Read the book: «Сто способов сбежать»

Font::

Оформление обложки: Студия графического дизайна «FOLD & SPINE»

Книга создана при содействии Литературного агентства «Вимбо»

Часть 1
Бег на месте

Мир создавал не Бог. Для маленькой Марины его лепили взрослые. Это они создали мир и подробно рассказали ей, как он устроен, они знали все, и ей не в чем было сомневаться. Для всего существовали взрослые правила, они могли объяснить что угодно, дать верное решение в любой ситуации, они делали мир понятным, надежным и безопасным. Весь огромный мир – от дерматиновой двери с криво прибитой подковой до балкона с одинокой лыжей. Под небесами, выбеленными серо-белой водоэмульсионной краской, раскачивалась тарелка-люстра, а в ней вечные засохшие комары и мухи. Их выметали мокрой тряпкой, оставляя на мутном стекле разводы, но они всегда появлялись снова, сброшенные кольчуги уродливых черно-белых насекомых, оставивших в чистилище этой люстры все ненужное и улетевших в рай цветными прекрасными бабочками – так мечтала Мариночка, а она умела мечтать. К стене мира был приколочен ковер, у другой стены нелепо громоздился бесконечный шкаф-стенка, в котором пряталось главное сокровище этого мира – сервиз. Он был прекрасен и неприкосновенен, им никогда не пользовались, даже по праздникам, даже когда в мире случалась какая-нибудь огромная радость. Тогда из буфета на кухне доставали другой сервиз, разжалованный из категории совершенств и лишенный благородного имени: он звался просто «посудой», в нем недоставало чашки, а на обратной стороне одной из тарелок нащупывался позорный предательский скол. «Сервиз-посуда» не обижался, золотился мещанскими розами, радостно демонстрировал гостям мира жареного цыпленка, картошку и салат оливье, не гнушался даже марганцовочными разводами от селедки под шубой, честно делая свою работу, в то время как волшебное сокровище оставалось нетронутым, манящим, сияющим и самым первым, что Марина увидела, появившись в этом мире: первым и самым важным ее воспоминанием. Тогда ее, совсем маленькую, носила на руках бабушка, а мимо проплывали пейзажи огромного мира: телевизор на тумбочке, гнутая облетевшая береза за окном, то ли вензеля, то ли ананасы на обоях, чеканка с длинноволосой девушкой на стене, цветочный горшок, еще один, пластинки в ряд, проигрыватель, а потом… Потом бабушка останавливалась возле стекла, за которым сияло сокровище, как-то по-особенному вздыхала и говорила: «Смотри, Мариночка, это твое приданое. Вот выйдешь замуж, и это будет твой сервиз».

Чудо не было нереальным и призрачным, это была мечта, которой суждено было сбыться. Нет, не просто суждено – эта мечта была обязана сбыться, таковы были правила мира. Самое прекрасное в нем станет твоим, когда добьешься главной цели всех женщин на земле – выйдешь замуж. Это было важнее, престижнее и желаннее, чем выиграть Олимпиаду или полететь в космос. Это было самое главное из всех взрослых правил. Женщина должна быть замужем.

