А Серафим удалялся все дальше и дальше, пока фигурка его тела на фоне бледного горизонта не стала совсем крошечной. Кажется, он остановился, но мне уже было сложно различить, как он был развернут ко мне: лицом, или спиной. Я поднял руку на уровень глаз, и поместил его маленькое тело между указательным и большим пальцем. Серафим был – не больше мухи. Не смотря на то, что этот визуальный фокус, не возымел бы никакого реального эффекта, сжимать пальцы мне не хотелось. «Все-таки я ничем не лучше этого мирянина, думал я. А может и хуже». Моя гордыня дала предсказуемый постэффект, и в голове стали проноситься унизительные проекции о собственной ничтожности и никчемности. «Какой же я все-таки хороший и добрый человек, – в итоге удовлетворенно подумал я».
Серафим вернулся приблизительно через час, и начал впопыхах говорить:
– Я все понял, Тэо! Я увидел эту вневременность! Люди тысячи лет потели и разрывали в кровь руки ради этого. Мы же всю жизнь гонимся за этим, – он махнул рукой в сторону колонн с деньгами. – А ведь это же – просто бумага – пустышка. Я давно это чувствовал. Но сейчас я это понял. Это же целая история, здесь, в этой комнате – вечность! – Серафим говорил возбужденно и так сумбурно, что в моем уме пронеслась неуклюжая порция проекций о Давиде. – Мы же всегда думали, что это – решение всех проблем. А на деле – это пустота. Даже меньше. Вообще – ничто! И это «ничто» держится на всеобщей вере в то, что оно чего-то стоит. А потом государство организовало вокруг этой пустоты монополию. А ведь все самое важное не может быть куплено за деньги: качества, опыт, разумность, интеллект, и что-то еще более ценное… Я пока не могу назвать – не знаю, как сказать…
– Я понимаю, – ответил я. – Именно это тебя и привело к нам.
– Да! И я ведь раньше не понимал даже. За деньги душу не купить, а вот продать – сколько угодно. Воочию видел!
– Это точно, – согласился я.
– Я когда первый лям заработал, думал – сейчас заживу! – возбужденно говорил он. – А нифига! Было все то же самое – только в десять раз дороже. Деньги – это же просто способ сделать рабство добровольным, чтобы ни один невольник никогда не догадался, что его свобода – недостижимая фикция, на которую он усердно пашет всю свою жизнь!
Я начал догадываться, почему миграционная комиссия посчитала Серафима такой ценной находкой. Он успел здорово повариться в мирских иллюзиях, но при этом, где-то в глубине души оставался незатронутым, и без всяких затруднений покинул храм всемирной фальши.
Коктейль счастья
За двадцать пять дней до озарения
Занятие проходило в небольшом кафе, представлявшем собой цилиндрическую емкость с прозрачными стенами внутри огромного аквариума. Мимо нас проплывали равнодушные акулы, полосатые лоцманы и мелкая рыбешка. Закругленный потолок создавал ощущение, словно мы пребывали в огромном пузыре посреди живого океана. Под ногами между прозрачным полом и зелеными водорослями с отростками коралловых рифов всех цветов радуги, искрился серебристый планктон. От всей обстановки исходило ощущение какой-то непередаваемой райской свежести. «Вот бы привести сюда Соню, – подумал я».
Других людей в кафе было немного. Соседние столики пустовали. Рядом с баром сидела небольшая компания с огромным тортом, занимавшим почти весь стол – видимо, что-то праздновали. У барной стойки – еще двое оживлено беседовали. К нам подошел андроид-официант. Все сделали заказы: Макс – бутылку джинанаса, Анна – полулитровый стакан латте с трубочкой и какой-то многослойный десерт, Давид – большую пиццу и чайничек черного чая, Хлоя и Тим заказали скучно-полезные свежевыжатые соки. Я вспомнил, как посещал «Уроборос» с Соней, и попросил принести два коктейля – аналогичные тем, что она заказывала в тот день. Я даже решил распить их в том же порядке, чтобы эти два оттенка жизни с красивыми названиями «фруктовая вечность» и «райский пепел» позволили мне ощутить тот же «опыт», будто это как-то приближало меня к тем блаженным проекциям, которые я навешивал на сердцу милую Соню. Вальтер заказал кальян с яблочным табаком на молоке. Чувствовалось, что он наслаждается обстановкой, и мы тоже невольно расслабились.
