Read the book: «Мрак»

Спасибо всем тем кто терпел меня в период написания произведения…

ДИСКЛЕЙМЕР

Данная художественная книга не имеет цели шокировать, оскорбить, напугать, расстроить и вызвать отрицательные эмоции у кого-либо из-за написанного в ней материала. Текст несёт исключительно развлекательно-информационный характер и не пытается унизить кого бы то нибыло. Все персонажи и описываемые события вымышленные. Любое совпадение с реальными людьми или событиями, является случайностью. Некоторые из представленных мыслей могут показаться неправильными, плохими, оскорбительными, книга не несёт в себе призывы к действию.

Глава 1

Тоска бывает различной. Она может быть по человеку, по дому, по месту в котором родился и рос. Тоска по месту, в котором ты был, оставив частичку себя, забрав нечто светлое, что мы прозвали воспоминаниями.

Воспоминания – это картинки и образы давно минувших дней. Равноценный обмен. Бартер, заключённый с судьбою.

Тоска вызывает тревогу. О чём, о ком – совершенно не важно – всего будет мало. С грустью вздохнёт тот, кто имеет на лице печать печали. Его лень закрутит в уныние, которое с трудом пропадёт. Тоска стала обыденностью – рутиною для того, кто лежал в крохотной квартирке, состоящей из комнаты и кухни, пропитанной запахом пота, еды, фруктов, едкого запаха дешёвых табака, пива и вина. Возможно, это была и не примесь алкогольного купажа, так как лежавший не пил или не помнил что пил, по правде сказать, ему было всё равно. Как и скорее всего на внешний вид. По виду неряшливый, но быть может это только с утра. Лохматая голова сочеталась с лохмотьями, в которых он был одет. Футболка вся в дырах, словно в неё выстрелили несколько раз картечью, она имела тусклый, уже выцветший голубоватый оттенок; блеклые потёртые шорты с дыркою над правым коленом; большой палец направленный вверх – торчал из порванного тёмного носка. Обычно перед сном носки он предпочитал снимать, но вчера в этом не виделось смысла.

Во-первых, вчерашний день сделался прохладным, и босяком по голому полу ходить было неприятно. Во-вторых, он не видел во всём этом смысла. Зачем же ему это делать, если можно просто лежать и смотреть в потолок.

Потолок был простой. Без узоров, покрашенный в матовую краску, однако лежавший мог найти пару точек, на которых можно было сфокусировать зрение. Печалился он от того, что его привлекли эти точки, а не мир за окном, что может он рассказать историю их появления, а историю новых людей, к сожалению – нет. Так он пролежал с четверть часа, гложимый тоской и унынием, что негде черпать вдохновения. Он имел статус писателя. Выше понятно, что тоска многолика, вопрос возникает конкретный: «Может ли быть тоска по тому, чего даже не знал?» Судя по всему это возможно, если внимательно вглядываться в молодого человека, которому перевалило не то за двадцать пять, не то тридцать пять.

Собравшись с мыслями, он решил встать. Встал. Ему было интересно то что, не смотря на внутреннюю тревогу, которая не обуславливалась ни чем, он ощущал в себе чувства заполненности. Что-то в теле заполнялось, некая энергия заводила механизм, шестерни со скрежетом начинали движение. И всё это он ощущал внутри себя, однако, в мыслях пустота.

Пустота и отрешённость от окружающего мира, от переживаний радостных стремлений и плачевных поражений. Любому другому это было бы в радость, кто-то бы нашёл в этом способность приспосабливаться жить, другой же мог, наплевав на это всё, уйти головой и телом в работу, семью. Писателю же больнее, это его способ хоть к какому-то материальному состоянию. Писатель жив пока горит идеей. Идея мысли подогревается стремлением оставить о себе заметку на большой стене, где до него оставляли свои его учителя. И каждый раз писатель воскресает, когда прописывается первое слово.