Марина никогда не сомневалась в правилах, она всегда им следовала, с момента своего появления на свет. Правила диктовали взрослые, они же создали мир, они всегда обо всем знали. «Ты девочка», – звучал их вердикт с самого начала. «Какая чудесная девочка!» – утверждали и восхищались они, и Марина понимала: надо делать все, чтобы всегда быть чудесной. Она сразу была понятливой. «Ты мамина радость» – и она старалась радовать мамочку. «Не ковыряй в носу, ты же девочка», «надевай рейтузы», «одерни юбку», «скажи „спасибо“», «поцелуй бабушку», «не сутулься», «не морщи носик», «ешь суп», «обязательно с хлебом», «надень носочки», «не капризничай», «не показывай характер!». Ах, столько их было, прекрасных правильных вечных истин, прямых, как рельсы, непоколебимых, как дорожные указатели. А как без них, как же без них? От «просыпайся и чисть зубки» до «ложись на правый бочок, закрывай глазки и спи», «на правый бочок, на правый!». Каждую минуту взрослые боги были рядом. «Надо учиться на пятерки», «надо быть умницей», – объясняли они, и Марина снова старалась, переписывала по три раза ненавистную домашнюю работу, потому что зачеркивать ошибки было нельзя, их нельзя было допускать. Они всё знали, эти мудрые взрослые, и это было так удобно, так безопасно, так правильно. Боги берегли, наставляли и предостерегали от всех земных напастей: «обожжешься», «продует», «укачает», «упадешь», «животик заболит», «не сиди на холодном, застудишься!». Вечные голоса то за правым плечом, то за левым. Она росла, они были рядом – неусыпно, неизменно, постоянно: «Делай уроки», «слушайся взрослых», «будь послушной», «не задерживайся», «не засиживайся», «телевизор долго не смотри – заболит голова», «в потемках не читай – испортишь глазки», «не лезь в воду, ни в коем случае не лезь в воду!». Повсюду, повсюду на этом свете подстерегали риск и опасности, мир за пределами дерматиновой двери был коварен, холоден и непредсказуем, но вокруг Марины заботливо раскладывали солому и надували спасательные круги. Ей никогда не надо было делать выбор, не надо было ничего решать, за нее все решали другие, в жизни все как будто случалось само собой и только так, как надо. Она никогда не возражала, не сопротивлялась, у нее не было ни детских капризов, ни подростковых бунтов: боги водили ее за руку, надевали на нее шарф, забирали из музыкальной школы, покупали правильную одежду, кормили вкусной едой (они лучше знали, какая еда вкусная), заплетали ей волосы, говорили, когда заснуть и когда проснуться, – одним словом, они знали всё, они заранее знали всю ее жизнь. И что было спорить – эта жизнь ей нравилась. Быть хорошей девочкой, хорошо себя вести, радовать взрослых, приносить отличные оценки, поступить в педагогический, получить приличную профессию – всего-то пройти по этому правильному, протоптанному, проложенному базальтовыми плитами векового опыта мосту, и все будет хорошо, никто не скажет про тебя дурного, никакое коварство внешнего мира ни за что тебя не проглотит. А там, впереди, в золотистых лепестках и розовом тумане будет ждать главная мечта – замужество.

Иногда боги пугали ее: «Как же так, Марина, ты не прибралась в комнате – неряху не возьмут замуж!», «Перестань плакать, Марина, на плаксе никто не женится!», «Не будешь учиться, останешься глупой, а глупых замуж не берут!». Не справиться было страшно и жутко до холодных мурашек и тошноты, но Марина очень старалась, держала спинку, не морщила носик, прибиралась в комнате, не плакала, училась изо всех сил и даже никогда не надевала юбку не через голову, потому что боялась, что кто-то неведомый расскажет об этом проступке ее будущему жениху, и тот передумает брать ее в рай, то есть замуж. Она представляла себе его холодный взгляд и категоричное «нет», и ее снова охватывал ужас, а внутри все леденело.

Но у нее получилось, она справилась, она все делала правильно, и за это судьба вознаградила ее: взрослые не обманывали, мир оказался таким, каким он и должен был быть. Марина окончила школу, поступила в педагогический, а когда ей исполнилось восемнадцать, вышла замуж и получила в приданое главное сокровище мира – тот самый сервиз. Да только, вот беда, на его счет она не знала никаких правил, в ее мире он всегда стоял за стеклом, и до него никто не смел даже дотронуться. Оказавшись в своем новом доме, Марина тщательно перемыла все тарелки, чашки, селедочницы и супницу и аккуратно разместила старинный сервиз за стеклом в новом шкафу. Она не знала, как с ним еще поступить. Реликвию полагалось поставить в шкаф, и так она и сделала. Всю ее замужнюю жизнь он простоял за стеклом – прекрасный, манящий и недоступный, выстроенный в идеальную композицию вокруг пузатой супницы, ни разу не видавшей ни капли супа.

Спустя двадцать пять лет Марина Витальевна распахнула стеклянную дверцу, достала из шкафа безупречную тарелку с золотой кружевной каймой и прелестными пастушками, хорошенько размахнулась и грохнула тарелку об пол. А затем всего за каких-то двадцать минут перебила все до одной тарелки, салатники, селедочницы и чашки. Последней на гору осколков обрушилась пузатая супница.

За три месяца до разбитого сервиза

– Ты хочешь, чтобы мы с папой влезли в чужой дом? Ты с ума сошла? Еще не хватало, Катя! Слушать тебя не хочу. Что ты сказала? Нет, тебе не пора! Катя! Катя? Нет, ну ты представляешь, она отключилась и не отвечает теперь. Алеша? Ты слышишь? Наша дочь хочет, чтобы мы вломились в дом к совершенно посторонним людям! Алеша?!

* * *

Алексею Дмитриевичу, супругу Марины Витальевны, на прошлой неделе исполнилось сорок пять. Не пятьдесят, но все равно почти рубеж, почти вершина горы. Однако поступать «как все приличные люди» в городе: заказывать в грузинском ресторане стол, созывать на день рождения важных людей с работы, близких друзей, родственников до седьмого колена, не важных людей с работы, соседей, не близких друзей, бывших соседей и всех подряд, лишь бы никто не обиделся, – он наотрез отказался, вызвав тем самым долгое негодование Марининой бабушки. Он, видите ли, захотел в путешествие. Они с Мариной, видите ли, никогда нигде толком не были. А как же свадебное путешествие в Гагры? А ежегодные поездки в Анапу с маленькой Катей? А Крым, в конце концов?

