Зигзаги жизни. Проза XXI века

НП «Литературная Республика»

Благодарности:

ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА

Директор издательства: Бояринова О.В.

Руководитель проекта: Крючкова А.А.

Редактор: Петрушин В.П.

Вёрстка: Измайлова Т.И.

Обложка: Крушинина В.А.

Книга издаётся в авторской редакции

Возрастной ценз 18+

Печать осуществляется по требованию

Шрифт Serif Ingenue 11

ISBN 978-5-7949-0816-9

ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА

Издательство

Московской городской организации

Союза писателей России

121069

Россия, Москва

ул. Б. Никитская, дом 50А/5

2-ой этаж, каб. 4

В данной серии издаются книги

авторов, пишущих на русском языке

в XXI веке

Электронная почта: litress@mail.ru

Тел.: + 7 (495) 691-94-51

© Ирина Артамонова, 2022

ISBN 978-5-7949-0816-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗИГЗАГИ ЖИЗНИ

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

Первые воспоминания

Родилась я осенью 1936 года в городе Чита. Моя мама, коренная москвичка, в 1932 году после окончания московского медицинского института по распределению поехала на три года работать в Читу. Там она вышла замуж за «красного командира на белом коне». У папы от первого брака был сын, Рудик, который жил в Свердловске (теперь Екатеринбург) у бабушки, папиной мамы Дарьи Фёдоровны. Когда мои родители поженились, ребёнка забрали в семью.

В августе 1938-го года папа поступил в Военно-Политическую Академию им. Ленина, а в июне 1940-го окончил её. Пока папа учился в Академии, он жил в общежитии курсантов. Мы все – мама, бабушка Фрося (мамина мама), Рудик и я – жили в военном городке «Власиха» рядом со станцией Перхушково (поезд от Белорусского вокзала). Мама работала врачом в медсанчасти. У нас была комната в коммунальной квартире, хозяйство вела бабушка.

Первое, что я ясно помню – это день моего рождения осенью 1939-го года. В конце октября мне исполнилось три года. Скорей всего, я помню не сам день рождения, а ближайший выходной день. Папа приехать в этот день не смог. Курс в Академии был ускоренный – всего два года, заниматься приходились очень много и не всегда слушателей по выходным отпускали в увольнения. Папа приезжал редко, и я его в те годы плохо помню.

Поздравить меня с днём рождения приехал мамин брат – мой любимый дядя Боря. У него ещё не было своих детей, я была его первой племянницей, и он потом всю жизнь меня очень любил. Очевидно, мы посидели за столом, пообедали, а потом отправились на прогулку в лес – мама, я, Рудик и дядя Боря.

Я гордо ехала верхом на шее дяди Бори. Он был высокий мужчина, за 180 см. Интересно, у моей маленького роста бабушки Фроси, сын вырос высоким (пошёл в отца), а все три дочери были в мать, маленькими. С высоты я всё хорошо видела. Ночью выпал первый снег и лежал на земле сплошным тонким слоем. Из-под снега выглядывали густой зелёной щёточкой травинки. Мне это очень понравилось. Я попросила дядю Борю опустить меня на этот белый снег и долго бегала вокруг, оставляя на снегу следы своих маленьких валенок с галошами.

Зиму 1939—40 гг. я почти не помню. Кажется, я простудилась, болела, лежала в кровати, и мама капала мне в нос противные капли. Как-то в квартиру пришли строгие тёти, ходили по всей квартире и к нам зашли. В руке у одной из них бала белая тряпочка, и она проводила этой тряпочкой по столу и другим предметам. Мама потом смеялась, говорила бабушке: «Делать им нечего, создали женсовет и ходят по квартирам, „чистоту“ проверяют. Шли бы лучше работать».

