные перекладины, спустился в адскую черноту бездонного колодца, раскачивавшегося, как качели. При каждом нырке судна в трюмах громыхала вода, а куски угля носились из конца в конец, грохоча, как лавина камней, сорвавшихся с железного склона.

Кто-то стонал от боли; кто-то согнулся над распростертым телом – быть может трупом; кто-то громко ругался; отблеск пламени под каждой топочной дверцей походил на лужу крови, сияющую в бархатной черноте.

Порыв ветра ударил Джакса в затылок, а через секунду обдал холодом мокрые лодыжки. Гудели вентиляторы. Перед шестью топками, шатаясь от усталости, сражались с лопатами две обезумевшие фигуры, обнаженные по пояс.

– Здорово! Вот теперь тяга так тяга! – взревел второй механик, словно все это время только и ждал появления Джакса.

Старший кочегар – шустрый малый с ослепительно белой кожей и короткими рыжеватыми усиками – работал в немом исступлении. Они держали полное давление пара, и ко всем остальным звукам здесь примешивался сдержанный низкий гул, словно пустой мебельный фургон проезжал по мосту.

– Все время поддувает! – продолжил второй механик.

В этот момент отверстие вентилятора выплюнуло ему на плечо поток соленой воды с таким шумом, как будто опустошили сотню кастрюль. Механик разразился ругательствами, проклиная все на свете, включая собственную душу. Беснуясь и неистовствуя, он ни на секунду не забывал своего дела. Звякнула металлическая дверца, ослепительный блеск огня осветил круглую голову, брызжущие слюной губы и злое лицо, и топка вновь захлопнулась, словно мигнул раскаленный добела железный глаз.

– Мы где, черт побери? Можете вы сказать? Разрази меня гром! Под водой, что ли? Она вливается к нам тоннами. Верно, трубы вентиляторов провалились в преисподнюю? А? Вы хоть что-то знаете, штурман паршивый?

Джакс на секунду растерялся, затем корабль дал крен, и его пронесло дальше, в машинное отделение. Не успели его глаза привыкнуть к сравнительно светлому, просторному и тихому помещению, как корма судна погрузилась в воду и Джакс спикировал вниз головой на Раута.

Длинная, как щупальце, рука старшего механика вытянулась, будто на пружине, поймала Джакса и повернула к машинному телеграфу. При этом Соломон без конца повторял:

– Вам нужно спешить наверх во что бы то ни стало.

Джакс проревел в рупор:

– Вы здесь, сэр? – и стал прислушиваться.

Молчание. В ухо взвыл ветер, затем сквозь рев урагана пробился слабый голос:

– Вы, Джакс? Ну что там?

Джакс был не прочь поговорить, только время поджимало. Он живо представлял себе несчастных кули, которых поместили в душный трюм, – напуганные, измученные морской болезнью, они лежали вповалку между рядами сундуков. Когда начался шторм, один из сундуков, а может, сразу несколько, сорвались от качки и разбили другие; расщепились стенки, отскочили крышки, и все китайцы бросились спасать свое добро. После этого их при каждом крене швыряло из стороны в сторону в вихре кружащихся монет, разбитых досок, рваной одежды. Раз начав драку, они уже не могли остановиться. Удержать их можно было только силой. Это катастрофа. Он видел своими глазами, и это все, что он может сказать. Он предполагает, что среди них могут быть и мертвые. Остальные все еще дерутся…

Он отправлял наверх слова, спотыкавшиеся друг о друга, теснящиеся в узкой трубе. Их встречало понимающее молчание человека, оставшегося наедине со штормом. А Джаксу хотелось только одного – избавиться от этой ужасной неприятности, которая постигла их в минуты великого испытания.

Глава 5

Он ждал, наблюдая за медленным движением машин. За секунду до бешеного прыжка механизмы замирали от крика старшего механика: «Внимание, Биль!» – точно разумные существа, остановленные на ходу. Тяжелый коленчатый вал прекращал движение, будто осознавая опасность и бег времени. Затем раздавался крик старшего механика: «Теперь запускай!» – и с натужным звуком, напоминающим вдох сквозь стиснутые зубы, машины заканчивали прерванный оборот и начинали следующий.

