Вьюга. Рассказы и повести

– Здравствуйте, – тихо ответив, она не остановилась и прошла к дому.

Он пошел за ней.

– Вы здесь живете?

Она обернулась у порога, точно защищала собой вход.

– Живем.

– Меня Андрей зовут, – спохватился он. – Я корреспондент местной газеты. Наша, городская газета, – протянул удостоверение.

Широкая в плечах, с крупными чертами уставшего лица и сильными руками; не привлекательная, но с ощущением добра, тепла чего-то родного, она не отталкивала, а наоборот, хотелось ближе разглядеть ее и узнать.

Она поправила волнистые, русые волосы до плеч, мельком, для приличия, глянула в документ, и глубоко посмотрела на Андрея. Красивая, вдруг подумал он и смутился сам перед собой. И глаза одинокие.

– Нам сказали, здесь на шахте живет еще кто-то…

Женщина крепким и быстрым движением, как делала всё, открыла дверь и вошла в дом:

– Заходите. Что ж на морозе-то. Это мама, наверное, звонила. А мне, – она неожиданно улыбнулась, – и не сказала.

Прошли темный холодный коридор, вошли в квадратную, хорошо натопленную комнату. Внутри опрятно и чисто, зеленые, грубо крашеные стены, коричневый пол толстых досок, в углу шумит печка. Бойкая и какая-то плотная старушка на высоком коротком столике упругими движениями мастерила что-то съестное к обеду, на электроплитке бурлит картошка, у окна, на ладном обеденном столе мальчик лет семи пишет в тетради, листает учебник, на стуле рядом огромный черный кот.

Андрей громко поздоровался.

– Здоровы будьте, – старушка отложила готовку и поднялась, с выражением вопроса, навстречу.

Он представился, рассказал, зачем приехал.

– Мам, ты звонила? – женщина смотрела на старушку без упрека, с интересом.

– А шош нам тута сидеть? – старушка подобрела и повернулась к Андрею. – Говорила ей всё, говорила – пора в газету малявать. А девка всё – зачем, да зачем? Во! До Нового года дотянули, прости хосподи! – она перекрестилась на Красный угол.

Там в тени висели три иконы. Женщина подошла к мальчику. Кот запрыгнул со стула на подоконник.

– Ну что тут? – она склонилась к тетради.

Мальчик испуганно смотрел на Андрея. Когда подошла мама, увидел, что опасности нет:

– Как вот это решается?

– Ну, смотри, – женщина как-то особенно посмотрела на Андрея, как когда хотят что-то сказать, и вернулась к мальчику. – Помнишь, сколько семью восемь?

– Эта… пятьдесят шесть?

– Шесть пишем, пять в остатке.

– Так и бытуем, – бойкая старушка вернулась к зелени. – Ты, милый, спрашивай шо надоть. Да садись, в ногах-то правды нет, – махнула на крепко сбитый высокий табурет. – Опосля обедать сядем.

Андрей зачарованно оглядывался.

– У вас одна комната?

– Хе! – крякнула старушка. – Да у нас тута хоромы! Усе ж разъехались. Только воть потолок можить грохнуться. Мы-то здеся хоть топим! Дров, правдоть, не напасешься. Зима! По три раза на день топим. Да и нишо бы, угля только мало. Слыхал, милок, сколькоть машина стоить? Вот енту комнату и держим, деревяшек-то при бывшей-то нашей шахте еще многоть. Здеся все… да, не в обиде. Да ты не стой, шо уставился, в ногах правды нет, – она достала из-за занавески крепкий струганный табурет и поставила рядом. – Вот тама, – она показала на другую занавеску, – Катерина с внуком. Здеся, – она кивнула на топчан у печки, – я кости грею.

– А свет-то у вас есть, – Андрей кивнул на электроплитку.

– Есть, слава богу. Электрификация к нам докатилася. Так шо почи коммунизьм… – старушка ткнула вилкой в кипящую картошку. – Рано ыщо.

Андрей подумал, что он в деревне. В простой русской деревне, с домовым за печкой и котом с зелеными глазами, с душистыми блинами и пирогами с повидлом, с маленькими окошками, в которые морозной ночью сливовым глазом заглядывает олень с ветвистыми рогами. «Зачем они меня вызвали?» – спросил он себя и испугался вопроса.

