Аня вся была покрыта цветными пятнами и двоилась. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы начать видеть.
Впервые он увидел ее так близко. Огромные распахнутые глаза в комочках вчерашней туши. Родинка-точка на щеке.
– Как вы, Борис Дмитрич? Давайте, я в ванную провожу!
– Не надо. Не надо. Сам, – мокрая рубашка липнет к животу. Кожу жжет. Захара уже след простыл.
Осоловело Дубровский смотрел на Аню. Та склонилась над ним. Сдвинула брови. Волосы забраны в короткий хвостик. Еще чуть-чуть, и подует, где больно. Или расплачется, или начнет смеяться.
Он неуклюже встал, опираясь на протянутую девчонкой руку.
– Всё нормально. Пустяки, – улыбнулся.
– Вы не договорили…
Старый осел. Посмотри. Посмотри на неё. Что видишь? Чуть было не сказал. Не выгнал. Не сделал непоправимое. Стало тошно.
– Да? Не помню, – солгал он. – Про что?
– Андрей. Вы говорили…
– Да. Про Андрея. Не важно. Просто береги его, Анечка.
***
Они поженились через три дня. Вдвоем, без свидетелей. Дубровский остался дома.
– Нет. Это ваше дело. Дальше – сами.
Еще через день он проводил их на транспланетный лайнер до Марса.
Дубровскому не было одиноко. С тех пор, как… Впервые не было. Нейрошапочку дети забыли дома, Аня её так и не доделала.
Дубровский взял со стола пульт. Поправил паутинку возле виска. Нажал кнопку.
Опять на диванчике сидит Женька. Машет и улыбается. Он подошел к ней, попытался коснуться. Получилось.
Женя рассмеялась беззвучно. Она никогда ему так не смеялась. Только Андрюшке.
– Послушай меня, только не перебивай. И не замыкайся, слышишь?
Ты считаешь, я правильно поступил? Отпустил его. А что оставалось? Приковать его к Луне? Разбить девочке сердце? Зачем…
Я всё боялся, ты узнаешь. Про Андрюшку, что он мертвый. Только это почти неправда. Он жив. Для всех, жив, кроме меня.
Значит, ему здесь не место. Рядом с собственной могилой. Пусть живет во второй раз. Так же, по-настоящему.
Знаешь, теперь мне жалко, что ты не видела, как он счастлив.
Дубровский говорил долго. Дольше, чем проговорил бы с настоящей дочерью. Просил прощения, объяснял. Уговаривал. Молчал, глядя ей в глаза. А потом стянул шапочку и разорвал её на клочки.