Tobeus

Воюя и видя почти каждый месяц как погибают мои знакомые, которые на войне особенно быстро становятся друзьями, я до сих пор не знал, как выглядит наш главнокомандующий, генерал Гронский, в кабинетах офицеров не было его фотографий, а сам он руководил действиями наших армий удалённо, в общем-то он и не должен был расхаживать где попало, чтобы мы не него посмотрели.

В одной из подобных вылазок я пропустил первый день рождения сына, Наталья уже открыто ненавидела меня и почти проговаривалась за что: что я могу погибнуть там, а ей не на кого будет опереться, и как она будет жить с ребёнком в этом мире, мне было стыдно и я испытывал вину перед сыном, зная, что только одна пуля может обречь его на нищенскую и голодную жизнь. Даже мне тогда-то было восемь лет, когда я остался без родителей, а ему только-только исполнился год, он только пытается что-то произнести и сейчас беззащитней новорождённого щенка. Но солдат не может выбирать, я конечно мог бы вернуться в мародёры, тогда бы жизнь была бы ненамного сытей, чем если я просто погиб на войне. В этом случае кстати, её будет обеспечивать армия, скудно, но лучше, чем никак. А этому парню, кажется, что нужно много еды, потому что он был очень крупным уже в детстве, я видел других детей его возраста и он был заметно больше, я не понимал, что это за аномалия, потому что мой рост не дотягивает даже до ста восьмидесяти сантиметров, а Наталья ещё ниже, сын же, похоже, решил суммировать наши с ней размеры.

Зима подходила к концу и теперь прошёл очередной бой за Сургут, в котором я сумел схватить солдата-сибиряка, мы их называли сибиряками, со временем и прониклись огромным уважением, потому что они могли просто перейти к нам и жить лучше, но они оставались верны своему генералу или своей земле. Этот солдат был типичным представителем сибирской армии: худой и грязный, с сильно отросшими волосами, которые уже закрывали уши, цвет волос из-за грязи было трудно определить, бедняга служил разведчиком, который из-за сильного ветра не услышал меня, а я уже целился в его спину, ему пришлось только слушаться. Я, после того как привязал его к машине и убедился, что он ничего не сможет мне сделать, заговорил:

– Как тебя зовут? – спросил я.

Он молчал. Тогда я назвал своё имя, оно, кажется, на мгновение его заинтересовало. Я это уловил и стал дальше задавать ему вопросы, прошло может минут пятнадцать, как он ответил:

– Вот же ты сука, ты предал своих, перебежал к этим уродам в Центральную, а теперь ещё и тут русских убиваешь, чего вам мразям дома не сиделось, кончилась вода у вас там, да? Поэтому надо русских уничтожить?

Солдат смотрел на меня наполненными ненавистью глазами, его трясло, и эта дрожь расходилась по вымокшей военной форме. Темно-серая, такая же как была у солдат Мусаева. А этот парень был таким же рядовым, как и я.

– Так вообще-то вы на нас напали, это, во-первых, а во-вторых я никогда не воевал за европейскую армию.

– А ты прям не понимаешь, чего на вас нападали? – он улыбнулся, но в эта улыбка искрила отвращением.

– Города наши нужны, оружейные заводы.

Его пробрал смешок, беззвучный, такой будто меня тут нигде не было, смех, который показывал, что он меня не боится ни капли, потом, всё ещё улыбаясь он посмотрел на меня, его глаза назвали меня идиотом. Он покачал головой из стороны в сторону и вздохнул.

– У вас люди – рабы, это что вот такая вот армия для народа? Вы чем-то лучше ЕА? Они действуют по такой же схеме, как и вы, скоты, что нам оставалось? Тогда ребята не смогли вывести даже тысячу гражданских, вы по границам охраняете их так будто это какие-то животные, а не люди, лишь бы никто из сельских не перешёл к нам. Из-за этой вечной охраны своего стада вы и засекли нас довольно рано. Да уж, наверное, от европейцев сбежать легче. Ты уже отбирал у наших людей еду, ты ж мародёр, да?

