Read the book: «Живу. Верю. Люблю. Надеюсь»
Составитель и редактор Елена Витальевна Кучерова
© Ирина Ивановна Мариловцева, 2020
ISBN 978-5-0051-0807-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
С Ириной Мариловцевой – тогда она была Пермяковой – мы когда-то учились в одном классе, какое-то время сидели за одной партой. Не сказала бы, что дружили, но приятельствовали. В классе нашем Ирина была звездой: незаурядная, остроумная, артистичная. Особенная. Потом мы вместе учились на инъязе, только Ирина на курс старше, потому что она поступила сразу после школы, а я через год… Тогда уже почти не общались, а потом и вовсе наши пути разошлись, и я долгое время ничего о ней не знала.
В начале 2000-х, уже в компьютерную эпоху, «словились» на бескрайних просторах интернета, какое-то время переписывались (увы, переписка эта не сохранилась). Ирина тогда уже работала на Севере, в Югорске. Она была одним из основателей и главным редактором ТРК «Норд» с 1992 по 2014 годы. Думаю, она и там была звездой, получила почётное звание заслуженного работника культуры РФ, а руководимая ею студия телевидения и радиовещания стала обладателем более сотни престижных наград и званий – одна ТЭФИ чего стоит!
Но я сейчас не о званиях и наградах, хотя и они свидетельствуют о неординарности и одарённости Ирины. Когда появились живые журналы, а затем и социальные сети, раскрылся ещё один талант Ирины – она оказалась прекрасным блогером, как это теперь называется. Я бы назвала это просто несомненным литературным даром. Её удивительно яркие и остроумные воспоминания о детстве, о семье, блистательные эссе на самые разные темы – от обычных бытовых зарисовок до глубоких размышлений о вере и духовных ценностях; от путевых заметок до мини-рецензий на фильмы и телепередачи, байки, притчи и стихи-пирожки – все её так называемые «посты» – вплоть до кулинарных рецептов! – написанные прекрасным языком, с чудесным юмором или лёгкой иронией, всегда было невероятно интересно и как-то радостно читать! Достаточно сказать, что в своё время я зарегистрировалась в фейсбуке исключительно для того, чтобы иметь возможность читать всё то, что пишет и выкладывает на своей страничке Ирина. Уже тогда я стала ей предлагать попытаться собрать все её записи воедино и оформить их в книгу. «Ну вот когда выйду на пенсию – может быть…» – неопределённо отвечала она.
И вот несколько лет назад Ирина окончательно (как она думала) переехала в Екатеринбург. Здесь её ждала квартира, которую Ирина давно купила, отремонтировала и оформила так, как ей нравилось. Впереди была – опять же, как ей казалось – новая интересная жизнь, полная ярких впечатлений, самых разнообразных планов и намерений. Её «свердловские заметки» – сплошные восторги по самым разным поводам! Ей всё здесь нравилось! Не в характере Ирины было грустить о прошлом. Конечно, она скучала по Югорску, по оставленным там друзьям, любимому храму, где она пела на клиросе… Но она умела радоваться жизни, благодарила Бога за всё и ждала от будущего только хорошего.
Пару раз Ирина предлагала мне встретиться «вживую» – ведь мы теперь жили в одном городе! Но я так и не собралась, о чём теперь, разумеется, жалею…
О болезни Ирины я узнала от общих знакомых и, признаться, долго не могла поверить. С кем угодно это могло случиться, только с не с ней! – такая была первая реакция. А 30 марта 2020 года Ирины не стало…
Вот что написано в некрологе о ней её коллегами по «Норду»:
Смерти тихой, мирной и непостыдной молим мы у Бога. Тихий, мирный уход как показатель стоящей жизни. 29 – го марта Ирина Ивановна причастилась, пособоровалась, а 30 – го марта уснула и не проснулась. Ушла. Ушла туда, где нет ни слёз, ни воздыханий, а жизнь бесконечная. Земная жизнь – это мгновение, но от того, как ты прожил это мгновение, зависит твоя жизнь в вечности. Ирина прожила достойную жизнь. Она была удивительной личностью, яркой, неординарной, самобытной. Её любили все. За её острый ум, за её весёлый нрав, за доброе сердце. Любовь никуда не исчезает. И мы будем всегда её любить. Мы всегда будем её помнить. Мы будем молиться о ней, это будет самым лучшим проявлением нашей любви…
Ещё тогда, когда я узнала о болезни Ирины, моим первым импульсом было сделать то, что не успела сделать она сама – собрать все её записи и сохранить. Когда Ирина ушла от нас, я укрепилась в мысли сделать эту книгу в память о ней – и для тех, кто знал и любил Ирину, и для тех, кто о ней только что-то слышал, и для тех, кто, возможно, узнает о ней только благодаря этим её воспоминаниям и заметкам.