Алеша был сыном маминой подруги, и в другой истории это было бы банальностью из анекдотов, но в Маринином мире это было правильно, и иначе просто не могло быть. В этом мире все должно быть исключительно правильным, то есть выстроенным по правилам приличных людей. Маленькая Марина всегда мечтала об одном – стать невестой, выйти замуж, и этот «замуж» в ее голове постепенно превратился в тот самый рай, о котором рассказывала бабушка, когда они ходили в церковь ставить свечки. Слово, похожее сразу на все самое яркое, восхитительное и вкусное в Марининой жизни: на мультики про принцесс, на то, как кружится голова, когда катаешься в парке на карусели, и на праздничный торт в холодильнике – как он стоит на верхней полке, а ты приоткрываешь дверцу, чтобы посмотреть на него снизу вверх. Призрачный, но вполне реальный остров мечты, куда попадали самые хорошие девочки. Она, разумеется, знала, что для этого ей непременно понадобится жених, то есть будущий муж, но этот вопрос почему-то казался Марине сугубо второстепенным. Мимо время от времени проносились принцы на непрактичных белых конях, бряцали сверкающими забралами заезжие неблагонадежные рыцари, но при этом поблизости всегда был Алеша. Сын маминой подруги, хороший мальчик. Добрый, умный и милый. Всегда рядом. Как собака. Алеша был старше ее на три года, но никогда не ехидничал, не дразнил и не дергал за волосы. Не досаждал, не мешал, был себе и был, само собой, всегда и везде, все праздники, все выходные и даже каникулы – родители дружили, и Марина с Алешей хихикали под столом во время семейных торжеств, носились по лесу, когда взрослые выезжали на пикники, смотрели страшные фильмы, прижавшись друг к дружке на диване, таскали с кухни сладости и строили палатки из стульев и одеял. Он рассказывал ей истории, дул на коленки, если она падала, а в школе она как-то раз примчалась к нему на перемене, когда у нее прямо перед торжественной линейкой развязался бант. Алеша тогда ужасно покраснел и даже рассердился, его репутация в глазах одноклассников опасно покачнулась, но бант Марине он все-таки завязал. Она была кроха, ей было семь, а ему целых десять. Но он все равно был Алеша. Хороший мальчик. Мальчик как имя. Имя как пастила – вроде воздушное, но при этом какое-то липкое. Когда Марине исполнилось восемнадцать, он вернулся из армии и пошел учиться, то есть доучиваться. Тетя Люся, мамина подруга, с гордостью сообщала знакомым название специальности: «технолог пищевого производства», все одобрительно складывали губы куриными гузками и кивали – хорошо, правильно, надежно, работу всегда найдет, голодным не останется. Серьезный конфуз с этим правильным мальчиком случился только однажды, когда он заявил родителям, что после учебы пойдет работать технологом на ликеро-водочный завод. Всклокоченная тетя Люся в панике прибежала домой к Марининой маме советоваться, и Маринина бабушка мгновенно вынесла вердикт: «Ни в коем случае! Сопьется!» Все было решено. Никто не стал спорить и доказывать, что трудовой коллектив ликеро-водочного вовсе не на сто процентов опустившиеся алкоголики. Взрослые ведь знали, как лучше. Лихо не нужно будить, в полымя не стоит залезать, семь раз отмерь и поймешь, что резать совсем необязательно. Алеша женился на Мариночке и отправился работать на молкомбинат, в безопасный мир кефиров, «снежков» и простокваши. Правда, всевидящая и зорко бдящая бабушка пыталась и тут предупредить Марину об опасности: на молкомбинате было полно девиц, Алешу могли запросто «схватить и захомутать», но этот риск был пустым местом по сравнению с заклятием «сопьется». Да и хватать и хомутать Алешу никто никогда особо не рвался. Он был хорошим, тихим и приторным. Как фруктовый кефир. Таких не любят девушки, такие мальчики нравятся только маминым подругам и их мамам. Зимой он носил подштанники и утепленные ботинки с супинаторами, а летом сандалии и хлопчатобумажные носки, причесывался на пробор и стригся всегда у одной и той же парикмахерши, седовласой тетки в очках с толстыми стеклами, к которой его отвела еще в детстве мама. Она всегда спрашивала: «Височки оставляем?» Он боялся возразить, и височки оставались – мама смотрела на него с восторгом и умилением и говорила, что так он немного похож на дедушку.