Хорошо помню весну сорокового года. Погода стояла солнечная, снег растаял, и мы с бабушкой каждый день ходили гулять в лес. Сначала шли по тропочке через поле, я скакала вприпрыжку впереди, бабушка еле успевала за мной. Опушка леса была не ровной – небольшие бугорки, а за ними ямки. Сейчас я думаю, что там было старое учебное стрельбище, ведь всё происходило на территории военного городка. На дне ямок поблескивала прозрачная водичка. Мне очень хотелось спуститься в ямку и потопать по воде, чтобы летели брызги, но бабушка мне этого не разрешала. А потом водичка высохла, и ямки стали зарастать травой.

За бугорками и ямками начинался молодой березняк. На веточках тонких высоких берёзок и редких низких кустиков проклюнулись маленькие зелёные листочки. На ощупь листочки были клейкие, ароматные и чуть горьковатые на вкус – я украдкой клала их в рот, когда бабушка на меня не смотрела. Совсем маленькие листочки и не мешали солнышку освещать рощу до самой земли. Землю покрывала нежная молодая травка. На солнышке женщина пасла козу и малюсеньких козлят. Козлятки были такие хорошенькие, с мягкой белой шёрсткой и чёрными глазками. Мне разрешали их гладить и даже обнимать. Козлята бегали, перебирая шустро тоненькими ножками, играли, бодались друг с другом, у них появились маленькие рожки. Мне очень хотелось взять, хотя бы одного козлёночка домой, чтобы с ним играть дома. Я просила бабушку купить козлёночка, но бабушка говорила, что они не продаются. Иногда, когда я утром капризничала и не хотела есть кашу, бабушка говорила: «Ешь скорей да пойдём в лес гулять, вдруг сегодня нам козлёночка продадут». Я успокаивалась, быстро доедала кашу и снова, весело подпрыгивая, бежала впереди бабушки по тропиночке к лесу. Но козлёночка мы так и не купили…

Подросла травка, зацвели цветочки, стали большими листья на кустах и деревьях… Однажды во время прогулки бабушка мне сказала: «Я скоро от тебя уеду далеко, на Дальний Восток. Надо помочь младшей дочке – она ждёт второго ребёночка. У тебя будет нянька Галя». Я задумалась: как это, ждёт ребёночка, откуда он возьмётся? Но тут же отвлеклась и погналась за бабочкой.

Жилой посёлок военного городка, в котором жили командиры (тогда не использовалось слово офицер) с семьями и обслуживающий персонал, состоял из небольших, кажется, двухэтажных, домов. Территория была ухоженной – газоны, цветочные клумбы, чистые дорожки и скамейки радовали глаз. Вечерами мы с мамой гуляли на территории городка. Во время одной из прогулок произошёл забавный случай. Мама и её приятельница присели на скамейку и увлеклись разговором. Мы, их дочки-ровесницы, бегали и играли поблизости. У самой дорожки на траве мы с подружкой вдруг заметили симпатичную кучку маленьких, округлых чёрных, блестящих камешков, как нам показалось, чем-то напоминающих конфетки. Мы обе одновременно протянули свои озорные ручки и схватили эти «камешки», которые оказались мягкими на ощупь и липли к ладоням. Пока я думала, что это такое и как его можно использовать в игре, подружка моя засунула свою добычу в рот и тут же громко заорала. Мамы наши всполошились и подбежали к нам. Мама охнула и поволокла меня мыть руки, а вот как её приятельница выгребала изо рта своей дочки козьи катышки, я не видела. Мама поругала меня, сказала, что нельзя всякую гадость хватать с земли, но и порадовалась, что я не засунула это в рот.

Предвоенная Москва

После окончания академии с отличием, папу направили служить в политотдел Кремля и назначили начальником этого отдела. У папы был очень солидный кабинет (есть фотографии), а на петлицах – соответствующее количество шпал. Папе дали квартиру в 10-ти этажном кремлёвском доме в Новоспасском переулке.

Переезжали мы в середине лета. Приехала большая, крытая грузовая машина, в неё погрузили наши вещи. Нам помогали грузчики. В те времена у людей, как правило, было немного мебели – кровати (железные), один шкаф для одежды, обеденный стол, несколько стульев. Мы с мамой устроились в кабине, остальные, в том числе и папа, – в кузове. Я сидела у мамы на коленях и смотрела в окно. Было очень интересно. За окном мелькали поля и леса, деревни и города, пруды и маленькие речки. Я в первый раз так далеко ехала на машине. (Наверное, всё-таки не впервые, но я этого не помню).