В этих движениях чувствовалась мудрая проницательность и решительная сила. То была их работа – терпеливо двигать растерявшийся корабль среди разъяренных волн прямо навстречу ветру. Время от времени Соломон Раут опускал подбородок на грудь, хмурил брови и смотрел на машины, словно погрузившись в размышления.

Внезапно сквозь шум бури до Джакса донесся голос капитана:

– Возьмите с собой матросов… – и оборвался.

– И что мне с ними делать, сэр?

Неожиданно раздался резкий, отрывистый, требовательный звон. Три пары глаз обратились к циферблату телеграфа: стрелка, словно повернутая дьявольской рукой, прыгнула от надписи «Полный ход» к «Стоп», и три человека в машинном отделении почувствовали, что судно вдруг остановилось и будто присело, готовясь к отчаянному прыжку.

– Стоп машины! – взревел Раут.

Никому – даже капитану Макуиру на мостике, который увидел белую полосу пены, мчащуюся на такой высоте, что он не поверил своим глазам, – не суждено было узнать крутизну этой волны и страшную глубину пропасти, вырытой ураганом позади надвигающейся водной стены.

Она ринулась навстречу судну, и «Нань-Шань», приостановившись, будто собираясь с духом, поднял нос и прыгнул. Пламя во всех лампах замигало; в машинном отделении потемнело; одна лампа погасла. На палубу с душераздирающим треском и яростным ревом обрушились тонны воды, как будто судно пронеслось под гигантским водопадом.

Все, кто находился внизу, ошеломленно посмотрели друг на друга.

– Все смыло к чертям! – крикнул Джакс.

«Нань-Шань» нырнул в бездну, словно бросаясь с края земли. Машинное отделение угрожающе накренилось вперед, как внутренность башни, пошатнувшейся при землетрясении. Из кочегарки донесся страшный грохот падающего железа. Какое-то время судно висело на этом жутком откосе. Биль упал на колени и пополз, точно намеревался на четвереньках вылететь из машинного отделения, а Раут медленно повернул голову с остановившимися, запавшими глазами и отвисшей челюстью. Джакс закрыл глаза, и на секунду его лицо приняло безнадежно-кроткое выражение, как у слепого.

Наконец судно медленно поднялось, шатаясь, словно ему приходилось тащить на себе гору.

Раут закрыл рот, Джакс моргнул, а маленький Биль поспешно поднялся на ноги.

– Еще одна такая волна – и нам конец! – крикнул старший механик.

Они с Джаксом посмотрели друг на друга, одновременно подумав о капитане. Должно быть, все снесено за борт: рулевая рубка смыта, судно беспомощно. Сейчас все будет кончено.

– Бегите наверх! – прохрипел Раут, глядя на Джакса широко распахнутыми, растерянными глазами.

Тот ответил ему нерешительным взглядом. Их успокоил звук сигнального гонга. Черная стрелка перепрыгнула со «Стоп» на «Полный ход».

– Теперь запускай, Биль! – крикнул Раут.

Тихо зашипел пар. Штоки поршней опускались и поднимались. Джакс приложил ухо к рупору. Голос был тут как тут. Он сказал:

– Соберите все деньги. Прямо сейчас. И сразу наверх.

И все.

– Сэр! – крикнул Джакс.

Капитан молчал.

Джакс отошел от телеграфа, шатаясь, как человек, потерпевший поражение на поле битвы. Каким-то образом он рассек себе лоб над левой бровью до самой кости. Он об этом и понятия не имел: волны Южно-Китайского моря, которые чудом не свернули ему шею, очистили, промыли и просолили рану. Она не кровоточила, только зияла краснотой. Все это: рана над глазом, растрепанные волосы, беспорядок в одежде – придавало ему вид человека, побывавшего в кулачном бою.

– Надо идти собирать доллары, – грустно улыбнувшись, пожаловался он Рауту.