Марина никогда не задавалась вопросом, почему она вышла замуж за Алешу. Она не делала выбор, она вообще никогда не принимала решений, за нее всегда все решали взрослые боги или правила приличных людей. Она выходила замуж и получала пропуск в тот самый рай, а еще – статус невесты и жены, платье – взбитое облако – и золотое колечко на пальчик. То, что там, на волшебном острове замужества, непременно должен был оказаться еще и муж, она воспринимала как неизбежное неудобство, так что ее вполне устроило, что ее мужем стал не посторонний, чужой человек, а свой Алеша. Он же и так был всегда – хороший, добрый, смешной и удобный. Конечно, она влюблялась в артистов и однажды даже в преподавателя музыки, но влюбленность и замужество почему-то не складывались у нее в одну корзинку. Влюбляться было как-то неправильно, легкомысленно и не очень прилично, а вот выйти замуж за кого-то хорошего, порядочного, того, кто нравился бы всем вокруг – это было как раз по правилам приличных людей.

Им с Алешей было хорошо в этом браке, они как будто продолжали играть дальше, как раньше, только теперь в женатых взрослых людей. А когда родилась Катя, то в дочки-матери. Рядом по-прежнему были взрослые боги, которые приглядывали, присматривали и говорили, как лучше. Это была очень понятная правильная жизнь. Мечта сбылась, но только иногда Марине почему-то казалось, что торт при этом так и остался в холодильнике, а карусель никуда не поехала…

Секс тоже был немного похож на игры в детском саду, когда за верандой за конфету можно посмотреть на чужую письку. Теперь Алешина писька стала законной разрешенной территорией, и Марина в первые недели после свадьбы очень долго рассматривала, как все это там устроено, и что к чему прикрепляется. Алеша разрешил, хотя сначала стеснялся, смеялся и отбивался, но потом сдался под напором ее любопытства. Разумеется, она вышла замуж девственницей и, разумеется, никогда не смотрела никаких порнофильмов. Порядочные люди не мараются подобной гадостью, объяснили мама и бабушка, так что и в статусе замужней дамы у Марины осталось много вопросов относительно мужской анатомии. Алеша терпеливо и подробно ответил на все. Даже когда Марина спросила про размер и форму. Он сделал очень серьезное лицо и объяснил ей, что именно эти органы у всех мужчин абсолютно одинаковые. И по форме, и по размеру, и по функциональности. Так что искать чего-то другого у кого-то другого не имеет никакого смысла. Марину это очень устроило, она не искала ни подтверждений, ни опровержений. Идти к своим взрослым богам с вопросами о сексе ей было неловко, так что она полностью доверилась мужу. Так было правильно. Так все и было. Почти двадцать пять лет.

* * *

– Что случилось? В какой чужой дом? Кто к кому должен вломиться?

– Мы с тобой. Должны вломиться в дом к совершенно посторонним людям. Скажи спасибо своей дочери.

– Но она…

– Да-да, она прекрасно все организовала, я уже слышала.

– Но она ведь все прекрасно и организовала. Все-таки другая страна, а она и билеты, и жилье…

– Вот именно! Другая страна и жилье! Мы ничего там не знаем, а у нее никакой конкретики, никаких точных данных. Что значит – мы приедем, а хозяев не будет дома? Это что, сейчас на Западе такое легкомыслие процветает? Заходи, бери, что хочешь? Коммунизм? Или что? И вообще, это как-то неприлично. Не гостеприимно!

– Марина, нас же не в гости пригласили. То есть нас, конечно, пригласили в гости, но мы с тобой сто раз обсудили маршрут. Мы прилетаем в Брюссель, нас встретит мой знакомый, поможет нам с машиной, и мы сразу поедем во Францию, в Бургундию, на виноградники. По дороге остановимся на пару дней в деревне, в провинции, походим, отдохнем, посмотрим, я узнаю побольше про поммо для работы, а ты попрактикуешь английский.

– Я вообще не уверена, что там говорят по-английски. Или говорят кое-как. Кто их там учит! Там одно сельское хозяйство развито, я читала.

– Побудем пару дней в пансионе, сами себе хозяева, а потом двинемся дальше.

– Подожди со своим дальше! Что это за пансион? Как это так люди оставляют свой дом чужим туристам? И ключ! Ключ под цветочным горшком? Вы серьезно? Да Катю просто кто-то обманул, а мы и поверили!