Новая квартира состояла из 4-х комнат. Три комнаты занимала наша семья; в двух больших смежных жили я, Рудик и мама с папой, в самой маленькой (10—12 кв. м) жила домработница, она же моя няня Галя, молоденькая (лет 16-ти) симпатичная девушка из деревни. В четвёртой комнате жил совершенно чужой человек, совсем молодой военный. Кто он был, просто сосед: охранник или соглядатай? Тогда я об этом не задумывалась.

Наш десятиэтажный дом стоял в глубине двора. Выйдя из подъезда, надо было пересечь двор, пройти под аркой другого дома, чтобы оказаться на Новоспасской набережной Москвы реки. Река мне тогда казалась огромной. В доме был лифт и мусоропровод. В ванной комнате над ванной висела газовая колонка для нагревания воды. В квартире был телефон.

Лето 1940-го года прошло незаметно. 1-го сентября Рудик пошёл в первый класс, я помню, как все суетились, когда собирали его в школу. Рудик был такой нарядный, гордый, красивый… Я ему завидовала – мне тоже хотелось в школу.

После переезда в Москву, папа уговорил маму не устраиваться на работу, заняться детьми и домом и немного отдохнуть. Но без работы мама выдержала месяца два, не больше. Она была очень энергичным человеком. Ей казалась скучной такая жизнь. Рудик ходил в школу, большую часть домашних дел выполняла домработница (она же моя нянька). У мамы была возможность вызвать папину персональную машину с водителем и поехать в магазин или в парикмахерскую. Но, ведь каждый день этого не надо. А папа все дни, кроме выходного, много работал, часто приходил с работы поздно, так-как по вечерам проводились длинные совещания. В конце концов, папа согласился, что маме лучше устроиться на работу. Мама устроилась в ближайшую поликлинику детским участковым врачом. Домработницу Галю устроили в вечернюю школу. Днём она со мной гуляла, готовила обед, делала уборку, а вечером, когда мама возвращалась с работы, ходила в школу.

Примерно в середине декабря в Москве появились первые мандарины. Их продавали на улице с небольших лотков или прямо из ящиков поштучно. Каждый мандаринчик был завёрнут в очень тонкую (папиросную) бумагу. На улице пахло снегом и мандаринами. Мама каждый день, возвращаясь с работы, покупала и приносила домой мандарины, они были такими вкусными…

За несколько дней до Нового Года к нам приехали гости. Муж маминой младшей сестры Шуры, я его звала дядя Лаврентий, военный инженер-строитель получил новое назначение на службу. Семья ехала через Москву, и они на несколько дней поселились у нас. Бабушки с ними не было. Она, очевидно, остановилась в своей комнате на Большой Якиманке. Там в то время жил с семьёй дядя Боря. У них уже родился сын Володя. У тёти Шуры было уже двое детей – двухлетний сын Валера и дочка Галя, совсем маленькая, которая всё время лежала в кроватке (мою кровать заняла), или её носили на руках. Валера оказался интересным, любознательным мальчиком. Он важно расхаживал по квартире, всем интересовался, спрашивал, что это, зачем это. Ещё Валера часто спрашивал моего папу: «Саса, ты дуг?» (Саша, ты друг?), а папа отвечал: «Друг, друг».

Помню новогоднюю ёлку в Кремле для детей сотрудников, куда мы ходили с папой и с Рудиком. В огромном высоком зале стояла большая лесная красавица, украшенная игрушками и разноцветными лампочками. Высокий, нарядный Дед Мороз и красивая Снегурочка водили с детьми хороводы, играли в разные игры. По залу бегали одетые в костюмы зверей люди – зайцы со смешными хвостиками, добрые волки и лисички, медведи разного роста и помогали Деду Морозу и Снегурочке организовывать игры. Мне очень хотелось кого-нибудь из зверей, особенно зайчиков, подёргать за хвост, но я постеснялась. Было очень весело и интересно. Больше всего мне понравилась избушка на курьих ножках, которая каким-то образом передвигалась по залу. В избушке сидела и выглядывала в окно лохматая и зубастая, но совсем не страшная баба Яга, махала детям рукой и что-то говорила.

