Город Не/Счастья

11. Мосты горят

Улич бежит от лазарета к амбару. Он то и дело поглядывает на небо, чтобы успеть увернуться от очередной падающей птицы. За спиной у него винтовка, но против такой атаки с воздуха обычное оружие не поможет. Под навесом у входа стоит Штерн и поторапливает бегущего взмахом руки. Казалось бы, столько времени прошло со вспышки болезни, все птицы в округе должны бы уже попадать, но каждый день откуда-то берутся новые пернатые, с остервенением посыпающие землю своими телами. Улич забегает под навес и останавливается.

– Ты бы бросал курить, Улич, – говорит Штерн, пока товарищ срывает респиратор с лица и жадными глотками хватает ртом воздух.

– Это приказ, полковник?

– Совет. Дружеский.

– Тогда иди на хрен. – Он заходится приступом звонкого кашля.

Полковник смотрит из-под нахмуренных густых бровей на грозовую тучу, расползающуюся по небу, затем сплевывает под ноги.

– Ну? – мычит он с легкой полуулыбкой на лице.

– Нет. Я думаю, надо приберечь.

Он протягивает полковнику алюминиевый чемоданчик, и Штерн удивленно поднимает бровь. Он открывает крышку и заглядывает внутрь, будто не веря другу на слово. Синяя жидкость в двух целехоньких ампулах играет на свету. Полковник захлопывает чемоданчик и прячет его под плащом.

– Почему? – Полковник поджимает губы, а в голосе проскальзывают металлические нотки. Ослушайся его приказа кто-то другой, он бы не стал принимать объяснения.

– Сотни бойцов, а у нас всего две дозы. Если больше не раздобудем, это все, что у нас есть.

– И как мы тогда узнаем, что лекарство действует? – задумчиво бормочет Штерн.

– Действует. Поверь.

Откашлявшись, Улич выпрямляется, резко выдыхает и кивает. Штерн кивает в ответ. Они проходят внутрь, широко шагая в ногу, – Штерн впереди, Улич чуть позади, с левого бока.

Построенный и оборудованный под одну из баз наемников, их амбар внешне не отличается от обычного амбара с зерном. Дело тут не в маскировке – все в округе и так знают, кому он принадлежит и чем внутри занимаются, – но должна же секретная база хотя бы пытаться выглядеть секретной. Таков этикет: если внешние приличия соблюдены, то и к содержимому никто придираться не станет.

– Уверен? – с сомнением спрашивает Штерн.

– Как-то слишком удачно эпидемия началась. И еще удачнее выкосила северян. Так быстро, главное, за несколько дней.

– И?

– На пункте снабжения я спросил, не было ли странных закупок недавно. Оказалось, что были. Есть такое лекарство от кашля… оно годами пылилось на складе, потому что куча побочек всяких, стоит дорого. В общем, хлам. Но его не снимают с производства, а начали выпускать еще во время войны Трех Городов, когда в первый и последний раз применяли биологическое оружие.

– И?

– Ровно три месяца назад, как раз когда северяне стали поджимать нас к Кроми, одна из армий выкупила запасы. Все. Вообще все, со всех складов города. Я чудом достал две завалявшиеся дозы. Так что, поверь, оно действует.

Они идут вдоль рядов двухъярусных коек. Из них много незанятых. Слишком много. Вгрызаясь взглядом в пустоту, наемники сидят по местам. Не слышны привычные шутки и смех. Гитара молчит, копит пыль в углу, под потолком не расплывается протяжная песня. Страх и уныние поселились в этих стенах.

Умереть от пули, как настоящий мужчина, из последних сил сжимая мозолистые пальцы на горле врага, – к такому страху наемники привыкли. Вслух они громко обсуждали, на что потратят заработанные денежки, хотя в темном уголке души скрывалось осознание, что планы сбудутся не у всех. Таковы издержки профессии. Но умереть от кашля, как немощный старик… Бесславно сдаться врагу, от которого не знаешь, как защититься, которого не видишь и не можешь прикончить сам, – не было для наемника страха сильнее.

– Одна из армий, значит?

– Да.

– Кто?

– Черные Вороны.