– Как же вы здесь еще остались? Почему не переехали? – он смотрел то на старушку у плиты, то на женщину с мальчиком.

– Куды ж нам деваться, милый? – старушка бойко накрывала к обеду, говорила бордо и охотно. – С шахты хто к родне сьехал, Перцовы и Кутеповы, соседи-то наши, сымають, всё ждуть, когда им за енту развалюху жилье дадуть. У Абрамовых, вона, два мужика на заработках, в два лета квартиру справили. Колька, сосед тож, сымает. Он ж енвалид, да ыщо участник, ему можноть.

– А вы снимать не пробовали?

– Господь с тобой! С чего ш нам? – заулыбалась старушка весело, словно рассказывала удивительную историю. – У меня ш пенсия – крохи, у Катерины на фабрике с перебоями. На обед, да на штаны! Да внучку – пряник!

Андрей обернулся к мальчику. Катерина отвернулась к морозному окну.

– А как же он в школу ходит?

– Чудной ты! Так и ходит – ножками! – старушка добро усмехнулась.

– Пешком? Тут же до города километра три… и до школы еще…

– В том и пятрушка, милой. Шоб я тебя требовать стала? То я с ним хо́дила. Хо́дила и нишо, привычно. А в зиму ноги совсем плохие стали. Тута в тепле еще бегаю, а как на морозе долго, так болять. Как светало рано, он ходил, ничего. А теперя, по темени? Пойдеть он, я за ним маленько потопаю, пока силы— то есть, опосля стану и смотрю – идет али как?

– Ну что ты совсем уже! – возмутилась Катерина, не поворачиваясь.

– Я большой уже, бабушка! Я сам могу! – мальчик схватил огромного кота, подбежал и плюхнул его старушке на колени.

– Да шош ты… брысь! – она скинула кота и засмеялась вместе с мальчиком. Катерина повернулась, смеясь, увидела, что Андрей смотрит на нее и внимательно, вкусно заулыбалась.

– Как тута дальше на учебу хо́дить? – старушка вытерла руки о фартук. – За него и думаю. Шатаются тута всякие. И барак наш уж разбирать стали.

– Как разбирать? – Андрей решил, что неверно расслышал.

– Да так воть. Сидишь вечером, а с того края – стучать. То доски с пола тащуть, то рамы дергають. А в том году бомжи завелись. Днем-то на помойке в городе, а ночевать к нам повадились. Как холодать стало, костры палить удумали. Сидим, фантазируем, сами сгорять али нас сожгуть? Ну, ентих-то мы с Катериной разогнали, – усмехнулась старушка.

– Как разогнали? – Андрей обалдело представил, как эти женщины с колами в руках разгоняют стаю здоровых и лохматых.

– Да так воть, пошли… и тока пыль столбом! – прихлопнула старушка ладонью об стол и подмигнула мальчику.

– Мам, ладно, не пугай людей, – отозвалась Катерина. Разделавшись с котом, мальчик уселся маме на колени и рисовал.

– Да я и не боюсь, – усмехнулся Андрей на нее.

– Енти теперь хуже, – вздохнула старушка. – Приходять из города, а то и на машинах. Стучать и стучать. Стучать и стучать. Перед Новым годом стихли маленько, а так… страх!

«Нет, – проговорил про себя Андрей, – никакая это не добрая русская деревня. Это проклятая шахта и люди в ней».

– Воть будуть разбирать-то барак и до нас доберутся, – присказнула старушка. – Катя, подложи-ка в печурку и накрывать будимь.

Катерина открыла дверцу печи, мальчик отодвинул занавеску, за которой обнаружилась аккуратная поленница. Раздельными стопками лежал хворост, поленья и старые доски. Мальчик подносил Катерине дрова, она разгребала железным прутом угли и подкладывала.

Андрей решил, что пора уходить.

– А фамилия ваша?

– Бибиковы мы. А Катерина – Епифанова, по мужу.

Андрей хотел спросить про мужа, но подумал, что это глупо. И так ясно. Мальчик прикатил к поленнице небольшой пенек. Катерина достала откуда-то топор. Мальчик подавал ей из поленницы крупные дрова, она крепкими, короткими ударами рубила их и складывала у печи. Андрей схватился было помочь, но снова подумал, что глупо и лишне.