Кажется, именно на Новый год, кроме других подарков, уж не помню, что это было, мне подарили маленькую, детскую щётку для подметания пола. Я помню, что эта щётка мне очень нравилась, и я с удовольствием подметала пол вместе с Галей.

Как-то зимой мы с мамой ездили в гости к её подруге Лёле, с которой они вместе учились в институте и вместе поехали по распределению работать в Читу. Отработав три года в Чите, Лёля вернулась в Москву и вышла замуж за Сашу (Александра Фёдоровича) Лунёва, их общего приятеля из молодёжной компании, которая образовалась ещё в период учёбы на подготовительных курсах. Кстати, они дружили практически до конца жизни, встречались, время от времени, кто чаще, кто реже. Дядя Саша, я его звала так, занимался проблемами физической химии и учился в это время в очной аспирантуре Академии Наук. У Лёли и Саши подрастал сын Олег – он был старше меня на полтора месяца. Не помню, младшая их дочь Ольга уже родилась, или тётя Лёля её только ждала. То, что Ольга родилась в конце 1940-го года или в первой половина 41-го (до войны), я знаю точно. Семья жила в аспирантском общежитии Академии Наук. Они занимали довольно большую комнату, дверь которой выходила в длиннющий коридор. По этому коридору мы с Олегом бегали и катались по очереди на трёхколёсном велосипеде. Нам было очень весело, мы шумели. Кто-то из взрослых выходил изредка из комнаты и старался нас утихомирить. Мы ненадолго затихали, а потом опять начинали громко выражать свои положительные эмоции.

В один прекрасный воскресный, солнечный весенний день 1941-го года, когда было уже совсем тепло, мы всей семьёй ходили в магазин «Детский мир» на Таганке, не далеко от нашего дома. Мне купили новую куклу и игрушечную, довольно большую, коляску для куклы. Очевидно, Рудику тоже купили какие-то игрушки и, наверное, нам обоим накупили летние обновы. Мы шли по широкому, освещённому солнцем мосту через Москву реку. Воды реки отражали солнечный свет, и блики-зайчики слепили глаза. Я шагала впереди всех и гордо катила перед собой коляску с куклой. До сих пор помню моё ощущение абсолютно безмятежного, безоблачного счастья, которое я тогда испытывала. Примерно такое же ощущенье счастья я испытала в какой-то другой, тоже солнечный весенний, выходной день.

Тогда я проснулась от звуков заливистого маминого смеха, встала с постели и вышла из спальни. Папа, большой и сильный, до пояса голый и с полотенцем на шее, каким-то образом крутил в своих руках мою невысокую стройненькую маму, то перевёртывая её вниз головой, то ставя на ноги. Мама заливалась смехом. Я тоже засмеялась. Папа услышал мой смех, подхватил одной рукой маму, другой рукой меня и стал кружить нас по комнате, напевая весёлую песенку…

В начале июня приехали из Свердловска Дарья Фёдоровна, папина мама, с семьёй своей дочки, папиной сестры, Вали. Дарья Фёдоровна остановилась у нас, а тётя Валя с мужем и грудной дочкой где-то в другом месте. Они только приходили к нам в гости. Начало войны их застало в Москве.

Начало войны

Я не помню дня начала войны, так как лежала в это время в Боткинской больнице. Заболела я дифтерией совсем незадолго до начала войны. У меня неожиданно сильно разболелось горло, поднялась высокая температура. Мама обнаружила в моём горле характерный налёт, она вызвала врача, врач подтвердил диагноз. Мама очень разволновалась. Пока ждали приезда скорой, чтобы везти меня в больницу, мне сделали какой-то укол в ногу (тогда уколы делали в бедро, а не выше) и к месту укола приложили ватку с йодом. Мама забыла эту ватку вовремя убрать и на моей ноге образовался химический ожёг, который в больнице мне потом долго лечили синей лампой. Очень переживала мама, как она потом рассказывала, считала, что сама принесла в дом инфекцию, так как буквально за несколько дней до этого диагностировала случай дифтерии на вызове к больному ребёнку.

