«Налюбовавшись» своим видом, Карпачев задумался, и его посетила необычная мысль. Он протянул руку и попытался сквозь тело своим новым пальцем прикоснуться к одному из слизней. Но в тот момент, когда Александр сделал это, сразу ощутил первую за эту ночь боль, да такую, какой раньше не испытывал даже во время самых сильных приступов болезни. Осознание мгновенно нарисовало картину в мыслях Карпачева о том, что его палец залило огнём, который проник внутрь через отверстия от вбитых гвоздей.
Точнее не передашь.
Александр резко отдернул руку и по привычке запихнул палец в рот, хотя это не помогло ничем. Боль держалась некоторое время, но постепенно ушла, оставив небольшое чувство присутствия на пальце.
В свою очередь создание в теле Карпачова тоже ощутило боль. Оно нервно задрыгалось, затем несколько раз сильно раздулось, при этом увеличиваясь почти в три раза, а затем сдувалось, уменьшаясь до минимальных размеров. В итоге создание замерло и съежилось.
«Умерло, что ли», – подумал Карпачев – «Эх, жаль, что я раньше так выходить из тела не мог, глядишь, всех бы и передушил. Однако когда он подумал о том, чтобы вновь прикоснуться к своему лежащему телу, сознание, помня боль от предыдущего прикосновения, четко дало понять, что повторить это Карпачев просто не сможет.
В раздумьях над происходящим и созерцая свое тело, Карпачев, видимо, провел достаточно большое количество времени. За окном посветлело, запели птицы, и Александр, оставив свое занятие, вновь подошел к окну.
За окном его ждал, в общем-то, привычный пейзаж.
Любимый пруд, любимая беседка. Яблоня, посаженная лет пять назад, так и не родившая ни разу. Прочие элементы быта двора. Небо было ясным и безоблачным. Погода обещала быть хорошей и радостной. От того, что Карпачев видел вокруг себя каждый день, теперь отличалось только одно необъяснимое обстоятельство.
Далеко, в районе соседнего поселка Рябиновки, примерно с правой его окраины, в небо поднимался четкий прямой столб света. Свет был ярко белым и держался около минуты, после чего постепенно, довольно быстро стал исчезать снизу-вверх и в итоге пропал. Осмотревшись вокруг и, в общем-то, присмотревшись, Карпачев увидел еще несколько подобных лучей, но более тусклых и мелких. Они то там, то сям возникали, то из пруда, то из леса, но быстро сворачивались и пропадали.
«Любопытно, что это?» – подумал Александр, но мысли его были прерваны открывающейся в спальню дверью.
Карпачев повернулся.
В комнату вошла Маша. Увидев мужа, лежащего на кровати, она моментально все поняла и дико закричала.
– Саша! Сашенька! Милый мой! Нет, ну нееееет!
И начало громко навзрыд рыдать. Карпачев захотел подойти к жене и обнять ее. Чувство, родившееся в нем, заставляло его разрыдаться самого, но почему-то этого не происходило.
Обнять Машу не удалось.
Боль от прикосновения к ее телу была просто невыносимой.
Однако, подойдя к Маше, Александр заметил то, что раньше при свете дня не разглядел.
Машино тело напоминало его самого, лежавшего на кровати, такой же воздушный шар, но светилось оно не голубым, а нежно золотистым светом. От увиденного Карпачев замер на месте и начал рассматривать тело Маши. Как и в случае со своими органами, рассмотреть он мог только один за раз. Одежда при этом просвечивалась как клеенка, и узоры на домашнем платье Маши были похожи на рекламный принт прозрачного пакета в супермаркете.
Вот на правом глазу расположился еле заметный паучок. Вообще не похожий на слизней в теле Карпачова. Паучок раскинул еле видные ножки-паутинки и шевелил ими, щекоча поверхность органа.