Старушка глянула на них, улыбнулась. Андрей сидел на табурете и неотрывно смотрел на мальчика и Катерину. В них он видел смелую силу, какую отвык встречать. В кричащих бабках с Рельсовой, соседках блокадницы, выпирало недовольство и гневность, в словах женщины с поселка Каменщиков слышалась глубокая справедливая обида. Андрей им сочувствовал, хотел помочь и тем с большим интересом наблюдал работу Катерины и мальчика, в которых не замечалось и следа гнева или обиды, и которые сами по себе как-то удивительно жили здесь, и тем страшнее это было.

Когда закончили, мальчик задернул занавеску с дровами, Катерина сунула в угол топор и повернулась с задорной и смущенной улыбкой.

Он стал прощаться:

– Спасибо вам.

– Ты аль собрался куды? – старушка наливала воду в чайник.

– Спасибо вам. Пойду я. Материал есть. Статья, правда, выйдет после праздников.

– Ну, постой, постой, ретивый! Отобедай с нами, не обидь хозяив. Куда ж голодной пойдешь!

– Да нет, ну что вы, – остаться, значит объедать этих людей, и это казалось преступным.

– Поешь, посиди с нами чуток! Да иди себе с миром.

Андрей растерялся.

– Мы накроем в пять минут, – Катерина ловко собирала к столу. – А ты, пыжик, – она глянула на малыша одним глазом, не отрываясь от дела, – покажи гостю рисунки.

Мальчик смело подошел, схватил Андрея за палец и потянул.

– Я покажу тебе.

Мальчик отодвинул занавеску, и они оказались в закутке, где на двух кроватках жил он с мамой. На детском столике вразброс лежали тетради, учебники и ворох цветных карандашных рисунков. Мальчик по одному брал раскрашенные листы и подавал Андрею. Это были простые несуразные детские рисунки. На одном рисунке два человека стояли рядом в широкой синей полосе посреди белого листа.

– Это что за полоса? – Андрей показал пальцем.

– Это река.

На другом – город, площадь среди домов. На площади человек, а вокруг люди.

– Что они делают? – нахмурился Андрей, вспоминая, будто где-то это видел.

– Слушают.

– А что он им говорит?

– Не знаю, – мальчик отвечал легко, без мысли, один за другим подавал ему рисунки. Почти на всех – люди. На последнем несколько человек поднимались по склону горы, а впереди них человек волочет по земле что-то длинное.

– Что он несет? – не мог разглядеть Андрей.

– Тяжелое, – мальчик выбежал в комнату, откуда их звали к столу.

Потом они сидели за пышным от тарелок, кастрюль и банок с соленьями столом, который отодвинули от окна, чтобы все поместились, и со вкусом ели душистую парящую картошку, хрустели огурцом, лоснящимся окорочком. После пили чадящий запахом трав чай без сахара, как велела старушка – для сбережения вкуса, с пышными ватрушками, присыпанные маком и корицей. Андрей смешил женщин слухами со всего города и страшными историями. В ответ старушка неугомонно болтала о россказнях баб на базаре, о том, что показывают в новостях – телевизор есть, но работают только две главные программы. Катерина говорила редко, спрашивала его про газету. Андрею приятно было простыми словами объяснять ей профессию. Мальчик смотрел на всех большими веселыми глазами, иногда без повода смеялся, как смеются от всеобщей радости, и скармливал огромному черному коту, словно из сказки, поджаристую куриную шкурку.

Из-за террикона вышло и заглянуло в заиндевевшее окно редкое зимнее солнце. В комнате повеселело. Андрей заметил, как ему удивительно хорошо и приятно здесь с этими людьми, тепло и удобно, как не было давно. Он радовался, что можно вот так просто сидеть, смотреть на них и отпустить из головы тяжесть напряжения всех мыслей.

Чай затягивался. Старушка рассказывала, как вышла по любви за чубастого парня из соседнего колхоза, как сбежали в город, дабы кроме «палок» иметь немного за душой настоящих денег, как на шахту попали – он в забой, она – в фельдшеры. Дали место в бараке, дочь родили… через десять лет кончился уголь в их разрезе. Перевели в город, на завод, да жилья нового не дали. Обещали все от завода построить, а когда завод развалился… Андрей слушал старушку с приятным чувством и тоской; смотрел на мальчика, думал о его рисунках; переглядывался с Катериной, и так тянуло примоститься в теплом углу у печки, посопеть часок-другой.