– Заранее подготовились к сезону простуд. – Штерн тяжело ступает по металлическим ступеням винтовой лестницы, пока они поднимаются на второй этаж. – Какие предусмотрительные птички!

– Угу. Будто знали, что этой осенью кашлять придется больше обычного. Интересно, кто же мог их предупредить? – Когда Улич сопровождает Штерна, он держит левую руку на поясе. Всегда. Даже тут, в окружении своих. – Ты с ним говорил? С твоим человеком из Высшего?

– Нет.

– Значит, надо поговорить с хозяйкой птичек.

Язык Штерна щелкает о зубы. Полковник останавливается и смотрит на Улича, который стоит на две ступеньки ниже. Пальцы постукивают по перилам.

– Хотели по-тихому, а вышло как умеет Полис: громко, красочно и с размахом.

Улич пожимает плечами, достает сигарету из пачки, покусывает фильтр и, не закуривая, отправляет ее за ухо.

Наконец, они поднимаются на второй этаж и подходят к массивной двери – вход в кабинет командира.

– Жди тут, – бросает Штерн другу через плечо и отпирает дверь.

Улич ждет. Он стоит, облокотившись спиной о стену, и слушает. Дверь в кабинет прикрыта неплотно. Через щель сквозит: Штерн, наверное, открыл окно. Улич ерзает – опять спину продует. Но если отойти от двери, он не услышит разговор.

Подслушивать друзей не в духе Улича, но Штерн не будет против. Потому он запираться и не стал. Полковник бы и сам потом пересказал все Уличу, но воспоминания о разговоре с министром, как и сами разговоры, вызывают у Штерна приступы ярости, которые он пытается скрывать перед своими людьми. Полковник загонит злобу глубоко под кожу. Она потечет по венам и доберется до бешено колотящегося сердца. Ну и кому это надо? Уж лучше Штерн сделает вид, что случайно забыл закрыть дверь, а Улич притворится, что ничего не слышал.

Из кабинета доносится глухое бормотание. Штерн обменивается с министром сухими приветствиями. Если что и объединяет этих двоих, так это нелюбовь к официальному протоколу. Но таков этикет.

Внутри слышатся шаги. Затем дверь резко захлопывается. Поток воздуха ураганом проносится между стеной и поясницей Улича. Он ежится и дергает плечами. Плохо дело.

Улич ждет. На этот раз нервно прохаживаясь из стороны в сторону. Подходит к окну в дальнем конце коридора. На десятки километров вперед стелется вздыбленное полотно полей. «Плохая точка, – думает Улич. – Снайперы издали заметят. А дороги, наоборот, не видно за холмом».

Он продолжает мерить коридор минутами. Из одного конца в другой и обратно наматывается уже полчаса, а круглая латунная ручка, поворота которой он так ждет, все сильнее врастает в дверь и костенеет. Плохо дело.

Проходит еще полчаса, и дверь вновь приоткрывается так же внезапно, как захлопнулась ранее. Улич заходит, закрывает ее за собой. По лицу Штерна видно, что именно сейчас течет по венам в сторону сердца. Полковник садится, полязгивая зубами, откидывается на спинку кресла. Носок ботинка выстукивает рваный ритм. Штерн достает из верхнего ящика стола две стопки. Улич присаживается напротив, вытаскивает из куртки многострадальную фляжку, наполняет стопки тягучей жидкостью. Он ждет, когда полковник заговорит первым.

– Отвоевались, – безапелляционно печатает приговор низкий бас. – Артиллерию – Воронам. Нас – в Кромь, порядок наводить. Народ там бунтует, видишь ли. – Он запрокидывает голову, опустошая стопку.

– А Высшее одобрит?

– А хрен его… Крысеныш не выходит на связь. Мы сами по себе.

– Лекарства?

Штерн молчит. Уличу тоже нечего сказать. У него никогда не было проблем с математикой. Одна из переменных стала лишней, теперь министерские постоянные меняют ее на другую, более покладистую. И все бы ничего, не будь эта переменная его другом. Но математика – наука безжалостная.

– Нам не за это платят, полковник.

– Я ей так и сказал.

– И?

– Если не подчинимся, они свалят вину за биооружие на нас.

Слышно, как щелкает секундная стрелка древних механических часов на стене.

Щ-щелк. Щ-щелк.