* * *

Лет двадцать все было на редкость спокойно и гладко – Алеша работал на молкомбинате, Марина преподавала английский язык в средней школе. У них был слаженный коллектив, где все относились друг к другу с уважением. Так говорила сама Марина – она искренне так считала. Потому что так говорили ее родители и ее бабушка: «Школа, конечно, не лучшая в городе, но зато какой прекрасный коллектив! И к Мариночке все относятся с таким уважением». «С таким уважением»,– отзывалось приятным эхом у Марины в ушах, и она потом носила его с собой еще несколько дней с вспыхнувшей гордостью и готовностью сворачивать горы. С уважением. С уважением. Бабушка нечасто ее хвалила, хвалить – означало портить. У ребенка, которого хвалят, были огромные шансы вырасти эгоистом, а это, конечно, чудовищно. Поэтому в детстве Мариночка получала похвалу очень редко, по крошке, а когда пыталась ее выпрашивать, например, задавая маме вопрос: «Скажи, я красивая?» – слышала в ответ от силы скупое «Как все». Это было правильное воспитание, как у всех. Хвалить, конечно же, в меру можно было только за труд, потому что все и всегда, всю свою жизнь обязаны были трудиться. Видимо, ради этого самого труда, потому что о богатстве и достатке речь никогда не шла – все богатые автоматически считались жуликами. Так что взрослая Марина гордо трудилась в средней во всех отношениях школе и получала за это, разумеется, среднюю зарплату.

Каждый год в мае Марина Витальевна приносила домой к родителям распечатанную в формате А4 парадную фотографию их слаженного трудового коллектива, мама и бабушка надевали очки и с аппетитом принимались рассматривать: кто что надел, кто похудел, кто растолстел, кто развелся, кого позавчера как раз встретили на рынке, у кого дети поступили учиться, кто сделал завивку, кто купил в кредит машину.

А вот эта, это же она, да-да, ай-ай, не уследила за мужем, да-да, с продавщицей, она соседка их по даче, а вот она же зачем в одном и том же костюме фотографируется, да нет, да-да, Мариночка, ну-ка принеси прошлогоднюю фотографию, ой да, да точно, и волосы уже сто лет никто так не носит, а это кто, новенькая, надо же, и что, не замужем, подозрительно, вдруг погуливает, нет, а кто говорит, а кто проверял, тогда ладно, все-таки школа, нужно следить за моралью, все-таки учителя, ой, а эта, глянь, правда, говорят, выпивает, нет, а как же, почему говорят, да точно, а еще потом забыла в гардеробе шубу, так и пошла, мороз, ну ты представляешь, разговоров было потом на весь город, а как ни в чем не бывало, как будто так и надо, ты посмотри, а вот, глянь, да-а-а, очень хорошая, очень, и мать ее была хорошая, просто красавица, просто умница, так неудачно замуж вышла, да нет, да-да, да не она, а я говорю, она, Мариночка, глянь, она ведь, да, она, отец ее еще поехал тогда в Москву на заработки, под поезд попал, да, под поезд, в метро, ну что, да никто не рассказывает страсти, просто надо осторожней, зачем надо было ехать, там миллионы народу, миллионы, кто там нас ждет, и все в метро, все под землю лезут, и чего там хорошего ждать, а почему химик так выглядит, а это не он, ой точно, ой, прости господи, да хватит смеяться, Таня, до икоты прямо, зачем же она так подстриглась, Мариночка, вот мы и перепутали, а тут кто стоит, а она разве вышла из декрета, и как так, ребенка в полтора года в ясли, вот безответственность какая, легкомысленность какая, что вырастет потом, будут локти кусать, а все, поздно, поезд ушел, да не в метро, вот нашла, про что шутить, а завуч эта ваша, как у нее с ногой-то, Марина, глянь, не хромает уже, да, ну хорошо, а говорили, так и останется, а выправилась, ну и ладно, молодец, но не надо ей зеленый, бледнит, очень бледнит, краше в гроб кладут, да не каркаю, я же не глазливая, а это Ангелина, точно, мед мы у них покупали, помнишь, она еще говорила, липовый, никакой не липовый, хороший – да, но не липовый, а вот, смотри, я ее еще маленькую помню, у них с Мариночкой одинаковые пальтишки были, нет, не она, ну, значит, перепутала, а с кем же были пальтишки одинаковые…

Так могло продолжаться часами. «Да что там часами, пусть бы это было всегда», – думала Марина, отдавала им на растерзание фотографию, сама садилась на кресло рядом или ложилась на диван, закрывала глаза и снова становилась маленькой, и ее покачивало, уносило куда-то бесконечным потоком их слов, они сыпались снегом сверху, выскакивали откуда-то сбоку, убаюкивали ее, как в гамаке, и было тепло, и она улыбалась. Ей не надо было вырастать, не надо было принимать решений. Она была тут, боги шелестели рядом, все было хорошо и правильно, и папа приносил плед, она поджимала под себя ноги и дремала, а потом за ней заезжал после работы Алеша, и все садились пить чай. Она очень любила эти чаепития, это было так правильно, пока однажды не грянул гром.