Первый серый луч солнца, что пробился через туман, осветил в начале лик творца. Тогда он спал, кода же свет стал ярче, тогда творец открыл глаза и пробудившись ото сна был прибит пониманием того, что из творца он превратился в Никого. Комната томилась в свете солнца, лишь оставляя тёмные углы. Туда прямая линия луча ни как не могла добраться. Давно уже герой не обращал на эту тьму внимания, ему интересны были только тени, что отражают разные предметы. С ещё большим вниманием он следил за зайцами, что врывались в творческую обитель, когда кто-то открывал окно. Ещё большее внимание подкреплялось интересом, когда перед глазами появлялось живое существо, например кошка. Наигранный охотник забавно прыгал и подскакивал вслед за жертвой. Писателю порой было грустно, что рядом с ним нет даже гордеца кота или раболепной собачонки. Понятно ему было, что прокормить создания трудно, а может быть и невозможно. И каждый раз, как в повторяющемся цикле, он, заключил, что не может прокормить свой мозг в должном объеме, так как возникают жизненные трудности различного толка. И после этого умозаключения он поносил себя за оправдания лени, поскольку знал, что возможно всё, а тем более зарабатывание средств для существования. И даже когда он лежал бездумно, до него доходили, добирались сквозь тернии отрешённости наставления отца. Он вставал и каждый раз как атлант.

Серый цвет, что бил из окна осветил его лицо. Внешность заурядного не то парня, не то мужчины, ничем не была приметной для большинства людей. Он не соответствовал канонам красоты, не скрывал и не демонстрировал изъяны, не выделял себя из общей массы, хотя мог чем-то зацепить внимание немногих. Его страдальческий взгляд полный огня устремился навстречу солнцу. Он с прищуром посмотрел на солнце, что-то невнятно пробормотав. Подойдя поближе к окну, он отворил фрамугу. На него повеяло прохладой, а комната заполнилась не только новым ароматом, но и посторонними звуками, в роде проезжавших машин, криками и возгласами толпы, что бездумно как и сам герой скитались по улицам.

– Времени на подумать не осталось вовсе, – проговорил он в слух, тяжело при этом выдохнув. – Скажи-ка солнце, где тепло твоё, почему я раз за разом ощущаю холод? Нам так нравится тепло, но почему-то мы боимся твоей силы.

Белые бетонные заливные коробки, с кучей глаз как у паука. Он усмехнулся от той мысли, что неужели они все устремлены на него. И что, дескать, он, являясь пупом земли, обратил на себя внимание сотен глаз. Блеклые силуэты зданий мерцали, словно мираж внутри густого тумана. Писатель предположил, что возможно это даже смог.

“ – Может где-то пожар? Я давно не смотрел новости. Блин, даже телика нет рядом, а детокс от социальных сетей неохота прерывать только, чтобы утешить своё любопытство”

Задумался. Любопытство. Он заострил на этом слове внимание.

– Коли солнце не может сиять ярко, то пущай это делает моя голова! – приободрился он и продолжил вслух. – Любопытство. Любопытство-любопытство. Созвучно со словом пытка. Пытство-пытство, – повторил он несколько раз, выделяя всё сильнее букву «Ы». – Любопытство словно пытка. Она гложет, разрывая изнутри. Человек стремиться тайну разузнать, чтобы больше всех узнать. Ха. Ну конечно! Пирамида потребностей Маслоу! Самореализоваться за счёт уважения и признания другими людьми заслуг того, кто больше всех знает. А если проводить прямо мыслительную линию, то получим то, что это актуально как никогда в постидустриальном мире. Лампочка мигает, фонари зажигаются под луною! Ах!

Его словно резко одёрнуло. Откуда-то сверху заиграло фортепианная капель. Он упёрся руками в подоконник и жадно стал вслушиваться в довольно знакомую мелодию. Это играла девочка-подросток Анна, что жила несколькими этажами выше. Единственное что его не раздражало из соседского шума – это игра Анны на фортепиано. Девушка соблюдала приличия и музицировала недолго и обычно не допоздна. Кажется, он виделся с ней пару раз, а то и один. Ему запомнился светлый волос и строгость, недетская, во взгляде. Он видел, как наяву, тоненькие пальчики, виртуозно перебегавшие с клавиши на клавишу. Музыка всё нарастала, но через короткое время она стала затухать.