Палаты в инфекционном отделении были большие, человек на 10—12, а может и больше. Лежали в палатах и дети, и взрослые женщины. Я болела тяжело, капризничала, не хотела есть, звала маму. В инфекционное отделение посетителей не пускали, мне маму показывали только в окошко – медсестра брала меня на руки и подносила к окну. Мама была далеко внизу и махала мне рукой, а медсестра уговаривала меня при этом что-нибудь съесть или попить виноградного соку, который принесла мама – она говорила: «Ну, давай покажем маме, какая ты молодец, попей соку (или – съешь яблочко)». А мне ничего не хотелось…

Помню, как под вой сирен нас на кроватях завозили в лифт и спускали в бомбоубежище. Очевидно, вначале были учебные тревоги.

Я пролежала в больнице сорок дней. Выписали меня во второй половине июля с осложнением на сердце и небольшим параличом левой ноги. Папа почти всё время был на работе, там и ночевал, только изредка забегал к нам. Мама увезла нас всех – меня, Рудика, бабушку Дарью в пионерлагерь, она там работала врачом. Опять выли сирены, и мы с бабушкой прятались в земляную щель, которую вырыли около столовой. Через какое-то время детей разобрали родители, лагерь закрыли, и мы вернулись в Москву.

На окнах в квартире появились кресты из бумажных полос. Почти каждую ночь выли сирены, и надо было бежать в бомбоубежище. Мама хватала меня на руки (я не могла быстро бегать после болезни), Рудика за руку и выбегала из квартиры. За нами бежала бабушка Дарья. У бабушки при этом, наверное, от страха, случались приступы медвежьей болезни, и она вынуждена была на некоторое время возвращаться в квартиру. Домработницу Галю я в это время не помню, может быть, её мобилизовали на рытьё окопов, как многих других молодых людей. В бомбоубежище было страшно, душно и тесно.

Жить в Москве становилось опасно. Разбомбили корпус Боткинской больницы, в котором я недавно лежала. Папа решил отправить нас в Свердловск.

От Москвы до Свердловска мы ехали долго, больше недели. Нас было шестеро: я, мама, Рудик, бабушка Дарья, тётя Валя с грудной дочкой, и мы все занимали три полки в переполненном плацкартном вагоне – нижнюю, верхнюю и багажную. На нижней полке спала бабушка с внучкой, на верхней полке спали мы с мамой, а на багажной – тётя Валя и Рудик. Поезда шли не по расписанию. Железная дорога была перегружена составами, которые шли на фронт (солдаты, военная техника) и с фронта с ранеными. Да ещё частые воздушные тревоги в первые дни пути. Иногда часами где-то стояли, иногда долго ехали без остановок или останавливались всего на несколько минут.

Кипятка в вагоне не было, надо было на больших станциях бегать с чайником за кипятком. Взятые в дорогу продукты тоже заканчивались – кое-что втридорога мама покупала на остановках. Не всегда объявляли, сколько будет стоять поезд на данной станции, и была опасность отстать от поезда, что в тех условиях грозило возникновением серьёзных проблем.

Однажды, не знаю на какой станции (это был город с большим вокзалом), мы с мамой пошли за кипятком. Благополучно отстояв очередь, мы уже подходили к своему вагону, когда поезд тронулся и медленно поехал. Мама подхватила меня одной рукой, в другой руке у ней был чайник с кипятком, и побежала. Кто-то помог маме схватиться за поручень, забраться на нижнюю ступеньку лестницы и подняться в вагон, предварительно забрав из её рук меня. Всё произошло очень быстро, я даже не успела сильно испугаться…

Но для мамы это не прошло бесследно. Пока всё происходило, из носика чайника на мамину ногу лился кипяток, а мама в горячке не чувствовала этого. Ожёг на ноге был довольно сильным. Кроме того, все ноги у мамы были в синяках и ссадинах, и они долго болели, даже после приезда в Свердловск. За всеми дорожными проблемами, мама совсем забыла о моих больных ногах и, как потом она рассказывала, в Свердловске с удивлением обнаружила, что я перестала хромать.