Разговор затеяла, конечно, бабушка, главная богиня мира, строгая, справедливая, незыблемая, матриарх с великой миссией: оберегать своих близких от бед. Предчувствовать беды и не допускать их любыми способами – вот в чем было ее предназначение. Собственно, предчувствие бед было основным состоянием бабушки, вроде анабиоза у ящериц, и она впадала в это состояние все чаще, оно захватило все ее мысли, поглощало любые проблески радости или просто благостного настроения. Дурные предчувствия окружали ее густой темной аурой, которая затягивала окружающих при малейшем их приближении. С самого детства Марина помнила все эти «не ходи», «не бери», «не говори», «не трогай» и «не вздумай». Стоило кому-то захотеть сделать необдуманный шаг, как перед ним тут же вырастал бетонный забор с колючей проволокой, искрил смертельной дозой электричества и норовил сбросить на голову обломок каменной плиты. Незачем ходить на день рождения с подружкой в кафе – там могут подсыпать отраву, вон как племяннице сестры соседкиного брата. Не надо покупать платья из синтетики, а уж тем более белье – кожа должна дышать, не то будут струпья, варикоз и витилиго, я читала, да, читала, не спорь. Не стриги волосы на закате, денег не будет, а то и мужа, примета, далеко ходить не надо – посмотри на внучку тети Таи. Примеров для подкрепления бабушкиных предостережений находилось в избытке, прием работал безотказно. Марина всю жизнь с содроганием вспоминала, как в детстве бабушка, разумеется, в благородных воспитательных целях в жутких деталях рассказывала ей о тотальных ошибках и их последствиях для людей, выносивших по вечерам мусор, оставлявших на столе ключи, ходивших в одной тапке и легкомысленно польстившихся на чье-то угощение. Предупредить беду – значило хорошенько напугать. Ни разу за всю свою жизнь Марина не перешла дорогу на красный свет, каждый раз застывая как вкопанная, оказавшись у светофора, где ее словно сковывал паралич. В детстве бабушка, чтобы преподать внучке урок правильного поведения на дороге, сводила ее на похороны маленькой девочки, которую сбила машина. Гроб был открыт, погибшая девочка была похожа на куклу из мягкого розового пластика, правила дорожного движения впечатались в Маринину голову надежнее, чем «Отче наш». Розовых пластиковых кукол она с тех пор боялась до паники.

Огромной радостью для бабушки служили неприятности, случившиеся с другими людьми в то время, как она силой своего предчувствия и талантом убеждения отвела эти беды от родных и близких. Хорошо, что зять Виталий не пошел в гаражи – третьего дня там взорвался газовый баллон и двоих покалечило, не важно, что он и так никогда не ходил ни в какие гаражи, в этот раз мог бы пойти, мог бы, но она его предупредила, и вовремя. «Видишь, Мариночка, как хорошо, что мы забрали тебя тогда из кружка этих модных танцев, а Юля осталась там преподавать, и на нее позавчера вечером напали и ограбили, отобрали сумку, а там все документы, все деньги, да еще и проездной».

Бабушка не была дремучей и безграмотной, она была хорошо воспитана, у нее имелись высшее образование и прекрасная речь. Но свод священных заповедей безопасности вмиг превращал ее в одержимую ведунью. Стоило ей войти в роль, как она произносила свои заклинания и причитания с театральными паузами, отчаянно отдаваясь искусству предостережения мира от него самого, срываясь в бездну дрожащей черной тревожности, будто создавала собственный фильм ужасов с претензией на высшие награды всех киноакадемий. Не важно, какие у нее были поводы и методы, она желала всем только добра. На нее не обижались, ее берегли, особенно после всего, что с ней когда-то случилось.

В тот вечер она, конечно, слегка перегнула, но кто бы не смог ее понять – она узнала новость и не могла сдержаться. Она же хотела для Алеши только хорошего, только лучшего. Ей рассказала подружка, Людмила Тимофеевна, а уж той можно верить, она же работала секретарем у генерального на молкомбинате, она первая узнала, что должность освободилась. Та самая, завпроизводством. И что, неужели Алеше ее не предложили? Как так – нет? Просто нет? Конечно, ей не понравилось это «нет», ее возмутило, что он не стал сокрушаться и вообще ничего не стал рассказывать. Она сразу, сразу почувствовала неладное и рванула вперед, не останавливаясь, причитая, ужасаясь, сокрушаясь, посылая проклятия на головы всем вышестоящим и всем, кто мог быть причастен к этому чудовищному заговору против мужа ее единственной внучки, человека с таким послужным списком. Ведь столько заслуг и непрерывный стаж, и премии, и грамоты, и патент, патент! Творожок «Умняша» – он, он же его создал, он всех прославил и обогатил. Да как же так, как же так? Целая линия открылась. Да что линия – вся страна ест «Умняшу», а ему что – черная неблагодарность на старости лет? Но именно в тот момент, когда бабушка собиралась перейти к проклятиям и порчам, вдруг грянул гром. Тот самый. Его никто и никогда не ждал от мальчика Алеши, которому было уже сорок три. Хороший, приличный мальчик вдруг отложил ложку, отодвинул недоеденный кусок маминого фирменного пирога и сказал:

– Я уволился.