– Нет, – отрезал я, но в душе стало противно.

За последний год, когда появился сын, я довольно быстро повзрослел сам, но над своим прошлым у меня особо не находилось времени думать и уж тем более разгадывать почему люди терпят постоянные поборы, такому дебилу как я тогда, было некогда. Ну а теперь картинка вырисовывалась, но всё же не хотелось считать себя частью чего-то подлого, о том, что это рабство как раз и держится на мне и на мне подобных. Из этого родился глупый и детский вопрос, который тут же вылетел из моего рта:

– А вы что не так? У вас еда сама собой появляется?

Я был очень зол на себя, но думал, что на этого несчастного солдата.

– Нет не так, мы работаем наравне с людьми и достаем людей из новой Европы за Уралом, пытаемся уводить их из вашей Центральной и Байкальской Республики. А многие и идти не хотят, говорят, что у нас там ужас, рабство ещё хуже. Тут-то Гронский обирает, но охраняет и вообще он второй Мусаев, не хотел всего этого. А на самом деле только Лукин был против этого разделения, с Лукиным остались те, кто хочет сохранить Россию, а у ваших цель…ай, – он попытался махнуть связанными руками, но нейлоновый жгут натянулся и не дал ему сделать этого.

Я услышал, как идут солдаты, это были наши конечно же, один из бойцов забрал пленного и увёл куда-то, хотя я знал, когда им предлагали перейти на нашу сторону, почти все отказывались, после этого случиться могло только одно – выстрел в голову, для физически крепких – свинарник. Не думаю, что мой собеседник согласился служить Центральной Российской Республике, да и здоровяка он не напоминал. Я же давно согласился служить ей и пошёл исполнять свои обязанности, в тот день мы взяли Сургут, оставался только Нижневартовск, в котором находился и Владимир Лукин, их генерал, не скажу, что я раньше с особенным рвением воевал против сибиряков, но теперь этот запал совсем затух, то что внутри меня ещё вчера только немного щекотало и говорило, что это настоящее рабство, это унижает людей, заставляет их голодать, пока мы не делаем ничего, но отмахивался внутри себя, говоря словами офицеров, что на севере предатели, что по-другому нельзя. Оказалось, можно, но к этому моменту я своими руками разрушил половину хорошей республики, а скоро не заезжая домой отправлюсь добивать вторую часть, тогда мы получим несколько миллионов новых рабов. Точней людей, нуждающихся в нашей защите, как говорят офицеры.

Глава 28

Боевых солдат обеспечивали телефонами, старыми, тормозящими, мне достался даже с треснутым дисплеем, но смысл был в экстренной связи со своим командованием, если ты вдруг находил группу шпионов, вражеских солдат, или подозреваешь своего солдата в предательстве, а добраться до офицера нет сейчас никакой возможности… хотя зачем я объясняю для чего придуманы телефоны. Так вот и у меня было это чудо техники, которому вполне может быть, что уже стукнуло лет двадцать-двадцать пять. И как известно звонить могут и тебе, и мне позвонила Наташа. Ей я добыл вещь намного новее чем у себя, кто-то выложил в Китае за него такую сумму, что можно было и не самую древнюю машину купить, но к их сожалению им повстречался я. Теперь уже и к моему сожалению тоже, стыд и вину, я стал ощущать позже своих преступлений на несколько лет, но преследуют они меня до сих пор. Иногда я рассказываю об этом людям, а они с меня только смеются, мол это было в семнадцать лет, какая уже разница, но мне от этого не легчает, да и не ничего не обязано легчать.

Это было совсем ранее утро, практически ещё ночь, а точнее часа четыре утра, скоро на небе планировался рассвет, телефон зазвонил, разбудив пару человек, что сегодня спали со мной в одной квартире. Я даже не смотрел на экран, потому что он сильно слепил глаза, пальцем смахнул зелёную иконку с белой трубкой в сторону и прилагая сумасшедшие усилия выдавил:

– Да.