Когда андроид-официант удалился, я заметил, что на прозрачной стене рядом с нами висит рекламный плакат, изображающий алчущих людей, тянущих свои сальные руки к многослойному коктейлю с трубочкой и зонтиком. От каждого слоя напитка исходили стрелки, ведущие к подписям, которые соответствуют человеческим чувствам: «блаженство, радость, вожделение, вина, апатия, безнадега, страх…» Подписей было много. Положительные слои коктейля были на поверхности. Видимо, поэтому к нему и тянулись все эти руки. А рядом был другой плакат, изображавший почти аналогичную картину, но без протянутых рук. Разница заключалась в иной последовательности слоев – на поверхности была грусть, под ней – вина, еще ниже – любовь, блаженство… Общий смысл был понятен – люди видели только поверхностные слои коктейля, исходя из чего, и делали свой поверхностный выбор.
– Большинство мирян, – заговорил наставник, – живут в занимательной зависимости от вещей, – он раздвинул руки, как бы изображая «вещь» между ними. – Фактически, вещи для них являются представителями переживаний. Игрушки – это интересно, развлечения – увлекательно, учения – утомительно, учения в качестве игрушек – опять увлекательно, а деньги, так вообще – счастье, – сказал он вздыхая. – Хоть на поверхности и говорят, что счастье не в деньгах, но искренне в это уже никто не верит. На деньги миряне покупают вещи. А вещи – это такие магические ключи к переживаниям. Есть вещь, значит, есть и переживание по поводу ее обладания. Наличие конкретных вещей создает конфигурацию состояния. Поэтому у мирян изо дня в день просыпается инстинкт хаповства. Им порой кажется, что чем больше они нахапают, тем проще им будет намешать по своему вкусу из этого нахапанного свой уникальный «коктейль» счастья.
«Интересно, – подумал я, – это он сейчас придумал про коктейль, услышав мой заказ, или это какой-то учебный фразеологизм?»
– Вещи реально делают мирян счастливыми? – удивился Макс.
– Когда удается отхапать чего-нибудь существенного, в конечном итоге жадный мирянин все равно фрустрируется и переживает облом. Даже при наличии необходимых вещей, им все равно всегда чего-то не хватает! – гневался Вальтер.
– А у нас типа все иначе? Мы не хапаем?
– В Цитадели, мы изучаем проекции, поэтому старые модераторы хапают, – э-м-м, – оговорился он, – работают не столько с вещами, сколько конкретно с переживаниями.
– Ясненько, – прошептал Макс. – Значит, хапаем с ханжеской ухваткой.
Андроид-официант принес десерт с напитками, и я приступил к поглощению «фруктовой вечности».
– Проекции, – продолжил Вальтер, – подобны слайдам, которые проецируются светом проектора на белый экран. Проектор – это психика. Экран – это жизнь. Проекции – это содержание психики – слайды, сквозь которые мы смотрим на чистый экран существования. Таким образом, мы всю свою жизнь реагируем на самих себя, при этом по неведению полагая, что реагируем на мир. Проекции – нереальны, реален – чистый экран жизни, по которому мы своими проекциями рисуем свою личную драму.
– Какое-то самопредательство, – заметил я.
– Вот именно! – энергично согласился наставник. – Непросветленный человек бессовестно изменяет жизни со своей жизненной ситуацией, целиком состоящей из лживых образов его ума. Наши субъективные нереальные проекции воспринимаются как истинная реальность. При этом мы не замечаем экран жизни и проектор психики – цветные картинки на экране полностью поглощают внимание.
В это время мимо нас проплывала очередная беззаботная акула, и Макс постучал бутылкой по стеклянной стене, чтобы привлечь ее внимание. Акула, видимо нещадно перегруженная содержимым своего акульего проектора, никак не реагируя, монотонно проплыла мимо.