Слава Богу, наши странички в социальных сетях подчас переживают своих владельцев. Давно заблокирована страничка Ирины Вконтакте, а вот всё, что она выкладывала в фейсбуке, осталось и дало мне возможность сохранить наиболее интересные, с моей точки зрения, её записи и использовать их для этой книги. Мне показалось правильным разделить эти записи на две части: воспоминания Ирины о детстве и эссе на самые разные темы. В качестве заголовка решила взять слова из статуса Ирины в ФБ, которые были очевидно и её жизненным девизом…
Елена Кучерова.2018—2020 гг.
Часть первая. #Тигра неблагодарная
СОН ПРО БАБУШКУ МОЮ, ОЛЬГУ ИВАНОВНУ
Спала – не спала, дремала – не дремала, су-у-умерки были си-и-иние…
А впотьмах (бабушкино слово!) что разглядишь? У печки зеркало старое, в трещинках, нет-нет, да лунный свет поймает, сверкнёт… и опять уснёт. Снится ему, наверное, бабушкино далёкое уже, весёлое лицо, коса, веснушки, кружева на воротничке, да рука дедушки – любимая, крепкая, которая на плечо ложится, и тогда веснушки в движение приходят – Лёля улыбается…
Лампадка горит, тишину и тьму раздвигая, а я гляжу на маленький тряпичный цветочек «флердоранжевый», из бабушкиного невестиного веночка.
Я в детстве не понимала, почему он «оранж», но белый, должен же быть оранжевый!..
«ЛЁЛЯ, ИДИТЕ КОФЕ ПИТЬ!»
Лёле было двенадцать, когда её отдали в услужение. Она стала горничной у барыни, которая обещала лёлиным родителям не только дать ей работу, но и воспитать девчонку. В горничных Лёле пришлось нелегко. Каждое утро она с ужасом ждала приглашения барыни: «Лёля, идите кофе пить!». Кофе бабушка терпеть не могла, так и не пила до самой старости. Только чай.
У барыни жил немец, инженер на одном из уральских заводов. Лёля должна была убирать его комнату и открывать ему двери, когда бы он ни вернулся домой. Иногда немец сильно задерживался, и Лёле приходилось бороться со сном, чтобы не прослушать звук дверного колокольчика. Немца этого она почему-то очень боялась, поэтому всякий раз каменела, когда он входил, и никак не могла удержать в руке мелочь, которую он вкладывал со словами «Мерси вас!» (формулировка бабушкина). Монеты катились по полу, немец удивлённо проходил мимо. Тут подбегала Фрося, старшая горничная, собирала мелочь и ругала Лёльку: «Вот дурочка, да мы с тобой в кино сходим, да семечек купим!». Забот по дому было много, но шустрая Лёля всё успевала – самовар разогреть, на стол подать, в комнатах убрать, барыня её только нахваливала.
А в 1917 году барыня собралась в Париж и стала звать свою любимицу с собой. К тому времени родители Лёли уже умерли, она была старшая в семье, где детей – мал мала… В общем, не поехала. На этом месте бабушкиного рассказа я всегда вскрикивала: «Ну что ты в Париж-то не поехала?!». Бабушка усмехалась: «Тогда бы и тебя не было!» И правда…
Бабушка мне частенько на ночь рассказывала про её знакомство с дедушкой, про то, как она хотела, чтобы на венчании цветочки в её венке были маленькие, в рядочек уложенные. Так хотела, что накануне венчания свой, с большими цветами, на пол бросила и закричала – «Не пойду в таком, ищите мне маленький!» А жених Ваня уж на тройке у ворот… Ох-ти мне! Фрося, подружка, в свою избу кинулась, сундук открыла, у неё в приданом как раз такой был, с маленькими цветочками, принесла, не пожалела. Лёля обрадовалась, по избе затанцевала, веночек надела и вышла. Что с неё взять, 17 лет, невеста…
А еще рассказывала, что жил у них на окраине Лутонюшка, дурачок деревенский, из имущества были у него только петух да собака, ходил он по людям, и все-то Лутонюшку привечали, кормили, в баньке мыли, рубаху на смену его латаной-перелатаной давали. Безобидный был, добрый, блаженненький. Как-то до свадьбы ещё подошёл Лутоня к Лёле и заплакал, запричитал, потом на землю лёг и как бы уснул. Ничего Лёля не поняла, да и хлопот был полон рот, так и убежала, не задумалась.