– Вы же сегодня же продолжаете дальше? – это был голос Натальи.

Я молчал.

– Ало, я не слышу тебя, – сказала после паузы она, – ответь что-нибудь.

– Что такое? – наконец-то я подал голос, слабо понимая, что она там говорит и зачем, – я слышу, говори.

– Когда ты приедешь домой, меня и Михаэля уже здесь не будет, не ищи нас, я не могу так ждать постоянно, вернёшься ты или нет, каждый раз так переживать я не хочу.

Я снова впал в ступор, потому что она конечно психовала последнее время, назвала меня всеми оскорбительными словами и обвиняла во всех бедах, но это мне уже казалось привычным фоном, как и вечно упадочное настроение, желание угодить ей, но абсолютное незнание как, и тут снова, ровно так же, как и когда-то, нашёлся человек богаче, влиятельней меня, раз ему даже не надо напрямую участвовать в войне. Отбросив эти мысли, я понял, что мне вообще не хочется с ней разговаривать и что-то выяснять и куда отправится лично она мне не важно. Я волновался за кое-кого другого. После своего ступора, первое, что я произнёс было:

–Ты не можешь просто забрать моего сына.

– Ему без тебя будет намного лучше, не надо было вообще к тебе тогда возвращаться, я думала, что всё будет не так, – её тон перестал быть вежливым.

– Скажи мне куда ты едешь, это для сына, не для тебя, ты живи где хочешь, – у меня в груди начинало что-то закипать, обжигая рёбра изнутри, я становился злее, переставал контролировать себя, – ты сука, успокойся, я боевой солдат, я где угодно тебя найду.

– Он один из главных лиц в Байкальский Республике, ты по сравнению с ним – ничто.

– Да мне насрать из каких он лиц, я тебя найду, – не успел я договорить как она бросила трубку, я пытался перезванивать, но безрезультатно, потом она и вовсе выключила телефон.

Меня брала злость от её двуличия, от того как она была готова унижаться, когда это было нужно и насколько всё менялось, когда только появлялся кто-то более статусный чем я, и она видимо месяцами терпела меня, пока с тем, вторым мужчиной не будет всё окончательно ясно. Но это была только малая часть моей злости. Я был привязан к сыну, в отличие от неё, она его кажется даже иногда ленилась кормить, но всегда кривилась от грязных пелёнок, и в этом не было какого-то юмора, она испытывала отвращение к этому ребёнку, даже кажется в этом немецком имени была издёвка и надо мной, и над ним, и не был бы я военным с множеством документов и баз где моё имя внесено с семи лет, то давно бы сменил его вместе с фамилией. Потому что не сильно дружелюбно относятся люди к тем, кто захватил их страну и пытается поработить. И вроде все понимают, что это случайность и я не выбирал где мне рождаться, но часто проскакивало, что есть я, а есть они, и мы никогда не будем чем-то единым, с того момента как я произношу своё имя – становлюсь для всех чужаком. По крайней мере мне так кажется. Зачем обрекать на это сына и не назвать его любым другим именем, я не знаю. Меня просто сводила с ума мысль о том, какая жизнь его ждёт с ней, и том, что я действительно ничто по сравнению с тем из Байкальской Республики, хотя она вполне может и врать.

А ещё недавно я поругался с соседом Димой, я как обычно жаловался на жизнь и на свою женщину, как он сказал, что я заслуживаю всего, что со мной происходит, за одно только воровство у гражданских, я заслуживаю свинарника, что по человеческим законам, что по законам ЦРР, да и сама бытность мародёром карму не улучшает, я только сказал, мол ты ничем не лучше меня, а он был полностью согласен. Только вот он не ждёт от жизни благосклонности, как я и не ноет каждый раз как с ним всё несправедливо. Тогда я его послал куда подальше и раздраженности моей не было предела, но только потому, что мой друг был полностью прав, да и я давно уже сам это всё понимал, просто признаться себе в открытую не хватало духа. В том, что я бандит, предатель и вор и делаю это не ради других, а ради себя и оправданий тут быть не может.