А нужно подниматься, полтора километра идти до большой дороги и на морозе ждать автобус.

– Ты же в город за продуктами вроди собиралася? – старушка глянула на Катерину, когда Андрей стал прощаться. – Езжай пока светло. И гостя нашего проводишь.

Через посадку шли знакомой тропой. Слева, в половину горизонта растянулся черным треугольником террикон, свидетель лет, когда на шахте кипела работа, как отправляли на станцию вагоны. Сколько здесь жило людей? Десятки, сотни? Съезжались, работали. Тяжело жили шахтеры. Счастливо ли? И может, не зря бродят слухи о голосах из шахты. Он представил, как в холодных черных забоях, частью затопленных, мечется эхо криков заваленной бригады по вырубленным их руками коридорам; и никак не успокоится.

Дорогу чистили редко, на отвалах Андрей подавал Катерине руку. Рослая и крепкая, она сжималась, как птица от испуга, и молчала. Он говорил, что завтра, а может еще и вечером напишет статью. И хотя выйдет после праздников, писать сейчас нужно, по свежему следу. Вы одни такие остались. Остальные поселки при шахтах расселены и закрыты. Я тут сколько кручусь, и то о вас не догадывался. Это ж скандал такой! Большой скандал? – трепетно глянула она. Всем им не поздоровится! – Андрей немного злорадствовал. Мэру, конечно, на орехи. Но, говорят, его и так скоро уберут. И остальным перепадет. Депутатам – что молчали. Всем этим молодчикам с высокими знакомствами. Я и в губернаторскую газету напишу. Оттуда будут местных клевать, чтоб самим прикрыться. Андрей вспомнил нового председателя Богомолова и было приятно вообразить, как тому будет плохо от скандала. Элита, об стол ее. Разве это элита? Это накипь. Такое шило даже Савельич в мешке не утаит. Всем им будет. А вас, понятно, переселят, как смогут. Не знаю, хмыкнула она и склонила голову. Мама сколько ходила? Метраж у нас по норме, говорят. А на очереди мы две тысячи триста какие-то… да нет, ну что ты! – засомневался он и сказал себе, что назвал Катерину на «ты». Должны переселить, никуда не денутся. Безо всяких очередей. Ты думаешь, мы нужны кому сильно? – Она вскинула на него глаза из-под шапки, и он испугался ее взгляда. Лет пять назад приезжали какие-то из администрации. А потом еще электрики как-то раз – свет чинить. И ты вот теперь.

На остановке пусто. Ветер гонит через дорогу молочную поземку. Озябнув, они забились под железную крышу. Стало тихо и темно. А ты где живешь? – Стояли рядом, едва не касаясь куртками. Тут, недалеко от центра, в однушке холостякую. Квартира от бабушки досталась. – Один совсем? Он почуял, как она смотрит на него с лаской, и не ответил. А меня Витька бросил, еще когда с животом ходила. – Усмехнулась она. Он подумал, какая она добрая и что с ней хорошо. Как она близко, совсем, совсем рядом. Она и никого больше. И ты после не вышла ни за кого? – Он трудно выговаривал слова. Кому я тут нужна, в бараке, с ребенком? – У нее в голосе оборвалось что-то, и она двинулась к нему. А ты хороший, хороший такой и сильный. – Шептала она. И ты, ты, то ли думал, то ли говорил он. Хороший, настоящий. Он чуть склонился к ней, она ткнулась в его губы, распахнула куртку. Он почуял ее жар, ее дух, как она близко. Она привлекла его к себе, поцеловала мягко, длинно. Он запустил руку ей под свитер.

Рядом закряхтел двигатель, затрещала коробка передач. Они отпрянули.

В квадратном автобусе гудели бабки, ныла в динамике певица. Андрей прошел к окну. Катерина села рядом. Автобус заскрежетал и тронулся. Внутри мёрзло, сильно трясет на ухабах. Мимо дрожали за стеклом белые поля и серые полосы посадок. Редко петлял утренний след зайца или лисицы.