А ещё рассказывала, что до свадьбы Ваня – жених её – как-то при разговоре на скамеечке вдруг коснулся рукой её бедра, да нет, платья даже, какое там «бедро», бабушка просто рукой показывала, чиркнет так по левому боку, вот так, говорила, задел, так она вскочила, фотографию жениха из кармана выдернула, да и порвала её в мелкие клочки. Крикнула: «Чтоб духу твоего здесь больше не было!». Но Ваня-то без Лёли уже и жизни своей не мыслил, уговорил – простила. Так и любил её крепко, всегда любил, до самой своей гибели в сорок втором. Ах, Лутонюшка, видел ты, видел, знал…
На фотографии – баба Лёля, дед Иван, их дети. С гитарой – мама. Кстати, видите, в каком красивом платье бабушка? а сумочка в руках, а? Вот…
Cпала-не спала, дремала-не дремала, а приснилась мне птица, в веночке из маленьких белых цветов, она положила мне на руку перо и растворилась, и колокольчик как издалека – дзинь… А перо какое-то чудное: трепещет, шевелится, огоньками переливается…
Проснулась я, посмотрела на свои «масляные» часы – это солнечный лучик добрался до подоконника, до бутылки с жёлтым деревенским подсолнечным маслом, она и вспыхнула – пора!
На столе стеклянная чернильница, две стопки бумаги – одна уже исписанная – и перо… не то ли?
ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, РОДСТВО ПОМНЯЩАЯ
Фотография первая. Девочка, которая сидит на переднем плане – это Поля, Аполинария, родная сестра моей бабы Лёли. Мальчик в шляпке – это старший сын в семье, Владимир. А вот Лёли, Василия, Александра на снимке нет. Детей в семье было пятеро. Справа и слева от Поли сидят родители – Иван Петрович и Анисия Михайловна. Это бабушкины папа и мама, соответственно, мои прабабушка и прадедушка. Они были виноделами, приехали на Урал из Ташкента. А потом стряслась беда. Родителей унесла скоротечная чахотка. От неё умер и сын Василий. Осталось четверо детей. Владимиру и Ольге-Лёле пришлось работать. Тогда её и отдали в горничные к барыне. Владимир тоже работал, потом женился, в семье появилась невестка. У неё было удивительное имя – Конкордия, но все в семье называли её Корочкой. Родились дети. И тут – новая беда. По доносу Владимира арестовали и расстреляли. Корочка от мужа не отреклась, и за это была сослана вместе с детьми в Сибирь. Это был тридцать седьмой год.
Младшего Александра – Шурочку – от бедности отдали в бездетную семью, там он и вырос, и фамилию получил. Все трое – Лёля, Шура и Поля – дожили до преклонных лет, стали бабушками и дедушками, все были весёлыми балагурами, только иногда, собравшись вместе за большим столом в крепком деревенском доме у бабы Поли и деда Васи, после рюмочки плакали, вспоминали родителей, всех, кого унесли война, голод и репрессии. Потом дед Вася брал гармошку, рвал меха в плясовой, и расплывались улыбки, и ноги сами несли «дробить», да частушки приговаривать… А над избой встревоженно взлетали дедавасины голуби – фьюить!
Баба Лёля иногда брала меня с собой в Свердловск вот на такие семейные встречи. Я забиралась на настоящую русскую печь и сверху смотрела на всё, что мне – жительнице обычной городской квартиры – было незнакомо, с удовольствием слушала классические застольные песни, смотрела, как лихо танцуют бабушки – Поля и Лёля, да как выговаривают слова частушек. Даже солидарно всплакивала на самых чувствительных местах песен.
Особенно хорошо получалось «выводить» хоровую уральскую:
«Ой, рябина кудрявая, белые цветы,
Ой, рябина-рябинушка,
Что взгрустнула ты».
В песне прослеживалась любовная история, где девушке надо было сделать нелёгкий выбор, а присматриваться она каждый день ходила под рябину, где её тут же окружали «справа кудри токаря, слева – кузнеца». Какая профессия победила, я сейчас и не помню.