– Как же меня задолбали эти ваши проекции, – пробурчал Макс, отхлебывая джинанаса из горла.
– Наглядный пример! – возбужденно сказал наставник, указывая на Макса. – Человек, значит, говорит, что его задолбали мои проекции. Все слышали?
Все дружно закивали – особенно Макс, оживленно тряся головой.
– Вот так оно и происходит! Ему кажется, что его долбят мои проекции, когда на самом деле его долбят свои же собственные проекции, которые он проецирует на мои проекции!
– Да, Макс, – согласилась Анна, – этот бред видимо никогда не кончится.
– А вот и еще пример, смотрите! – Вальтер указал на Анну. – Как же нам сегодня везет! Как все наглядно происходит!
– Вы это о чем? – спросила Анна.
– Твои проекции являются такими, какой является твоя психика. Ничего иного здесь ты не увидишь. Все объекты – нейтральны!
– Ну-ну, – усомнилась Анна, – к примеру, какое-нибудь зловоние. Конечно, ничего плохого в нем – нет! Нейтральное такое зловоние. Спроецирую на него что-нибудь светлое и уютное, и буду перед сном класть под подушку, ага?
– А так делают очень многие, – сказал Вальтер. – Некрофилы, мазохисты, растлители, развратники – мало ли извращенцев?
– А разве это нормально?
– И этот вопрос я слышу от молодого модератора? – возмутился Вальтер. – Вам ли не знать? Пичкаем мирян неимоверным бредом, который они глотают не поперхнувшись, и задаем такие вопросы…
Анна опустила глаза.
– Нормально все – к чему привыкаешь! – сурово сказал наставник. – Любая химера станет будничной серостью, если ее каждый день показывать по телевизору. Вы, что политиков не видели?
Вальтер произнес мирское «телевизор» вместо общепринятого «гипнотизатор» видимо, чтобы подчеркнуть этим красивым словом общепринятый на поверхности самообман.
– Спящий разум схавает все, что ему покажут, – говорил он. Лох – это не какое-то чмо, а просто – необученный человек, живущий впотьмах. Как говорил модератор-отщепенец Лев Толстой: «есть только один грех, и это – невежество».
Вальтер протянул в мою сторону руку, и, тыкая пальцем в свои старинные наручные часы спросил:
– Что ты видишь?
– Древний механизм, – ответил я.
– А ты? – спросил он Макса.
– Предмет роскоши. Это ж все-таки – Patek Philippe. Хотя, нет, – передумал он, – я вижу предмет хвастовства.
– Хорошо, ответил наставник, и обратился к Хлое:
– А ты что видишь?
– Дешевую подделку.
– Давид? – спросил он Давида.
– Напоминание о быстротечности бытия.
– А ты, Анна?
– Я вижу, как вы заляпали экран часов своими пальцами.
– А ты, Тим?
– Игрушку – предмет, отмеряющий срок своей службы.
Отлично! – сказал Вальтер. – Вариаций ровно столько, сколько наблюдателей. Глядя на один и тот же предмет, каждый в нем видит себя.
Все в группе, казалось, задумались. Видимо каждый в это время примерял на себя свою же ремарку о часах.
– А ведь подходит! – заявил Давид.
– Все, что вы делаете и говорите – вам подходит, как никому другому – заявил наставник. – Все это – символика вашей личности. Если, к примеру, человек верит, что для счастья ему нужен особняк на берегу моря, это значит, что в его индивидуальной психике проекция счастья гладко ложится на концепцию особняка у моря. Карма, биохимические реакции нервных тканей, течение энергии – все это субъективные проекции, индивидуальные способы облечь невинную, девственную реальность в понятную вам топорно-декларативную порнографию! – неискренне сокрушался Вальтер о какой-то неведомой экзистенциальной дефлорации. – Слова кажутся вам привычными. Но как же редко вы пробуете понять, что стоит за этим привычным! Вся ваша жизнь – одна большая спонтанная привычка. Что может породить эта привычка длиною в несколько десятков лет?