– По всей видимости, ей надо было бежать, – заключил писатель. – Бедные современные дети. При переизбытке информации им надо ещё и успевать заниматься, помимо школы, внешкольными делами. Где им время находить на самих себя, если они то и дело утопают в бешеном потоке информации? Хорошо хоть так, лишь бы не слоняться в своём дворе, прожигая свой потенциал, но возникает вопрос. А когда наступит время на то творчество, когда можно будет творить? Есть ли время в потогонке на простые искренние чувства?

– Душновато стало у тебя, – вдруг послышался голос позади него. – Ведать ты к вечеру замёрз и решил закрыть все немногочисленные окна.

Писатель развернулся и не быстро, как от испуга, и не медленно, как от настороженности. Сперва, конечно, он слегка вздрогнул, но потом, быстро успокоившись, решил взглянуть на гостя. Он даже и не заметил второго человека, находившегося в квартире.

– Привет, дружище! – поприветствовал писатель гостя, который успел незаметно и бесшумно проскользнуть и сесть в кресло в тёмном углу.

Пришелец, вытянув ноги, положил на живот руки в замок. Кресло было засаленным и не очень привлекательным, как сегодняшний вид хозяина. В одном месте была небольшая потертость, и немного торчал поролон из прорехи. Ткань, которой было обшито кресло, являлась уже, старым и тёмный цвет сделался ещё темнее. Лица, из-за мрака тени, было не видно, зато журнальный столик, стоявший по левую руку от сидящего, был словно подсвечен фонарями софитов. На столе лежали две большие стопки книг, двумя башнями-близнецами, а одна одинёшенька книга лежала ни как все, отдельно у края стола и немного наискось. Было очевидно, что её не так давно читали.

– Ты посмотри же на него! В доме есть приличная одежда, а он встречает как оборванец. Тетрадь, блокнот и ручка валяются на полу. Вот так ты значит обращаешься со своими мыслями и орудиями работы. Плоха та кухарка, у которой всё верх дном на кухне. Плох тот садовод, что разбросал свой инвентарь на поле.

– Ты пилишь пуще чем моя жена.

– Которой у тебя нет.

– Есть невеста!

– С которой встречался пару раз.

Дружеские колкости всё же смогли поразить писателя и тогда, он сдался, отвернувшись от собеседника.

– Опять стал часто разговаривать с самим собой.

– Я? – не понимая утверждение это или вопрос. – знаешь всегда приятно поговорить с умным человеком.

На миг он запаниковал, не зная, с какого момента тот подслушивал и наблюдал. На взгляд – прямое нарушение личных границ. Зачастую нарушение границ сопровождается неким волнением и чаще всего это негативное волнение, вызванное у жертвы – у человека, чьи границы так вероломно были нарушены. Но всё отлегло от сердца, когда друг начал причитать. Тогда писатель всё узнал. От ответа на свой вопрос ему становилось легче, ведь он узнавал правду, а правды он не боялся, боялся только многообразие исходных правды.

– Опять не пишешь мысль. Только вот она пришла, а я не вижу ни карандаша в руках, ни ручки. Сколько можно повторять? Пиши! А теперь в сторону нотации. Голову подними, а то совсем поник. Коли меня видеть не хочешь, смотреть не хочешь, вспоминать не хочешь – посмотри на мир, поговори со мной и послушай. В окне больше движения и смыслов, чем в пустом подоконнике. Лучше книгу созерцай, а не пустой бумажный лист.

– Поэт запричитал. Ты даже не поэт, лучше посмотри картину, а не белоснежный холст. Так правильнее, так больше смысла.