Свердловск

В Свердловске мы поселились, как и планировалось, у бабушки Дарьи. Она имела дом в частном секторе города. Там же жила и Валя с дочкой. Дом был бревенчатый, одноэтажный, но довольно большой – всем хватило места. При доме имелся маленький участок, огороженный забором. Хорошо помню – я сижу на деревянном крылечке, а бабушка рядом в большом корыте замачивает для засолки крупные грузди. На Урале грузди не варили, их несколько дней вымачивали в колодезной воде, меняя воду, а потом слоями укладывали в бочонки, пересыпая солью и пряными травами, закрывали деревянным кругом, на который клали большой камень, и спускали в погреб. Получалось вкусно.

У бабушки мы прожили недолго. Мама не поладила с властной свекровью. Дарье Фёдоровне мама не очень нравилась. Она говорила, опять же по маминым рассказам: «Какую некрасивую Саша нашёл себе жену – малая, худая, чернявая. То ли дело моя Валя красавица – большая, толстая, белая». А мама была очень хорошенькой, стройной, невысокой, смуглой шатеночкой с независимым характером, и папа её очень любил.

В это время мамина сестра Шура с семьёй и с бабушкой Фросей находились в Казани, там же жила и старшая мамина сестра Вера с семьёй. Мама решила ехать к ним. Она купила билеты и сообщила об этом папе, наверное, позвонила. Тогда домашних телефонов почти ни у кого не было, но в почтовых отделениях существовали переговорные пункты с кабинками, и можно было заказать разговор. Абонента на переговорный пункт в его городе вызывали срочной телеграммой. Так мама, наверное, связывалась и с Казанью. С папой было проще, в его кабинете был не один телефонный аппарат.

Мы – мама, Рудик и я, сидели на вокзале на чемоданах и ждали поезда на Казань, когда к нам подошёл молодой военный и спросил у мамы документы. Ознакомившись с документами, он сказал: «Поступило распоряжение из Кремля. Вам не надо ехать в Казань. Сейчас на машине вас отвезут в Шарташ, там приготовлена для вас летняя дача. Пока тепло, вы поживёте там, скоро вам выделят жилплощадь в городе со всеми удобствами». Он взял наши чемоданы и пошёл к машине, мы пошли за ним.

Маленький летний домик стоял почти на пляже озера Шарташ на территории пионерского лагеря. Последняя смена уже закончилась, и народу на территории было очень мало. Нам понравилась большая светлая комната с застеклённой терраской и отдельным входом через эту терраску. Погода стояла тёплая и солнечная. Ласково плескались маленькие волны огромного, очень красивого озера. Купаться нам с Рудиком мама не разрешала (сама-то, я думаю, вечерком купалась), но я целыми днями бегала по пляжу, играла в чистый песочек. В этом уютном домике мы прожили, наверное, недели две.

В Свердловске нас поселили в коммунальной квартире на первом этаже кирпичного красного дома (в нем было четыре или пять этажей), в котором в то время жили, в основном, эвакуированные из Москвы семьи работников Кремля. Комната наша была не большая, но уютная. В комнате стояли две железные кровати (мне кажется, тогда все кровати были железные), на одной кровати спал Рудик, на другой, пошире – мы с мамой. У противоположной стены стоял обеденный квадратный стол, несколько стульев и шкаф для одежды. Между шкафом и столом на стене висела чёрная тарелка радиорепродуктора. По вечерам и утром мы слушали последние известия, сводки Информбюро о положении на фронте. В квартире, кроме нас с Рудиком, жили дети разного возраста, в том числе и мои ровесники. Мы подружились, играли вместе, ходили друг к другу в гости. В самой большой комнате, посреди комнаты, стоял круглый стол. За этим столом мы часто собирались по вечерам. Кто-нибудь из взрослых, или из старших детей, читал вслух детские книжки, бывало, мы занимались рисованием.