– Это вы о чем? – спросил я, оторвавшись от «фруктовой вечности».
– О том, – улыбнулся он, – какое чудо, что в мире непрерывных следствий хоть с кем-то случается просветление. Ведь вся наша жизнь – как заведенная игрушка, которая продолжает работать, потому что набрала ход, и теперь по инерции катится в бездну будущего.
– Как-то уж очень образно, – заметил я.
– Чем конкретней говоришь о таких вещах, тем ты – дальше от реальной конкретики, – ответил Вальтер. – Как я уже говорил, мир – это отраженная психика. Что-то там у вас внутри происходит, случается, протекает, встречает препятствия, пробивается, расслаивается и сходится. Можете думать, что я говорю об энергетическом уровне вашей психики. Как вы сами-то хоть считаете? Неужели эти внутренние течения, происходящие в вашем «я», для вас не важней внешних объектов? А?
Андроид-официант принес пиццу Давида и огромный кальян на три трубки для Вальтера. Поставив этот громоздкий курительный прибор на стол, официант положил на его макушку краснеющий уголек, и было потянул к себе трубку.
– Стой! Сам раскурю, – Вальтер выхватил трубку и начал втягивать воздух. Молоко в сосуде издавало характерное бульканье. «Наверное, – подумал я, – что-то похожее происходит и в моей голове: потребитель реальности вдыхает дым впечатлений, охлажденный и ароматизированный моей психической начинкой».
– Ну, дайте пример что ли? – попросил Макс.
– Препятствия в спонтанном протекании энергии внутри вас неизбежно проецируются на жизнь, – ответил Вальтер нехарактерным ему гулким басом, выдыхая облако белого дыма.
Все захихикали. Макс взял вторую трубку, и начал натужно помогать Вальтеру с раскуриванием.
– И тогда, – продолжил Вальтер, – у вас появляется иллюзия, словно препятствия появились на уровне событий, как будто кто-то или что-то мешает вам пойти, что-то сказать, или что-то сделать.
– То есть, – заговорила Анна, – если в голове нет препятствий, их нет и в жизни?
– Да, – пробасил Вальтер, – выдыхая кривляющееся рваное колечко дыма. – Проблемы – это субъективное отношение, а не объективная реальность. Как только энергия пробивается и начинает течь свободней, вы ощущаете облегчение, будто все на том же уровне событий в повседневности с вас сняли какой-то груз, дали к чему-то доступ, что-то позволили.
– О да, – сказал Макс, – неестественным басом, выпуская струйки дыма из носа.
– Куряга, – сказал Давид, подхватывая третью трубку.
– Так наши проекции уклончиво объясняют нашей личности, что происходит с ней на тонком психическом уровне. Энергия стопорится – и личности мерещатся проблемы. Энергия движется свободно – и личность предвкушает успех.
– Мы живем в мире следствий, – прогундосил Макс, не вынимая трубку.
– Верно подмечено, – подтвердил наставник, выпуская очередную порцию густого дыма. – В мире следствий мы сами кусаем себя за собственный хвост, подобно мифическому змею.
Когда Вальтер сказал о мифическом змее, ко мне в очередной раз пришло ощущение, что все события моей жизни – это пазлы единой картины. Все было расчетливо-таинственным образом взаимосвязано. И складывалось нехорошее ощущение, что эту взаимосвязь от меня кто-то старательно и подло скрывал, чтобы жизнь казалась мне нормальной. Но иногда этот хитрый кто-то все же допускал ошибки (или гнусно дразнил?), и тогда между явлениями появлялся просвет, сквозь который на меня нисходило осознание необъяснимого чуда. Но длилось это осознание столь краткие мгновения, что после – я неизбежно снова обретал уверенность, что переживания эти – ничего незначащий мираж. Все во мне возвращалось на круги своя снова и снова, прикручивая эго к его болезненной стабильной нестабильности.