– И на кой лад вам поэтам столько смысла, видеть в ерунде.

– Я писатель, а не поэт, – поправил гостя хозяин.

– А не одно и то же?

–Эх, – махнул рукой. – Мы видим смысл в жизни.

– Ох, всё, началось, а коли вы тогда вешаетесь пачками? Смысл в мире – да, а в жизни – нет. Вот потому-то для тебя любопытство словно пытка, почему же не попытка? Всего-то подставь приставку «по». Ведь любопытство можно рассматривать с позиции «толчка» – толчка к познанию.

– Пятая ступень пирамиды.

– Да, наплевать мне на ваших египтян. И так познания в твоём случае это выживание. Выживешь в том случае, если овладеешь кучей тайн и знаний, и тогда придёт долгожданная свобода.

– Постой, свободы не существует. Мы все зависимы, такова уж природа живого существа. Знания помогут мне самореализоваться.

– И сколько лет ты уже самореализуешься? Пора переставать слушать инфантильный бред о том, что мы способны поменяться. Это право дано немногим.

– Не реализовался потому что, не вступив на ступень любви и принадлежности к чему то, пытаюсь зацепиться, но каждый раз камнем вниз.

– О, опять началось… даже, слушать не хочу.

– А ты послушай, может даже пригодится в жизни весь мой мирской путь, состоящий из восхождения к раю по лестнице любви, – Опустив глаза на сжатые кулаки, он с яростным взглядом поглядел на солнце, словно в том светиле заключалась боль. По сути, так оно и было, но глядя на солнце, он чувствовал дискомфорт физический, а видел в нём свет любимой, о которой желал поведать свой рассказ. Болело душевное чувство. – Она была моей отрадой и погибелью. Мне было больно наблюдать за угасанием звезды. А ей же было больно от того, что, не видя пути перед собою, она шла на ощупь в нашем мире. Шла, неся на своих плечах ценнейший груз. Обнажив себя, преградив дорогу, я напугал, заставив тем самым оступиться. Навязываться тогда не стал, поскольку ранен был я сам. Скрылся я во мраке и наблюдал, как уходит моё счастье, неся или унося подальше всё то, что было дорого и ценно ей. А с другими, что были после, не ощущал я схожих чувств. С тем не было привязанности, ощущения некой связи, что они мне посланы судьбою. И вот когда пропало солнце, не могли меня согреть десятки женских тел. Коли мы в абстракциях, так значит, буду говорить о том, что для меня они были сосудами без души, которые пытались пользоваться мной, стараясь наполниться монетой. Я замерзал, во мне что-то отмерло, и я задыхался в ненависти к самому себе. Я не хотел быть поглощённым мраком и мне не дали поглотиться. Во мраке пустоты возникло нечто яркое, что не боролось с мраком, а гармонично контрастировало с ним, не давая мне погибнуть. Как то так бывает, нет, так происходит, что на небе всходит солнце, потом оно заходит, в свою очередь приходит луна и точно, также незаметно ускользает. И все эти процессы неконтролируемы мною. И хочу заметить, что на чистом небосводе во время солнечной погоды остаётся та далёкая, но такая близкая луна. И вот сейчас она передо мною, спутник мой холодный. Но чувствую всё же, что где-то рядом по-прежнему находиться звезда…

Закрылась позади дверь.

– И ты не выдержал меня. Может, успокоит лишь Она?

Глова 2

Он сидел перед столом на холодном полу, прижав к себе колени. По его напряженным глазам испепеляюще смотревшим на тетрадь было видно, что он о чём-то сосредоточено думает. Периодически он покусывал нижнюю губу или большой палец правой руки. В голову не лезло ничего толкового, каждый раз что-то его сбивало с мысли, словно давали ему оплеуху. Мозг был напряжен до предела, складывалось впечатление, что мысль вот-вот будет принадлежать ему, но каждый раз чувствуя гудение в затылке, сменяющееся, то лёгким жаром, то лёгким холодком, он сбивался. Его это угнетало, но все чуждые эмоции приходилось раз за разом подавлять. Так он просидел, в одном положении, больше часа совершенно не следя за временем. Он не слышал ничего только внутренний монолог. И тот был совершенно ни о чём.