Я даже не заметил, как мы расселись по машинам и отправились к Нижневартовску – последнему посту сибиряков, там оставались совсем небольшие осколки их стотысячного войска, может быть треть, однако каждый из нас знал, что этот бой не будет лёгким, потому что те, кто остался уже пережили не одну схватку, это были лучшие солдаты, те кто умеет выживать и действовать в проигрышном положении так, чтобы выиграть. И это тоже было довольно мерзко, они всё равно были обречены, ведь даже если сегодня они уложат наши пятьдесят тысяч, то завтра нас заменят и может даже ещё большим войском. Самое разумное для них было бы присоединиться с к нам, по крайней мере все остались бы живы.

Как обычно нас уже ждали, через грязное автомобильное стекло я увидел, как подорвались и подлетели в воздух несколько машин, однако остановиться сейчас нельзя ни при каких условиях, потому что мы тут на прицеле и не на одном, надо доехать до какого-нибудь укрытия, лучше всего до леса, он в последние годы всегда образовывается вокруг города, заселяя пустующие дома.

Сломав молодые деревья, мы ввалились в лес и не успели выйти, как раздались звуки выстрелов и самое противное – понимать, что нас видели и знали, как действовать наиболее эффективно, а мы были как слепые котята, ориентируясь по слуху и пытаясь спрятаться за машинами, которые получали всё больше и больше дыр в корпусе. Я бы с радостью подождал подкрепления с севера или от тех, кто атакует с востока, но нас рано или поздно бы прижали. Не сразу осозналось, что я не одел шлем и уже думал, что нашего командира шлёпнули первым же выстрелом, чего это не слышно команд, а когда осенило кое-как залез в машину и наконец-то нахлобучил на себя эту чёрную матовую каску с таким же чёрным, но глянцевым стеклом спереди.

Мы бы действительно все здесь и остались гнить в молодом лесу, но всё-таки, когда наша «южная» часть войска прибыла полностью мы стали понемногу оттеснять сибиряков к городу, а они всё слабее снабжали нас пулями. У них-то оружейного завода на территории не имеется. Для меня весь тот бой проходил вообще, как в тумане и как-то мучительно долго, он и правда длился до глубокой ночи, и меня не убили, наверное, только потому что это был самый удачливый день в моей жизни. Мне ни о чём кроме сына не думалось и лишь изредка я вылезал из своих мыслей, чтобы пострелять. Но в меня не попадали или может я уже походил на безумного и в такого стрелять не интересно, я раз десять сам понимал насколько глупо я раскрылся перед врагом, и скольких раз ещё и не заметил. В общем для меня до сих пор загадка почему никто не продырявил меня в тот день.

Где-то часов в двенадцать ночи в ушах раздался голос командира, не Сергея, к моей радости, он теперь был командиром у кого-то другого. Голос сообщил, что Лукина взяли и либо он сейчас предложит сдаться всей их армии, либо его расстреляют и выбросят как мусор куда-нибудь гнить. Для меня и солдат из отряда от этого события война не останавливалась, но потом выстрелы из темноты резко затихли. А потом сообщили и нам, что он отозвал свою армию. Солдаты Сибирской Республики стали разоружаться прямо там, где стояли: из окон стали вылетать автоматы, а из пустых дверных проёмов подъездов стали вытекать ручейки людей с поднятыми руками. Они становились на колени и клали руки за голову, я смотрел на них с высоты, из разбитого окна и в сердце щемило: завтра им предложат быть в нашей армии, кто не согласится в лучшем случае попадёт в «свинарник», остальных ждёт пуля в голову. Как всегда.