А когда меня ещё и «в помятухах» («в помине», по-бабушкиному) не было, рассказывали, что баба Лёля – самая красивая – всегда была предметом вожделения для зятьёв и друзей семьи. Когда все в избе укладывались спать, то и дело можно было услышать, как во сне разгорячённый настоечкой и танцами воздыхатель стонал, как марал на весеннем гоне: «О-о-ольга-а-а…», потом раздавалось шиканье законной супруги, потом всё стихало.
Ещё из тех времён помню одну фразу, которой пользовалась баба Поля, бабылёлина сестра. Когда дед Вася отдавал приказ – идти, подавать, искать, наливать – баба Поля тут же отвечала: «Не сразу только!» – и подмигивала мне. Дед был с войны глуховат, поэтому бабушкины смелые ответы оставались без последствий.
ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, НЕМНОГО ГРУСТНАЯ…
«Мурка моя, Мурка, в кожаной тужурке, вот она убитая ползёт».
Можно было бы сказать, что любимая народом песня пострадала от переделок бабы Лёли, если бы у самой этой песни не было известных 15—20 вариантов текстов и концовок. «Мурка», десятилетиями передаваясь из уст в уста, меняла слова, количество куплетов, и даже в чём-то судьбу главной героини. Кроме широко известной классической, Мурка была еще московская, авторская – одесского поэта Якова Ядова, блатная, подцензурная, был вариант с Любкой и просто с Машей. Самый известный, конечно – классическая Маруся Климова, которая «сдала» бандитскую малину ГубЧК и за это получила пулю. Вариантов непосредственно расправы тоже было множество – «так за это пулю получай», «и теперь маслину получай», «и перо за это получай». А из разных последних куплетов о муркиной кончине – «В тёмном переулке в кожаной тужурке Мурка окровавлена лежит», «Вот лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке, в голубые смотришь небеса», «И убили Мурку в кожаной тужурке, покатился красный гребешок» – мы узнавали, что лютая смерть Мурку ну никак не миновала.
И только баба Лёля в своём варианте как-то продлевала жизнь подлой предательнице Климовой – «вот она убитая ползёт». Я не очень хорошо помню, как бабушка её исполняла, но мама рассказывала, что эти авторские слова бабушка пела твёрдо и громко, убеждая слушателей, что у Мурки всё-таки был шанс спастись.
Ну, а самой любимой бабушкиной песней, которую она пела с компанией единомышленников и игроков в лото, была:
«Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет,
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт».
Меня к участию в посиделках не допускали – бабушке время от времени нужна была личная жизнь, которая заключалась в игре в лото «по копеечке» с подругами, угощении их ужином и исполнении любимых песен.
Пела баба Лёля хорошо, с душой, у подружек вырывалась слеза. А я, услышав, как из-за двери её комнаты доносилась эта песня, сразу представляла красивого солдата в «погонах золотых и красном ордене на груди» – деда Ваню, которого я никогда не видела, ведь он погиб в сорок втором, а похоронен был в могиле неизвестного солдата.
Замуж после этого бабушка не вышла, на руках остались дети – маме надо было учиться в медицинском институте, а дяде Боре – в ремесленном училище. Время было голодное, бедное, не до любви. Поэтому и «Защитну гимнастерку» баба Лёля всегда посвящала только одному человеку – Ване своему.
Бабушка и дедушка. Фото предвоенных лет.
ПРО ДЕДУШКУ
Ещё и ещё раз размещу эту фотографию из лучших, счастливых времён бабушки и дедушки. Времён этих было немного, дедушка погиб в 1942 под Ржевом, городом, где полегло так много воинов, городом, который был воспет в стихах и песнях.
Не могу даже слова правильные подобрать, чтобы передать, как бабушке было нелегко. Двое детей: мама – с начала войны студентка медицинского, дядя Боря – младший – в ремесленное училище поступил. Бабушке приходилось… да как всем в то время. Как всем. Как всей стране, как каждому дому, двору, городу. И голодали, и жилы рвали на работе, и не знали, что такое «рабочий день подошёл к концу, извините, давайте перенесём на завтра». И ведь надо же – никогда я ни от бабы Лёли, ни от мамы не слышала упрёков в адрес Родины, за которую отдал жизнь бабушкин любимый Ванечка и мамин папа. Тогда, и во время войны, и после, за свой труд получали они награды – грамоты с портретами вождей. И гордились ими.