– Что за чепуха? – сердито спросил Раут. – Собирать?.. Делать больше нечего…

Несмотря на колотившую его дрожь, старший механик заговорил отеческим тоном:

– Идите уже, ради бога. Вы, палубные лоботрясы, с ума меня сведете! Там этот второй помощник накинулся на старика… Вы не знали? От безделья дуреете, ребята…

При этих словах Джакс начал заводиться. От безделья? Как бы не так! Воспылав презрением к Рауту, он повернулся, чтобы уйти той же дорогой, какой пришел. В кочегарке толстый машинист вспомогательного котла молча, словно ему отрезали язык, возился с лопатой, а второй механик вел себя как бесноватый маньяк, из всех человеческих навыков сохранивший только способность поддерживать огонь в топке.

– А, это вы, бродяга! Эй!.. Пришлите кого-нибудь из ваших оболтусов, чтобы помогли мне избавиться от этой золы! Мне уже дурно от нее, черт побери! Помните устав: «Матросы и кочегары должны помогать друг другу»? Эй, слышите?

Джакс яростно карабкался наверх, а механик, подняв голову, орал ему вслед:

– Что, говорить разучились? Чего тогда приперлись? Что вы здесь вынюхиваете?

Джакс окончательно взбесился. К моменту возвращения в отсек к матросам он готов был свернуть шею всякому, кто откажется составить ему компанию. Одна мысль об этом приводила его в отчаяние. Ему не оставили выбора. Пусть только попробуют не пойти.

Стремительность, с какой он ворвался в отсек, расшевелила команду. Их взволновало и поразило еще первое появление Джакса и столь же неожиданный уход, сдержанная ярость его порывистых движений. Люди подсознательно чувствовали исходящую от него угрозу. Им казалось, что он занимается важными, серьезными, не терпящими отлагательства делами, вопросами жизни и смерти. По первому же его слову они один за другим послушно попрыгали в угольную яму.

Правда, они не понимали, что от них требуется.

– Что случилось? Что такое? – спрашивали они друг друга.

Боцман попробовал объяснить. Их удивили звуки борьбы, а мощные удары, гулко отдававшиеся в темноте бункера, напомнили о грозящей опасности. Когда боцман распахнул дверь, им показалось, что в твиндеке бушует ураган, прорвавшийся туда сквозь железные бока судна. Их оглушил неясный рев, замирающие вопли, топот, и все это сливалось с грохотом моря.

Они сгрудились в дверях и с изумлением таращили глаза. Джакс грубо растолкал их и молча ринулся вперед.

Гроздь повисших на трапе китайцев, пытавшихся с риском для жизни пробраться через задраенный люк на залитую водой палубу, вновь сорвалась, погребя под собой Джакса.

– Сюда! Помогите вытащить помощника, его растопчут! – испуганно завопил боцман.

Моряки бросились вперед, наступая на головы, животы, пальцы, путаясь ногами в кучах тряпья, спотыкаясь о поломанные доски, но раньше чем они успели до него добраться, Джакс вынырнул на поверхность, скрытый до пояса множеством цепляющихся рук. В то же мгновение он вновь исчез из виду; на куртке не осталось ни одной пуговицы, она была разорвана сзади по шву до самого ворота; та же судьба постигла жилет. Основная масса китайцев – темная, неразличимая, беспомощная глыба, – дико блестя множеством глаз в тусклом свете ламп, каталась по трюму.

– Оставьте меня в покое, черт бы вас побрал! Я цел! – прорычал Джакс. – Гоните их в глубину! Пользуйтесь моментом, когда судно дает крен! Вперед! Гоните их к переборке. Напирай!

Моряки заполонили набитый людьми твиндек – словно в огромный кипящий котел плеснули холодной воды. Потасовка на мгновение притихла.

Кули сгрудились в огромный сплошной ком, и матросы, сцепив руки и пользуясь креном судна, отбросили его вперед, словно цельную твердую глыбу. За их спинами перекатывались туда-сюда отдельные тела и маленькие кучки китайцев.