Мама в Свердловске не работала. Наверное, в переполненном людьми городе было сложно найти работу, но главное, надо было смотреть за детьми и кормить их. Рудик пошёл в школу, во второй класс, а вот о детском садике для меня и речи не шло. Нас прикрепили (и не только нас из нашего дома) к обкомовской столовой. Мы каждый день ходили туда обедать, довольно далеко пешком, зимой – по льду озера. На обед всегда был какой-то суп, второе и обязательно кисель. Этот кисель меня занимал, он был всегда разного цвета – розовый, красный, синий и даже зелёный, разных оттенков. Из чего его варили? Я однажды спросила об этом у мамы, она ответила: «Не знаю, ешь, что дают». Но надо было ещё завтракать и ужинать. Мама много времени тратила на приобретение продуктов питания. Часто рано утром, когда мы с Рудиком ещё спали, мама бегала на рынок. Ей порой удавалось купить там конину (говядины и в помине не было). Из конины мама делала котлеты и кормила ими нас – сама не ела, говорила, что не хочет.

Что такое домашний холодильник, тогда никто и не знал, продукты покупали понемногу и хранили их зимой между двойными оконными рамами. Накормив нас завтраком и проводив Рудика в школу, мама обычно убегала за хлебом и другими продуктами, которые давали по карточкам. Там всегда надо было отстоять длинную очередь. Я оставалась одна, правда в квартире всегда был кто-то из взрослых, кто присматривал за детьми, пока матери стоят в очередях. Возможно, женщины делали это по очереди. Мы не были голодными (грех жаловаться), но вкусненького было мало, а так хотелось. Иногда, когда маме удавалось купить на рынке белую булку и немного сливочного масла, мама баловала нас «пирожными» – кусок белого хлеба мазала маслом и посыпала сахарным песком. Это было так вкусно!

Где-то в середине осени, папа по телефону сказал маме, что в наш дом в Новоспасском переулке попала фугасная бомба и половина дома, где была наша квартира, превратилась в груды битого кирпича. Хорошо, что никто не пострадал, многие были в эвакуации, оставшиеся в бомбоубежище или на работе. Папа в то время жил в своём кабинете, домработница Галя, которая продолжала жить в нашей квартире, в этот вечер ушла в гости к подружке и там заночевала.

Когда разбирали завалы, доставали уцелевшие вещи и приглашали хозяев на их опознание. Папа узнал только наш персидский ковёр, который в 1938 году они с мамой привезли из Туркмении, и мою довоенную куклу с закрывающимися глазами. Как она осталась цела, просто чудо. Папа потом прислал этот ковёр и куклу посылкой в Свердловск. Где бы мы потом ни жили, этот ковёр всегда висел над диваном.

Я продала его только в 2005 году, когда переехала в новую квартиру из пятиэтажки. Ковёр был старый, по краям рваный, грязный, нести его в химчистку у меня не было сил. Я увидела объявление о скупке довоенных ковров, позвонила, подумала, ну дадут мне за него 1,5—2 тысячи рублей, и ладно. Приехал холёный мужчина средних лет, восточной внешности, посмотрел ковёр и сказал, что тот в плохом состоянии, требует серьёзной реставрации, и он не даст за него много. Я спросила – сколько? Он ответил мне: 2 000 рублей. Я согласилась. Расплатившись, мужчина схватил ковёр и, почти бегом унёс! Видно, ковёр стоил дороже, и покупатель боялся, что я передумаю. А с куклой я очень долго играла. Не помню, куда она потом девалась, когда я подросла. Наверное, кому-нибудь отдала.