– Некоторые люди, – продолжал Вальтер, – своих переживаний даже толком не ощущают, а полагают, что переживания – это такие события. Сидеть в одиночестве – это скучное событие, гулять с друзьями – типа прикольно, а слушать музон – кайфово. Мы наслаждаемся изысканными оттенками ароматов собственной плоти, проецируя их на экран существования.
Я вспомнил о Соне, и понял, почему Вальтер называл путь разоблачения проекций – непростым. Становилось ясно, что на этом пути ожидает множество разочарований. Некоторые хотелось отсрочить, иные вовсе – избежать.
Огромные прозрачные медузы, будто призрачные тени, проносились вдоль близлежащей стены, намекая моему внутреннему проектору на эфемерность всех явлений.
– Глядя на любимого, влюбленный переживает не любимого, а потенциал своей влюбчивости, – вдруг сказал Вальтер.
«Он что, мысли читает?!»
– Глядя на внешний мир и других людей, – продолжил он, – мы переживаем исключительно потенциал своих переживаний, и вот здесь мы плавно подходим к основной теме…
Давид прокашлялся от дыма, и отложил трубку на стол.
– Что за тема? – насторожился я.
– Кармическая, – ответил наставник, и загадочно покосившись в мою сторону, он перевел взгляд на рекламные плакаты на прозрачной стене. – В предельно упрощенном виде человек напоминает собою многослойный коктейль, залитый до поверхности слоями различной информации. На поверхности этого варева наш информационный напиток вкушает наблюдающий субъект. По идее, при равномерном распитии коктейля, субъект потребляет его слой за слоем, распивая свою карму, начиная с поверхности, продолжая двигаться вглубь. Но так происходит не всегда. В какой-то момент наш изголодавшийся по сладенькому дегустатор достает злосчастную трубочку, втыкает ее в центр стаканчика, и начинает потреблять один из глубинных слоев своих переживаний.
В этот момент у меня возникло раздраженно-стыдливое ощущеньице, будто хитрый Вальтер знает все не только о моем недавнем походе в город, но и о моей новоявленной влюбленности, о чем не стесняется мне нахально намекать. «А может быть и не только он один знает, – подумал я, – а все они знают, и с следят за мной, притворяясь такими же, как я – «обычными» людьми, когда сами – актеры реалити-шоу, в котором весь мир следит за моей скучной жизнью с ее маленькими промежуточно-постыдными, непристойно-закадровыми грешками».
– Ты – вкушающий субъект, – подмигнул мне Макс.
«Сволочь. Впрочем, сам виноват – ведусь на самолично выдуманные параноидальные проекции. А может все это знаки? Голос Бога, говорящего со мною через других?»
– А что вы подразумеваете под трубочкой? – спросил я наставника.
– В качестве трубочки субъект использует… ну, кажем – особняк у моря, благодаря которому он выдаивает из себя один из слоев мимолетного счастья, – я посмотрел на опустошенную «фруктовую вечность». – В лучшем случае, – продолжал Вальтер, – спустя год с начала такого пьянства, слой исчерпывается. Субъект елозит трубочкой, бегает по своему дорогому особняку, и не находит себе места! Все! Слой исчерпан. Дальше этой трубочкой он может потреблять только отходняк – слой, который следует за мимолетным счастьем. В итоге, с тем же самым особняком, он теперь – несчастен.
– А если купить новый, покруче? – спросил Макс, когда я принялся за «райский пепел».
– Можно устроить гонку, выжимая из себя крупицы блаженства всеми способами. Но это и есть наркомания в чистом виде. И кстати, вы, наверное, уже поняли, почему рекомендуется приходить на занятия натощак? – и Вальтер взглянул на жующего пиццу Давида.
– На голодный желудок проекции ярче, – радушно ответила Анна. – Информация лучше усваивается. А когда мозг плохо работает, теории кажутся сухими и скучными, – она смущенно улыбнулась, взглянув на блюдце, где от ее десерта, осталось кремовое пятно Роршаха в крошках. Вальтер кивнул.
– При таком раскладе мы тут все – наркоманы, – подытожил Макс, выпуская очередную порцию дыма.