Боцман обнаружил чудовищную силу. Расставив длинные руки и ухватившись за столбы, он остановил натиск семерых сцепившихся китайцев, катившихся на него, как огромный валун. Его суставы хрустнули, он сказал: «Х-ха!» – и кули разлетелись в разные стороны. Умнее всех оказался плотник. Не сказав никому ни слова, он вернулся в отсек и притащил несколько мотков цепей и веревок, которыми закрепляли грузы, чтобы натянуть штормовые леера.

Сопротивления они, в сущности, не встретили. Массовая драка, с чего бы она ни началась, превратилась в бессмысленную свалку, вызванную паническим страхом. Если первоначально кули бросились подбирать высыпавшиеся из сундуков доллары, то потом дрались только за то, чтобы устоять на ногах. Они хватали друг друга за горло, чтобы их самих не свалили с ног. Тот, кому удавалось найти опору, отбивался от людей, хватавших его за ноги, пока новый вал, ударивший о судно, не швырял всех вместе на палубу.

Появление «белых дьяволов» привело китайцев в ужас. Они пришли убивать? Оторванные от толпы индивидуумы обмякали в руках матросов. Иные, кого оттащили в сторону за ноги, лежали, как мертвецы, с открытыми невидящими глазами. То и дело кто-то из кули падал на колени, словно моля о пощаде; другие, ставшие неуправляемыми от страха, получали пару ударов между глаз и утихали. Пострадавшие сразу уступали грубой силе и не сопротивлялись, а только хлопали глазами. По лицам струилась кровь, на бритых головах виднелись ссадины, синяки, рваные раны, порезы. В этом был повинен главным образом битый фарфор из сундуков. То тут, то там какой-нибудь китаец с вытаращенными глазами и расплетенной косой лелеял в руках окровавленную ступню.

Их согнали в тесные ряды, задав прежде легкую встряску, чтобы привести в чувство, угостив парой подзатыльников, чтобы усмирить волнение, и подбодрили грубоватыми словами, звучавшими угрожающе. Кули сидели на полу, жалкие, поникшие, а плотник, призвав на помощь двух матросов, сновал между рядами, натягивая и закрепляя спасательные веревки. Боцман, обхватив рукой и ногой столб, прижимал к груди лампу, пытаясь ее разжечь, и ворчал, как старательная горилла. Моряки ходили по рядам, будто сборщики урожая, и скоро всё добро было сброшено в угольную яму: одежда, разбитые доски, осколки фарфора и конфискованные доллары тоже. То один, то другой матрос, шатаясь, брел к дверям с охапкой всякого хлама, а за его движениями следили страдальческие раскосые глаза.

При каждом крене длинные ряды сидящих «небожителей» нестройно наклонялись вперед, а когда судно ныряло, бритые головы стукались одна о другую. Шум стекавшей по палубе воды на мгновение затих, и Джаксу, все еще дрожавшему от физических усилий, почудилось, что здесь, внизу, в этой безумной схватке, он поборол даже сам ветер: наступила тишина, лишь оглушительно бились о борт волны.

Твиндек очистили ото всех «обломков крушения», как сказали моряки. Они стояли прямо, покачиваясь над рядом опущенных голов и поникших плеч. То и дело в сумраке раздавался судорожный всхлип какого-нибудь кули. Когда на них падал свет, Джакс замечал то выпяченные ребра, то задумчивую желтую физиономию, то согнутую шею, или встречал тусклый взгляд, устремленный прямо ему в лицо. Его удивило, что все живы, хотя многие как будто находились при последнем издыхании, и он жалел их даже сильнее, чем если бы они умерли.

Вдруг один из кули заговорил. Неверный свет лампы плясал на его худом изможденном лице; он вскинул голову, словно лающая гончая. Из угольной ямы доносились стук и звяканье рассыпавшихся монет. Китаец протянул руку, его рот зиял черной дырой, а непонятные гортанные с присвистом звуки, непохожие на человеческий язык, наполняли Джакса неясной тревогой.