Стоит отметить его преображение и, быть может, станет яснее, почему он сам не свой и на себя утреннего ни капли не похож. Лицо он гладко выбрил опасной бритвой. Сегодня ему светила удача, поскольку он даже ни разу не порезался. Опасной бритвой он брился не часто, лишь тогда, когда ему было необходимо идти на важную встречу или же на званый ужин. Обычно данный ритуал проходил с самого утра. Вымывшись в контрастном душе, он протирал полотенцем запотевшее стекло, чтобы лучше видеть своё отражение. На крышечку выдавливал необходимое количество пены и, беря в руки помазок, он погружал кисточку в саму пену. Круговыми движениями, не спеша он обмазывал себе уже довольно заросшее лицо. После чего аккуратно приступал к бритью. Когда же операция проходила успешно, он умывался и намазывался специальным кремом после бритья. Обязательным было всегда – побить себя по щекам, подержать немного руки на щеках, а после рассмотреть себя внимательно в зеркале. И вот сегодня было ни пореза. Это его приободрило. Волосы были аккуратно собраны и зафиксированы резинкой на макушке. Сидел он в клетчатых, зауженных с высокой талией брюках, рубашку заправил аккуратно, растянул две верхние пуговицы. Так подчеркивалась его широкая грудь, а под рубашкой, было видно, что его верхнюю часть тела украшают густые волосы. Цепочку надевать не стал, потому что это украшение, а может в некоторых случаях оберег бралось в руки, а затем закреплялась на шее в самый последний момент перед уходом. Брюки опоясал простым не брендовым ремнём. Несмотря на мрачность настроения от него светилась чистая энергия, холодный душ приободрил, а вместе с водой смылся накопленный негатив. Однако он был в таком состоянии, что навряд ли полностью возможно отмыться. Надежда оставалась на сегодняшний вечер.

И так сидел он, на практике применяя философию стоицизма. Порой она давала, свои плоды. В особенности, когда наступали тягостные моменты, он принимал максимально мужественный вид и, стиснув зубы, сжав кулаки, смотрел с взглядом воина на мир. Возможно, это было забавно смотреть со стороны, тем более, если лично быть с ним знакомым и всё же для него смешного в те моменты не было. Конечно он в такие моменты мог со всем порвать и уйти продолжая свой тернистый путь, однако находилось нужное терпение для того что бы ни сойти с выбранного пути. Для него это было сравни с йогой, только, если в йоге мы концентрируемся, на предмете очищая духа и разума, то он максимально собирал все мысли и направлял их на отрицательную эмоцию, которая служила для него толчком для действия. От мира не закрытый писатель накапливает в себе все думы и эмоции для того чтобы излить всё на бумаге. Он чувствовал, что в нём энергия бьёт ключом, однако ему становилось любопытно, почему же энергия не перенаправляется на мысли, а утекает в не туда. И действительно энергия дала бы толчок мыслительным процессам в мозг, а мозг как глава распорядился бы руками немного поработать.

Решил взять в руки. Резко, быстро, молниеносно. Словно охотник поймавший змею. Не зря многие клирики прошлого говорили про писателей и мыслителей, что они являются орудием дьявола. Дескать, писатель движимый демонической силой издаёт на страницах книг правила ада. По такой логике, возможно, обвинить и их. С какой вероятностью они не являлись орудием Сатаны, если брать во внимание все звериные преступления, совершаемые религиозными структурами во имя добродетели и человеколюбия. Не вериться же мне, что бог хотел стольких смертей. Ну да ладно, что-то я отвлекся. И так ручка в руке, а нужная мысль так и не поймалась. Появилось раздражение, которое пришлось подавить, поскольку это было лишним. Разум пришлось успокоить, а иначе бы вскипел и тогда прощай рассудок.