– Да, все мы подсажены на иглу удачных, хороших, веселых и увлекательных событий. Особенные события выуживают из нас особенные впечатления.
– И в чем мораль? – спросил я.
– А мораль такова, что, сколько бы вещей и отношений вы ни приобретали, маневрируя между слоями кайфа, расхлебывать в итоге придется всю кашу целиком, какая есть.
– А всю жизнь маневрировать не получится? – мечтательно спросил Макс. – А то колбаситься, знаете, не охота.
– Ну, как сказать, – сказал Вальтер, – материалистам, в этом смысле, живется проще. Они свято верят, что смерть – это конец бытия, и поэтому сейчас можно выжимать из своего существования все самые сладкие соки, не заботясь о последствиях, которых по вере материалистов просто нет. А вообще, наркоманы, подсаженные на вещи, или же вещества – воруют у самих себя свой потенциал. Чем больше кайфа из себя высосал, тем сильнее ломка. Пять слоев отработанного блаженства, оставляют за собой один пятикратный слой ломки.
– И что же делать? – спросил я, – Вы говорите – мы все подсажены на хорошие новости. Это похоже на правду…
– Внимательно наблюдая за этими явлениями, начинаешь понимать, что выход только один – относиться к жизни спокойно, – безмятежно ответил Вальтер. – Тогда постепенно вырабатывается отстраненность, с которой крайности страдания и счастья сглаживаются.
– Сэмпай, – обратился Давид, – получается, коктейль кармы уже есть во всей своей полноте?
– Да, – подтвердил Вальтер.
– Тогда, почему иногда заходит речь о наработке новой кармы, если ее стакан уже заполнен?
– Ну, во-первых, стакан этот – бездонный. А во-вторых, что такое карма? Бросил камень в воду – получил брызги. Если был бросающий, возникает и получающий. Если был возвышающийся, будет унижающийся. Все действия имеют отправителя и получателя. Без них – нет никакой кармы. Поэтому, чтобы не переваривать весь стакан, халявщики и стремятся к просветлению. Ведь просветление, по сути – это устранение получателя на пару с отправителем. На самом деле у просветленного есть карма, а вот получатель и отправитель убиты безжалостной нирваной. В этом случае субъекта, распивающего коктейль кармы – как бы и нет. А без субъекта карма – это уже просто безотчетная энергия. Такие вот парадоксы.
– Если я возвышаюсь над кем-то, – спросил я, – то по этой теории становлюсь «отправителем»?
– Да, – ответил Вальтер, – вот только ты-то уверен, что получатель – где-то там, во внешнем мире. На деле же, ты всегда возвышаешься исключительно над самим собою. Отправитель с получателем – один и тот же субъект, в одиночестве воинствующий в персональном бойцовском клубе. Участие в этой одинокой битве создает карму, созерцание – растворяет. Все это ты проделываешь с собою.
Макс цыкнул и негодующе повертел головой. Наверное, в тот момент он вспомнил о своих сетевых соревнованиях.
– А какой процент проекций на один и тот же объект у разных людей совпадает? – спросил Давид.
– Если бы я был ортодоксальным материалистом, то сказал бы со всей уверенностью, что не бывает одинаковых проекций у разных людей, а бывают только относительно схожие проекции. А так, у меня, – он ткнул себя в грудь, – все-таки есть такое обнадеживающее ощущение, что люди иногда способны думать одну и ту же мысль – особенно люди чуткие, когда их что-то роднит. Процент этот, судя по всему – невелик.
– И все-таки, – сказала Анна, – я думаю, что если человеку вставить паяльник в зад, у него пропадут все сомнения по вопросу нереальности существования.
– Анна, знаешь, что такое дерево Саваны?
– Что-то знакомое, не припомню.