В дали можно было ещё слышать выстрелы – те, кто отказался сдаваться, некоторые пытались бежать и их пристреливали тоже, кто-то хотел отсидеться и не выходил. Нам же приказали прочесать дома и отловить всех, кто прячется, доставить их на улицу и там уже сержанты укажут, что делать дальше.

Я отправился прочесывать, надеясь, что никого не встречу, не потому что страшно, а потому что отвести человека своими руками на смерть, беззащитного, признавшего поражение, это совсем не тоже самое, что бой, где или ты, или тебя. Нас было двое, так было надежней, но я попросил второго парня о том, чтобы пойти в подъезды по одному, разделиться, что-то придумав о том, что так будет быстрее, врагов-то тут вообще нет скорей всего.

И действительно: я прошёл почти все этажи, но на последнем, пятом, я услышал шорох в квартире, она точно не была жилой и поэтому решил войти внутрь. Завернул за угол направляя в комнату автомат, а на меня автомат направляли тоже. Солдат стоял спиной к окну, поэтому лунный свет хорошо освещал меня, а от него оставил только чёрную фигуру, я не знал, что делать, но просто не мог заставить себя выстрелить, хотя это было бы самым логичным – сдаваться же он не собирается. И тогда мой рот, будто объявив независимость от меня сказал:

– Я не хочу стрелять, – произнёс я хрипловатым голосом, от того, что много орал сегодня, – просто положи автомат, я выведу тебя, только не стреляй, будет выстрел – сюда прибегут десять других.

– Как тебя зовут? – неожиданно спросил он.

– Ложи автомат, – злобно прошипел я, я ему спасаю жизнь, а он про какое-то имя, – быстро.

Я услышал что-то похожее на смешок. Но тем не менее через несколько секунд солдат медленно положил автомат на пол, и так же медленно выпрямился, подняв руки вверх. Подойдя к нему сзади, я отвёл своё оружие за спину, взял его руки и заломав их повёл вперёд, солдат, наверное, был уверен, что я сейчас его сдам куда и остальных, но я уже знал – сегодня у него везучий день.

Пока мы спускались свет всё так же попадал только на меня, а этот мужчина вряд ли намного старше, может лет на пять-восемь, всё пытался что-то рассмотреть в моём лице. Я повёл его по улице, а как только заметил неосвещённое луной и редкими фонарями место между домами завёл его туда.

– Ты знаешь куда бежать? – быстро прошептал я. Лицо солдата было таким, будто я говорил не на русском, – не тупи ты, я не поведу тебя ко всем, беги.

Спустя несколько мгновений он вернулся в наше измерение и опять задал мне свой первый вопрос, всё так же пристально вглядываясь в моё лицо:

– Как тебя зовут-то?

– Да какая тебе, – у меня вырвалось несколько ругательств, – разница?

Я развернул его и дал очень сильный удар под задницу, у него аж выгнулась спина, я стал говорить, чтобы он бежал быстрее, и он всё же побежал. А я пошёл обратно, тоже испытывая некоторое чувство любопытства, его голос мне казался до жути знакомым, немного выше меня, худой, глаза казались абсолютно-чёрными, хотя в той темноте всё бы казалось черным. Но голос мучил меня ещё несколько минут, я бы уверен, что где-то слышал его, хотя в Нижневартовске я не бывал. Бред какой-то, как раз из подъезда вышел мой напарник, который покачал головой, сообщая этим, что никого не нашёл. «Да я тоже», – ответил я и развёл руками. Мы пошли дальше.

Прошёл может быть час хождения по городу, мы уже сильно халтурили, не поднимаясь на этажи, просто кричали снизу спрашивая есть ли кто там, будто нам обязательно ответили бы. А вот проходя мимо очередного дома мы услышали громкий женский крик, и тут же я и мой напарник чьего имени я так и не узнал, рванули наверх, пролетев несколько лестничных пролётов, мы вошли в квартиру с открытой дверью и картина которая передо мной предстала на долю секунды обездвижила меня: на полу лежал мужчина, возрастом, может быть около сорока лет, скорей всего мёртвый, потому что из большой раны на голове на пол вытекала кровь, а в этой крови топтался Сергей, мой бывший командир, пытаясь удержать за руки какую-то девушку, которой вряд ли исполнилось хотя бы пятнадцать лет, к вспотевшему от попыток вырваться лицу прилипли волосы.

