Read the book: «СПАМ. Приключения Журналиста»

Здравствуй дорогой читатель. Твоему вниманию предоставляется книга под названием «Спам», автор – Игорь Белошевский. История основана на реальных событиях. Впрочем, в современной действительности всё давно уже так смешалось воедино, что порой становиться совсем не понятно, где заканчивается реальность и начинается вымысел, а где наоборот. Однако, имена и фамилии персонажей данной истории автор предпочел изменить, чтобы избежать судебных исков и прочих атрибутов нашего непростого века.

КАДР №1. Депрессия

Работа на телевидении делает человека циничным – увы, это факт. А как иначе, когда каждый день сталкиваешься с мошенниками, людским горем, полицией, скорой помощью, ГИБДД, и всё это перемежается с обустройством нового парка в старушке Москве, выставкой художника Пупкина и соревнованиями по мотокроссу среди любителей? Поток информации, проходящий через голову телевизионщика, настолько огромен, что психика этого хомо сапиенса под названием "тележурналист" со временем просто перестает хоть как-то эмоционально реагировать на всё многообразие событий. Случилось – и случилось. Сняли?

Нет, не то, чтобы телевизионщики были злыми или бесчувственными ребятами. Порой происходит что-то, что трогает нас до глубины души, и тогда мы всей редакцией собираем деньги, чтобы помочь кому-то из героев наших сюжетов, или вещи, чтобы передать их бездомным. Иногда мы отстаиваем чьи-то гражданские права, когда людям кроме нас ждать помощи неоткуда. Часто телевизионщики делают больше добра, чем самый задушевный зритель по ту сторону экрана, который просто посидел, поохал, поахал, и пошел дальше есть свои пельмени на кухню. А цинизм – это наша защитная реакция, чтобы окончательно не сойти с ума. Однако, так называемый "информационный век" может прикончить кого угодно. Весь тот спам из новостей, выдуманных ценностей, и современных идеалов, что ежедневно морочит голову каждому из нас, похоже забил свой последний гвоздь и в меня, так что дышать от этого стало трудно.

Сейчас модно "петь песни" про позитивное мышление, про то, что человек своими же мыслями формирует свою судьбу, про то, что "всё находится у нас в голове", или "в сердце", или ещё где-то там… Можно приплести сюда рассказы про какой-то проектор внутри каждого из нас, который всё светит и светит, материализуя во внешний мир наши страхи и желания; ещё можно добавить йогу, медитации, космос, греческие мифы, рассказать, что каждый сам творец своей судьбы, и так далее. Впрочем, всё это перестаёт иметь хоть какое-то значение, когда становится действительно по-настоящему плохо.

Я открыл глаза и увидел белый потолок, что нависал, словно крышка гроба, прямо над моей кроватью. С потолка на меня посмотрела большая зелёная люстра, выполненная в виде бумажного шара, чем-то похожего на китайский фонарик. Возможно, дизайнер, если таковой, конечно же, присутствовал при создании данного осветительного прибора, изначально задумывал своё творение как нечто восточное, но чем больше я изучал эту загадочную люстру, тем более склонялся к версии, что китайский фонарик – это просто чья-то дерзкая домашняя придумка, сооружённая талантливым рукоделом из подручной проволоки и бумаги.

– И не лень же было это всё кому-то мастерить, – подумал я, лёжа на кровати в месиве, образованном из мятой простыни, подушки и зачем-то тут, летом, оказавшегося бамбукового одеяла, купленного когда-то в интернет-магазине за девятьсот девяносто девять рублей, так сказать, "на всякий случай".

В комнате было душно. Жаркое июньское солнце беспощадно палило через окно, на котором отсутствовали занавески, снятые мной для стирки ещё в прошлом месяце и до сих пор так и не вернувшиеся на своё законное место.

– Вот она, сегодняшняя действительность, нужно что-то обязательно искать, куда-то каждый день бежать, нужно заставить себя действовать, – подумал я, так и не сдвинувшись ни на сантиметр с кровати.