* * *

– Ничего не собрано, ничего не готово, как же так? Ох, я вся на нервах, вот ты придумал, ехать на край земли, там нас никто не любит, к русским так плохо относятся… Шорты положила, сандалии, восемь пар носков хватит тебе? Брюки льняные, утюг дорожный положила, мама нам дала. А если что-то забудем? Алеша!

– Если что-то забудем, купим там.

– Ты как будто миллионер.

– Ну мы же не самолет собираемся покупать, Марин, а на новые платья любимой жене я деньги найду.

– Отстань, обниматься он лезет. Ну Алеша! Прекрати! Не пойму, чего тебе так это все нравится, это же чистой воды авантюра! Без экскурсовода, без гостиницы, на какую-то съемную квартиру.

– Хватит ходить за экскурсоводами, давай уже хоть раз будем сами себе короли. И не в квартиру мы едем, там целый дом. И не дом, а замок! В нашем распоряжении. Ты только представь – куда хотим, туда поедем, где захотим, там поедим, перепробуем там все, сходим на все дегустации, Оля нам все покажет.

– Как можно есть в незнакомых местах? В захолустье! Эта еще твоя Оля, честное слово, и смех, и грех.

–Ты что, ревнуешь?

– Господи, Алеша, я же не глупая. Ну как к Оле можно ревновать?

– Перестань, Оля – хороший человек. Мы с ней дружим сто лет.

– Да прекрасный человек, кто бы говорил. Я и не говорю. Я понимающая, прогрессивная жена.

– Это очень благородно с ее стороны – пригласить нас посмотреть виноградники.

– Еще бы, она с тоски там небось с ума сходит. Как на таких обижаться! Ты же единственный мужчина в ее жизни. И тот по переписке. Как она вообще умудрилась во Францию уехать?

– В детстве уехала, с родителями, ты сама знаешь. А потом, между прочим, вышла замуж.

– Ах, точно, она же замужем была. Это вообще из области фантастики, конечно. А что с мужем случилось?

– Умер.

– Ну понятно, ему лет девяносто было?

– Нет, он был молодой. Погиб, несчастный случай.

– Боже, горе какое. Говорят, не родись красивой, а тут, конечно, со всех сторон не повезло… Шанс был выйти замуж один на миллиард, так еще и муж не протянул.

– Марина! Я не хочу, чтобы ты сплетничала. Становишься, как твои мама с бабушкой.

– Мои мама с бабушкой не сплетничают! Мы интеллигентная семья!

– Ясно. Я пойду поработаю.

– Конечно. Обижать людей вот так походя. Как будто мы базарные бабки, честное слово. Где сарафан мой, ничего не найду. Оля эта еще… Надо же ей что-то в подарок повезти, а что ей повезти? Мешок конфет? Интересно, она еще больше стала? Хотя куда уж больше…