В комнате, не привыкшей к громким звукам, затрясся воздух, поднялся громкий шум – это зазвонил телефон. Сидящий на полу мыслитель стал в суете капаться в карманах брюк. Ничего не обнаружив он стал искать источник звука.

– Ничего. Да что такое, где же он? А, вот дурак, он просто выпал из кармана.

Подняв телефон, он сразу ответил на звонок.

– Ало, Лизонька? Ты как моё сокровище?

– Твоё сокровище томиться в ожидании, что его, наконец, осветит своим вниманием Луна, – ответил укоризненно женский голос. В полной тишине, присутствующий человек мог бы слышать полностью их диалог.

– А я весь во внимании, – значительно изменившись, ответила Луна. На его лице образовалась нежная улыбка, а сердце наполнилось теплом. Тело вдруг впадало в расслабление.

– Ха, глупыш. Я о другом, – возникла небольшая пауза, длившаяся в течение трёх секунд. – Я скучаю.

– Во сколько закончишь?

– Ну, примерно в семь вечера.

– Буду в шесть.

– Мне нравиться твой напор, но это, же так рано. Я постараюсь подогнать под тебя время. Постараюсь сбежать пораньше.

– За меня не беспокойся. Не пропаду и найду чем себя занять. Так что работай, репетируй спокойно. Ну, тогда до встречи.

– Жду с нетерпением! – Слышно было как голос сдерживается, что бы не завопить от радости.

Ну вот и всё, теперь можно наблюдать улыбку на чисто выбритом лице. Мысли теперь не занимали его интерес. Теперь он мог думать только о ней и о их долгожданной встречи. Для него они были спасительными, лечебными. Он собирал себя, покуда знал, что отныне его жизнь принадлежит другому человеку, за которого он нёс персональную ответственность. Ещё не до конца сознавав, что у них происходит, ему приходилось действовать как то иначе – ни как раньше. С Лизой он чувствовал себя комфортно, но было удручение того, что их встречи были редки и мимолётны. Сейчас же ему оставалось ждать не так уж и долго, но чем ближе было время встречи, тем сильнее билось сердце, тем волнительной была встреча с ней, тем желаннее она была для него. Это была влюблённость – однозначно. Пока же он её не любил, времени прошло мало, было влечение, была заинтересованность, вот только не понятно было, заинтересованность была к ней или раскрытии её как человека.

Их история была и прекрасна и романтична, но так быстра, спонтанна и не обычна. Всё началось внезапно, неожиданно для обоих, словно встретились две стихии одного естества, две волны одного океана. И ударившись друг об друга, они создали непостижимую энергию.

Можно сказать и по-другому, более мрачнее – она пришла в его жизнь не в то время. Это время, впоследствии всегда стремился забыть. По правде говоря, не существует правильного времени, она пришла не поздно и не рано, всему определено своё время. И вот, теперь ему светит солнце, оно привнесло свои порядки, заодно прибравшись в душе творца. Ему даже не верилось в своё везение, а везение он предполагал – есть счастье.

Расплываясь в блаженной улыбке, он вспоминал как их первую встречу, так и вкус её изящных слегка пухлых губ, нежных, притягательных, созданных одаривать поцелуями.

Всё произошло в театре. В то время, хотя это произошло относительно недавно, он решил опробовать себя в новом русле. Написав с десяток книг, необходимо было чем-то разнообразить свою творческую деятельность и, поэтому ему пришла идея написать целую пьесу для постановки в театре. Сценарное мастерство ему было не знакомо, писал книги по наитию, слушал своё сердце, когда писал сюжеты и прописывал персонажей. По его мотивам были сняты пару картин, однако в разработке сценариев не участвовал, только консультировал по телефону или по электронной почте. Когда же он взялся за перо, то его энтузиазм загорелся как огонь над горой Олимп, и он стал писать. Писал с энтузиазмом, работал над произведением дни и ночи, одновременно крутясь в кругах творческой элиты. Как-то раз пришёл он по приглашению одного балетного артиста на закрытый вечер. И вот на нём произошла судьбоносная встреча, но не с Лизой, а с поэтом Марком Борнеусом. Молодые люди сразу заинтересовались друг другом. Их многое объединяло и не только общий вид деятельности. Поэт был высок и хорош собой, а писатель невысок и неприметен. И вот два богатых внутренних мира сошлись в том месте, где прибывали творческие души. Делясь друг с другом опытом и мнением, они одновременно узнавали друг о друге многие примечательные моменты. Объединял, к тому прочему, характер. Оба были не из болтливых, оба были относительно скромны и оба были романтиками до мозга.