Проникая через стекло, солнечный свет заполнял все те скромные тринадцать квадратных метров, что я уже несколько месяцев подряд снимал в этом старом деревянном доме на окраине Москвы. Моя комната с личными удобствами и кухней за стенкой находилась в здании, постройки аж 1901-го года. Если приложить немного времени и воображения – а и того, и другого у меня теперь было больше, чем когда-либо, – то на примере этого жилого памятника архитектуры можно было проследить развитие всего квартирного вопроса москвичей вплоть до настоящего дня. Чем я, собственно, и занялся. Скорее всего, изначально этот дом с двумя деревянными колоннами на входе и теперь уже покосившимся крыльцом был дачей какого-нибудь купца или дворянина средней руки. Затем, после революции, сюда заселились пролетарии, и сооружение превратилось в самую обычную «коммуналку», из которой к годам так пятидесятым образовалось несколько отдельных квартир с общим центральным входом. Ну а впоследствии каждый из владельцев этих помещений решил отгородиться от соседа, и таким образом чёрный вход в здание стал чьим-то личным, а лестница, ведущая с улицы на веранду, шагнула на второй этаж, прямо в мои съёмные апартаменты.

– Кто я? Что я? Зачем я? – задал я себе ряд вопросов и принял на кровати сидячее положение, обняв при этом колени руками, – Был ли я хоть раз по-настоящему счастлив в этой жизни? Может и был, но очень уж давно как-то, так давно, что и забыл, как это – быть счастливым. Нет, не умею я жить. Почти тридцать три года уже за плечами, а толку – ноль. Ни семьи, ни нормальной профессии, ни квартиры, ничего толком ничего не нажил. Всё что-то учился, учился, бегал, бегал, как Форрест Гамп прямо, а иногда и побыстрее, и никогда не думал, что окажусь на этом пит-стопе с такими вот результатами. И кто во всём виноват? Конечно же, я. Хотя почему обязательно я? В чём я виноват? Просто несправедливо всё в этой стране, только и всего. Всё "по блату" или через кого-то, кому ещё надо занести что-то, чтобы сделалось кое-как, а не так, как справедливо, как должно быть. А должно быть, как в спорте, чтобы тот, кто выше, быстрее и сильнее, был первым, а тот, кто менее талантлив и трудолюбив, – вторым, третьим, пятым, десятым… От каждого по способностям, каждому – по труду. И беда в том, что в детстве меня учили быть как раз-таки выше, быстрее и сильнее, а не хитрее и подлее. Мальчиш-Кибальчиш – хороший, Мальчиш-Плохиш – плохой.

Как-то в детстве, когда я был ещё дошкольником, по телеприёмнику цветного изображения с названием «Горизонт 736а» выступал генеральный секретарь ЦК КПСС – товарищ Горбачёв. Его выступление застало меня в тот самый момент, когда я раскладывал на красном шерстяном ковре, что лежал у нас на полу в гостиной, свои богатства: несколько пластмассовых револьверов, два чёрных мичманских погона, доставшихся мне от дядьки-подводника, и игрушечный железный автомат, сбоку которого была прикручена металлическая табличка с надписью «Зарница».

Из телевизора товарищ Горбачёв, стоя за трибуной перед членами ЦИК (Центрального Исполнительного Комитета), несколько часов подряд рассказывал мне и широким народным массам о никому тогда неведомом звере – так называемой «перестройке». Как и члены партии, перед которыми выступал генеральный секретарь, в то время я никуда не спешил, собственно, как и не подозревал, какой крутой поворот готовит совершить история моей страны в ближайшее время. Тогда всё казалось неважным. Впереди ждала целая жизнь – светлая, прекрасная, в самой лучшей и сильной стране мира, в которой человек человеку друг, товарищ и брат. И всё, что меня беспокоило на тот момент, так это окисленный контакт красной мигающей лампочки игрушечного автомата, который всё никак не хотел загораться. Он то включался при нажатии на спусковой курок, то снова отказывался работать.

– Нет, определённо не был я готов к тому, что всё начнут мерять деньгами, словно золотой рулеткой, – подумал я, обнимая свои колени руками. – Да и кто мог быть тогда к этому готов? Хотя, кто-то, наверное, всё же был…

Когда я, советский дошкольник из интеллигентной семьи, сидел перед телевизором с Горбачёвым, мне и не снилось, что через несколько лет я буду получать талоны на питание как многодетный и малообеспеченный. Я не предполагал, что после школы буду выбирать не институт, а работу ради выживания, где не понадобятся ни интегралы, ни прочитанные книги, а только боксёрская выносливость. На первой своей работе я мог сутками таскать ведра с рыбными отходами и грузить коробки с консервами, обгоняя по производительности даже бывалых мужиков.