Что теперь? Андрей глядел в окно и боялся повернуться к Катерине. Как оставить ее? И нельзя же не оставить. Что же нужно делать, чтобы не обидеть? Взять телефон, дать свой? Назначить встречу? Она хорошая, честная. Но это же не то, всё не то. Это же от слабости, от жалости. К ней, к себе. Она была так близко, он совсем один, совсем один. Вспомни это страшное одиночество, каждый вечер, пустая комната, нет голоса души рядом, движения тела, нет красоты. Теперь Катерина сидит рядом и он не чувствует ничего. И думает только, как так сделать, чтобы не обидеть.

Въехали в город. Замелькали дома, люди, заборы. Загудели машины, далеко где-то крик. Андрей дернул головой, собираясь что-то сказать.

– Слушай, ты ничего не должен… – Катерина взяла его ладонь. Он промолчал, подумал, что теперь точно должен, обязан… повернулся к окну и увидел ту девушку.

Это она, нельзя спутать. Он узнал через промерзшее стекло пушистую шапку, короткое пальто, мелькнуло румяное лицо. Она шла по тротуару навстречу автобусу.

– Извини, – Андрей выскочил в проход и бросился к водителю. – Остановите, остановите тут! Мне нужно!

– Да обожди ты, куда прешь! – водитель в телогрейке и ушанке обернулся, засмеявшись, сверкнул золотым зубом, точно клыком. – Вон остановка уже.

– Да мне здесь нужно!

– Ну, резкий какой! Пройдешь пять шагов, не помрешь.

Андрей едва не схватил его за руку, чтобы остановить автобус. Вспомнил о Катерине, обернулся. Она смотрела на него испуганными глазами. Закряхтев суставами, автобус тряхнул пассажиров и остановился.

– Подожди, я сейчас! – Андрей бросил водителю банкноту, выскочил и побежал назад.

Дом, киоск, светофор, машины гудят на него, кто-то дал по тормозам, два мужика на разноцветных санках тащат ржавую стиральную машину, горит иллюминация, снежинки в окне магазина, шантрапа с пивом у ларька. Здесь где-то, здесь. Он плохо помнил точное место. Где-то же здесь. Он сверлил глазами вокруг и не видел ее. Бросился обратно к светофору, посмотрел за угол. Какие-то люди, девушки, но ее нет. Может, в магазине? Забежал. У прилавка старушка запихивает в пакет буханку хлеба. Рванулся обратно. Пробежал вперед шагов пятьдесят. Нету. Да что ж это! Переводя дыхание, он обернулся к остановке. Вдали, высовываясь из-за машин, растворялся квадратный автобус.

* * *

– Навели мы с тобой шороху! – развязано улыбаясь, встретил в редакции Савельич. Он сиял хорошим настроением.

– Что такое? – хмуро скинул пальто Андрей.

– Утром делегация из мэрии, вся честная компания, – Савельич показал на стол. Там стоял только распечатанный кофейный сервиз. – Выпили, закусили, выборы обсудили. Говорят, и правда, мэра снимут.

– А вместо?

– Потом узнаешь, – Савельич сделал лицо осведомителя. – Ну, я им вдогонку – мы как раз скандальчик затеваем ко Дню печати. И про шахту твою рассказал. Как там дела, кстати?

– Всем бы головы поснимать.

– Всё точно, значит. Как им рассказал, зашептались чего-то, звонить куда-то стали. Друг наш дорогой, Добрынин, совсем огорчился – что ж вы, говорит, творите, косолапые? За это же депутаты в первую очередь получат. После мэра, конечно. Я ему – да что ты? Первый раз что ли? А он меня к окошку отвел и за лацкан – ты, старый пентюх, не понимаешь, какой момент сейчас? Нашел хлопунца. Хорошо, в общем, посидели. Когда писать думаешь? – мастито кивнул Савельич.

– Начну сегодня, пока не остыло. Там проверять все нужно – с очередями на жилье выяснять. Есть мнение, про них просто забыли.

В редакции шумно: Женя с Настей крепили снежинки к окнам (она вышла с больничного их поздравить), Савельич ваял иллюминацию, негромко играла музыка. Повеселевшая Варвара Ивановна вернулась с пакетами из магазина и резала салат. Андрей смотрел на них, как через стекло, с улицы. Кто-то предложил открыть шампанское. Андрей пробовал сесть за статью, пытаясь успокоить голову после случая на остановке. Девушка из окна автобуса. Не привиделось ли ему? Нет же, он точно узнал. Близкое дыхание Катерины, заметенная остановка, мальчик с рисунком в руках смотрел на него и молчал, старик на темном снегу кричал и махал рукой, старушка, закутанная в покрывала, сжавшись, сидела на кровати и смотрела в стену.