Медленно, с оттяжкой.

Единственное, что наемнику дороже денег, – репутация. Наймут ли преступника, использовавшего запрещенное оружие? Как будут относиться к компании, утопившей в крови народное восстание? Для Штерна ответы очевидны. Для Улича тоже.

– Договорняк?

– А чего ты еще ждал от министерских?

Щ-щелк. Щ-щелк.

– Мы же сами пострадали, полковник. Кто в этот бред поверит?

– Поверят. Чтобы поверить в ложь, надо просто захотеть, чтобы она была правдой.

Щ-щелк. Щ-щелк.

Стрелка делает несколько полных оборотов. Взгляд Улича некоторое время хаотично блуждает по кабинету, будто ищет, за что зацепиться, но в последнее мгновение ломаной кривой уходит в пол и затихает где-то между его ногами и столом полковника.

Щ-щелк. Щ-щелк.

– А с больными что? А ребята из Кроми? Они что скажут, когда мы против своих пойдем?

– Считаешь, я не думаю о своих людях? – огрызается Штерн.

– Только ты и думаешь. Потому они за тобой и идут хоть в пекло.

– Идут, идут… – задумчиво бормочет полковник. – Вот и пришли.

– Я и спрашиваю. – Улич наполняет стопки еще раз. Через блестящие края переваливается несколько капель. – Что делать будем?

Щ-щелк. Щ-щелк.

– Надо подумать, Улич, – голос не дрожит, твердо чеканит слова, как у человека, который уже все решил. – Выводи парней строиться. Я скоро буду.

***

Штерн спускается по лестнице. На нем парадная форма. Он проходит мимо Улича, стоящего на пятой ступеньке, с которой полковник обычно обращается к бойцам. Штерн идет дальше, вклинивается в строй, разрубает его на две неравные части. Наемники расступаются, пропуская командира в центр. Он осматривает форму бойцов, мимо которых проходит, дергает ремни, с отеческой заботой поправляет воротники и пуговицы.

Наконец полковник останавливается, жестом показывает ближайшим наемникам отступить назад, кивает себе под ноги. «Ящик, ящик», – прокатывается по толпе. Перед ним тут же появляется крепкий ящик из-под снарядов. Штерн водружает себя на него, как на пьедестал, и застывает на секунду.

– Бойцы, слушай меня! – Голос раскатами грома заполняет пространство амбара. Прикажи этот бас солнцу зайти на востоке, оно стыдливо поползет обратно за горизонт, откуда поднялось. – Буду краток. Как обычно. Нам велено уступить место Черным Воронам, подарить им славу покорителей Северопорта. А самим отойти глубже в Кромь и привести в чувство простых людей, многие из которых приходятся нам родней или друзьями. Людей, недовольных тем, что их близкие умирают от той же заразы, которая уже убила многих наших братьев и еще убьет немало. От заразы, которая пришла оттуда. – Он выбрасывает руку с выставленным как острие меча пальцем в сторону южной стены амбара. – Оттуда же, откуда поступило это распоряжение.

Он застывает, словно памятник на постаменте. Ждет.

– И потому сейчас будет первый и последний раз, когда я так сделаю: я спрашиваю вас, подчинитесь ли вы командиру, который отдаст такой приказ? Подчинитесь ли вы полковнику Штерну?

Глаза под нахмуренными бровями буравят по очереди каждого наемника, не встречая сопротивления.

– Нет, – шепчет он. – Нет! – следует возглас. – Вы не подчинитесь Штерну. Потому что человек, который такой приказ отдаст, имени этого недостоин!

Штерн ждет, пока взметенная речью пыль уляжется. Эхо разносит его слова по амбару, добираясь до каждого уха.

– Бойцы, слушай мой приказ: нашивки сорвать и уничтожить. Личку отформатировать, записи уничтожить. Теперь каждый сам за себя. Нет больше Армии Штерна. – Каждое предложение бьет Улича, словно пуля в ребра. Полковник стаскивает с плеч китель и бросает его на пыльный пол. – И Штерна больше нет.

И впервые за свою карьеру он слышит ропот подчиненных. Наемники ворчат и переглядываются, суровые лица трогает по-детски наивное недоумение. Штерн продолжает по-деловому, будто ничего особенного не произошло:

– Деньги уже поступили на ваши счета. Плюс десять процентов от меня.