– Удивительная штука – жизнь, – подумал я, когда мои мысли вдруг прервал звонок мобильного телефона.

Он загудел где-то на полу, прямо под кроватью. Сначала я хотел игнорировать звук вибрирующего девайса и с этой целью даже закрыл глаза, пытаясь таким образом абстрагироваться от происходящего, но телефон настойчиво продолжал трезвонить. Последние несколько месяцев жизни мной особо никто не интересовался. Исключение составляли лишь представители банков, страховщики и различные торгаши всех мастей, что были неизменно всегда на своём посту, со всевозможными предложениями кредитов, консультаций или попытками впутать меня в какие-то откровенно мошеннические схемы. Эти ребята были единственными, кто не забывал о моём существовании. Остальные же, так называемые, социальные связи за три месяца пребывания меня в глубокой депрессии куда-то улетучились, как будто их и не было вовсе. Исчезли все: коллеги по работе, родственники, друзья, знакомые, знакомые знакомых, все, кто имел хоть какое-то ко мне отношение. Все испарились, оставив меня наедине с самим собой и с продуктовым набором магазина «Семёрочка», что находился через дорогу от дома.

Телефон продолжал звонить под кроватью. Было не похоже, что это спамщики. Те обычно при недозвоне всегда сбрасывали вызов, а этот абонент явно пытался несмотря ни на что достучаться до адресата. В конце концов, любопытство взяло верх надо мной, и, свесившись с кровати, я достал из-под неё телефон, на дисплее которого светилась надпись «Паша Редактор».

– Чего трубку не берёшь? – спросил меня редактор Паша, когда я поднёс телефон к своему уху.

– Здорово, – поприветствовал я своего собеседника.

– Ты там спал, что ли? – спросил Паша.

– Какая тебе разница, – ответил я, – спал я или нет.

– Да так, никакой, просто, к слову, пришлось, – произнёс Паша.

– Ты «халтуру» мне, наверное, хотел предложить? – спросил я. – Кого в этот раз снимаем? Парашютисты, стантрайдеры, кайтсерфингисты или ещё кто?

– Нет, не «халтуру», – ответил Паша. – Пока некого снимать. Я так, звоню узнать, как ты там поживаешь.

– Нормально поживаю, – скупо ответил я.

– У тебя случилось что-то? – не унимался допытываться Паша.

– Нет, не случилось, – ответил я. – Всё в порядке. С чего ты взял?

– Голос у тебя какой-то просто, – задумчиво произнёс Паша, – сонный, что ли.

В воздухе повисла пауза, которую нарушил я сам, решивший подыграть своему собеседнику и тем самым избавить его от дальнейших расспросов:

– Проснулся просто только, – соврал я.

– Долго спишь, – произнёс Паша.

– Могу себе позволить, – ответил я. – Времени теперь полно.

– Ты работаешь где сейчас? – спросил Паша.

– Конечно, – ответил я. – У вас на «СпортЭкстриме» работаю. Или уже нет, не работаю?

– Ну, – задумчиво протянул Паша, – после последней твоей выходки скажи спасибо, что вообще тебя хотя бы в списках сотрудников удалось сохранить.

– Спасибо, – сказал я. – Но только что мне от этого толку? Зарплата-то всё равно не идёт, проектов же нет.

– Проектов нет, а толк есть, – ответил Паша и затем, сделав внушительную театральную паузу, произнёс: – Мы на канале сейчас «реалити» одно хотим запускать, и если ты не занят, то могу попробовать тебя к нему тоже подключить. Как у тебя, кстати, с английским языком дела обстоят?

– Не очень, – ответил я. – Я в школе немецкий учил.

– А в резюме у тебя написано, – процедил Паша, видно, открывая моё резюме на своём компьютере, – так, а вот, английский, уровень – базовый.

– Паша, на заборе тоже написано, – не растерявшись, ответил я редактору. – Давай ближе к делу: я тебе там зачем нужен? И как насчёт Шефа? Ты с ним общался по поводу моей кандидатуры перед тем, как эту работу предлагать?