– Однажды одна очень умная женщина по имени Савана посадила дерево, а когда дерево выросло, Савана по неосторожности больно ударилась лбом о его ствол. После этого удара, она видимо пережила какое-то помутнение… то есть… я хотел сказать – озарение, в ходе которого построила теорию, которая как она считает, доказывает реальность привычного существования, – на слове «доказывает» Вальтер насмешливо изобразил кавычки пальцами. – Суть теории, – продолжил он, – заключается в том, что некий абстрактный человек, ударяясь лбом о некое абстрактное дерево, переживает моральные и физические неудобства. И вот эти самые неудобства, по мнению Саваны, почему-то являются непреложно-истинным доказательством того, что реальность реальна, – Вальтер сделал глупое лицо. – Конечно, если человека намеренно бить лбом о дерево, или дрючить паяльником, он немедля признается вам в чем угодно. И если Савана подразумевала именно такой психологический эффект – мой ей великий респект! Именно таким вот образом при помощи дерева Саваны можно доказать даже очень упертому человеку все, что захочешь! Главное – решимость!
– По-моему вы передергиваете, – сказала Анна. – Вы говорите так, будто то дерево Саваны – это предмет пыток. Речь же совсем о другом. Дерево – это объект, который реален, потому что его можно почувствовать, а расшибленный лоб – наглядное тому подтверждение.
– По твоему Анна, все, что чувствуют люди реально?
– А как иначе? – удивилась она.
– Вот тебе классический вопрос: если человек, глядя на веревку, видит змею, эта змея реальна?
– Ну, чувства иногда обманывают, – растерянно ответила Анна.
– Получается, Анна, чувства не являются стопроцентным доказательством реальности.
– Змея может пригрезиться, а вот дерево… его же можно потрогать! – настаивала Анна.
– Силиконовую сиську тоже можно потрогать, – строго, со знанием дела ответил Вальтер. – И присниться она может не хуже змеи. Проснешься в холодном поту… – сказал он тихо, словно чего-то опасаясь. – А суть в том, что вы все, да-да, все вы – не только ты Анна, покупаетесь на интенсивность! – Вальтер в своей манере поднял палец и примолк, как бы давая нам время самостоятельно поразмыслить.
– Чем интенсивней переживание, – продолжил он, – тем более реальным оно кажется. Вы что, забыли? Я ведь уже говорил, что именно рационализация делает проекции реалистичными!
– Значит, – вмешался Макс, – дерево Саваны – это рационализация.
– Разумеется, – ответил Вальтер – Причем рационализация глупая и поверхностная, но для подавляющего большинства людей такого доказательства, – он снова егозливо изобразил кавычки, – вполне достаточно. Дерево твердое, а раз твердое, значит – реальное. А почему переживание твердости непременно доказывает реальность реальности? Это что, аксиома какая-то? – возмущался он.
– Так можно договориться до чего угодно. Понятно же, что все условно, – сказала Анна, и, удивляясь своим словам, отвела взгляд в сторону. Казалось, она смотрела куда-то вглубь в себя.
– Анна, наконец, поняла, что все – условно, – наставник самодовольно улыбался. Видимо, он добился желаемого эффекта. – Кстати, – продолжил он, – можно все это рассмотреть еще под углом памяти. Человек в повседневности воспринимает ведь не реальность, а свою память о ней, которой потом оперирует, полагая, что это – воспоминания о так называемой объективной реальности. Если бы он оперировал сразу объективной реальностью (это где у Саваны – дерево), то был бы на уровне Творца. А так, все наши ненафантазированные потуги сводятся к бодрому перетаскиванию тела туда-сюда, а потом обратно. Своей физической оболочкой мы иногда что-то там шевелим, нажимаем, тянем, толкаем. В общем, по-моему – это чудо, что человек при этом как-то сумел доразвиться до компьютеров.
– Если рационализация с деревом Саваны – поверхностная, – заговорил я, – можете привести пример глубокой рационализации, которая доказывает реальность жизни?
– Ну, – начал Вальтер, – старшие наставники говорят, что реальность существует, потому что фон бытия всегда присутствует. И этот фон является единственной реальностью. Все остальное – проекции и рационализации преходящих форм.
– А что такое фон бытия? – спросил Макс.
– Ощущение, что ты есть.
– Ощущение?