Он, кажется, хочет что-то добавить. Зачерпывает полную грудь воздуха, но тот, впустую побившись о стенки легких, так и выходит наружу, не обогащенный смыслом. Штерн спрыгивает с ящика и широко шагает от плаца к винтовой лестнице. Путь, который он преодолевал по несколько раз в день, становится самым тяжелым в его жизни, и Штерн с трудом удерживается, чтобы не опустить взгляд в пол.

Поднявшись на пару ступеней, он оборачивается.

– Разойтись.

Одно слово делает то, чего не смогли добиться ни Северопорт, ни любой другой враг Полиса в целом и Высшего министерства Развития в частности. Армия Штерна перестает существовать.

Бывший глава компании вкручивается во второй этаж, исчезая с глаз бывших подчиненных. Сначала голова, потом плечи, спина и ноги. И вот на винтовой лестнице остается только Улич. Он присаживается на ступеньку, достает пистолет из кобуры на поясе и кладет его рядом. Обхватывает голову.

Первое время никто не решается пошевелиться. Но вот цокот пары ног раздирает вязкую тишину. Один из наемников выходит из строя и идет к своей койке. Он отбрасывает куртку, открывает тумбочку. Через три минуты за его спиной трескает дверь в ангар.

Остальные будто выходят из оцепенения. Начинают вертеться, бродить.

Улич тоже приходит в себя. Он встает и следует на второй этаж за командиром.

– Улич, орудия к отправке готовы? – с порога оглушает его вопрос.

– Так точно, уже погрузили.

– Хорошо. Задержи их часа на четыре. И позови подрывника.

– Сделаю. – Улич распахивает дверь. – Лазезис! – кричит он с порога. – Живо к полковнику!

И хотя Штерн всех распустил, его приказы по-прежнему выполняются. В кабинет проскальзывает тень, и внутри будто становится чуточку холоднее.

– Вызывали? – шипит тень.

– Через четыре часа в сторону юга отправляется состав с артиллерийскими орудиями. Я хочу, чтобы он не доехал до пункта назначения.

Тень улыбается холодящей кровь улыбкой – задание ей по душе. Штерн знает, что поручение будет выполнено. Лазезис и без приказа с радостью пускал бы поезда под откос. По зову сердца. Просто ему посчастливилось найти работу мечты.

– Разрешите приступать, командир?

– Погоди. – Палец Штерна гвоздит место на карте. – Понял?

– На мосту, полковник. Вас понял. – Лазезис блаженно прикрывает глаза.

Улич все время стоит в темном углу, наблюдает. Он выступает на свет, как только дверь за подрывником закрывается.

– Она тебе этого не простит, Штерн, ты ведь знаешь.

– Мне ее прощение даром не сдалось. Крысы – они крысы и есть. Все.

Они некоторое время просто смотрят друг на друга. Старым друзьям слова не нужны, а порой больше мешают. И тот и другой знают, какой диалог сейчас последует. Начнет Штерн.

– Спасибо за службу, – скажет он и протянет Уличу руку.

Тот цокнет языком и покачает головой.

– Не дури, Улич. Ты вообще не хотел к нам присоединяться, забыл? – Штерн хлопнет рукой ему по плечу. – Возвращайся-ка к жене, к дочери. В каком она сейчас классе, кстати?

– Во втором. Или третьем уже – не помню. Ничего страшного, до выпускного успею. – Он снимет шапку, проведет ладонью по жесткой щетке коротко постриженных волос, почешет затылок. – Я этот взгляд знаю. Что ты задумал?

– А что мне остается?

И они замолчат. Потом на пару допьют содержимое фляжки Улича, выйдут за дверь и больше никогда не вернутся. Таким должен быть их диалог по правилам этикета. Если бы не одно но: старым друзьям плевать на этикет.

Они некоторое время смотрят друг на друга. Штерн кивает Уличу, Улич – Штерну, и они вместе выходят из кабинета.

12. Взаимовыручка

Доктор Уайтхорс качал головой. Долго рассматривал результаты анализов Иллойи, морщил лоб и вздыхал. И все это время качал головой. Удивительно, как его тонкая шея выдерживала такие нагрузки.