– Андрей, тебя! – Настя стояла у телефона с трубкой в руках. Чуть запнувшись, она добавила. – Павел Петрович.

– Кто-кто? – подошел Андрей, глядя на Савельича. Заместитель редактора за четыре года работы в газете не звонил ему ни разу.

ВЬЮГА

– Тебя спрашивают. Женщина какая-то, – заспанный с утра охранник с проходной зевнул в трубку. – Спишь под шапкой что ли?

Андрей оторвался от статьи. Кого могло принести в редакцию в девять утра в канун Нового года?

– Пропускай.

Андрей подошел к мигающему гирляндой окну. В разноцветном отблеске виднелась снежная улица в сумерках, силуэты прохожих, кто не успел закупиться. В редакции никого, только к обеду должен прийти Савельич, посмотреть статью, закрыть всё на праздники.

После вчерашнего разговора можно всего ждать. Когда брякнул звонок, Андрей испугался снова услышать мягкий, кошачий голос Павла Петровича. Тот спрашивал, как прошла поездка, правда ли кто живет на шахте. Андрей рассказал как есть. Сейчас, думал, начнет. Зачем звонит? Это же все через Савельича. И никаких кошачьих разговоров. Тогда Андрей писал в интернет и губернскую газету. Местечковые скандалы они печатали. Савельич ругался, но тем и кончалось. Павел Петрович только сказал «хорошо», и поздравил с наступающим. Остался осадок, чувство оборванности. Потом его все-таки вытянули отмечать праздник, Андрей немного отвлекся, и сейчас пришел пораньше, чтоб к обеду закончить. Написать хотелось горячо, но история с Катериной натужно стягивает грудь, и рабочей злости в Андрее нет, внутри не кипит, а стынет затвердело, словно впало в спячку. Может, это наружный, фантиковый слой, а там внутри горячо и лопнет в минуту.

Андрей обернулся на шаги в дверях. Там стояла и оглядывала праздничную редакцию Катерина.

– Привет. Что-то случилось? – подошел он, испуганно оглядывая её.

– Нет, – улыбнулась скованно. – Мне нужно тебе сказать. Ты можешь не делать статью о нас?

– Что? – Андрей с вниманием нахмурился. – Что случилось?

– Нет, нет, всё хорошо. Ты не подумай, мне ничего не нужно. Всё хорошо, – заученно повторяла она, смотрела с улыбкой и с выражением желания, чтобы он сразу со всем согласился, и не нужно было ничего сложно разъяснять.

– В чем дело? Я уже пишу. Материал согласован, выйдет после праздников… Ты чего, что случилось? – Андрей заглянул ей за плечо, будто бы в коридоре стоял и слушал ещё кто-то. – Скажи мне, что такое?

– Понимаешь, – Катерина говорила так, точно готовилась выдать секрет. – К нам вечером, мы уже ложиться думали, приехали из администрации. Какой-то главный депутат их. И… нужно чтобы статьи не было. Совсем не было, он так сказал.

– Да они там совсем офонарели, – засмеялся Андрей, повернулся в сторону и зашептал. – Психи чёртовы. Тебя подсылать. Ну, всё, крышка им, – повернулся к Катерине. – Ну что ты такое говоришь! Не верь им! Они всегда так… пугают, а нам не страшно, правда? – Андрей широко улыбнулся ей. – Наговорят и забудут. Тут праздники ещё… а мы потом статью шендарахнем и будет им. Газета – как лопата. Лопатой копают землю, а газетой – проблемы. Вот я вас раскопал, и все должны увидеть. Поймите же, они работать будут, только когда нас бояться начнут! Для этого газета и нужна, понимаешь?

– Нет, Андрей, ты не понимаешь, – Катерина взяла его за руку. Он увидел страх в её распахнутых глазах и дрожащие губы. Она прошептала, словно боясь, что кто-то чужой услышит. – Нам квартиру дают.

– Как дают? – вздрогнул он.