Я не придумал ничего лучше, чем включить свет, это было очень тупо, и вообще не нужно, от луны я тоже неплохо видел, что здесь происходит.

– Отпусти её, – Сергей обратил внимание на меня, – тебе шлюх мало или что?

– А, это ты, говно, – сказал он, кряхтя, – сейчас мы твоему папе добавим компанию, чтобы он не скучал, – обратился он к девушке и отбросил её в сторону.

Она одной рукой убрала русые волосы с лица, а второй схватилась за свою порванную рубашку чтобы прикрыть голую грудь и пока я отвлёкся на неё, мне в голову прилетел удар, но я был довольно заведённым ещё с вечера и поэтому быстро смахнул автомат с плеча и ударил Сергея прикладом в нос, он попятился на несколько шагов, из носа по губам потекла кровь. Он улыбнулся и сказал в подобие рации на плече: «Нападение на сержанта, юго-восточная часть», потом назвал какой-то адрес, я уже знал, что осталось минут десять до того, как сюда придёт подмога, а Сергей снова двинулся на меня, на этот раз я выстрелил ему в живот, слишком поздно подумав, что сделал это зря.

Он опешил, точно не ожидая, что я осмелюсь на такое. Из его рта хлынула кровь, а я решил «работать» кулаками, Сергей же продолжал дышать и почти был в сознании, я же выбился из сил. А может этих самых сил реально не было, ведь за день я нормально отбегал. Мой бывший сержант, наверное, если выжил, то думал, что я заступаюсь за девушку, а я всего лишь сорвался за себя самого, мстил за оскорбления, унижения, побои.

Второй солдат тем временем только наблюдал. Я отлично понимал, что после такого меня ждёт свинарник, поэтому я не придумал ничего лучше, чем бежать, лишь обронив в конце просьбу своему напарнику, чтобы ничего не придумывал, а всё говорил, как было, имея ввиду, что не нужно меня выгораживать или ухудшать положение.

Он, наверное, понял. А я уже, спотыкаясь бежал вниз по лестнице, во дворе было пусто, и я побежал в самое тёмное место. Откуда должно прибыть подкрепление понять было невозможно поэтому я не выбирал путей, а бежал самым коротким. Мне повезло, я пересёк несколько дворов и перед глазами возник лес, а за спиной звук машины – моя форма сигнализирует о том, где я, однако сейчас не до раздевания, на ходу я выбросил шлем, в «свинарнике» он не понадобится, тем более с разбитым стеклом и забежал в деревья, на которые уже светил слабый свет фар.

Меня ещё не было видно, однако этот момент был не за горами. Я выбросил и автомат, всё чтобы облегчить этот бег по грязи, машина тут бы не проехала, поэтому им только и оставалось, что ехать в обход, а я просто нёсся прямо, на улице при этом уже светало, впереди меня разрасталось красное солнце, немного просвечивая между веток. Взбивая грязь под ногами, я всё же вылетел из леска. Сейчас я понимал, что зря пристрастился к водке, после рождения сына я, конечно, пил меньше, однако мне только дай повод и я уже заливал в себя пол литра, потом проблёвываясь клялся себе, что это последний раз, однако потом был следующий последний раз.

Ноги начинали заплетаться, а гул мотора становился всё громче, значит преследователи всё ближе, я почти не мог бежать, да и это была изначально глупая затея. Выстрелы в воздух, я остановился и рухнул на колени, а потом ещё опёрся на руки, следующая очередь направилась бы прямиком в меня. Через секунд десять машина резко затормозила, из неё вышло четверо солдат, один сразу ударил ногой в живот, от чего я повалился на землю всем телом, ну а после этого удары посыпались один за одним, да так, что в какой-то момент всё просто почернело, я будто провалился в сон, только намного быстрее.