– Да ладно тебе, док. – Иллойа закатила глаза. – Должны же у меня быть хоть какие-то недостатки.

Она развалилась на диване с мокрой повязкой на лбу. Вокруг порхала гримерша, маскируя ссадины на лице министра. Динамики под потолком тихо напевали голосом Иллойи ее старые хиты.

– Важе состояние ежть само один недостаток, госпожа миниср, – доктор с усилием проговаривал слова на неродном языке. – Вы надо мими… – Он глубоко вдохнул. – Миминижировать стресс.

– Миминизирую, миминизирую. Скажи это моему продюсеру, док.

Гаридай Март пролистывал новостные каналы. С каждым новым снимком или видео с места взрыва он корчился, будто его заставляли есть неспелый лимон.

– М-да, умеешь же ты привлекать внимание, звезда моя! – всплеснул он руками, увидев фото с Иллойей, выбирающейся из ресторана в сопровождении врачей и спасателей.

На министра было жалко смотреть: грязное платье, лицо и руки в саже, хлопья размокшего серого пепла налипли на волосы. Она выглядела старше себя самой с предконкурсного плаката лет на двадцать. По фото казалось, что все невзгоды и волнения последних месяцев выплеснулись наружу. Что взрыв не только разворотил зал в «Бумажном Городе», но и переломил тот стержень, годами выпрямлявший осанку Иллойи. Никогда еще в прессу не попадало настолько приземленной фотографии министра.

– Гаридай, я так устала. – Она помассировала мочку уха. – Давай потом, окей? Мне, вон, миминизировать надо.

Проекция в полстены снова и снова проигрывала запись взрыва. Параллельно крутилась новостная строка: один погибший, пять пострадавших. На рабочем столе Иллойи отсвечивал незакрытый доклад начальника секретной службы: трое погибших, шестнадцать раненых. Среди последних стояло и ее имя, прямо перед советником Высшего министра Ореосом Даэраном.

– Хочешь сказать, – Гаридай поднял бровь, – мне отменить пресс-конференцию?

– Сам знаешь, что нет. – Иллойа прикрыла глаза. – Надо показаться на публике.

Гримерша закончила работу, сгребла арсенал кисточек и тюбиков обратно в кейс и, поклонившись, убежала. Иллойа оценивала отражение в зеркальце. Она поднесла бледные пальцы к щеке, коснулась ее аккуратно, как фарфоровой статуэтки, которую можно разбить на сотню осколков одним неловким движением. Иллойа почувствовала, как подушечки пальцев вязнут в толстом слое косметики, и отдернула руку.

– И надо же было обязательно перед конкурсом! – застонала она.

Иллойа с досадой отвесила оплеуху спинке дивана, оставив отпечаток на бежевой ткани. Доктор Уайтхорс хмыкнул и покачал головой.

– Не думай об этом. – Гаридай отключил экран с новостями. – Я велю попрятать все зеркала в министерстве, если ты из-за этого переживать будешь! Выглядишь сногсшибательно, верно, док?

– О да, когда я видел сегодня госпожу минисра, едва устоял на ногах, – пробормотал Уайтхорс с каменным выражением лица.

Иллойа пробурчала что-то под нос и отвернулась от продюсера. Она поднесла личку к губам и шепнула команду, музыка из колонок заиграла громче. Светодиоды подстроились под песню, и вскоре весь потолок, а за ним и весь кабинет задрожали и задергались от ритмичной пляски разноцветных огней.

Доктор поморщился. Песня пришлась ему не по душе. Он слабо разбирался в жанрах, видах и мелодике. В его представлении хорошую музыку отличало одно-единственное качество: она должна быть тихой и ненавязчивой. Хорошую музыку в представлении Уайтхорса писали исчезающе мало инженеров, поэтому приходилось терпеть. Но доктор страдал недолго – сквозь песню прорвался электронный голос секретарши:

– Госпожа Иллойа, к вам господин министр Здоровья и Науки.