– Двухкомнатная, второй этаж. Коммунистическая, дом двадцать четыре. Общежитие бывшее. Но там и ремонт делали – вода есть. Представляешь, горячая вода из крана! – тихо кричала она. – И батареи есть! И газ. Представляешь, газ! – дрожь с её губ перешла на все лицо и на все тело. Глаза заискрились звездочками. – Депутат этот сказал, прямо сегодня документы подпишем, чтоб точно. Я сейчас в администрацию, оформлять. Переедем, конечно, в январе. И школа там рядом, – казалось, Катерина должна сейчас заплакать, но только смотрела на Андрея не отрываясь. – Он только сказал, нужно чтобы статьи не было, совсем не было.

– А иначе что?

– Он всё отменит, – звездочки в её глазах почернели и провалились вовнутрь. – Так и сказал. И ничего не будет. Он сказал, по закону нас могут не переселять. Мы там в очереди…

– Три тысячи какие-то…

– Нет, две тысячи триста…

– Да знаю я, какие вы в очереди! Все мы в этой проклятой очереди! И ждут нас всех уже! – вдруг крикнул на нее Андрей и отошел в сторону. – Это же их всех засудить… засудить к чёртовой матери! – шипел он.

– Он сказал или сейчас все подписываем, или… там год другой, бюджет какой-то другой, отчетность…

Андрей с силой несколько раз потер ладонью лицо, словно хотел что-то стереть, повернулся в упор к ней.

– Но также нельзя! Понимаешь, нельзя! Ты видишь, что они делают? Это же теперь так и будет.

Катерина в страхе отшатнулась от него.

– Андрей, мы же тебе ничего не сделали! Мы не плохие, Андрей!

– Да что ты говоришь? – он подбежал, и чуть не схватил ее. – Где он? Он тебя привез?

– Да.

– Уехал?

Катерина молчала.

– Как, здесь стоит? – он ошалело посмотрел на неё и подбежал к окну. – Не вижу никого.

– Андрей…

Он остановился, присел на стол и стал смотреть в стену. Сидел долго и только смотрел.

Катерина подошла, протянула к нему руку, но не притронулась.

– Андрей…

Он посмотрел на нее удивленно, словно только заметил. И снова отвернулся к стене.

– Иди к нему и скажи, статьи не будет.

Она стала медленно отходить, пятясь.

– Подожди. Скажи ему, я знаю, кто он и чего хочет. И если он обманет, я на прием к губернатору поеду. Я грёбаное телевидение из грёбанной Москвы вызову! А потом спалю их балаган к чертям собачьим!

* * *

– Всё правильно. Самая что ни на есть журналистика в действии, – Савельич присел на соседний стол и задымил посреди редакции. – Они испугались и всё сделали. Ты заставил их уступить. И вся семья ещё в январе переедет, – он достал из шкафа у стола бутылку коньяка и рюмки.

– Вам звонили оттуда? – Андрей смотрел на коньяк.

– Эта девочка ещё прибежит тебе в ноги кланяться, – Савельич налил ему. Андрей покачал головой. – Ну, как хочешь, – он опрокинул рюмку в себя. – Скорее всего, за ЧП выдадут. Пожар там, или обрушение кровли. Деньги из фонда по ЧС. Еще будем статью делать о торжественном вручении ключей счастливым новоселам. Это же праздник какой-то! – гадливо усмехнулся Савельич.

– Точно, праздник, – Андрей повернулся к окну с гирляндой. На площади загорелась елка, собирался народ. Где-то шандарахали фейерверки.

– А это мысль. Предоставление долгожданного жилья нуждающимся. Статью назовем: «Первые шаги нового председателя». А может и уже «главы». И фото – Богомолов вручает мальчику ключи. И портфель с учебниками.

– Валерий Савельич, но ведь никто ничего не узнает, – Андрей продолжал смотреть в окно на площадь и людей у елки.

Савельич поудобнее устроился на столе, выпустил сладковатое табачное облачко, и налил себе еще.

– Андюша, я рассказывал тебе, что наш новый председатель Богомолов, вероятно, наш новый мэр. Чуть ли не Новый год и всё… а рассказывал я тебе, что он двоюродный племянник губернатора? Или, подожди, троюродный?.. – Савельич пустил по лбу морщину.

– Я знаю.

– А тут ты со своим бараком. Я вот всё думал, чего эта свора так забегала, когда я им про барак рассказал? А потом смотрю, Богомолов-то жилищные вопросы курировал до избрания.