Порой диалог способен раскрывать двоих молчунов, что и произошло в тот вечер. Коллеги обменялись, так, к слову, планами на творчество. Когда же Марк услышал о пьесе, он незамедлительно оживил разговор и увёл коллегу в сторону, туда, где меньше было шума и где меньше было посторонних ушей. Он потребовал вкратце сюжет. Автор же ошарашенный невольно выложил все карты на стол. Марк внимательно ловил каждое слово, серьёзно смотря собеседнику в лицо из-за своих больших очков с тонкой оправой. Его серые глаза стали реже моргать. Когда автор кончил, поэт предложил свою помощь, а после только высказал своё скромное мнение о пьесе. Помощь заключалась в том, чтобы направить отзывы одному известному человеку.

– Графт Валерий Вениаминович, – прошептал Марк. – Директор драматического театра.

– Да, я слышал о нём.

И автор, даже представил его как графа, большого и грузного. Это потом он только убедиться в своих представлениях, когда лично встретиться с большим аристократом.

Поэт был вхож во многие круги. Он вертелся и там и тут, сочиняя как для театров, так и для музыкальных групп и певцов. Только никому не говорите, он писал для многих именитых личностей, которые выходя на сцену, выдают его работу за свою. Это тёмные моментики многих артистов и не только начинающих. На этом он сколотил не малое состояние и сдружился с нужными людьми.

Через какой-то месяц, после их разговора на закрытом вечере, автору пьесы позвонили и назначили встречу с директором театра Графтом. Как выяснилось позже, Марк приличной встречи с Графтом смог заинтересовать, рассказав сюжет в своей манере, которая была харизматична, использовав свой авторитет и своё чутьё на успешность пьесы. Стоит отметить, что популярность многих песен была не только в продвижении, но и в смысле написанного, поэтому поэт, когда принимался писать, для кого-то, знал, всегда, что работа должна получиться грандиозной, способной зацепить своим смыслом широкую массу слушателей.

Образный Граф в жизни оказался, несмотря на свой преклонный возраст, живчиком, весельчаком и попросту добродушным человеком. Но в нём был стержень и он не позволял пользоваться своей добротой другим в корыстных и эгоистических целях. Тем самым он не давал добру стать слабой силой. В прочем об этом автор узнает позже, а пока он только в первый раз видит директора драматического театра в лице Графта Валерия Вениаминовича, равно как и в первый раз пребывает в уютном кабинете.

Автора завели на третий этаж здания, до этого проведя по всем коридорным лабиринтам театра. Дверь в кабинет была резной, а ручки были с верху и низу украшены золотыми цветками. Провожатый его оставил и автор, вздохнув, словно бы перед решающим моментом, постучавшись, открыл дверь и зашёл в кабинет. Его встретили добродушные маленькие глазки, которые комично смотрелись на широком круглом лице.

– Здравствуйте, я…

– Я знаю, кто вы. Мне много о вас рассказывали хвалебных од. Наслышан, что вы эрудированны, да и к тому же интеллигенты.

– Не знаю, на сколько, это может быть правдой.

– Могу с уверенностью сказать, что вы скромны, а это качества так не хватает людям вашего поколения. Простите я не сторонник деления общества на поколения и мне не свойственно принижать одних и возвышать других.