Мокрая повязка тотчас слетела со лба, шлепнулась о стену и сползла на пол. Иллойа быстро поднялась и разгладила красное платье, собравшееся складками на коленях, щелкнула пальцами. Музыка прервалась. Колонки завибрировали в такт новой мелодии – ровной и нежной. Вместо поля из десятков мигающих разными цветами светлячков потолок превратился в молочную реку теплого света – мягкого, приглушенного, будто его источник находился за матовым стеклом. Доктор Уайтхорс с облегчением выдохнул.

– Как я выгляжу? – спросила она, поправляя прическу.

– Уставшей. – Гаридай закинул ногу на ногу.

Иллойа сощурилась, метнув в продюсера испепеляющий взгляд.

Панель на двери мигнула зеленым, и вошел министр, одетый по последней островной моде. Широкие плечи растягивали пиджак с двумя воротниками. Пуговицы на груди норовили оторваться при каждом движении. Брюки кислотно-красного цвета с надутыми пузырями карманов на бедрах плотно обтягивали ноги ниже колен. Хотя он и был с Иллойей примерно одного возраста, но выглядел как старшеклассник, пытающийся втиснуться в форму, из которой давно вырос.

– Вечер добрый, – кивнул он.

– Господин министр. – Она попыталась улыбнуться, но передумала, почувствовав, как под слоем грима растягивается ранка в углу рта. – Меня не предупредили о вашем визите.

– Как видите, я, так сказать, типа, с неофициальной аудиенцией, – рвано проговорил он.

Оба министра одновременно покосились на Гаридая и доктора. Продюсер неторопливо поднялся на ноги, поправил шейный платок и походкой цапли пересек комнату, пройдя между министрами.

– Идемте, Уайтхорс. – Гаридай взял доктора под руку и как бы невзначай махнул двумя пальцами над столом, закрывая отчет о взрыве в ресторане. – Я давно обещал показать вам коллекцию… – Он задумался на секунду, но затем просто пожал плечами и улыбнулся министрам тонкой полоской плотно сжатых губ.

Как только дверь за Мартом и доктором захлопнулась, Иллойа бросилась в объятия министра Здоровья и Науки. Она повисла, обхватив его толстую, как ствол молодого ясеня, шею.

– Ах, Овелий, ты не представляешь, что за поганый денек у меня выдался!

Они так постояли некоторое время. Овелий Хол придерживал Иллойу за талию, пока она мерно покачивалась, уткнувшись ему в плечо. Наконец она расцепила пальцы, подошла к выдвижному бару и наполнила пару бокалов.

– Я примчался, как только услышал. – Он принял бокал из ее рук и поставил его на стол.

Иллойа взглянула на часы. Перевалило глубоко за полночь.

Овелий встал у полок с наградами министра Мира, сложив руки за спиной. Пуговицы на пиджаке из последних сил цеплялись за петли. Он вставал так каждый раз, когда бывал в ее кабинете. Рассматривал награды, любовался собственным отражением в блестящих орденах министра Мира. Иллойа давно свыклась с его ритуалом, хотя и ненавидела его не меньше, чем протокольный этикет.

– Я смотрел новости. Просто ужасно. – Он вытянул левую руку, зацепил ее локтем правой, потянул, разминая мышцы. – Вообще. И надо же, главное, обязательно ведь перед конкурсом было!

– Да уж. – Иллойа мягко опустилась в кресло.

– А тебе-то вообще ужас. Я, типа, какой бы ни был, а вот доплыву до финиша первым – и все, министр. А тебе личико надо беречь.

– Надо, – процедила она сквозь зубы.

У Иллойи зазвенело в ухе. Она хотела загадать желание и спросить Овелия, в каком именно, но потом решила, что день уже принес достаточно разочарований. Она пригубила вино и поставила бокал рядом с нетронутым бокалом министра Здоровья и Науки. Нижнюю губу защипало – на внутренней ее стороне после вчерашнего оставались отметины от передних зубов.

– Как твои ученые поживают? – небрежно бросила Иллойа.

– Неплохо, неплохо. Колдуют там что-то. Все как обычно. – Он остановил взгляд на копии пирамиды Высшего министерства и тронул вершину пальцем. – Какое-то зелье новое сварганили. Я перед тренировкой опробовал. Побил свой рекорд на две сотых. Представляешь? На тренировке! Вот так-то!

– О, впечатляет, впечатляет.