Карпачев вспомнил, как совсем недавно, в беседе с Машей, та говорила ему о том, что стала видеть правым глазом хуже, чем левым. Саша еще тогда посоветовал жене обратиться к окулисту.
Больше никаких особых новообразований в теле у супруги Карпачев не заметил. Кое-где в золотистых суставах он увидел черные камни солей, а на мизинце и безымянном пальце левой ноги заметил зеленоватую плесень. Когда-то Маша говорила ему о том, что в сырую погоду у нее болят пальцы на левой ноге…
Наблюдая за рыдающей Машей, Карпачев наконец-то четко осознал, что больше никогда не сможет прикоснуться к ней и обнять. Что больше не сможет обнять никого.
Что он умер.
– Машенька, – тихо произнес он.
Маша продолжала рыдать и мужа не услышала.
– Машуля, – более громко повторил он.
Реакция продолжала быть неизменной.
– Машааа!– закричал Карпачев и попытался схватить жену за плечи.
Вновь жуткая боль в руках. Вновь отсутствие реакции у Маши, как на голос, так и на прикосновение.
«Я призрак,– подумал Карпачев, – я чертов дух. И что же мне теперь делать?»
Так Александр и продолжал стоять возле Маши, которая бесконечно жалобно рыдала и за что-то постоянно просила прощения у него.
Видимо, когда закончились слезы, Маша встала с колен и отошла от кровати мужа. Сделала несколько шагов к креслу и рухнула в него. Затем, достав из кармана мобилку, набрала номер.
– Миша! Папы больше нет…
Затем помолчав некоторое время, видимо, ожидая ответа и услышав его, сказала:
– Приезжай скорее, я не могу…
Затем она бросила на пол телефон, закрыла ладонями лицо и вновь начала плакать.
Сын прибежал из своего дома через несколько минут. Войдя в комнату, он подошел к телу отца, сел на стул и горестно тихо заплакал.
Карпачев подошел к сыну и с любовью посмотрел на него. Тело Миши светилось золотым, как и Машино, ну может, было чуть более светлое, хотя это могло и показаться. Карпачев тщательно осмотрел его, но ничего подозрительного или инородного не увидел. Единственное, что нарушало мерцающую золотизну тела, была трещина в кости правой ноги Миши, которая, видимо, осталась у него в месте детского перелома, который тот получил в результате падения с дерева. В этом месте, вокруг кости, вился розоватый ручеек. И все.
Миша встал. Подошел к матери. Обнял ее. Некоторое время они плакали вдвоем. Потом Миша достал свой айфон, набрал номер и долго ждал ответа.
– Приезжай, Серега. Папа умер,– единственное, что он сказал.
Потом он что-то долго слушал от Сергея. Положив трубку, Миша сказал:
– У него завтра подписание какого-то контракта. Сказал, закончит и прилетит. Хоронить-то когда будем? В милицию надо вообще-то позвонить и врачам. Дяде Семе позвонить еще надо, да и вообще всем. Мам, ты посиди, я сам все организую.
Серега вышел из комнаты, а Маша продолжала сидеть в кресле и смотреть на тело Карпачова, периодически начиная плакать.
Примерно через полчаса в комнату зашла Люба, жена Севы. Зайдя, она не стала подходить к покойному, а сразу подошла к вставшей с кресла Маше и обняла ее.
– Господи, Машенька, какое горе, какое горе!
И они вместе заплакали.
Тело Любы светилось золотым, но почти на всех ее суставах, особенно пальцах рук и коленях, каждая косточка была покрыта красноватым мхом. Мох шевелился и дышал.
Об артрите соседки Карпачев знал давно, но только сейчас понял, как это выглядит на самом деле.
Затем время потекло одновременно и быстро, и медленно. Сначала приехали милиционеры. Начали что-то говорить об осмотре, о справках, о разрешениях на похороны, однако приехавший за ним верткий худой парнишка быстро все вопросы решил, и милиционеры уехали. Затем этот же молодой человек разобрался и с приехавшими медиками. В итоге он забрал из комнаты Мишу и Машу, и они ушли.