– Спорить не буду, достоинства и недостатки есть у каждого.

– Совершенно верно, старому поколению есть чему поучиться у более молодых, как и наоборот. Я могу это наблюдать за своими детьми и внуками.

Автор продолжал, застенчиво стоять у входа. И вот когда повисла пауза, он смог оторвать своё внимание от опрятного, уже полностью поседевшего пожилого человека, причёска которого была аккуратно подстрижена с боков, а верхушка зачесана на правый бок. Язык не поворачивался назвать этого человека старичком или пожилым, даже будучи продолжавшим, сидеть за массивным столом, от него била энергия. Положительная энергия исходила от глаз, голоса, мимики. Лицо было живое, однако тело было собранно и сосредоточено, что демонстрировала его сидячая поза, а именно: наклон туловища вперёд и руки, лежавшие на столе, пальцы которых были соединённые в замок. Он был в прошлом артист, это было видно, но было видно и то, что он занимал руководящую должность, а при руководящей должности необходимо было уметь держать себя. Взгляд, самого молодого человека в помещении, теперь блуждал по кабинету, он успел быстро рассмотреть многие детали интерьера. Писатель, он же автор натолкнулся на такую мысль, что если бы он, когда-либо бы работал в каком-нибудь министерстве, то сразу обустроил свой кабинет подобно этому. Единственное чего не хватало, так это дивана. Он уже успел определить, куда его можно было бы впихнуть – у белого, с резными рисунками на дверцах, шкафа. Вошедший перевёл взгляд на противоположную сторону от места расположения выдуманного дивана, то есть налево и посмотрел на дверь, ведущую на небольшой балкончик. Напротив зашедшего, в другом конце кабинета, продолжал сидеть добродушный Графт, позади которого было окно, завешанное прозрачными шторами. Из окна лился свет, делая голову хозяина кабинета более белее. Там открывался вид на небольшой парк. На серых с позолотой стенах висели произведения искусства. Секунды семь длилось молчание. Этого и хватило, что бы зашедший мог всё разглядеть и оценить, а сидящему спохватиться о своей бестактности и не делового отношения к зашедшему.

– Ой, Что же это я? Даже присесть не предложил, не говоря уже о мужском рукопожатии.

Зашедший подошёл, ближе к столу, который как уже описывалось выше, был массивен и матово-белого цвета. На столе лежало куча бумаг, стоял монитор, и лежала книга. Графт привстал и протянул свою большую руку автору. Теперь они поприветствовали друг друга крепким рукопожатием.

– Сюда, да, можно сесть?

– Конечно-конечно. Присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома.

Писатель сел нога на ногу. Ещё раз обвел помещение взглядом и с учтивостью посмотрел на директора театра.

– У вас здесь как в музее, в хорошем смысле. Столько произведений искусств.

– О, да. Я путешествовал много и из каждой страны привозил частичку культуры. Посмотрите внимательнее и вы заметите, что все экспонаты на полках и на шкафу связаны с театральным искусством. Все художественные сюжеты картин завязаны на театре.

– Я нахожу в этой картине, что весит возле шкафа Нерона. А вон на той картине изображен китайский театр, но написана работа в стиле классиков. Очень интересно, это на заказ?

– Да, вы угадали. Привезли прямиком из Франции, это подарок одного именитого художника, который около пяти лет прожил в Китае. Там он и нарисовал данную работу. А лет пять назад, мы ездили с труппой в Париж. Мы зацепили и потрясли душу художника и после выступления, когда положено дарить цветы, он привёз из мастерской свою работу. Повезло же и нам и ему, что его мастерская располагалась недалеко от театра, в котором мы выступали. Не хочу думать, что было бы если он, тогда бы нас не застал в гримёрке. Сказать откровенно это моя любимая картина, поэтому она и весит в моём втором доме. Про Нерона, вы действительно правы. Да, тяжёлый был человек. Столько бед натворить и ради чего ради любви к искусству?