Как-то я, повзрослев, наслушавшись в курилках мнений об истории нашего государства, попыталась рассказать маме, как идеологически неправильно они жили, как заблуждались в своих убеждениях, в жизни, в доверии к партии, в безоглядном служении, ну, и так далее.. Мама тогда тихо, терпеливо, как-то очень спокойно сказала: «Ириша, ты уж не осуждай нас, пожалуйста, мы работали с утра до ночи, мы делали, что могли, мы все силы отдавали, только чтобы всё было хорошо, чтобы войны больше не было, чтобы люди жили в радости. И работали мы честно… Давайте теперь вы – и мы будем вами гордиться. А нам дай дожить так, как мы понимаем».
Я устыдилась тогда, правда. Я ведь знала и видела, как работала мама, как заслужила она свой орден Трудовой Славы, знала, скольких человек она спасала в своей больнице, помнила, как круглосуточно трезвонил у нас телефон…
Говорили, что мама очень на дедушку была похожа – и лицом, и характером. Он тоже был спокойный, тихий, умиротворял лихую и громкую мою бабу Лёлю, очень любил семью и свою дорогую жёнушку. За них и воевал, за них и положил голову. За них и за Родину. И вечная ему память.
ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ, ИЛИ КАК ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ
История такая: у мамы до папы был жених. Перспективный такой (так его описывала бабушка – ну, понятно, не то что наш «артист»), кажется, лётчик или кто-то, связанный то ли с космосом, то ли с авиационной промышленностью. Точно не знаю, это была семейная тайна, и подробностей мне узнать так и не удалось. Жил он, кажется, в Москве, а может, переехал туда от расстройства из-за несостоявшейся свадьбы. Невеста его бросила. Невеста – это моя мама. Дело было так. Мама пошла на очередную премьеру в наш драматический театр. В антракте один из актёров – обаятельный, улыбчивый, с прекрасными манерами – подошёл к ней и заговорил. «Ваша матушка дала моей маме выкройку халата, он ей очень понравился», – так начал папа свои маневры. Вот точно помню, что всё началось с халата. Но через три месяца (!) они поженились. Вот так и уехал тот «авиационный космонавт» в Москву, так и родилась я.
Когда я подросла, я поняла, за что мама полюбила папу. У него было невероятное, непобедимое обаяние. Из него струились стихи, которые он писал быстро, на любую тему, особенно ему удавалась, конечно же, любовная лирика. Будучи галантным кавалером, он вместо советского рукопожатия всегда целовал руки дамам, потому хотя бы, что это было принято в старом классическом театре. Ещё он рассказывал, что раньше были так называемые «фрачные» актёры. Они садились на стул по специальной схеме. Папа показывал мне, как это делается, а я старательно повторяла. Левую руку заводил за спину и захватывал невидимые полы фрака, жестом «откидывал» их, садился, правая нога оставалась в обычном положении, левая же уезжала далеко влево, посадка была грациозной, папа был неотразим! На все эти манипуляции должна была уйти секунда-другая, не более.
Вот его Хлестаков, сидит он изящно, как положено сидеть, когда откинуты полы фрака.
Папа тут – справа. В той самой «фрачной» позе…
Ну, бесполезные знания – тоже знания. Мне они не пригодились, но легли в сокровищницу воспоминаний о нашем с папой общении.
Подозревалось – особенно бдительной бабушкой! – что весь этот его джентльменский набор послужил причиной некоторых «послужных» романов. Я помню даже, как в папин театр поступила молодая актриса, блондинка, похожая на Мерлин Монро широко расставленными глазами и пергидролевыми волосами. Папа сразу затомился, написал венок сонетов, поэму, окружил диву своим обаянием… может, она и сдалась. Но т-с-с-с, а то бабушка восторжествует там, на Небесах, воскликнет: «Вот они, артисты, я ведь говорила!». Но я-то знаю, что для отца семья и, главное, я всегда оставались на первом месте. Какие стихи он мне посвящал! Как делился всем-всем-всем… Но это совсем уже другая история…
ТИГРА НЕБЛАГОДАРНАЯ MUST GO ON, ЗНАЧИТ…
Я была существом пронырливым, подвижным, не знавшим укорота практически ни в чём, а бабушка любила беспрекословное подчинение, вот и вспыхивали между нами бои местного, квартирного значения с гонками, криками: «Тигра неблагодарная!!!» (тигра – это я, конечно!). Тигр в этой идиоме обязательно женского рода.