– Не торопи коней, давай всё по порядку, – предложил Паша.

– Давай, – ответил я.

– Английского языка, как я понял, ты не знаешь? – снова спросил Паша.

– Нет, не знаю, – ответил я.

– Немецкий? – спросил Паша.

– Так же, как и английский, – ответил я.

– Испанский, итальянский, французский? – быстро перечислил Паша. – Или ещё какой-нибудь язык? Может, арабский?

– А что, похоже, что я могу знать арабский? – спросил я у Паши.

– Ясно, так тогда и помечу, – сказал Паша. – Только русский.

– Пометь, – произнёс я.

– А знаешь, – сказал Паша, – для этого проекта это даже и хорошо.

– Тебе видней, – ответил я.

– А за границей ты в каких странах был? – снова спросил Паша, будто заполняя что-то наподобие анкеты.

– Белоруссия считается? – спросил я.

– Тоже нашёл заграницу, – усмехнувшись, ответил Паша. – Нет, конечно.

– Тогда ни в каких, – произнёс я.

– Ну, ты даёшь, – удивился Паша. – Что, серьёзно? Никуда ни разу отдыхать не ездил?

– А на какие шиши мне ездить? – тоже в ответ удивился я. – Я же на «СпортЭкстриме» у вас работаю. Точнее, работал.

– Ну, всё равно, – немного растерявшись, произнёс Паша, а потом, снова войдя в свою по обыкновению бодрую колею, произнёс: – Хотя, знаешь что…

– Что? – переспросил я.

– Для этого проекта это даже и хорошо, – сказал Паша.

– Тебе виднее, – произнёс я.

– Отлично, – сказал Паша. – Всё. Жди теперь по «Скайпу» звонка от Шефа.

– От Шефа?! – удивился я. – Самого?!

– Ну, да, – ответил Паша. – От Шефа. Он умеет звонить по «Скайпу». У тебя же есть «Скайп»?

– В принципе, да, – ответил я.

– Вот и отлично, – произнёс Паша и повесил трубку.

– Нормально, – подумал я. – С каких это пор Шеф сам хочет со мной общаться? Со мной, с мелкой сошкой, с законченным неудачником, с бездарностью, которую он три месяца назад, мягко говоря, попросил больше не показываться у него на глазах. С чего бы это?

Вообще, от Шефа всегда можно было ожидать чего угодно. Григорий Петрович Челиков личностью был весьма незаурядной, с непростым характером и такой же биографией. Его становление как телевизионщика выпало на 90-е годы двадцатого века, поэтому и журналистская хватка у него была что надо. Пройдя сквозь огонь, воду и медные трубы, Григорий Петрович приобрёл клыки побольше, чем у собаки Баскервилей, и превратился в настоящего телеволка, способного разорвать в пух и прах любого, кто по той или иной причине имел дерзость встать у него на пути. Уничтожив основных своих конкурентов ещё в предыдущем тысячелетии и в хлам разругавшись с союзниками уже в новом веке, Григорий Петрович столкнулся с тем обстоятельством, что ему больше не с кем было воевать. Все его соперники либо слегли в могилы, либо превратились в денежные крепости с закабалёнными рабами в подземельях, лучниками на стенах и дружиной в казарме, так что добраться до них теперь уже не представляло никакой возможности. Собственно, одной из таких крепостей был и сам Григорий Петрович, и в редакции даже ходили слухи, что он живёт за границей совсем не из-за любви к пляжам Испании, а так сказать, по иным причинам. Но где бы ни проживал Григорий Петрович, сражение с этой жизнью для него не могло остановиться само собой, ибо оно его наполняло, ибо он и сам был той войной.

– Ждать звонка от Шефа, это точно хуже смерти, – подумал я и встал с кровати.

Подойдя к окну, я открыл форточку. В комнату ворвался звук улицы. Я взял с подоконника начатую пачку сигарет и снова, мысленно обещая себе бросить эту вредную привычку, закурил.