– Ага. Вода в бассейне, типа, закипела! – Он отвернулся от наград. Ритуал завершился. Взгляд его пробежался по кабинету и наткнулся на львенка в вольере. – А как тут зверь мой себя чувствует?

– Хорошо. Много спит. Молодой, растущий организм. – Она слабо засмеялась, едва приоткрыв рот.

– Ну да, ну да. Вечно молодой. – Он постучал по прутьям решетки, как стучат по аквариуму, чтобы привлечь внимание рыбок. – Да, кстати, с этим делом глухо. – Он зевнул и посмотрел на часы. – Ученые что-то химичат, но пока не очень получается. Советники говорят, это подразделение надо закрывать. Нерентабельное, типа.

– Нерентабельное? – Иллойа подалась вперед.

– Ага. Это значит, что денег не приносит.

– Да знаю я, что это значит, но… – Она повела головой по сторонам, будто искала, на что опереться, хотя и сидела в кресле. – Но ты говорил, что скоро возобновятся испытания на людях. Что скоро мы будем жить чуть ли не вечно.

– Я так сказал? – Он почесал затылок. – Да. Но посмотри на нас! – Овелий развел мускулистые руки в стороны. – Мы и так выглядим как боги.

– Выглядим.

– Ну да, выглядим.

Взгляд Иллойи забегал. К горлу подкатил ком, и ее затошнило. Министр Мира хлопнула ладонью по столу.

– Окей. Мне пора.

Она вскочила на ноги и направилась к двери. Овелий попытался ухватить ее за руку, но министр отшатнулась.

– Что это с тобой, Илл? – Овелий застыл с выражением искреннего недоумения на лице.

– Не зови меня так. Я – Иллойа! – У самых дверей она обернулась. – Выход сам найдешь.

Перед Иллойей тянулся длинный коридор. Она закинула таблетку под язык и оперлась рукой о стену. Подождала, пока качка в голове успокоится, и шагнула вперед. В конце коридора ее ждал балкончик с резными перилами и балясинами. От него двумя полумесяцами спускались лестницы в просторный зал. Она уже слышала гомон впереди. Стая стервятников вот-вот набросится на нее и попробует растащить по кусочку, чтобы принести редактору добычу в клюве. Но Иллойа, как обычно, отобьется.

Вот Овелий – у того всегда возникали трудности с журналистами. Даже если выступающему и было что сказать, пресса ни за что не прощала грех косноязычия. А Овелию как министру и сказать-то было нечего. Он просто любил плавать.

Возможно, потому и приглянулся тогда Иллойе молодой кандидат на пост министра Здоровья и Науки: наивностью он выгодно отличался от конкурентов и от окружавших его людей в целом, в чьих головах единовременно умещалось несколько клубков сложных, хитроумных схем. С Овелием она отдыхала. Так было раньше.

Иллойа вышла к прессе, когда снаружи начал заниматься рассвет. Как всегда, в Полисе светило солнце. Светило прямо в глаза министру. Она недовольно сощурилась и козырьком приставила руку к бровям. Гаридай ждал ее, стоя позади журналистов. Он подал сигнал, и служащие затемнили окна.

Министр прошла к самому краю и остановилась у перил, как капитан корабля на мостике. Она замерла, глядя поверх голов журналистов, позволяя им сделать пару хороших снимков для первой полосы.

– Доброе утро всем. Спасибо, что собрались в столь позднее – или, лучше сказать, раннее – время. – Иллойа чуть потупила взгляд. – Но повод, к сожалению, не радостный. Наш великий город постигла беда, – голос ее дрогнул. – Я говорю с вами честно и открыто. Новополис – это не Северопорт. Здесь не принято лгать собственным гражданам. В Новополисе правда была и остается нравственным фундаментом общества и правления. Поэтому я, как министр, не имею права утаивать от вас истинную суть произошедшего.

Иллойа принялась расхаживать вдоль перил, сцепив руки перед собой. Она двигалась плавно, словно балерина. Грим успешно прятал раскрасневшиеся щеки, выставляя напоказ торжественно-бледное лицо.

