На его руках те же шрамы. И еще. Один раз Захар не успел унести ношеную футболку Андрея из ванной. Старик подобрал её. Вдохнул запах. Такой же, как тридцать лет назад. Легкий, но острый. Родной.

Остановился возле своей ограды. Нужно перевести дыхание и собраться.

Шлюз протяжно пискнул. Загудели моторы, разбавили вакуум кислородом. На секунду Дубровскому стало дурно от перепада давления. Быстро прошло. Скафандр продулся от уличной пыли. Еще один писк, теперь короткий, и шлюз пропустил Дубровского к дому.

На ходу он снял шлем. Расстегнул верхний клапан скафандра, вдохнул. Почувствовал смешанный запах алиссума и ибериса от альпийской горки.

Эти цветы нравились Женьке. И сейчас, наверное, нравятся. Последний раз они виделись восемь лет назад, еще на Земле. Женька пришла попрощаться, Андрей уговорил.

Ни объятий, ни поцелуев. Постояла в стороне и отвернулась, когда Дубровский зашел в космолифт. Так и не может простить за развод, за мать. Дело прошлое.

Не раздеваясь, он сел в плетеное кресло на веранде. Прикрыл глаза рукой.

Как не вовремя. Еще хоть бы год. Страшно снова быть одному. С этой дебильной шапочкой в придачу. А может, еще образуется. Не дадут разрешение. Не отпустят Андрюшку с работы. И старики местные – невыносимы. Лучше совсем не видеться с ними.

Мысли наползают друг на друга. Жутко, но не понятно, от чего именно.

Узнает Андрей. Не простит. Деда, зачем я тебе такой. Зачем я вообще? Верни всё обратно.

Потом, конечно, узнает мать. Женя. Милая, прости меня. Не сберег.

И тогда всё впустую…

Старик услышал шаги. Приоткрыл глаза – Захар.

– Уходи. Слышишь? Или нет. Стоять.

Андроид уставился на него резиновыми глазами. Не понимает.

– Сделай кофе. Черный, две ложки коньяка. Марш.

Кивнул. Неловко развернулся на пятках и скрылся в доме.

Нужно, чтобы Аня уехала. Сама. Куда угодно, хотя бы на Марс. Рассказать ей всё? Про то, что это не тот, другой Андрей. Обманный.

Что уготована ему совершенно другая жизнь, в которой не может быть рядом Ани, матери. Всех остальных, кто может догадаться.

Точно! Все время решение было рядом. Нелогичное, но верное. Я расскажу ей сам. Главное, не бояться. И чтоб Андрей не узнал. Если она хоть немного любила – пощадит. Молча исчезнет. Если есть хотя бы капля благодарности…

Дубровский переоделся в домашнее. Аню нашел в комнате внука. Теперь это не “его”, а “их” комната: на кровати раскидано белье, одеяло смято. Бардак, сумки так и не разобрала с дороги. Девчонка склонилась над андреевым блокнотом.

Кашлянул. Она вскинула голову, выпрямилась по струнке. Губы полуоткрыты. Как будто заучку от учебника оторвали.

– Анечка, я… – в горле сразу же пересохло. Кажется, она немного боится. Карандашик торчит за ухом. Трогательная, смешная девочка.

Пропали все слова, которыми он собирался предать Андрея. Неужели предать? Нет, спасти.

– Анечка. Я поговорить хотел, – Дубровский прошел в комнату, сел на кровать. – Про Андрея. Можно?

– Конечно. Давайте я уберу…

– Сиди, сиди. Вы уже сколько это… вместе?

– На Земле три с половиной года. И скоро год, как он тут, на расстоянии.

– Серьезно. Значит, теперь улетите?

– Нам предложили очень хорошую работу, – говорит быстро, чуть заикаясь. – В «Адене», на Марсе. Это новый отель такой…

И тут же спохватилась:

– Но мы будем возвращаться. К вам и… и на Землю, у меня тоже там мама с папой…

Дубровский молчал.

Уезжай. Не звони больше. Исчезни на своей новой работе. Маленькая наивная дурочка. Ты не можешь с ним быть. Он другой. Не для твоей любви.

Хрупок и беззащитен, понимаешь?

Пора.

– Тебе придется сейчас же…

В комнату беспардонно вошел Захар. В руках – подносик с дымящейся белой чашкой. Споткнулся об анину сумку. Чашка свалилась, и кофе разбрызгался на ковер, на рубашку Дубровского, на лицо, в глаза.

– Что же это…! Захар, свинья, неси полотенце…

Аня подорвалась с места. Схватила с постели блузку, первое, что под руку подвернулось.

– Сейчас, Борис Дмитрич. Сейчас. Я вытру всё. Тихо, тихо. Не открывайте глаза. Вот, вот так. Всё. Можете открывать. Рубашку сейчас же в стирку. Снимайте. Сильно вас обожгло?

Дубровский нащупал перед собой анины руки. Коснулся своих век. Сухо. Можно открыть.