Кто-то из великих однажды сказал, а может, это был Хантер Томпсон, точно не помню: "Журналистика – это не профессия и не ремесло. Это дешевая забегаловка, прибежище всех посланных нахрен писак, актеров, режиссеров и прочих неудачников." Так оно и есть… Так и есть. Хотя, чего тут грустить – остальное человечество устроилось ничуть не лучше, чем я. Да и вообще, пожил бы старина Хантер сегодня: когда нет никаких фильтров и каждый "большой" талант сам себе СМИ, пытающееся вещать из любого унитаза, где только есть Wi-Fi, о неудачниках-писателях, актерах и режиссерах уже речи не идет. Вокруг сплошной обыватель с зажатым айфоном в руке, почему-то уверенный, что если он научился нажимать кнопку "рек", то стал журналистом. Сейчас только ленивый что-то не пописывает, не поигрывает, не снимает.

– «Собственно, какое мне до этого дело?» – размышлял я, стоя у окна, – «Почему нет – пусть снимают и пишут. Творить вообще свойственно человеку. Раздражает другое – то, что часто в этой своей деятельности человек занимается банальной говнолепкой и даже не отдает себе в этом отчета. Профанство теперь в тренде. Кино, театр, телевизор, интернет – всё скатилось в дешевое скотство. И люди это смотрят, и им это нравится. Они хлопают в ладоши и ждут следующей серии. Хотя чему тут удивляться? Зритель, как говорится, академий не кончал, и для него всё давно уже сплелось в один большой сериал с перерывами на рекламу. То ли экран формирует зрителя, то ли зритель – экран, уже не разберешь теперь, где одно начинается и другое заканчивается. Цифровой век, как когда-то мистер Кольт, уровнял всех в правах и, тем самым, окончательно прикончил, или вот-вот прикончит, остатки нашей культурки, за которую так переживали советские кинематографисты-шестидесятники. Киноязык, эстетика, композиция кадра, искусство как возможность заглянуть за пределы человеческого бытия… Кому это нужно? Ролик "Как из говна сделать колу" набирает три миллиона просмотров, а "Зеркало" Тарковского – всего несколько тысяч.

«Одна красавица снимает, что и как она ест на завтрак, и выкладывает это в сеть. Другой делает пародии на неё, наигрывая так, что одним пятиминутным выпуском способен уничтожить всё наследие Станиславского, Чехова и Мейерхольда вместе взятых. Третий ради лайков в интернете ходит в розовом халате с камерой по дому, преследуя жену и несчастных детей. Кормилец, блин, с золотой кнопкой YouTube и семьей подопытных кроликов. И сколько же вас таких? Пошлых, полуграмотных и самовлюбленных, готовых ради денег на всё, готовых показать зрителю "настоящую" жизнь. Нет, среди этого шлака я ещё неплохо устроился. По крайней мере, в журналистику меня привела мечта. Нужда, конечно, тоже, но всё-таки больше – мечта. Пусть глупая, пусть детская, но мечта. Я хотел увидеть жизнь, понять её, почувствовать и, может быть, кому-то об этом рассказать. Но оказалось, что рассказывать нечего и некому, и я стал просто клепать "за бабки" контент, дорогие мои телезрители. Контент, который "заходит". Только зачем я в очередной раз на этот кордебалет согласился? А какая, собственно, разница… Хотя, странно всё это, сам Шеф вдруг хочет со мной общаться. Интересно.»

Во время последнего моего сеанса связи с Григорием Петровичем общение у нас явно не задалось. Тогда Шеф был в плохом настроении и во время выражения своих мыслей совсем не скупился на эпитеты. Собственно, он и раньше на них никогда не скупился, но в тот вечер превзошёл даже самого себя, и в присутствии съёмочной группы телеканала «СпортЭкстрим» послал меня туда, куда обычно посылают людей. В ответ я сделал аналогичный жест, который мгновенно оставил меня без заработка на несколько будущих месяцев.

Устроившись поудобнее перед компьютером, я открыл «Скайп», после чего дотянулся рукой до стоявшего на полу пластмассового вентилятора, нажал на нём кнопку «вкл.» и стал ждать. Распугивая мух, пропеллер начал своё вращение, то и дело обдавая меня потоками тёплого воздуха. Через несколько минут позвонил Шеф.

– Итак, – сказал Григорий Петрович после обмена со мной скупыми онлайн-приветствиями, – сразу хочу предупредить тебя, друг мой дорогой, что этот наш разговор должен остаться только, между нами, иначе тебя ждут самые серьёзные последствия. Хочу, чтобы ты это сразу для себя уяснил.