Я росла девочкой смышленой, любила рисовать, слушать, когда мне читают книжки, знала много стихов наизусть и с удовольствием их декламировала. Но вот беда – я долго не выговаривала букву «р». Перед самой войной я, наконец, научилась говорить эту букву и рычать «рррр», мне это так понравилось, что я часто и вместо «л» стала говорить «р». Мама билась, билась над тем, чтобы я правильно говорила, но у неё ничего не выходило – я «рычала».

Помог смешной случай. Папа иногда присылал нам небольшие продуктовые посылки. У него был хороший, по тем временам, паёк, и он, наверное, сладости и что повкусней сам не ел, а присылал нам. Однажды в посылке было несколько больших шоколадных конфет. Я уж и вкус их забыла. Мама дала нам с Рудиком по конфетке. Рудик конфету сразу засунул в рот, а я, растягивая удовольствие и откусывая по маленькому кусочку, вышла в коридор.

Соседи увидели меня с конфетой, и кто-то спросил: «Ира, откуда у тебя такая хорошая конфета?» Я гордо и громко ответила: «Папа прислал!» Но в слове «прислал», я вместо «л» выдала раскатистое «р». Как же надо мной смеялись, повторяя на разные лады: «Надо же какой у тебя папа, как он умеет…» Я со слезами убежала в свою комнату, но тех пор никогда уже не путала эти две буквы и говорила так, как надо.

Шла война. По вечерам с замиранием сердца слушали по радио последние известия, женщины часто плакали, а мальчишки во дворе бесконечно играли в войну. В нашем доме было много детей разного возраста. В большой тихий двор детей выпускали гулять одних. И меня мама стала отпускать гулять, когда была дома и занималась готовкой, стиркой или другими хозяйственными делами, которые требовали довольно много времени. А во дворе порой шли «военные сражения». Мальчишки кидались камнями, кусками каменного угля, сражались на саблях, которые делали из железных обручей от бочек. Часто они травмировали друг друга довольно серьёзно, а уж на синяки и шишки никто не обращал внимания. Не миновали травмы и нас с Рудиком.

Однажды я возвращалась с прогулки и уже подошла к входной двери в подъезд, когда меня кто-то окликнул из подружек. Я повернулась спиной к двери, и в этот момент мне в голову случайно попал, очевидно, очень острый кусок каменного угля, который пробил шапку и голову выше лба, повредив, как оказалось, большой сосуд. Я заорала от боли, по моему лицу потекло что-то липкое, я закрыла лицо руками. Мама выскочила из двери, схватила меня на руки. Всё лицо и руки у меня были в крови.

Мама очень испугалась, целы ли глаза. Когда мама дома сняла с меня шапку, вытерла кровь, она обнаружила маленькую, но глубокую ранку, из которой, пульсируя, текла кровь. Чтобы остановить кровь и обработать рану, маме пришлось выстричь вокруг волосы. Я до вечера лежала, а потом несколько дней ходила с забинтованной головой.

Рудику во время одного сражения не без его участия железной саблей кто-то угодил по переносице. Помню, как его принесли на руках всего в крови. Мама обработала рану, остановила кровь. Рудик несколько дней не ходил в школу, лежал. На его точёном прямом носике на всю жизнь осталась интересная горбинка. Это была первая, но не последняя травма носа у Рудика. В подростковом и юношеском возрасте он много занимался спортом, и лёгкой атлетикой, и боксом, и самбо, и его носу часто доставалось. Однако всё это не мешало ему всю жизнь оставаться очень красивым.

С бабушкой Дарьей и Валентиной мы практически не виделись. Как-то зимой самая старшая папина сестра Серафима пригласила нас в гости, кажется, это был её день рождения. Там, конечно, были все – и Дарья Фёдоровна, и Валя, и самая младшая сестра папы – Зоя. Зоя мне понравилась, она была молодая, красивая и приветливая. Ещё там был муж тёти Симы, не помню, как его звали, и их двенадцатилетняя дочка Вера. Она казалась мне тогда совсем взрослой. Вера не проявила никакого интереса к такой мелюзге, как я, хотя мне хотелось с ней поговорить. С Рудиком Вера немного пообщалась. Мою двоюродную сестру Веру я видела один раз в жизни – тогда.