Не знаю через сколько времени, но я проснулся в «свинарнике», одетый в драную и грязную одежду, такие же драные были и ботинки, подошва которых еле-еле крепилась к верхней части, всё тело болело, а на шее был ошейник, с цепью может в метров пять. Я не был просто арестованным, а это здание даже когда-то не было свинарником в прямом смысле: обычный дом, в котором когда-то жили люди, только вот без мебели и стекол в окнах. По сути все арестованные были помещены в карцерах, так как находились по одному в комнате. Говорить мы не могли, а попытки быстро пресекались солдатами.

Первые дни меня не трогали, я просто валялся, иногда пытался встать на ноги, но не получалось. Еда, которую тут давали – обычные отходы, иногда везло и мы получали что-то просроченное, оно может даже и воняло, но зато это в любом случае лучше отходов и различных объедков, правда из-за голода со временем и отходы уже неплохо шли, через пару недель я более-менее поправился, и меня бросили на работы. Более везучие просто занимались уборкой, кто-то был личным слугой, но с моим преступлением это невозможно, мне суждено было тут сгнить, однако внутри сохранялась какая-то необъяснимая вера, что это не ещё конец.

Я чистил городские стоки от человеческого дерьма, погружаясь туда иногда в полный рост, и если это кажется не таким уже страшным, то отмыться получалось не всегда, а одежда у меня была одна и та же, иногда я упрашивал солдата пустить и меня «постираться» и стирал свою одежду в больших лужах, сперва помывшись сам. Я был голый, и такой же голый шёл домой, солдатам было плевать, не я один так делал, и они уже привыкли.

Спустя месяц на коже стало появляться что-то белое, похожее на плесень, с начала на локтях, от постоянного спания на бетоне я простудился и из-за этого болело горло, мне правда уже было плевать, после очередных работ с дерьмом, я просто скручивался на полу и пытался сдержать раздирающий горло кашель. Одно было хорошо, что эта весна выдалась тёплой и теплело каждый день. Я не видел себя в зеркале, но на ощупь понимал, что сильно похудел, а на лице выросла внушительная борода, которую раньше я всегда сбривал при первых же проявлениях, в армии так положено.

К концу второго месяца я уже еле волочил ноги, какая-то кожная инфекция покрыла все руки, не знаю сколько градусов у меня была температура, но чувствуя холод, я одновременно обливался потом, в тот день меня даже никуда не погнали, посчитали, что к сегодняшнему вечеру я подохну, даже мою еду сказали отдать кому-нибудь ещё, мол мне уже не надо.

Похоже действительно приходит мой конец, тогда я валялся и думал, что это закономерный итог всей моей жизни, я здесь совершенно справедливо, меня предала мать? Я предал собаку гораздо хуже. Предал своего сына, бросившись на сержанта и совсем не думая о последствиях, в конце концов я, что был мародёром по профессии, что продолжал эти заниматься в свободное от работы время. Ума не приложу почему я себя считал достойным чего-то лучшего, каждое моё действие вело меня сюда, и я ещё долго продержался на свободе. Где-то ещё звучал слабенький голосок, что если я выживу, то я изменюсь, но следом я понимал, что это очередная жалость к себе. Меня сюда отправили не просто так, даже не беря в расчёт того, что я сделал с Сергеем. В справедливом самоуничижении я ждал того, что тут случается со временем со всеми.

Кое-как развернувшись к жёлтому весеннему небу, на меня тёплым светлом лилось солнце, я лежал и ждал, когда же в эту комнату зайдёт смерть, не впасть бы в сон, который с каждой секундой брал надо мной верх, даже боль кажется немного прошла. Я услышал какой-то неразборчивый крик нашего охранника, подумал, что уже это уже галлюцинации, чего ему орать-то. Не от того же, что я умираю, а я был уверен, что умираю.