Чтобы подходить к расправе не с пустыми руками, бабушка молниеносно извлекала на бегу ремень из папиных брюк и неслась за мной с невероятной для её возраста скоростью. Ремень я чаще всего умудрялась на бегу же и выхватить и, юркнув в гостиную, забросить за пианино, откуда на следующий день папе приходилось его вынимать. Надо сказать, что впоследствии это сыграло немаловажную роль в решении семьи продать пианино. Аргумент был вроде убедительный: ребёнок к инструменту не подходит. Но мне казалось, что папе просто надоело двигать тяжеленный лаковый бок моего нелюбимого музыкального тренажёра, а бабушке выслушивать от папы упрёки и запреты прикасаться к его одежде. Мама с аргументами просто согласилась. Все эти состязания в беге с препятствиями – в виде бабушки и ремня – меня очень развлекали, хотя иногда бабе Лёле удавалось меня все-таки «жогнуть», тогда я притормаживала похныкать, а удовлетворённая бабушка уходила доваривать обед.
Кстати, папа моими экзерсисами на пианино был вполне доволен. Время от времени он просил меня сыграть что-нибудь, и я практически всегда посвящала ему вальс «Жизнь артиста». По вполне объяснимым причинам: артисту – и вальс одноимённый. Но к концу исполнения папа засыпал. А я на цыпочках уходила заниматься своими делами. Вот такая профессиональная колыбельная получалась.
Ох, уж эта моя баба Лёля! Её словечки до сих пор всплывают у меня в речи по поводу и без повода… Урал, конечно, был богат выговором да диалектом, но собственного словотворчества у бабы Лёли моей тоже было не отнять. Со мной, очень резвой и непослушной внучкой, надо было как-то справляться. Иногда, как сказала уже, ремнём удавалось «жогнуть», иногда слова хватало. Но слово такое надо было подобрать, чтобы припечатать и остановить ураган в моем лице. Итак. Выдержки из словаря.
«Зубатить» – непочтительно разговаривать со взрослыми. Зубатила я, конечно, с бабушкой. В ответ на указы чего-то не делать. Например, был указ не подходить к чугунной печке, которая топилась дровами (да-да, в нашей вполне благоустроенной квартире на третьем этаже стояла большая чугунная печь на ножках и рядом с ней – встроенный дымоход!), этот указ и оспаривался мной со всей горячностью. Запрет не позволял мне печь любимую еду – некое подобие картофельных чипсов! Готовились они так. Я резала картошку тонкими кружочками, немного солила и шлёпала их прямо на чугунную поверхность горячей печки. Они быстро запекались, но – увы – частенько прилипали. Чистить всё это приходилось бабушке, поэтому она как могла отгоняла меня от печи.
«Варнак» – хулиган, разбойник. Я тоже носила это звание в минуты бабушкиного гнева.
«Гадюга» (да, да, через «г»! ) – это ругательство было мгновенной реакцией на мои проступки. Гадюгой я была реже, чем тигрой, но чаще, чем «сволощугой». Это звание можно было получить за не очень большие прегрешения против порядка в доме и семейной иерархии. Нежнее всех была всё-таки «тигра неблагодарная». Одно из преступлений, которое мне удавалось не всегда – подкрасться за спину бабушке и громко, что есть силы, крикнуть: «Баба!!!» Бабушка иногда что-нибудь роняла, и это довершало роскошь оперного действа. Если в руках у бабушки была поварёшка или полотенце, то это запускалось в меня и звучала привычная «гадюга».
Ещё один пример моих наказуемых действий – это порча фотографий. Затяжные партизанские войны развили во мне изворотливость, умение слышать бабушкины шаги, как бы тихо она ни ступала, улучать минутки, когда можно своевольничать и копаться в бабушкином шкафу или подкрашивать щёки красным на парадных семейных фотопортретах. Не всегда я успевала вылить всё свое вдохновение на полотно. Оно так и оставалось недорисованным – меня застукали. Баба Лёля ни разу не оценила по достоинству мои творческие устремления. Это и понятно. Для парадных фотографий семейство надевало нарядную одежду и следовало в фотоателье. Каждая фотография стоила немалых денег, поэтому мои художества приносили непоправимый вред.
«Сволощуга» – ну, для того, чтобы услышать это слово в свой адрес, надо было очень плохо себя вести и обидеть бабушку до глубины души. Кстати, такие оскорбления в адрес обожаемого и единственного ребёнка очень коробили артистическую и поэтическую натуру моего отца, и он однажды решил деликатно поговорить с бабушкой об этом: «Матушка, зачем вы так называете ребёнка? Это же непозволительно, невозможно! Вы ведёте себя прямо как… как… Кабаниха!» Бабушка, не узрев параллели с классическим драматургическим произведением, не задумываясь, парировала: «Сам ты кабан!». На том дискуссия была завершена полным поражением отца.