– Григорий Петрович, мы даже обсуждать ещё ничего не начали, а я уже в чём-то, по-вашему, провинился? – возмутился я.

– Сейчас об этом проекте знают только два человека, – продолжил рассказывать Шеф, – я и Паша, и если идея уйдёт на сторону к конкурентам, то отвечать за это придётся тебе.

– Почему сразу мне? – спросил я.

– Паше я доверяю, – многозначительно ответил Шеф.

– А мне, значит, нет, – снова возмутился я.

– Тебе веры давно уже нет, – ответил Шеф. – И, если честно, я вообще не понимаю, почему Паша предложил именно твою кандидатуру, а не нашёл на это место действительно достойного исполнителя.

– Григорий Петрович, – вмешался Паша в разговор, – ради дела нам нужен наш человек проверенный, пусть и со своими минусами, но человек нам знакомый. В конце концов, этот парень сам умеет неплохо снимать на видеокамеру, а для журналиста, да ещё в таком проекте, ну вы сами всё понимаете… да и времени на поиски у нас тоже нет, уже середина июня…

– Ладно, хватит, – резко остановил Шеф редактора Пашу, и затем снова обратился ко мне, – надеюсь, дорогой товарищ, насчёт конфиденциальности ты уяснил.

Я ничего не ответил Григорию Петровичу, но тот, несмотря на это, продолжил говорить так, будто для всех нас дело было уже решённое:

– Суть нового проекта, – сказал Григорий Петрович, – заключается в следующем. Я хочу снять реалити-шоу о выживании, которому нет аналогов в мире. Такой «последний герой» в современном городе, но без всей этой телевизионщины, где есть сценарий, редактора, подкармливающие участников и так далее. Этого мне не надо. Мне нужна жизнь! Такая, какая она есть, во всей красе! Нужно, чтобы у зрителя даже мысли в голове не возникало, что в нашем проекте что-то может быть не по-настоящему. Тогда всё получится.

– А что именно должно получиться? – спросил я. – В чём идея?

– Всё просто, – ответил Паша, – мы берём из комфортной Москвы человека и забрасываем его в незнакомую страну, туда, где он никогда не был. Забрасываем его без денег, вообще без всего, минимум одежды, возможно, разрешим взять с собой небольшой рюкзачок с самым необходимым, но не больше, и таким образом наш участник должен будет проехать по заданному нами маршруту, зарабатывая себе на еду, ночлег и продолжение путешествия.

– То есть никаких тебе кредиток, провезённых в носке, – добавил Григорий Петрович, – наличных, вшитых в трусы и так далее. Только реалити! Настоящее мясо, без прикрас, жизнь без денег в современном мире, всё как оно есть на самом деле. Сможет герой так выжить или нет? Вот что нам предстоит выяснить.

– Звучит интригующе, – без энтузиазма произнёс я, а затем, немного прибавив энергии в голосе, спросил, – это же не в России будет сниматься, правильно?

– Ты глухой или слабоумный? —ответил мне Шеф, а затем, видимо, приложив определённые моральные усилия, изменил свой тон на более отеческий и пояснил, – я же говорю, забрасываем героя в чужую страну, и он путешествует.

– Просто хотел уточнить, – спокойно ответил я, – Мои функции на проекте какие, и состав группы какой? В общем, кто что делает, кто едет, и когда приступаем?

– Не приступаем, а приступаешь, – сказал Шеф, – из группы едешь только ты.

– В смысле? – удивился я.

– В прямом, – ответил Шеф, – снимать будешь сам себя. Как тебе такая идея?

– Ну, так себе, – неопределённо ответил я.

– Смотри, – произнёс Шеф, ещё больше подобрев при этом в голосе, – когда героя снимает оператор, то зритель уже не верит в происходящее, я – не верю, а нужна – правда. Именно это и составляет ценность нашего проекта и именно это и отличает его от всех ему подобных. Съёмочная группа всегда может подкармливать героя, то есть тебя, а этого допустить никак нельзя, иначе грош цена тогда всей этой задумке. Важно, чтобы всё было по-настоящему, чтобы ты голодал, спал под мостами, одним словом – выживал. Нужны твои реальные эмоции, ты должен преодолевать все трудности по-настоящему. Зритель любит, когда кому-то на экране плохо.