* * *

Помимо мамы с трепетом и восхищением на Алешу смотрел только один человек – та самая Оля. Она училась с Мариной в одном классе, жила с ней в одном дворе, но подружками они не были, хотя мама и бабушка усердно донимали Марину, чтобы та пригласила Олечку на день рождения, угостила ее на переменке печеньем, позвала в кино: «Оля такая хорошая девочка, отличница, а друзей совсем нет». «Она жирная!» – хотелось крикнуть Марине. Оля на самом деле была жирной, даже не жирной, а рыхлой и пухлой, как будто ее сделали из серого холодца, оставшегося от новогодних застолий, – ткни пальцем, и она затрясется. И пахло от нее как от тазика, в котором бабушка кипятила пододеяльники. У нее была серо-бледная кожа в мелких прыщиках, нелепые рыжие волосы, нелепые очки, нелепая одежда и вечные коричневые колготки гармошкой на коленках. Она все время что-то жевала, и при этом у нее вечно был заложен нос, так что жевала она с открытым ртом, а когда что-то говорила, изо рта во все стороны фонтаном летели крошки. Олина мама приходилась Марининой маме какой-то важной коллегой, чуть ли не начальницей, так что Марина терпеливо сидела рядом с пухлой сопящей Олей на школьных утренниках, держала ее за вялую потную ладонь, когда надо было ходить хороводом вокруг елки, старательно улыбалась и отдавала ей в столовой молочные коржики, которые сама ненавидела. Видимо, в знак благодарности Оля выбрала Марину своим доверенным лицом и однажды, тяжело сопя ей в ухо, рассказала о своей любви. Им было тогда лет по десять, Марина сначала не расслышала, повернулась, чтобы переспросить, и потом долго не могла забыть этот рот в крошках и капельки пота над верхней губой. «Алеша! – выдохнула Оля в Марину чуть ли не половину плохо пережеванного коржика. – Только никому не говори!» Конечно, она не сказала – ей в голову не могло прийти сказать кому-то из настоящих подружек, что она секретничала с пухлой, липкой Олей. Эта тайна пригодилась ей, уже когда она стала взрослой и вышла за Алешу замуж. Когда они ссорились, а иногда и просто так она позволяла себе пару ехидных шуточек про его кошмарную поклонницу. Сам Алеша ничего не знал об Олиной любви, да и о самой Оле тоже: когда той было лет двенадцать, она просто исчезла – однажды не пришла на уроки и никогда больше не появилась, а в классе ее даже никто не хватился, хотя Марина про себя удивилась: надо же, человек, который занимал столько места, оказывается, совершенно ничего ни для кого не значил. Оля объявилась неожиданно: лет десять назад она вдруг написала Алеше в соцсети, где все искали одноклассников. Как ни странно, он ее узнал, потому что фотография у нее в профиле была та самая, еще школьная, нелепая. «Это не твоя подружка?» – спросил он у Марины. Та внимательно посмотрела и, конечно, сразу выдала ему старую Олину тайну. То ли Алеше было лестно вдруг оказаться чьей-то детской мечтой, то ли он просто пожалел одинокую Олю (а в том, что она до сих пор одинока, Марина не сомневалась), но он ответил на ее сообщение, и между ними завязалась переписка. Марина не ревновала, только хихикала, что муж занимается благотворительностью, одаривая редкими минутами счастья одинокую женщину. Алеше с Олей, однако, было что обсудить. Оказалось, она связана с виноделием, а Алеша всегда очень интересовался этой темой. Молкомбинат так и не смог убить его мечту – ему гораздо больше нравилось колдовать не над ароматическими композициями фруктовых творожков, а разгадывать винные букеты, досаждать Марине рассказами про терруары, меловой известняк, который так важен для шабли, про интриги с пино-нуар и дубовые бочки. Ей было неинтересно, вино она любила только сладкое и с пузырьками, истории ей нравились, но вкус она не различала, так что очень обрадовалась, когда у Алеши нашлась собеседница. Правда, ей показалось, что та сбивает мужа с толку – он вдруг начал ездить на конференции по виноделию, следить за новыми виноградниками в Крыму, спорил с кем-то по телефону про то, какой год был лучше для гевюрцтраминера (господи, что за слово), и даже пытался затащить ее с собой на дегустации, после которых из впечатлений у Марины осталась только изжога. «Не запойный, и ладно», – сказали мама и бабушка. В конце концов, у каждого мужчины может быть безобидное увлечение. Собственного виноградника у Алеши, конечно, не было, но на даче росло целых пять яблонь, с которых каждый год падал невиданный урожай никому не нужных кривобоких кислых яблок. «А что, если попробовать сделать из них кальвадос?» – как-то раз сказал Алеша Марине, когда та только-только пыталась заснуть после очередного изматывающего заседания книжного клуба. «Это самогон?» – уточнила она. «Не важно, – сказал он, повернувшись на другой бок, – ты, главное, не говори бабушке». С тех пор на даче у них появились дубовые бочки, спиртометры, особые щепки, батарея бутылок и… к бабушкиному ужасу, был куплен настоящий самогонный аппарат. Однако бабушка вскоре успокоилась: никаких признаков алкоголизма у Алеши не проявилось, так что аппарат остался. «Только чтобы соседи не узнали, – повторяла она каждый раз. – Стыда ведь не оберемся». Надо признать, тревожилась бабушка не совсем напрасно, ведь в конце концов уволился Алеша именно из-за того самого кальвадоса. На какой-то конференции он познакомился с Данилой Дмитриевичем, владельцем нескольких виноградников в Крыму и совершенно одержимым человеком. Вина ему было мало, он хотел скупить яблоневые сады и запустить производство кальвадоса и поммо. Пару раз Алеша слетал к нему в Крым, а потом во время тихого чаепития в доме у родителей жены взял и объявил вдруг о том, что решил раз и навсегда пустить свою жизнь под откос – уволиться с молкомбината.