– Так, – сказал строго Вальтер, – это тема не моей епархии. Я тут о проекциях говорю околонаучным языком, про Атман узнаете от старших наблюдателей. И напоминаю, фон бытия и прочая шиза – это просто продвинутые рационализации.
– Такие продвинутые, что даже вы не можете их разоблачить? – удивился Макс.
– А мне оно надо?
– Так что же получается, – сказала Анна, – все, о чем только можно подумать – это просто мысли?
Вальтер улыбнулся.
– Анна, – заговорил Давид, – чего ты тормозишь-то? Мысли – это и есть мысли, разве непонятно?
– То есть, мы все ведем диалоги сами с собою? – спросила она, медленно приподнимая веки, будто нехотя пробуждаясь ото сна.
– Диалог с самим собою – это уже монолог, – заметил Вальтер. – У каждого человека есть обильный потенциал сумасшествия. Приписывать создание мира своему разуму необязательно, а вот интерпретацию – вполне можно. Если не доводить до мании величия, все будет на своих местах.
– Но, – начал Давид, – если интерпретация мира – это и есть мир, каким мы его видим, и если ум создает эту интерпретацию, значит, ум и создаёт мир, каким мы его видим!
– Да, – согласился Вальтер. – Но то, что ум создает мир, – это тоже интерпретация ума. Уже сто раз повторял! – прикрикнул он. – Возможно, корректней будет сказать так: ум создает мир, каким вы его знаете, а «объективного» мира ваш ум не знает, и уж тем более – не создает.
Вальтер строго помахал пальцем, немного подумал и продолжил:
– Наверное, мы все, особенно я – тут много умничаем. Но тема эта, ИМХО – важная. Особенно на практике. Вся жизнь – одно сплошное ИМХО, – сказал он криво улыбаясь. – На этой веселой ноте предлагаю на сегодня закруглиться.
Все начали вставать и собираться, а Давид обратился к Вальтеру:
– Сэмпай, вот есть различные техники осознанности. Но все они какие-то неэффективные. Что бы вы мне посоветовали?
– К сожалению, с халявными техниками я незнаком, – сухо ответил наставник.
– А как тогда развивать осознанность?
– Везде результат приходит с опытом по мере практики. Но судя по всему, у тебя мотивация наблюдать жизнь – невысокая. Жизнь тебе кажется не особо интересной. Ведь так?
– Так и есть, – признался Давид.
– Пробуй слушать, что говорят люди, просто слушать, как стыкуются смыслы. Пробуй слушать музыку. Не искать впечатлений, а просто внимать, как она звучит – так внимательно, словно для тебя ее играет сам Бог. Пространство вокруг – тоже оформление священной вечности настоящего. Тут, главное, зазнайку в себе утихомирить, тогда внимать происходящему будет в разы проще. Вообще, по осознанности у нас будет отдельное занятие.
Вальтер заметил, что я подслушиваю, и одарил меня гневным взглядом.
– Тэо, дружок, до завтра! – сказал он.
– До завтра, сэмпай, – сказал я, поднимаясь с места.
– Давид.
– Тэо.
Уважаемый читатель, если вам нравится эта книга, вы можете отблагодарить ее автора двумя способами:
1. Материально – это замотивирует на продолжение истории, или написание новой.
2. Вы можете порекомендовать книгу другим.
Подробности: www.progressman.ru/2i
Девятые небеса
За двадцать один день до озарения
После встречи с Соней, мы всю неделю переписывались, ее лицо всякий час возникло на темном холсте моем памяти, и я с сожалением ловил себя на мысли, что думаю о ней – я знал, что именно так это и случается: я начинал влюбляться. А масла в огонь подливало то, что и она, кажется, была ко мне отнюдь не равнодушна. В итоге у нас случилось второе свидание, в конце которого я ее поцеловал.
– Я бы пригласила тебя к чаю Тэо Михайлович… то есть на чай, – поправилась Соня, – но не хочу выглядеть легкодоступной, – вкрадчиво сказала она, стоя на крыльце своего дома.