Люба принесла из другой комнаты тряпки. Завесили висевшую на стене плазму и зеркало на Машином трюмо возле кровати. Зажгли свечу.
Карпачев смотрел на это все как-то отстраненно. Он много раз был на похоронах и все подобные действия так или иначе в своей жизни уже видел. Но вот чтобы эти манипуляции проводились с ним, увидеть даже не ожидал.
Через некоторое время в комнату зашла еще одна соседка по улице – Маринка. Маринка была младше Карпачева лет на десять. Иногда Александру казалось, что та не прочь замутить с ним роман. Периодически она то словом, то действием флиртовала с Александром при общении, которого невозможно было избежать, живя на одной улице. Маринка была, в общем-то, симпатичной женщиной, но Карпачев, во-первых, любил свою жену, во-вторых, гадить там, где живет, не собирался, ну а в-третьих, о Маринке ходили различные слухи, которые позволяли думать о ней как о доступной женщине. В связи с этим Александр ограничивался короткими шуточками и ответами на ее поползновения и грани дозволенного не переходил.
В подтверждение слухов, Александр заметил в золотистом свечении Марины странное образование. Внизу живота у нее двигались несколько коричневатых, достаточно толстых, с палочку для суши, червяка. Они кружили в медленном танце вокруг низа живота, иногда присасываясь к стенкам одного из органов, и в этом месте образовывалась небольшая язвочка. Однако червячок долго к стенкам, судя по всему, матки не присасывался. Казалось, он впитывает в себя что-то и отсоединяется, продолжая свой путь дальше. Ранка от укуса почти мгновенно затягивалась. Однако одна из таких ранок явно уже давно была не затянутой и продолжала оставаться отрытой. Из нее сочился золотистый, в цвет телесному сиянию сок, и червячки иного подплывали к «источнику» и пили его, не напрягаясь на новый укус.
– Ну что, обмывать нам досталось, Мариш, – сказала Люба.
– Ну, да, родне ж нельзя.
С этими словами она начали раздевать Карпачева.
Тот стоял и молча смотрел, как его оголяют две женщины, которые никак не могли увидеть его раздетым в жизни. Карпачеву стало жутко неприятно смотреть на то, что происходит. Вот сняли его пижаму, вот стянули памперс с тела…
«Ё-моё, да я обделался! Видимо, под конец. И они все это видят… Господи, стыдно-то как…»
Но женщины бойко справлялись со своими задачами и вскоре Карпачева переодели в принесенный Машей костюм. Положили на кровать. Принесли икону. Зажгли новую свечу.
В процессе всего дня Машу поили успокаивающим, а Миша, особо не любящий выпить, к концу дня стал изрядно пьян.
Все это Карпачев мог наблюдать в изменениях цвета тела и появлениях новых образований.
Успокаивающие таблетки, а затем и микстуры, которые Люба давала Маше, после приема и попадания в желудок превращались в сероватый дымок, который расходился во всему телу, оседая почти во всех его частях и превращая золотистое сияние Маши в буроватое. Основная часть дымка скапливалась в мозге, оседая на его извилинах.
Алкоголь в Мишином теле проявлялся несколько по-другому. Попадая в желудок, он стремительно разливался по венам быстрыми, сизыми потоками, после чего охватывал почти все его участки. Постепенно, не быстро, в течение дня, часть синеватого вещества скапливалось в икрах и коленях ног, частично в суставах и позвоночнике, но основная часть также скапливалась в голове, особенно в районе глаз, и становилась похожа на пульсирующее желе.
За целый день Карпачев настолько привык, что уже мертв, что даже подзабыл об этом и наблюдал все происходящее, как странное кино. Больно физически не было, страшно тоже. Несколько раз хотелось плакать вместе с горевавшими родными, но плача