– Да, он приезжал на Рельсовую. Это где блокадница.

– И барак этот на его счету выходит…

– Ладно. Я все понял, – Андрей встал и собрался уходить.

– Подожди, – от Савельича снова разило знакомым сладковатым табачно-коньячным дыханием. – Ты хорошо отработал. И этот случай, и вообще. Я же понимаю, что эти все… – он провел кругом, – Я знал, что у тебя получится. Сделаем тебе благодарность от мэра. А то и от губернатора. Премию выпишем. Да и мне уже пора о заместителе подумать. – Павел Петрович на пенсию собирается.

– Спасибо, – Андрей отошел от Савельича, надел куртку. – Это прекрасно. И правда, праздник какой-то, – он обернулся в дверях. – Только согласитесь, мы же предали профессию?

* * *

Да брехня! – гаркнули над ухом, и Андрей увидел таксиста, который вез его на шахту. Он был свеж, румян, в руках бутылка шампанского. На площади кипело и грохотало. Шел снег. Сначала медленными, крупными хлопьями, затем повалил часто, с силой.

– Андрей, идите к нам! – Варвара Ивановна, окруженная пышным мехом, улыбалась ему и поднимала бокал. С ней в шапках деда Мороза Настя и Женя. Взрывались петарды, кто-то запускал фейерверк. Народ гулял.

– А, Шипулин! Как ваша сессия? – Андрей встретился взглядом с Алексеем Александровичем. Тот приветливо улыбался ему. Рядом с ним стояла Аня с огненной прической из института и девушка в норке с катка. Андрей хотел изобразить улыбку, но ничего не вышло.

– Привет, лопушок! – пахнула из толпы морозными духами красотка Женечка из пресс-службы. – Что суровый такой? – она тяпнула Андрея пальчиками в бархатистой перчатке за нос. – Всё как я говорила?! На мэра уже приказ готов считай… Иван Алексеевич наш – теперь за рулем.

– Да, всё как ты сказала, – точно не ей, а кому-то другому сказал Андрей.

– А вот и он, сейчас выступать будет! – Женечка подмигнула Андрею и упорхнула в толпу.

Позвонила мама, просила поспешить, все ждут, купи Павлику подарок, а Марина пришла в новом красном платье, ему понравится.

– Привет, земляки! С Новым годом, с новым счастьем! – на сцене стоял Богомолов. – В этом году наш замечательный город стал еще красивее! – вокруг одобрительно зашумели. Он что-то сказал об успехах. – Но в будущем году нас ждут еще более позитивные перемены! Мы добьемся роста благополучия населения! – вокруг закричали «Ура!» и захлопали.

Андрей оглянулся на то место, где была редакция. Но там было совсем темно, и он не увидел ничего.

Мимо пролетело несколько комков снега. В кого-то попало, кто-то возмущенно отряхивался. Стайка парней и девушек шныряла в толпе, играя в снежки. Рядом с Андреем прозвенел задорный смех, вопли, залихватские выкрики, закипела перестрелка. Андрея подхватила волна их резвости, он засмеялся в ответ, кинул снежок и тут же получил в лоб большим рыхлым комом. Мокрые хлопья растекались по всему лицу, застили глаза. Андрей не перестал смеяться, стал утирать глаза, когда нежная рука стала убирать снеговые ошметки у него с лица. Он открыл глаза и увидел перед собой девушку в пушистой шапке. Она заливисто смеялась и маленькой, розовой от холода ладошкой счищала с него белые талые хлопья. Он поймал ее за руку и заглянул ей в глаза. Она посмотрела в ответ и замолчала. Потом снова, по-детски, залилась, вырвалась и побежала догонять компанию.

Андрей пошел следом. То догонял ее в толпе и слышал трели смеха, то она растворялась среди праздника и веселья. Он все шел и шел за ней с выражением, точно увидел что-то необычайное. Перекрикиваясь и перестреливаясь, стайка парней и девушек уплыла с площади и растеклась по переулкам и дворам. Освещенная площадь осталась позади, стало темнее. Андрей еле успевал за девушкой, она двигалась быстро, и даже когда он начинал бежать, никак не мог догнать ее, и только слышал впереди серебристый смех, и казалось, видел в метели темный контур фигуры.