Часть 6. Глава 29

Свет от голубого неба больно врезался в глаза, и от этого света сосновые и еловые ветки казались чернее, чем они есть на самом деле. Какое-то время я лежал, даже и не помышляя о том, чтобы встать, я не хотел даже просто пошевелиться, и кажется ни одна мысль не посещала мою голову в те долгие минуты. Я просто лежал и смотрел как от слабого ветра колыхаются хвойные верхушки. Но всё же под это колыхание мне подумалось, что это новый, загробный мир, стало немного смешно от того, что пока он уж очень похож на наш и почему тут елки, а не что-то более экзотичное. Позже я попытался встать, но понял, что не имею никаких сил на это, а только лишь дернувшись, в добавок понял, что земная боль преследует меня и здесь, этот факт тоже несколько насмешил меня. И тут я услышал, будто бы из ниоткуда, женский крик:

– Осторожно! – прозвучало где-то вдалеке.

Но похоже, что она не успела и в мою райскую койку врезался какой-то неуклюжий ангел, тем самым опрокинув на землю обездвиженное тело, хорошо, что за много лет на почву насыпался толстый слой иголок, которые сильно смягчили моё падение, однако оказалось, что это всё же вещь не из приятных, и я неожиданно услышал свой собственный голос. В эту же секунду я стал подозревать, что я всё-таки немного ещё задержался в нашем мире, видимо какие-то божества решили, что я ещё должен пожить.

– Что ты стал? – прозвучал тот же, низковатый, но всё-таки женский голос, – поднимай его, придурок, куда ты несешься вообще здесь?

– Вызвали, – ответил молодой парень, которому было лет четырнадцать и его голос только начинал ломаться.

Не очень сильными руками он подхватил меня за плечи и так перевернул на спину, я увидел его обычное, ничем не примечательное лицо, над верхней губой пробивались усы, а взгляд был немного напуганным. Я услышал, как он ставит назад койку, потом схватив меня за подмышки, попытался положить на исходное место, но я закряхтел от боли так, что парень резко выпустил меня, а я снова грохнулся на землю. Я к тому же ещё и не мог понять, что за вонь здесь стоит, хотя эта была моя личная вонь, от моей гниющей кожи, из моего рта, просто меня судя по всему помыли и запах дерьма, в котором я обычно колупался отступил, обнажив все остальные.

– Все, иди, – раздраженно сказала женщина, подойдя к нам, – я сама.

Она появилась в поле моего зрения, и стало ясно, что это не женщина, а девушка точно не старше меня, отсюда, с земли, она казалась мне высокой и стройной.

Посмотрев на меня и тяжело вздохнув, она наклонилась и сам не знаю как, подхватила моё тело, прижав себе и постанывая от моего веса всё вернула на место. Я испытывал стыд за то, что людям необходимо так из-за меня напрягаться. Но кажется для неё здесь не было ничего необычного. Я не мог сказать слов благодарности, но их никто и не ждал – она сразу побежала куда-то ещё. После я долго думал о её странном лице, голосе и то, и то вроде бы было красивым, а вроде и нет, и эта неясность долго не выходила из головы.

А следующей мыслью была мысль о сыне и что с ним, я кажется вообще забыл о нем, пока меня держали в свинарнике, упиваясь жалостью к себе. А тут воспоминание о нем врезалось как тупой нож, и меня начало злить всё, а больше всего то, что я почти не мог шевелиться, да даже говорить. Наступила ночь, а меня стало колотить и знобить, я пытался подняться, но тут темноту разрезал луч яркого света. Снова этот женский голос.

– Муса, это лихорадка? Просто мне с утра колоть его, может лучше не тратить лекарства, если он помрет через день.

– Если не колоть, то и помрет, мне его передал командир и сказал следить, может его в здание всё-таки – ответил мужчина с типичным европейским акцентом, – что у него, что лежит он отдельно?

– По всей коже инфекция, как у вас была, но вас так не колотило, – ответила девушка.