– «И этот кто-то, кому должно быть плохо, – я. Зашибись», – подумал я, но ничего не сказал Григорию Петровичу.

– Пойми, такого ещё никто в мире не делал, – восторженно говорил Шеф, – и какая слава тебя ждёт, будет зависеть только от тебя и от того, на что ты действительно способен. В этом проекте ты можешь показать всему миру, что ты на самом деле за человек. И если сделаешь всё правильно, то для тебя это путешествие станет новым витком в твоей карьере.

– И сколько я получу денег за этот виток? – спросил я.

После этих слов собеседника, Шеф взял небольшую паузу, а затем произнёс:

– Проект новый, – сказал Шеф, – такого ещё никто не снимал, поэтому, сам понимаешь, пока мне трудно оценить его окупаемость и назвать тебе конкретные цифры. Единственное, что точно тебе дам с собой, так это запечатанный конверт с деньгами на обратный билет. Если вдруг решишь сдаться, то открываешь конверт и едешь в ближайший аэропорт

– Но обязательно снимай это всё на видеокамеру, – добавил редактор Паша.

– Понял? – спросил Шеф.

– Понял, – ответил я. – А если не решу сдаться?

– Тогда просто продолжишь путешествовать дальше, – спокойно ответил Шеф.

– Григорий Петрович, я, конечно, всё понимаю, – сказал я. – Конверт с деньгами на билет домой – это замечательно, но хотелось бы всё-таки обозначить хоть какие-то цифры, мой гонорар за эту работу, так сказать, что-то же вы всё-таки планировали? Правильно?

– Разумеется, – скупо ответил мне Шеф. – Не переживай, заработаешь. Будем отталкиваться от того, что ты там мне наснимаешь.

– Хорошо, если всё кайфово наснимаю, сколько тогда получу денег? – спросил я.

– Выражаясь на твоём языке, – ответил Шеф, – кайфово отснимешь, кайфово и получишь, это я тебе гарантирую. А если у тебя кишка тонка ехать, так ты мне прямо сейчас и скажи об этом. Найдём вместо тебя другого. Только давай сразу, едешь или нет? Три секунды на размышление.

– Ладно, – сказал я. – Еду.

– Тогда можешь выбрать любую страну в Европе, – произнёс Шеф. – Поедешь сначала на две недели.

– Что можно делать в поездке, а что нельзя? – спросил я. – Какие всё-таки правила игры?

– Ты сейчас издеваешься?! – сказал Григорий Петрович, заметно при этом повысив на меня голос.

– Почему? – переспросил я.

– Я тебе пять минут назад всё подробно уже объяснил! – рявкнул на меня Шеф, а затем обратился к редактору Паше. – Паша, может, ещё подумаем насчёт этой кандидатуры?

Паша ничего не ответил Григорию Петровичу.

– Делать можно всё, чтобы выжить, – спокойным тоном сказал мне Паша. – Выжить любой ценой и привезти отснятый материал в Москву. Понятно?

– Понятно, – ответил я. – Хотел просто ещё раз уточнить, чтобы потом не было недопониманий, и чтобы никто потом не сказал, что я что-то там не так делаю… И ещё, тогда такой вопрос: с русскими людьми в этой поездке можно контактировать? Эмигрантами? Туристами?

– Да хоть с инопланетянами контактируй, только выживи, – снова рявкнул на меня Григорий Петрович. – Повторяю последний раз! Делать можно всё, что хочешь, главное – выживи и привези мне этот материал! Это твоя цель! Всё остальное не важно!

– Да, понял я, понял, не вопрос, – спокойно ответил я, – то есть знакомиться с русскими можно?

– Да!!! Можно!!! – снова рявкнул Шеф, а затем продолжил уже более спокойным тоном. – И не вздумай меня там обманывать, ни меня, ни зрителя. Я всё равно на экране всё увижу. Хотя бы недельку, но продержись там по-настоящему, пожалуйста.

– Да, не волнуйтесь вы так, Григорий Петрович, продержусь и две, как вы запланировали, – ответил я. – Сделаю всё в лучшем виде.

– В аэропорт поедешь прямо из редакции, – сказал Шеф. – Стас, мой охранник, тебя отвезёт. Не возражаешь?

– Нет, – ответил я. – Пусть везёт.