– Мы расслабились. Мы позволили себе быть беззаботными. Быть счастливыми. И Полис постигла беда! – она повысила голос и вздернула подбородок. – То слово, которое ходит среди вас… Я произнесу его вслух: теракт. Да, – Иллойа уронила голову на грудь. – Да, это был теракт.

Она выдержала паузу, дав журналистам пошушукаться. Затем вздернула подбородок и обвела собравшихся взглядом, полным праведного гнева.

– Но позволим ли мы мерзавцам запугать нас, гордых жителей великого города? Нет. Нет! – выкрикнула она. – Нет, говорю я вам. Министерство Мира с вами. Ваша министр с вами. И заслуженная кара обрушится на головы тех, кто посмел потревожить мирное благоденствие наших согорожан. Я вам это обещаю!

Иллойа мягко опустила руку на перила. Журналисты поняли, что министр закончила речь, и громко загалдели, стараясь забить вопросы коллег своими.

– По одному, прошу вас. – Она кивнула девушке в переднем ряду.

– Здравствуйте, госпожа министр, – затараторила журналистка. – Позвольте первым делом выразить сожаление о случившемся и справиться о вашем самочувствии.

Сожаление. Как же! Сожаление, что ее, Иллойу, не убило на месте. Не завалило кучей обломков, не раскроило череп и не переломало все кости. Что за репортаж вышел бы тогда! Рейтинги бы зашкаливали, да и фотографии получились бы куда интереснее. Она прекрасно знала, чего стоило их сожаление.

– Со мной все хорошо, как видите, – непринужденно бросила она и тут же посерьезнела. – В отличие от тех несчастных… – Она заметила, как Гаридай активно жестикулирует за спинами корреспондентов. Он изо всех сил тянул указательный палец кверху. Иллойа задумалась. Ей прислали два отчета – один официальный, другой для внутреннего пользования. Сколько же жертв было в официальном?.. – О тех несчастных родственниках погибшего – вот о ком мы должны беспокоиться. Сегодня мы скорбим вместе с ними.

– Госпожа министр! – выкрикнул другой репортер. – Есть ли у вас предположение, кто может стоять за взрывом?

– Пока нам известно немного. – Она нашла взглядом Гаридая. Тот заметил огонек, блеснувший в глазах министра, замотал головой и замахал руками. Он уже видел этот огонек раньше. Огонек означал, что Иллойа сейчас начнет импровизировать. – Министерские службы уже идут по следу бандитов, я не могу раскрывать всех деталей. Но есть серьезные основания полагать, что злоумышленники связаны с сектой Отрицателей.

Иллойа с удовлетворением оглядела оживившихся журналистов. Гаридай Март звонко шлепнул ладонью по лбу с такой силой, что, когда он отнял руку, на ее месте остался красный отпечаток пятерни.

***

Спустя сорок пять минут Иллойа снова сидела в кресле, поигрывая бокалом на тонкой ножке, а Гаридай стоял перед ней, притопывая ногой.

– И что это было, госпожа министр? – хмыкнул он. – Отрицатели отказываются от личек, не платят налоги – это все проблемы Высшего. Совсем не наши. Думаешь, Высший министр оценит твой жест?

– Думаю, оценит, Гаридай. Ему понравится, что я настроила людей против этой секты. Мы, министры, должны помогать друг другу.

– Вам, министрам, стоило бы иногда слушать советы. – Он поправил шейный платок и принялся растирать переносицу большим и указательным пальцами. – Кстати, о министрах. О чем ты думала, звезда моя, когда пускала этого Овелия Хола в кабинет? Уайтхорс был тут.

– Уайтхорс всего лишь врач, Гаридай. Врач. Не вражеский агент. Ты же его с Острова не контрабандой в контейнере с апельсинами привез, верно? Значит, рано или поздно о нем все равно узнают.

Гаридай отвернулся. Он едва заметно потряхивал узкими плечами, как будто дрожал от холода. Иллойа знала, что сейчас он пародирует ее у себя в голове, повторяет последнюю фразу министра высоким голосом, растягивая гласные.

– Окей, Гаридай, хватит. Мне надо отвлечься. Что там с конкурсом?

Продюсер прошелся полукругом по кабинету, рухнул в кресло напротив стола и долго разглядывал в окне растерзанное на клочки лоскутное одеяло облаков.